Очерк
В давние времена в Японии
бедные семьи отправляли
своих стариков на гору Фудзияма
и оставляли их там умирать.
(Из мировой легенды)
Этим летом, закончив писать очередной роман, я приехала отдохнуть на высокогорный курорт в Чехии. Приехала из России. Я много ходила пешком, спускалась из стоящего на холме отеля вниз, к целебным источникам, а испив прохладной, солоноватой воды возвращалась назад бегущей вверх улицей. Красная остроконечная крыша отеля на зеленом холме стала моим ориентиром в курортной жизни. На пути к нему я разглядывала изысканную архитектуру других отелей и рассеянным взглядом блуждала по окружающему пейзажу, пока то и другое не стало привычным и знакомым. И когда восторженность первых дней пребывания на курорте поутихла, я увидела наконец не только окружающие меня красоты, но и людей!
Однажды подымаясь в гору и делая через каждую сотню шагов остановки для отдыха, ведь возраст у меня далеко не юный, я заметила, что и другие путники карабкаются вверх так же медленно. Более того – даже те, кто спускался мне навстречу, шли неуверенной походкой, а некоторые опирались на палочку, чтобы сохранить равновесие. Остановившись, чтобы отдышаться в очередной раз, я стала разглядывать и посетителей, сидящих за столиками летних кафе у отелей – отели выстроились, тесно примкнув фасадами, вдоль одной стороны довольно широкой дороги. Другую сторону дороги ограничивал крутой обрыв, и я старалась не подходить к нему, лишь изредка со страхом и опаской заглядывая вниз.
Сделанное в тот день открытие ошеломило меня: большинство отдыхающих на этом курорте были, как и я, немолоды! Мой опытный взгляд определил их возраст: от шестидесяти и старше. И тогда в памяти всплыла легенда о японской горе Фудзияма, куда отправляли умирать стариков из бедных семей, избавляясь от лишних ртов. Здесь тоже была «Фудзияма», только вывернутая наизнанку: сюда напротив попадали родители взрослых обеспеченных детей! Лишь благодаря им они могли отдыхать в этом сказочном месте . Встречались люди творческих профессий солидного возраста, еще способные заработать себе на отдых, ведь известно что творческое долголетие превосходит пенсионный рубеж. И главным было то, что сюда приезжали не умирать, а жить!
Но вернемся в Россию и вспомним, куда же сплавляют в нашей стране стариков из бедных семей, а тем более, стариков одиноких и нищих? Ответ очевиден: в дома престарелых. И по контрасту с открытой мною «Фудзиямой» для счастливчиков мне вспомнилась история из своего журналистского опыта.
В 90-е годы я работала репортером в городской газете, в связи с чем мне дважды удалось наведаться в богадельни, как раньше называли эти учреждения. В одном из них – он находился рядом с дворцовым ансамблем Павловска, в пригороде Петербурга – еще сохранялись отголоски престижности: до «перестройки» это был «Дом ветеранов партии». А приехала я туда вместе с творческой бригадой артистов, притом не уведомив об этом своего главного редактора.
Специально заказанный автобус привез нашу группу к железным воротам заведения. Добротный трехэтажный дом, украшенный портиком вход – дом хотя и без красной остроугольной крыши, как в Чехии, но вполне симпатичный. Артисты, с которыми я проникла в заведение, сразу отправились в концертный зал, куда уже согнали часть постояльцев, а я пустилась в одиночное плавание.
Широкий коридор, которым я шла, поразил безлюдьем. Можно было бы подумать, что все ушли на концерт, но нет: за дверями палат слышались голоса, часто громкие, возбужденные. И лишь в одной палате было тихо, а дверь оказалась гостеприимно приоткрытой! Я вошла, представилась и получила согласие поговорить. В комнате находилась одна-единственная женщина лет шестидесяти пяти, в цветастом халате, скрывающем ее полноватую фигуру, с седыми волосами, убранными в благообразную прическу. Она сидела за швейной машинкой вполоборота ко мне, положив одну руку на готовую продукцию, на белые полотняные бюстгальтеры.
Обитательница комнаты охотно рассказала о себе: проживает отдельно от прочих, потому что ее дети заплатили главврачу и потому, что она пока выполняет норму пошива бюстгальтеров. Куда они потом деваются, ей неизвестно, лучше об этом спросить у главврача. Она очень боится, что когда не будет сил справляться с «трудотерапией», то ее переведут в общую комнату на пять-семь человек. Я сочувственно кивала, слушая ее, поэтому она без утайки рассказала и свою предысторию. Жили семьей в одной комнате в коммуналке: она и двое взрослых сыновей – пожаловалась, что и трусы ей приходилось переодевать под одеялом. Вот она и согласилась сюда переехать, чтобы освободить сыновьям жилплощадь.
Впечатленная ее откровениями, я уже смелее постучала в одну из закрытых дверей. Здесь журналистке тоже оказались рады. Эти старушки были уже не столь адекватны, как швея бюстгальтеров, но еще активны. У кого-то на тумбочках я увидела иконки, у кого-то термос, стакан чаю. И борьба за справедливость еще разжигала их ослабленные инфарктами и инсультами сердца. То одна, то другая, отводили меня в сторонку и шепотом жаловалась на неряшливых соседок по комнате, на санитарок, требующих денег за помывку, на невнимательных врачей. Но позже главврач заведения уверял меня, что их жалобы не следует принимать всерьез, что это просто параноидальный бред. А затем, поддерживая меня под локоток – наверное, чтоб не сбежала – повел в тот отсек заведения, куда я вряд ли добралась бы сама.
Мы вошли в просторную палату, где двумя рядами стояло около тридцати кроватей, и на каждой возлежала старушка. Лежали они на удивление тихо: ни слова, ни шепота, ни даже громкого вздоха. Тогда я удивилась их безмятежности, а позже знакомая врач пояснила, что старушек накачивают успокоительным, так что они пребывают в летаргическом полусне круглые сутки – такие вот «замороженные овощи». Я прошлась по рядам, пыталась о чем-то спросить старушек, но вопрос тонул в их пустых, бессмысленных, почти неподвижных глазах. Я заметила, что и тумбочки у кроватей были первозданно чисты – уже ничего личного не оставалось в их жизни. Мне сказали, что на эти тумбы буфетчицы ставят тарелки с едой, когда кормят бабушек. Я смотрела на обитательниц палаты с грустью: почти все они когда-то были чьими-то мамами, а сейчас оказались ничьими старушками.
Тот репортаж, предъявленный тогда же главному редактору, в номер не пошел – более того: я получила нагоняй за самовольство, за то, что не согласовала свою поездку с руководством газеты. Но через неделю я получила добро на посещение другого дома престарелых, постояльцы которого не имели заслуг перед партией и правительством. Однако беседовать с обитателями мне дозволили только в присутствии главврача. Но какие-то проблемы люди называли смело, видимо, говорить о них было дозволено. Одни жаловались на соседей по комнате, другие – более широко – на бывших заключенных, которые не подчинялись распорядку интерната. Наконец третьи требовали установить новый телефон-автомат взамен безнаказанно глотающего монеты, а лучше бы разрешить проживающим пользоваться бесплатным телефоном на посту дежурной.
Сам же главврач в беседе со мной делал упор на позитиве: имеются трудовые мастерские, где старики могут заработать толику денег; за всеми проживающими ведется медицинское наблюдение; в зимнем саду любители природы сами ухаживают за цветами. Особенно он гордился внедренным в доме соревнованием между комнатами – рассказал, как назначаются старосты, по какой системе оцениваются чистота и порядок в помещениях. И разумеется похвастался, что в интернате проводятся различные культурные мероприятия: киносеансы, концерты, лекции.
Этот репортаж о санкционированной поездке был одобрен руководством и вскоре появился в газете («Вечерний Петербург», 15.06.93 – «Лет до ста расти нам без старостЫ!»).
И вновь я возвращаюсь на международный курорт, на «Фудзияму» для избранных. Россияне здесь – редкие птицы. Есть русские из Германии, Израиля, других стран. Но большинство – немцы или англичане. За рубежом люди, выходящие на пенсию, обеспечены прилично и могут купить себе путевки на курорт. Приезжают супружеские пары, небольшие группы – и можно с уверенностью сказать: все иностранцы на эту «гору» приехали благодаря собственным возможностям, а не милости детей.
Но как удручающе бедны люди моего поколения – дети «победителей», родившиеся перед Второй Мировой войной или вскоре после ее окончания. Сейчас им 65-75 лет, возраст активной еще старости, когда так необходимо бывает подправить здоровье, чтобы оставаться полезными членами общества. Но кем бы ни работали эти люди в прошлом – врачами, артистами, инженерами, учителями – все они уравнены сейчас в своей бедности. Часть из них влачат скромное существование дома, иные попали в богадельни, ныне громко называемые интернатами. И лишь малая группа стариков, осчастливленных своими детьми, попала еще при жизни в рай – или в «коммунизм», обещанный когда-то Никитой Хрущевым аж к 80-му году прошлого века!
Если забыть о деньгах, заплаченных за путевки, то можно представить, что все это великолепие бесплатно, как и должно быть при коммунизме. Пожилых людей, попавших на последний в жизни бал, обихаживают на процедурах молоденькие сестрички, нежно массируют их старые кости, вкалывают живительные инъекции. И вершина этого коммунизма – «шведский стол»! Здесь лежат деликатесы с незнакомыми названиями, изысканные сыры, наказанные в России санкциями, фрукты и красиво нарезанные овощи – и все в неограниченном количестве. Впрочем, сейчас почти все знают, что такое «шведский стол». А несведущим я поясню: «шведский стол» похож на русский новогодний стол! Там тоже салаты, варенья и соленья – бери, не хочу! Этим и заканчивается сходство двух столов.
Во всем остальном потоки стариков – тех, кто проводит три недели у «шведского стола» и тех, кто объедается раз в году за столом новогодним – разделяются на два неравных русла: на благословенную Фудзи и беспросветную Яму. Потому-то я и держалась подальше от края обрыва, поднимаясь на холм по улице высокогорного курорта, чтобы не рухнуть вниз.
Опубликовано в канадском русскоязычном журнале «Новый свет»: сентябрь, 2015 год. Галина Врублевская (рубрика - очерки, эссе)