Дорогие мои, добрые, трудолюбивые родители!
Вас привезли на Север под конвоем в июле 1931 года из Вологодской области с шестью детьми. Старшей дочери – 16 лет, младшему сыну – 3 года. В деревне Захарово Вашкинского района Вологодской области было у вас два дома: летний и зимний, у домов приусадебный участок, надворные постройки для скота, крестьянская утварь.
Работали вы с раннего утра до позднего вечера, старшие дети помогали по хозяйству и ухаживали за младшими. В хозяйстве было две коровы, две лошади, мелкий домашний скот. Живность требовала присмотра, нужно было запасти корм для скота, посадить и вырастить урожай овощей, зерна, испечь хлеб.
Да мало ли работ в собственном хозяйстве. Были вы жизнерадостными, счастливыми, когда смотрели на своих красивых, здоровых детей, мечтали о будущем. К старшей дочери Ане приходили сваты, все заглядывались на красавицу. Ей шёл 17-й год.
Но всё изменилось. Пришли незваные люди, объявили, что семья высылается на Север. Можно взять с собой только смену белья на каждого, посуду и тёплые вещи. Старший сын Пётр, 11-ти лет, не понимал, почему нельзя взять его любимую собачку, почему они должны покинуть свой дом. Он стал стрелять из рогатки в незнакомцев, спрятавшись за печку, но его быстро утихомирили.
Семье не разрешали выходить на улицу: утром предстояла дальняя дорога. Мама пекла хлеб на всю семью. Повозка для отъезжающих стояла наготове.
Рано утром сели в последний раз у порога своего дома. Что творилось в душе у родителей, знали только они. На телеге мама расстелила перину, чтобы детям было удобнее сидеть. На перину положила узлы с одеждой и посудой. Пришёл главный уполномоченный, стал шарить по углам повозки, не взяли ли лишние вещи. Увидев перину, схватил её за углы, выдернул. Малые дети посыпались в разные стороны. Соседи наблюдали и плакали. Подходить к повозке никому не разрешали. Милосердия от власти ожидать не приходилось.
Несколько телег собрали в один обоз, который медленно поехал под конвоем в неизвестность. На вокзале всех посадили в общий вагон-товарняк для перевозки скота. На полу расстелили солому, посадили детей. Пищу приносили на остановках в ведрах, невкусное варево. Помои выливали в маленькое окошечко. Выходить не разрешали, даже по нужде. Несколько человек умерли в дальней дороге: престарелые люди и больные дети.
Как жаль, что я не расспросила родителей о первых днях пребывания на Севере. Знаю только, что привезли их на пустое место, где не было никаких строений. Несколько ночей провели под открытым небом.
Потом повезли всех на повозках к баракам-шалманам, покрытым толем. Это селение называлось: 13-й километр. Помню, мама рассказывала, что в этих шалманах спали люди вповалку: мужчины, женщины, дети…. Одну семью от другой в этой «спальне» отделяла узкая дощечка. Круглосуточно топили печку-буржуйку, но зимой все равно мерзли.
Нашей семье досталось неудобное место у двери. Люди входят-выходят, снег через дверь с порывами ветра проникает на нары, студит прижавшихся друг к другу детей. Утром на ногах надувало горки снега.
Родители стряхивали снег и уходили на целый день на лесозаготовки. Дети ухаживали друг за другом. Мама была беременна на день раскулачивания, но об этом никто не узнал. От тяжелой работы ее не освободили по этой причине. Родила она по дороге в родильный барак, ребенок упал в снег…
Много людей умирало без нормального питания, лекарств, тепла. Все эти несчастные похоронены на 16 километре, где сейчас находится «старое» кладбище. От воспаления легких умерла моя 18-летняя сестра-красавица Анна. Она не захотела остаться в деревне, выйдя замуж, а решила разделить участь родителей, не бросила их, хотя могла остаться «вольной», как говорили раньше. Наконец, семье дали комнату 12 квадратных метров в двухэтажном деревянном доме-бараке на 18-ом километре.
Своя комната, да еще с самодельной плитой-печкой, отапливаемой дровами. Появились две железные кровати с досками и матрасом из сена. Спали по двое на кроватях, остальные – на полу. Двое старших уже заканчивали школу-семилетку и решили поступить в медицинский техникум (впоследствии успешно закончили данный техникум).
Сестре Оле плохо давались науки, но она мечтала поступить в Педагогический и стать воспитателем детского сада. Впоследствии она все же закончила техникум в Петрозаводске, стала воспитателем, но умерла в 23 года от простуды (не было лекарств, питания).
Родители строили город. Появились первые каменные здания: кинотеатр «Большевик», жилые дома на улице Хибиногорской, банно-прачечный комбинат. В каменном доме с водопроводом пожить родителям не удалось. До конца своих дней прожили они в бараке.
В бараке жили дружно, в общем коридоре обсуждали свои проблемы, да иногда покрикивали на расшумевшихся детей. Пьяных не было. Воду брали из колонки на улице, а готовили на общей кухне в конце коридора. Все знали про всех все, но завидовать было некому.
Все жили бедно, впроголодь. Жил в доме сапожник-золотые руки, чинил обувь всем почти бесплатно. Ночью все замирали от стука в дверь: забирали по ночам кормильцев-мужей, уводили, и больше о них ничего не известно. Воровства не было, двери не запирались. Летом все ходили за щавелем, грибами, ягодами, это была прибавка к столу.
В 1938-ом мама перешла работать в детский сад - ясли на 20-м километре. Каждый день на руках относила она меня в ясли (колясок не было), а было ей тогда 48 лет. Иногда ей говорили: «Бабка, смотри, у ребенка ноги голые». Это случалось тогда, когда одеяло было мало для подросшего ребенка, а завернуть было не во что.
Вечером мама бежала убирать дом «вольным», как говорили раньше. Ей давали за труд домработницы одежду выросших вольных детей, и меня можно было видеть на общем коридоре барака в красивых платьях.
Маленьких детей все любили, играли с ними и присматривали сообща. Добавлю, что мое появление в семье старшие братья и сестры не приветствовали сначала, но потом забыли об этом и самозабвенно ухаживали. Старшему брату было уже 18 лет
Но вот грянула война. До войны мои родители не могли никуда выехать, их называли «лишенцами» (лишены прав), из их зарплаты высчитывали деньги, за что – непонятно! Каждый месяц они должны были отмечаться в комендатуре, что никуда не уехали. Теперь их выросшие с трудом дети понадобились стране.
На фронт были посланы Петр, Нина, позднее – Василий. Все трое многое пережили, были ранены, контужены. Василия откопали после бомбежки на вторые сутки, пришел домой со страшными головными болями, стал пить, чтобы прошла эта боль. Так и сгинул в бараке.
Петр остался после войны в Вооруженных Силах, дослужился до майора медицинской службы (окончил Кировский медицинский техникум), но умер после событий в Венгрии в 1956-м году.
Приехал домой с черными ногами (тромбофлебит), все события были покрыты тайной, говорить о них не разрешалось. Мама плакала у ног взрослого сына. Трудно хоронить выросших детей.
Нина защищала небо Москвы, оно было опутано дирижаблями, чтобы не допустить вражеские самолеты. Один раз, когда она не смогла удержать стропы дирижабля при резком порыве ветра, чуть не погибла, но, к счастью, вовремя подоспела помощь, и дирижабль не взлетел в небо самопроизвольно вместе с девушкой. На фронте встретила своего будущего мужа, счастливо прожив с ним до золотой свадьбы.
В годы войны семья была эвакуирована в Марийскую АССР. Меня потеряли, так как детские сады были вывезены в неизвестном направлении при первых бомбежках Кировска в 1941-м году. Нашли меня только в конце войны в одном из детских домов. Отец привез меня больную, с нервными припадками, фурункулами и вшами. Лечили травами, добротой и лаской.
После войны семья вернулась в Кировск. В нашей комнате проживала другая семья, но родители не стали скандалить. Они поселились у родственников в 12-метровой комнате и терпеливо ждали очереди на получение жилья.
Отец, Тимошин Яков Яковлевич,1888 года рождения, отличался тихим нравом, мягким характером, не пил, не курил. Работал дворником, вел домашнее хозяйство, ходил по магазинам и долго выкраивал деньги на одежду. Покупал по своему вкусу, примерок не было. Мне запомнилось, что в 10-м классе школы №1 города Кировска я ходила в кирзовых сапогах, которые понравились отцу. Он сказал: «Маленькие и аккуратные».
Училась я хорошо, и родители любили говорить об этом знакомым и часто обсуждали, где я буду учиться дальше. Никто в нашей семье не учился в институте, и я должна была «прославить» родителей. Но отец так и не узнал, поступила ли я в институт. Он умер накануне моего поступления.
Мама, Тимошина Татьяна Петровна, 1890-го года рождения, не отдыхала ни одного дня, ни одного часа. За отпуск всегда брала компенсацию, раньше разрешали. После работы бежала помогать «вольным», приносила хлеб, остатки пищи. Мы ждали ее прихода с нетерпением, каждому она совала вкусный кусочек. О себе не думала. Из своей пенсии в 21 рубль она посылала мне 10 рублей для учебы в институте, а сама нянчила малых детей и этим кормилась.
Мама моя, когда я вижу лики святых, то я приравниваю и тебя к ним! Ты никогда не жила в комнате с водопроводом, хотя строила каменные дома для других. Была всегда приветливой и доброжелательной, даже тогда, когда была неизлечимо больна. Никогда ни о ком не говорила плохо, не злословила.
Сейчас у меня свои взрослые дети, но я и сейчас удивляюсь, ПОЧЕМУ ты никогда-никогда не говорила мне, пионерке, комсомолке, что советская власть несправедливо поступила с нами. Берегла меня или боялась, как все боялись в те годы.
Вот поэтому я мало задумывалась, почему отобрали имущество у крестьян-тружеников, хотя собственность считается неприкосновенной. Бездумно учила я постулаты марксизма-ленинизма, не вдумываясь в жизнь.
За нас думали великие съезды, похожие один на другой, за нас думали «великие» люди на Пленумах с речами, одинаково трескучими. Иногда мама включала радио и говорила: «Опять выполнили-перевыполнили план, так почему же так плохо живут люди в моей деревне?».
Всю жизнь моим родителям хотелось побывать на своей родине, где они родились, где прошло их детство и похоронены их родители. А когда разрешили (после войны), то денег на дорогу не было. Но отцу все же удалось съездить на свою родину, посидеть на крыльце дома, построенного своими руками, а потом отобранного.
И вот свершилось! Отца приодели всей семьей, купили новый шевиотовый костюм, новую обувь. Ведь нужно показать землякам, что не пропали высланные на Севере и живут не хуже других. Милая крестьянская хитрость.
Прошел отец по деревне не спеша, может быть, гордо, да вот не выдержал, когда подошел к своему дому, заплакал. К счастью, поселились в доме хорошие люди, разрешили пожить, обогрели.
«В деревне хозяйство разрушено, живут бедно»,- сказал отец по приезде. Никого из родственников не осталось. Товарищи, с которыми отец бегал босиком, постарели, больны. Поплакали вместе.
Но приехал отец просветленным: он побывал на родине!
Теперь Север – моя родина. Я полюбила эту неброскую природу, людей, которые выручали меня не один раз. Я не собираюсь никуда уезжать. Ведь на моей исторической родине не осталось дома моих родителей, он разрушен, разрушено также крестьянское хозяйство. ПОЧЕМУ? У меня нет собственности, кроме своей квартиры. Моим детям я желаю жить лучше, быть уверенными в завтрашнем дне. Я верю, что наша страна возродится, верю в разум молодых.
фото - 1951 год