Евгений Степанович встал еще до рассвета. Быстро принял душ, перекусил бутербродом с маслом и сыром, затем взялся готовить. Все конфорки были заняты. В огромных кастрюлях кипели гречневая и перловая каши. Сам хозяин сваливал содержимое банок с тушенкой в другую огромную емкость. Он подогреет мясо прямо перед выходом. К семи часам все уже готово, и Евгений Степанович грузит все необходимое в машину. В свою старенькую верную «буханку».
Он ехал по пустым воскресным дорогам, и как всегда думал о жене и сыне. Теплые воспоминания о тех счастливых годах, проведенных вместе, сменялись жгучим грузом утраты. Минуло уже тринадцать лет с того момента, как Василий разбился на мотоцикле, а ровно три года назад его покинула жена, заболевшая туберкулезом. Бывает, взглянешь на человека, и по его лицу сразу видно, что он пережил немало горя. К Евгению Степановичу это не относится. Он так и остался веселым, смешливым и постоянно шутящим пенсионером. Поэтому большинство и не догадывались об уродливых шрамах, пронизывающих его сердце. О шрамах, которые нанесли ему утрата, боль и бескрайняя любовь, которую теперь некому дарить. Ну, или почти некому.
Припарковавшись прямо у ворот церкви, Евгений Степанович вышел из машины и принялся обустраивать свое рабочее место. Хотя, рабочим назвать это трудно. Он достал небольшой раскладной стол, вынес кастрюли с едой, разложил одноразовые тарелки и ложки. Вишенкой на торте была табличка: «Бесплатная еда для бездомных».
У церкви уже собиралась толпа человек в пятьдесят. Многие из них уже были знакомы Евгению Степановичу. Ведь уже двенадцать лет, два раза в неделю, в четверг и в воскресенье, они с женой приезжали сюда и кормили тех, кто в этом больше всего нуждается, напоследок выдавая по литровой бутылке чистой воды.
Все началось после смерти сына. Не родного, Василия забрали из детского дома, когда тому было два годика. Сначала жена Евгения, Антонина собрала все вещи сына и отдала в приют, затем они стали жертвовать небольшие суммы, сколько могли. Следующим шагом стали бесплатные обеды. Об этом быстро стало известно местным журналистам и телевидению. Регулярно выходили сюжеты и статьи, повествующие о семейной паре, занимавшейся благотворительностью. Супруга Евгения не любила давать интервью, ей не нравилось выставлять напоказ ту доброту, которой в идеале должен обладать любой человек.
Они уже были на пенсии, поэтому времени свободного было много. В перерывах между такой благой деятельностью, супруги все время проводили на даче. Зимой же, когда дела огородные откладывались до весны, Антонина шила теплые шерстяные носки, свитера и трико, а Евгений развозил все это по детским домам, а также раздавал бездомным.
Когда заболела жена, а врачи назвали возможной причиной близкие контакты с лицами без определенного места жительства, Евгений был в ярости, но не смел показывать это перед умирающей Тоней. Знал, что зла она ни на кого не держит. Не хотел еще больше огорчать обреченную на мучительную кончику, супругу.
Теперь же Евгений Степанович остался один, но продолжил взращивать то семя, которое заронила его жена. Вязать он, конечно, не научился, теплые вещи покупал на те деньги, что оставались от покупки продуктов и оплаты коммунальных услуг. И продолжал, все так же, два дня в неделю, вставать засветло и готовить еду.
***
Пища кончалась моментально. Многие просили добавки, и Евгений Степанович был не в силах отказывать. Даже домашние мальчишки, забавы ради подходившие к столику, получали свою порцию. В считанные тридцать минут, от еды не осталось и следа. Евгений неторопливо убрал пустые кастрюли в «буханку», взглянул на церковь, перекрестившись, попрощался с ней и поехал домой.
Утренние теленовости не обещали ничего хорошего, но и к концу света готовиться не приходилось. Евгений Степанович пообедал скудным куриным бульоном с ломтиком черного хлеба (на продукты для самого себя оставалось мало, да и готовить он не умел). Подремав пару часиков, он собрался, вышел на улицу, сел в машину и поехал на кладбище.
Первое, что сделала Антонина после смерти сына, зарезервировала два места рядом с ним. Теперь, глядя на два тусклых памятника, Евгений буквально молил господа побыстрее отправить его на встречу с семьей. Мысли о самоубийстве не раз посещали, но оставить дело, начатое любимой женщиной, он не мог. Не сдерживая слез, он опустился на колени подле двух родных могил, сердито глянул на сорняки, быстро разросшиеся после недавнего дождя. Прикоснулся к надгробию и произнес: «Прости меня».
Еще немного побыв с семьей, Евгений поехал прямиком на дачу. Скупо отвечая на приветствия соседей, направился прямиком в огород. Этот июль подарил немало дождей, урожай обещал быть обильным. Требовалась помощь для работы. И, как всегда, Евгений Степанович знал, к кому за ней обратиться.
По роду своей благотворительной деятельности, он прекрасно знал, в каком уголке города обитают бездомные. Более того, большинство он знал по имени. Часто он приезжал в такие районы и приглашал за небольшую плату мужчин, помочь по работе в саду. Как правило, брал он только одного, двух максимум. Многие были готовы трудиться и за бесплатно, настолько они были благодарны человеку, кормившему их два раза в неделю. Да и работали они усердно, не жалея сил, лишь бы выразить свою симпатию к Евгению.
Сам «Степаныч» (как его называли все), был не прочь поболтать с ними о всяком разном. Больше всего ему были интересны истории их жизней, тяжелые и трагические, повествующие о падении человека, как в глазах самого себя и близких, так в глазах целого общества. Среди них были и бывшие художники, чей талант так и не был признан. Были и те, кого семья просто выставила на улицу, стараясь ухватить кусочек недвижимости. Многие были выходцами из детских домов. Тогда Евгений Степанович сразу вспоминал сына. Думал о том, что стало бы с мальчиком, если бы Тоня в свое время не настояла на том, чтобы забрать его. Попал бы он в другую приемную семью? И как бы с ним тогда обращались? А быть может, он так бы и остался в приюте до совершеннолетия, а затем, получив покосившийся домишко где-нибудь в деревне, спился бы и стал бездомным? От этих мыслей, Евгению становилось не по себе, и он всегда с тяжелым сердцем выслушивал подобные истории.
***
Евгений Степанович направился прямиком к мосту, ведущему из города. Под ним постоянно были бездомные. Для многих именно этот темный уголок и был тем самым «определенным местом жительства». Да и знакомых мужиков там было немало. Как ни странно, в этот день, а точнее вечер, было пусто. Спотыкаясь в темноте о пустые бутылки, картонные коробки и прочий мусор, Евгений увидел фигуру человека, прислонившегося к грязному бетону моста. Бездомный угрюмо глядел вперед и то и дело прикладывался губами к маленькому пузырьку. Очевидно, настойка боярышника или перцовый спиртовой раствор, что продаются по двадцать рублей за флакончик.
Евгений подошел к бездомному и спросил, не хочет ли он подзаработать. Туманно оглядев незнакомца, бездомный почесал густую бороду, громко икнул, прокашлялся и согласился. Они сели в «буханку» и отправились назад на дачу.
***
Бродяга оказался довольно сильным и выносливым. За несколько часов они сделали всю работу, и Евгений Степанович пригласил его отужинать вместе с ним. Усадив бездомного за стол, хозяин дома разложил по тарелкам вареную картошку, порезал хлеб, очистил яйца вкрутую и достал бутылку деревенского самогона. Во время трапезы то и дело спрашивал о прошлой жизни своего наемного работника. Как и многие, это был выходец из детского дома. Рано попробовал наркотики, из школы был выгнан за то, что нюхал клей на переменах и являлся на уроки в нетрезвом состоянии. Потом пошел по воровской дорожке и в семнадцать лет получил свой первый срок. По освобождении познакомился с женщиной.
Евгений Степанович вслушивался в каждое слово собеседника, язык которого уже слегка заплетался после третьей рюмки, вглядывался в его осоловевшие глаза, которые были ему так знакомы и приводили в недоумение. Бездомный продолжал свой рассказ.
Та женщина была пьющая, сами понимаете, какой у них тогда был досуг с юным преступником. Вскоре она забеременела.
Прервав повествование, бродяга прокашлялся, Евгений подал ему салфетку. Тот все кашлял и кашлял, оставляя на белой ткани кровавые ошметки. Он был болен, очевидно.
***
Родился сын. Как его назвали, бродяга не помнил. То ли Васей, то ли Колей. Неудивительно, что он забыл, ведь малыша практически сразу отдали в детдом. Ни к чему вечно кричащий и гадящий под себя балласт, когда родители буквально занимаются тем же самым, когда напьются до зеленых чертей. Дела шли все хуже. В пьяной драке бродяга зарезал свою сожительницу, за что и сел во второй раз. Прервав рассказ, он еще раз прокашлялся.
Вот уже четыре года как на свободе. Что с ним было все это время, бродяга плохо помнил, зато запомнил день, когда незнакомая женщина наложила ему тарелку каши с тушенкой, подала бутылку воды. Он тогда только вышел из тюрьмы. Не в силах сдержать эмоции, он обнял ее и поцеловал в щеку. Была ли навеяна такая теплота искренней благодарностью или ложной, вызванной изрядной долей алкоголя, остается загадкой.
Евгений Степанович тут же узнал в этой женщине свою любимую жену, погибшую от туберкулеза несколько лет назад. На глаза тут же навернулись слезу, и он вышел из комнаты и направился на чердак. Обнаружив там толстую веревку, длиной в полтора метра, вернулся обратно. Встал за спиной у бродяги и понаблюдал, как тот допивает свою рюмку.
Закинув веревку прямо бездомному за шею, Евгений Степанович уперся коленом ему в спину и изо всех сил потянул на себя. Бродяга нелепо замахал руками и, неумело балансируя на табурете, на котором сидел, упал на пол. Крики подавлялись удушающим его тросом, вырывались лишь отчаянные хрипы. Евгений уже стоял над ним и принялся бить по голове бутылкой. Втаптывал в лицо его нос, ударявшийся о дно сосуда. Кровь попадала на ковер. «Степаныч» не останавливался, продолжал дубасить бродягу снова и снова, пока тот не перестал дышать. Тогда хозяин дома побежал на кухню, достал тупой заржавевший нож, вернулся, и вонзил его прямо в сердце уже мертвому бездомному. Затем достав из багажника лопату, вырыл глубокую яму прямо у себя огороде, куда и сбросил тело. Закончив дело, Евгений Степанович пал на колени и, освещенный лунным светом, горько заплакал.