Не успела Куприянова отведать горячего супчика с потрошками, как услышала, что у ворот остановился экипаж. Михеич уже отворял их широко, чтобы тарантас купца Молотилова смог проехать на просторный купеческий двор. Гостям Михеич был, по-своему, рад, потому что Ипат, кучер Молотилова, был его давним знакомым и, вообще, человеком добрым и не болтливым. Ипат ходил всегда опрятным и носил при себе невиданную вещь - часы. Часы эти подарил ему барин, но не для форсу или баловства, а чтобы Ипат всегда знал время, когда подавать экипаж, особенно если барин был на выезде.
Молотилов вообще любил точность и определённость во всём. Пунктуальность была его болезнью, сопротивляться которой он не умел и не хотел. Если кто-нибудь, даже из больших чинов говорил ему такое: "Ну, голубчик, заедь ко мне как-нибудь на недельке", - то Молотилов, не обращая внимания на возможное неудовольствие начальства, всегда въедливо выяснял, в какой именно день и в котором часу ему необходимо быть. Все эту его привычку знали и про себя подшучивали, называя его за глаза, а иной раз и в глаза "господин-который-час".
В добавление к пунктуальности имел Молотилов ещё одну слабость – занудство. При покупке товара он до последней детали желал всё об нём узнать, даже порой такое, что, казалось, и вообще значения не имеет. Например, не просто из шерсти какой породы овец было изготовлено сукно, но и где эти овцы были выращены. Когда ему возражали, мол, это ещё зачем, он хмурился, сразу подозрительно поглядывал и ответствовал: "А у вас какие причины сие скрывать имеются?" Продавцы мялись и посылали подручного человека уточнить, про себя ворча, что эдакого зануду да придиру ещё поискать. Ворчать-то они ворчали, а все давно знали и за пределами городка, что ежели сам Молотилов что продаёт, то это непременно будет вещь первоклассная, качественная, без надувательства и по своей цене.
Но и продавал Молотилов тоже с занудством. Он ни за что не отпускал покупателя, пока не перечислит ему во всех подробностях мельчайшие свойства товара. Да так перечислял, что вовсе не хотевший этого знать покупатель, бывало, внутри себя чуть не на стенку лез от таких подробностей, но терпел и молчал, поскольку все знали, что ни за что не подпишет Молотилов купчую или не даст своего купеческого слова, пока всё до тонкостей не пояснит. Ещё знали, что Молотилов при продаже никогда не торговался: какую цену объявит – той и конец. Никогда не снижал, хоть и уходил от него иной покупатель. А со временем так и стало, что если покупатель приходил, то уж это был свой, который даже и не принимался торговаться, а за оговорённую цену и пришел брать.
Михеич помог Молотилову вылезти из тарантаса, поскольку о больной ноге знал давно. Лёгкий Молотилов крепко опёрся на руку Михеича и, встав на здоровую ногу, опёрся на дорогую трость, таким образом, прихрамывая, но достаточно бодро отправился к парадному входу. Ему навстречу вышла сама Куприянова в шерстяном клетчатом платье и в козьей оренбургской белой шали, которая так шла её седине.
«Ах, и статная же она!» - восхищенно подумал про себя Молотилов, радуясь встрече со «старинным товарищем».
- Голубчик! Любезный! Как ты кстати! Давай-ка, не откажи бульончику горячего с потрошками, да наливочки нашей, - раскрыла Куприянова свои широкие объятья, и Молотилов утонул в этой белой тёплой шерсти на уютной купчихиной груди, без всякого эротизма, а только с надёжным товариществом. Где-то в глубине себя он знал, что Куприянова за своего друга может если не жизнь отдать, но многим пожертвовать себе в значительный вред, и чувствовал себя в этой дружбе как за каменной стеной.
- Из твоих рук хоть яду, - благодарно и нежно отвечал Молотилов, освобождённый из объятий и следуя за колыхающейся широкой купчихиной юбкой.
«Как у неё всё ладно в доме да крепко сделано, и чистота кругом какая...»
- Как у тебя чисто всегда, - сказал уже вслух для начала беседы.
- Да как не чистота, вон она, чистота, вся в синяках бывает у дворни моей.
- Ты бы это... не очень-то... - робко вступился Молотилов за прислугу, зная, что и сейчас встретит отпор.
- Ты, это, голубчик, брось адвокатствовать. Если б не это, давно бы грязью заросла, и они все у меня вот на этой шее (Куприянова крепко похлопала себя ребром ладони по шее) всем кагалом уже ездили бы и не слезали!
- Будет, будет, Катерина Петровна, будет... - примиряюще сказал Молотилов, предвидя, что нажал на больное место и теперь аргументам не будет конца.
- Будет... - ещё не остывши, проворчала Куприянова, - будет ему... Ну, ладно, давай-ка, голубчик, к столу.
В комнату уже вошла горничная девка, неся таз, кувшин с чистой водой и рушник умыть барину руки.
«И сама-то девка какая крахмальная», - отметил про себя, предвкушая вкусный обед, Мотовилов, вытер руки и отпустил из них рушник. Но и синяк на скуле не ускользнул от его внимания.
- Давай-ка, голубчик, потрошков, - разливая лично из фарфоровой супницы в тарелки такого же белоснежного фарфора с голубыми незабудками, приговаривала купчиха. И, на самом деле, от супа аромат шел такой, что никакой лучший ресторан сравниться не мог. А хрустальные рюмочки уже наполнялись вишнёвой наливочкой, которая в хрустале играла такими красками, что хоть на холст и в музей.
- Выпьем, друг мой, для аппетиту, да для доброй беседы, - поднимала свой хрусталь статная купчиха, сопроводив слова взглядом, полным предвкушения и одобрения.
- Благодарствую, Катерина Петровна! – И Молотилов ловко, одним махом отправил наливку в положенное место, крякнул и аккуратно промакнул льняной крахмальной салфеткой бороду и усы.
Молча ещё минут пять они наслаждались горячим супом с потрошками, только было изредка слышно, как иной раз неловко касались серебряные ложки донца тарелок. Одной тарелкой не обошлось, и они с большим аппетитом откушали ещё по одной и, наконец, довольные и румяные, откинувшись в креслах, приготовляли себя к беседе.
Неслышная горничная девка ловко убрала со стола, оставив только наливочку да фруктов в плетёной вазе.
- Вот какое дельце у меня, Пал Петрович. Знаешь ты, что всю жизнь бездетна я, а состояние у меня имеется немалое. Хочу усыновить Семёна Моковнина, паренька этого, дворян Моковниных, Царство им Небесное. Он сейчас семинарию кончает в Вологде. Сюда должен приехать, а к чему? Только дом пустой да старый...
За что ещё очень уважал Молотилов своего друга Катерину Петровну, так это за то, что она умела переходить сразу к делу, без всяких обиняков и околичностей.
Молотилов, ничего не отвечая, принялся думать. Семёна этого он знал, но всегда был к нему подозрителен. Ему никогда не нравились ангельские да гладенькие. Всегда ожидал он от них какого-нибудь подвоха. Молотилов по опыту знал, что в тихом омуте всегда чертей больше, и потерпел от этих чертей немало. Да и слабость женского сердца на внешнюю красоту тоже знал. И уж нипочём не думал, что и Катерина Петровна такую глупость затеет.
После приличествующей паузы, откашлявшись, Молотилов сказал: - Понимаю, паренёк смазливенький, не глуп. Да и не глуп как-то заурядно. Никакой личности за ним не видно. Не знаю, не знаю...
- Да какую личность тебе надобно, ведь юн ещё!
- Не скажи, Катерина Петровна, личность она уже и с пелёнок видна. А этот так: ни рыба, ни мясо, ни попу кафтан...
- Эх! - досадливо сказала купчиха, ожидая от Молотилова одобрения своей затее, а получив обратное. Уж очень ей не хотелось отказываться от своей затеи.
- Уж ты как хочешь, голубчик, а приедет, так я присмотрюсь. Да и тебя прошу присмотреться, может, переменишься во мнении...
« Ой, боюсь, ничего из этого доброго не выйдет», - подумал про себя Пал Петрович, а вслух сказал: - Ну, только ради дружбы нашей обещаюсь.
(Продолжение следует)