Я -дочь офицера. ч, 5. дядя Bася
Отец по-прежнему продолжал свою службу в Германии, приезжая к нам лишь через каждые пять месяцев, но зато на целых тридцать дней, увы, - так быстро проходящего отпуска. А мама, по нескольку раз в день выбегая к висевшему у ворот почтовому ящику, частенько возвращалась с конвертами с одним и тем же обратным адресом, адресом полевой почты.
Всякий раз, с трепетом распечатывая их, она спешила прочесть новые нежнейшие строки любви своего мужа.
А мне отец частенько присылал небыкновенной красоты открытки, некоторые из них я и сейчас продолжаю бережно хранить.
Бабушка Ефросинья вела дом, нашу ещё многочисленную в ту пору семью, но уже тогда главной опорой её cтановился cтарший сын Василий.
Дедушка, десятью годами cтарше жены, часто болел: участие в Первой Мировой и немецкий плен не прошли для него бесследно.
Дядя Вася - человек особенный: невозможно было найти на всей Земле человека более благородного, доброго, преданного и самоотверженного тоже.
Да и сама судьба его была особенна и необычна.
Hо мне довелось узнать о далеко не простой судьбе его лишь лет в четырнадцать.
Однажды зимним вечером забрались мы с бабушкой на русскую нашу печь: погреться значит чтобы да посумерничать.
Ах! Как же уютно было нам там, с какой особой материнской лаской отдавала эта большая русская печь нам своё тепло, прогревала бабушкины немолодые коcточки, защищала от трескучего за окном мороза, хлёстких порывов завывающего вeтра, швыряющего охапками снег в заледеневшее окно, до скрипа раскачивающего висящий на старом столбе у ворот тускло горящий электрический фонарь.
- Бабуль, ну расскажи же, как ты с моим дедушкой познакомилась, ведь ты же с ним из разных мест? - задаю я ей давно уже интересующий меня вопрос. - Ведь ты молодая совсем была тогда?
- Дак как..., видно судьба. Ты ить знаешь, что к тому времени я уж года два, как одна была - муж то первый мой с гражданской не возвратился...
- А воевал он тогда за кого за красных или за белых?
- Да почём мне знать то ? Одно - война, да война..., ить восемнадцати годков парня забрали..., не пожалели, нИИИкак не пожалели. Осталась я значит одна...
- Как? Совсем-совсем одна?
- Да, вот выходит не совсем, ещё и с дитё его скоро во мне проявилось...
Да видно всё во власти божьей - как пришло известие о нём- то, так и замерло всё внутри у меня, так и замерло ...
- А малыш?
- И он... - бабушка вздохнула, - а недельку спустя пришлось поднять двухведёрный-то чугун и... всё... А мальчонка был...
Да видно на всё есть воля божья, - размашисто, медленно перекрестившись, добавила она.
Я вглядываюсь в родное бабушкино лицо... Нет, оно совершенно спокойно. Она и повествование своё вела так, будто рассказывала вовсе не о себе .
Впрочем, сдержанностью она отличалась всегда.
- Ну, вернулась я значит к своим в Казариново.
Они никак ведь не бедные были: мы чай с Устей - сестрой всегда почитай самыми нарядными были в селе да и во всём-то, пожалуй, Болдино нашем.
Батюшка помимо значит своего- то хозяйства и в церкви помогал, и нам всем детям церковно-приходскую школу пройти пришлось. Мы не такая семья, как другие-то болдинцы были - всЕЕЕ образванные, - не без гордости говорит бабушка.- Так вот..., дальше-то слушай!
Отправила меня как-то мама к брату своему в соседнее село, ну да чтоб проведать его значит да соседям его Надежкиным долг возвернуть...
- Это что? Дедушкиной семье? - оживляюсь я.
- Ну, ясное дело ему. Эко ты заёрзала, ну да ясное дело - своё-то оно завсегда ближе да забавнее.
Я замечаю, что и сама бабушка оживилась: глаза заблестели, морщинки будто разгладились да и видела она сейчас не меня вовсе, а себя - ещё очень молодой и красивой, ладной девушкой.
- Вот, значит, идём мы с подружками через лес, а лето было.
Солнышко-то так играет!
И взаправду играет: за одну ветку то спрячется, а из-за другой осыплет тебя ворохом целым лучей. А они-то играют, играют.., прям, как радуга рассыпается перед тобой.
Вышли мы значит к земляничной поляне.
А уж поди середина лета была, да точно,что после Петрова дня было это... Земляникии..! Ой, матушка моя! Сама знаешь, каковы- то болдинские леса наши.
Я молчу, боюсь прервать нить бабушкиного повествования.
Лишь всё более продолжаю удивляться её оживлению, понимая, что сейчас она переживает один из радостных, впечатливших её моментов своей молодости.
-Ну вООт, набрали мы значит по туеску земляники этой.
Ох и пахла! Почитай вся уже переспелая была. А вкусна-то как! Такой чудесной ягоды поди больше я и не кушала.
Пока до места дошли только пол-туеска и осталось, да и ту то ягоду я мальцу отдала... Так вот значит...
- Мальцу? Какому же это мальцу?
- Да известно какому... - Васятке. Я ведь только на порог у Надежкиных ступила - он как кинется ко мне. " Мама, мама", - кричит, а ему тогда, поди, годика два с половиной и было всего.Ну никак отпускать не хотел, за коленки обнял и не оторвать было.
У него ведь матери уже не было: дедушка твой тоже овдовел. Ну, он тогда ещё молод был да собой красив, всё как-то особенно одевался, как-то по-барски, а главное - очень уж аккуратно ходил, всегда-всегда в чистом.
Я, поражённая догадкой, была не в состоянии задавать вопросы - слова застряли в горле.
Вот значит, через какое-то время сшила я мальчишке красивую рубашечку да порточки да понесла, и опять та же история вышла - опять за маму меня признал, а мне уходить - с ним чуть не истерика.
Удивлялись все, что других дичился, а меня за маму признал.
Вот, судьба видно...
Обвенчались мы с твоим дедушкой, а через пару годков и мама твоя родилась.
А душа моя кААк заболела жалостью к нему - к ребёночку этому.., так и по сей день он мне роднее родных!
Так уж дрожала за ним, как маленький был.
Такой уж любопытный да шустрый рос, одним словом, мальчонка. Ну вот везде всегда влезет. Как-то раз даже в погреб свалился. Ох, как же испугалась я тогда!
Да бог миловал: ничего не случилось плохого-то с ним.
Вот так-то... - глядя уже на меня, сознанием своим возвращаясь в настоящий, реальный мир, ко мне, закончила она своё повествование.
Шло время, но я никогда не переставала удивляться его, моего дяди Василия особой сыновей любви к матери, нежности и трогательной заботе о ней.
Возвращаясь из частых своих командировок, всегда старался порадовать её, уже тогда почти старушку, чем-нибудь особенным: дорогими московскими конфетами типа " Мишка на Севере", орешками, всякими-всякими разностями вплоть до красной или порой даже паюсной икры.
Даже когда бабушке Ефросинье перевалило за восемьдесят, он старался всеми возможными способами скрасить последние её годы и всё говорил маме и сестрам:" Ведь, как мне жалко её, ведь вам так не жалко, вы живёте далеко, не с нами".
Он, мой дядя Вася, участник Великой Отечественной, подготовленный военный лётчик, был сбит в первом же боевом вылете, но чудом выжил после тяжелейшей контузии и сложнейшей операции по удалению правой гангренозной лопатки безо всякого наркоза, операции, проведённой прямо в полевых, можно сказать, условиях.
Он - настоящий герой, молодой и очень красивый, никогда не считал себя инвалидом, никогда не просил да и не получал никаких льгот от родного государства, напрочь игнорировавший в годы дефицита всяческие магазины типа "Ветеран", до конца своих дней опекал мать и всех своих сестёр и братьев, многочисленных племянников и племянниц .
Он просто был Человеком, человеком, наделённым чувством Долга, самым любимым и родным для меня и всей нашей многочисленной семьи Надежкиных из прекрасного города Горького на Волге.
(продолжение следует)