Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе (2015). Глава 6.3.
Не просто найти русского писателя, в жизни которого евреи заняли бы такое место, как у Б. А. Чичибабина (1923-1994). Его юношеской любовью была Марлена Рахлина. Поступив в университет, он сдавал экзамены за первый и второй курс, чтобы учиться с ней на одном курсе. Этому помешал арест, но после его возвращения домой их отношения возобновились, и близкая дружба связывала их до конца его дней.
Но самую большую роль в его судьбе сыграла другая еврейка – Лилия Семеновна Карась. Во второй половине 1960-х гг. Чичибабин перенес душевный кризис, как сам писал он позднее, «великую и грозную духовную катастрофу, утрату того, что долгие годы было для меня ценностями и святынями. Земля уходила из-под ног, перед глазами разверзлась бездна. От самоубийства или помешательства меня спасла любовь к женщине, которую зовут Лиля и с которой я с тех пор не расстаюсь». «Не могу произнести “моя жена“, не люблю почему-то слова “жена“, – любимая, друг, первый читатель моих стихов, единственный судья и подсказчик».
Чичибабин написал множество стихов, обращенных к этой женщине. Они даже составили отдельный сборник, который называется «82 сонета и 28 стихотворений о любви». К этим стихам мы еще вернемся, но сейчас отметим главное: они отличаются от бездны любовных стихов, написанных поэтами всех времен и народов, в числе прочего и тем, что обращены не просто к любимой женщине, а именно к еврейке.
Теперь бросим взгляд на тех, кто составлял ближайший дружеский круг Чичибабина на протяжении всей его жизни. У Чичибабина есть статья, в которую он вложил самое важное и сокровенное из всего когда-либо им написанного. Первоначально он собирался назвать ее «Просто, как на исповеди», но в конце концов она получила заглавие «Мысли о главном». Она должна была открывать итоговый сборник произведений поэта, который он готовил в канун предвиденной им кончины и который вышел после его смерти, а недавно был переиздан в академической серии «Литературные памятники». Ее по справедливости называли «духовным завещанием поэта, его последним словом, обращенным к современникам».
Вот как начинается эта статья: «Да будут первыми словами этих моих раздумий на бумаге, которые сам не знаю куда меня заведут, слова благодарности и любви. В начале 70-х судьба подарила мне близкое общение с двумя замечательными людьми – Зинаидой Александровной Миркиной и Григорием Соломоновичем Померанцем, вечное им спасибо!» И далее: «На протяжении нескольких лет они были моими духовными вожатыми. Если он остается в моих глазах примером свободного и бесстрашного интеллекта, то она, Зинаида Александровна, на всю мою жизнь пребудет для меня совершенным воплощением просветленной религиозной духовности, может быть, того, что верующий назвал бы святостью».
Естественно, массив переписки Чичибабиных с Померанцем и Миркиной наиболее значителен, и их письма пестрят такими признаниями: «Читали Зинино письмо со слезами радости и сочувствия, – это опять буквально, – и задыхались от благодарности и любви» «Это какое-то чудо, что мы узнали друг друга», «Очень дорожим Вами», «Читать и перечитывать Ваши письма для нас самая большая радость <…> Вы оба забросали нас таким количеством мудрых, прекрасных и очень нужных для нас писаний, что мы просто не сумели еще с этим справиться…», «Получить такое письмо, как последнее Зинино, это как будто к живому сердцу прикоснуться», «Очень любим вас, все время думаем о вас – с любовью, гордостью и радостью – и передумываемся с вами», «С тех пор, как мы узнали вас, а теперь уже и не вспомнить, когда это случилось, не было в нашей жизни ни одного дня, – это без преувеличения, – в который бы мы не вспоминали вас, не думали о вас с любовью, благодарностью и чувством духовной близости и уверенности в этой близости». Именно и только им Чичибабин одно за другим шлет свои стихотворения, именно их мнениями особенно дорожит.
Вспомним и других корреспондентов Чичибабина, письма к которым так же насыщены признаниями в уважении и любви: Леонид Ефимович Пинский, Александр Израилевич Шаров, Феликс Давидович Кривин, Евдокия Мироновна Ольшанская, Юрий Вадимович Шанин, Михаил Владимирович Копелиович, Александр Леонидович Верник.
Еврейская тема входит в творчество Чичибабина рано. В 1946 г. он пишет стихотворение «Еврейскому народу», которым дорожил, после возвращения из лагеря вписал в рукописный сборник «Ясная поляна», не раз возвращался к его доработке и включил в посмертное издание отобранных им произведений – Борис Чичибабин «В стихах и прозе». И действительно, в ряду написанного им о евреях этому стихотворению принадлежит особое место по нескольким причинам. От него тянутся нити ко всему или почти ко всему, что Чичибабин писал позже.
Хотя первая редакция была написана до возникновения государства Израиль, тема еврейского народа уже переплетается с темой Израиля, с его «слезной и кровавой» предысторией:
«Славу запретите, отнимите кровлю», –
сказано при Тите пламенем и кровью.
Отлучилось семя от родного лона.
Помутилось племя ветхого Сиона.
Как продолжение тех трагедий видится Чичибабину нынешняя борьба за создание и защиту своего государства:
Не под холостыми пулями, ножами
Пали в Палестине юноши мужами.
Погоди, а ну как повторится снова.
Или в смертных муках позабылось слово?
Поэт не хочет закрывать глаза на то, что именно дискриминация, неравноправие и преследования, «муки гетто» «казни да погромы» спровоцировали пресловутую еврейскую погоню за наживой.
Не с того ли Ротшильд, молодой и лютый,
лихо заворочал золотой валютой?
В одной из ранних редакций «цвет Коммуны Русской» – это были евреи, которые вели «дружеские споры / С Лениным и Крупской». Позднее Чичибабин сделал акцент на другом – на трагической судьбе, которая их постигла в результате сталинских репрессий:
Застелила вьюга пеленою хрусткой
Комиссаров Духа – цвет Коммуны Русской.
И именно то, что они стали жертвами, привлекает к ним сочувствие Чичибабина: «всех родней поэту / те, кто здесь гоним был».
Идеи сионизма не вызывали у него симпатий. Незадолго до смерти он напишет одному из своих друзей: «Идеал еврея-человека для меня – на всю жизнь, до смерти – воплощают не Жаботинский, Бялик или Агнон, а такие личности, как Эйнштейн и Чаплин, Пруст и Кафка, Пастернак и Мандельштам». Именно эти имена мы видим и в его стихотворении «Еврейскому народу»:
И не в худший день нам под стекло попала
Чаплина с Эйнштейном солнечная пара.
Но самое главное о своем отношении к евреям Чичибабин сказал в его последних строках. Сколько он ни поправлял и обновлял текст, эти строки оставались неприкосновенны:
Не родись я Русью, не зовись я Борькой,
не водись я с грустью золотой и горькой,
не ночуй в канавах, счастьем обуянный,
не войди я навек частью безымянной
в русские трясины, в пажити и в реки, –
я б хотел быть сыном матери-еврейки.
Еврейская тема вновь громко зазвучала в стихах Чичибабина – в сонетах любимой, которая была еврейкой:
Мне стыд и боль раскраивают рот,
когда я вспомню все, чем мой народ
обидел твой.
Чичибабин был убежденным противником любого национализма, но особенную, огненную ненависть в нем вызывал национализм русский и в первую очередь потому, что он был замешан на антисемитизме. Этому он посвятил 13-й сонет цикла:
Бессмыслен русский национализм,
но крепко вяжет кровью человечьей.
Неужто мало трупов и увечий,
что этим делом снова занялись?
Ты слышишь вопль напыщенно-зловещий?
Пророк-погромщик, осиянно-лыс,
орет в стихах, как будто бы на вече,
и тучами сподвижники сошлись.
«Всех бед, – кричат, – виновники евреи,
народа нет корыстней и хитрее –
доколь терпеть иванову горбу?»
А нам еще смешно от их ужимок.
Светла река, и в зарослях кувшинок
веслом веселым к берегу гребу.
В начале 1970-х гг. несколько близких Чичибабину людей эмигрировали из СССР. Он не разделял их намерений и представлений, оставался верен «кровному завету / что так нельзя», что «всем живым нельзя уехать / с живой земли». Но, не будучи с ними согласен, он оставлял за ними право на собственный выбор:
В чужое зло метнула жизнь их,
с пути сведя,
и я им, дальним, не завистник
и не судья.
По крайней мере одно из таких стихотворений – «Дай вам Бог с корней до крон…» обращено именно к тем, кто уезжал в Израиль, что явствует из обращенных к ним слов:
Вспоминайте наш снежок
посреди чужого жара <…>
Но в конце пути сияй
по заветам Саваофа,
уходящему – Синай,
остающимся – Голгофа.
«Судить» их он отказывается, а его самого за это судили, когда, исключая из Союза писателей, поставили ему в вину создание и этих стихов.
Незадолго до смерти, в 1992 г. Чичибабину довелось побывать в еврейском государстве, и впечатления от этой поездки воплотились в его стихах «Земля Израиль», «Когда мы были в Яд-Вашеме». Они составляют как бы дилогию, скрепляемую общим чувством, порождающим повторение тех же слов. В первом из них поэт сначала как бы загадывает загадку, потом предлагает ее решение. В первых строфах он вроде бы ничего не понимает в этой странной стране, добрая она или злая. Все в ней не так: «здесь никогда и не пахло Европой – солнце да камень», «мертвого моря вода ядовита», «книги, и те здесь читаются сзади, справа налево».
Но потом нам начинает открываться, что самое главное и ценное в этой стране – это ее люди: нынешних жителей гордые предки вышли из рабства, они открыли миру единого бога, «здесь, на земле этой люди впервые / слышали Бога». И вместе с осознанием ценности и заслуг этого народа приходит и понимание своей вины перед ним:
Кровью замученных сердце нальется,
алое выну –
мы уничтожили лучший народ свой
наполовину
Солнцу ли тучей затмиться добрея
ветру ли дунуть,–
кем бы мы были, когда б не евреи, –
страшно подумать.
Закрепите в памяти признание, вложенное в последние два стиха, и попробуйте найти подобное у какого-нибудь другого поэта.
Посещение Израиля привело Чичибабина к убеждению, что страна, которая казалась такой странной и непонятной, на самом деле «Святая». И в первой же строфе второго – «земля трагически-святая / у Средиземного ковша».
Уже в первом стихотворении возникает Яд-Вашем, причем именно в том контексте, который будет развит во втором, – сопричастность поэта к страданиям, символом которых стал знаменитый музей:
Я их печаль под сады разутюжу,
вместе со всеми
муки еврейские приняв на душу
здесь, в Яд-Вашеме.
О том же говорится и во втором стихотворении: «Я сердцем всем прирос к земле той, / сердцами мертвых разогретой…»
Еще в юношеском обращении к еврейскому народу Чичибабин «во весь голос» заявил, что его собственное русское происхождение никак не влияет на его отношение к евреям, не умаляет чувств, которые он сопереживает вместе с ними. То же он повторил через полвека в стихотворении «Когда мы были в Яд-Вашеме»:
Вот что я думал в Яд-Вашеме:
я – русский помыслами всеми,
крещеньем, речью и душой,
но русской музе не в убыток,
что я скорблю о всех убитых,
всему живому не чужой.
И еще раз – в заключительной строфе:
Я, русский кровью и корнями,
живущий без гроша в кармане,
страной еврейской покорен –
родными смутами снедаем,
я и ее коснулся таин
и верен ей до похорон.
Если кто-то подумает, что эти строки отразили всплеск эмоций, овладевших поэтом под влиянием впечатлений от посещения «святой» страны, ему стоит уделить внимание прозаически деловому комментарию к ним, содержащемся в письме, которое Чичибабин тогда же отправил своему близкому другу Михаилу Копелиовичу. Вот несколько отрывков из этого письма.
«…Моему уму и сердцу, душе и духу на всю жизнь близка идея еврейского космополитизма, растворенности в мире, при которой еврей, оставаясь евреем (тут уж он ничего с собой не поделает), чувствует себя человеком той культуры, которая, в силу обстоятельств, стала ему родной, в которой он естественно и свободно мыслит, чувствует и живет – немцем, французом, русским. <…> Конечно, хорошо быть Эйнштейном или Пастернаком, но многие миллионы простых евреев, ничем, ни в чем, ни перед кем не виноватых, а просто за то, что они евреи (хотя большая часть их не говорила ни на иврите, ни на идише и вообще забыла о своем еврействе), были убиты, уничтожены, истреблены, и вся эта отчужденность их от других, от всех, сохраняется, сохраняются недобрые чувства к ним, то там, то там вновь возникают призывы убивать, изгонять, ограничивать. Страшно быть евреем. И тот мир, в котором так интересно жить, чувствовать себя его гражданином, не защитит евреев – ни Россия, ни Украина, ни Германия, ни даже, я думаю, Америка. А государство Израиль защитит, обязалось защищать, подтвердило это обязательство материально, вещественно, наглядно. <…> Не знаю, какой уж там я поэт, но, все-таки, поэт же, и потому брат всем преследуемым, всем ненавидимым, всем убиваемым, и вот почему, если придется и мне уезжать из России (теперь уже с Украины), а это будет, наверное, скорее, чем я сейчас думаю об этом, я уеду не в Америку (которую не люблю) и не в Германию или Италию (которые полюбил), а в этот маленький, замкнутый, не очень радующий глаза, чувства и мысли Израиль. Вот так-то!».
Свою духовную близость, привязанность к евреям Чичибабин не просто выразил, но, можно сказать, подтвердил всей своей жизнью. И эти чувства не остались без взаимности. В небольшом израильском городке Бней-Аише установлен монумент в честь выдающихся борцов с антисемитизмом, и наряду с именами Эмиля Золя, Владимира Короленко, Андрея Сахарова, Виктора Некрасова, Дмитрия Шостаковича, Анатолия Кузнецова, Рауля Валленберга и Оскара Шиндлера там есть и имя Бориса Чичибабина.