- Серёжа, спишь? А почему дверь не запер?
Усилием воли открыв глаза, я смахнул запутавшиеся в ресницах остатки ярких сновидений и увидел… Нет, в том что увидел, не было ничего нового. Это очередное утреннее явление Маргариты Павловны и её любимца кота Томаса. Часы на руке, красный цвет хорошо скроенной блузки, современная стрижка. Оправа очков контрастирует с цветом волос. Всё вместе выглядит очень стильно. Индивидуальность во всём. В ней нельзя увидеть даму в возрасте. Маргарита Павловна достойно встречала приближающуюся старость.
С соседкой у меня отношения особые. Рядом с ней одновременно хорошо и плохо. Женщина живая и энергичная, она считала своим долгом контролировать каждый мой шаг. Что ем, не пью ли, когда подстригусь, когда женюсь. Она настойчиво лепила из меня свой идеал. А я, человек мягкий и податливый, позволял это делать. Только из-за неё не увидели свет мои новые книги с портретом симпатичного человека среднего возраста на обложке, не завершена диссертация о фольклоре Смоленской области, только из-за неё я был до сих пор одинок. Маргариты Павловны в моей жизни было слишком много. Вот и опять началось.
- Сергей, ты знаешь, что сегодня понедельник? Как неделю начнёшь, так и закончишь…
- Я подписи за кандидата в депутаты областной думы собираю. Подпишешь?
- У тебя флаг советский есть? 7 ноября надо вывесить на балконе… Свой флаг я уже выстирала.
Сейчас или никогда! Мне захотелось вырваться из оков постоянной опеки и жить, как мне хочется.
- Маргарита Павловна, я пришёл в этот мир не для того, чтобы соответствовать Вашим ожиданиям. Вы - это Вы, я совершенно другой человек!
- Пойдём домой, Томас. Здесь мы больше не нужны… - обиженная соседка подхватила кота, удобно расположившегося на обеденном столе.
Маргарита Павловна всхлипывала, Томас мяукал, распахнутая настежь дверь противно скрипела.
Одинокий, страшно не довольный собой, я впал в глубокое уныние. Никто никогда не стоял на моём пути. Я сам перегораживал себе дорогу к людям. В друзья не напрашивался, полезных связей не искал. Я невысоко ценил свой писательский дар, жил на небольшие гонорары, к высоким вершинам не стремился.
Родителей лишился рано. Ромашки на лугу никто не поливает, а они растут. Вырос и я. В родной деревне не был много лет, а сейчас мгновенно оказался в мыслях там, где близкая сердцу река Угра набросила на себя лоскутное одеяло из разноцветных листьев и под музыку ветра пытается уснуть. Несмотря на старания, не крепок её сон: трепещут камышовые ресницы, плещется рыба…
Картины сменялись одна другой, пока меня не посетила здравая мысль. Чтобы стать другим, нужно обратиться к истокам, не мириться с тем, что есть, найти то, чего не хватает.
Утром я был в пути. День ещё скрывал лицо, но к обеду стало очевидным: в октябре, словно забыв что-то важное, к нам вернулось лето и устроило переполох. Солнце било в глаза, кружило голову, плавило асфальт на шоссе. Грейдерная дорога пылью взметнулась к небу, гравием плюнула в машину. Только свернув в лес, я вздохнул с облегчением. И зазвенело лето осенним золотом, щедро опоило запахами оживших трав.
Неожиданно, чихнув несколько раз, мотор заглох. Всё правильно. Недалеко, за лесом, моя деревня, и я обязан поклониться родной земле. Но ритуал совершить не удалось. Передо мной возник маленький мужичок в красной курточке, запахнутой на правую сторону, в старой потрёпанной шляпе, украшенной грязной лентой и зацепившейся за неё семейкой опят. Верёвка огромной плетухи, наполненной грибами, впилась в плечо. И хотя незнакомец прятал лицо в густой седой бороде, мне удалось его рассмотреть. Выпуклые глаза таращились из-под густых бровей, картошкой торчал в синих прожилках нос. Показалось, что небо сжалось в разноцветные полоски. Притихли птицы, но зажужжали невесть откуда прилетевшие шмели. Внезапно подувший ветер зашевелил волосы на голове. «Леший! - посетила голову единственная мысль. - Закружит, собьёт с дороги, может и на верхушку ели посадить, откуда не слезть. Надо бы одежду наизнанку вывернуть. Это спасёт…» Но вывернуть удалось только карман. И забренчало лето осенней медью и разменяло золото на пятаки…
Между тем «леший» приветливо поздоровался, спросил, куда путь держу, и попросил подвезти: больно ноша тяжела.
Я не ожидал ничего плохого, потому что не смотрел на мир через грязные очки, но всё-таки боязливо приоткрыл для «дедушки» дверцу машины.
- Хорошая машина! - похвалил дед. - Наверно, дорого стоит? Сейчас всё больше бандиты на таких ездят, - поглядел он на меня с опаской.
- Не дороже денег, - ответил я.
- Не дороже денег, - повторил дед. - Ну-ну. А ты, сынок, чей в Желанье будешь?
- Артемьевых... Василисы и Андрея.
- Артемьевых… Василисы и Андрея… - эхом отозвался дед. - Так умерли они давно…
- Я знаю.
- Знаю, знаю, знаю…
Мне показалась странной манера повторять сказанное. Леший? Всё-таки леший? Я потирал вспотевшие ладони, восстанавливая знания фольклора, а «дедушка» хитро улыбался.
- Так вот, милок… Родителей я твоих не знал, а в избушке Артемьевых много лет живу, так как оказался бездомным. «Чёрные» риэлторы позаботились. И оказался я в этих местах без документов, денег, жилья. Избёнка ваша пустовала. Вот сельсовет и посоветовал её занять. Если что, я могу уйти в лесную сторожку. Не буду тебя стеснять.
- Не волнуйтесь. Живите. Родителей навещу, избушку посмотрю и уеду, - успокоил я старика.
Тот по-детски захлопал в ладоши, захохотал, и, как мне показалось, глаза его загорелись зелёным огнём. Я вернулся к прежним подозрениям: прикидывается человеком, развлекается, морочит мне голову, а потом… Что будет потом, можно было представить. Уведёт в лес, заставит в деревне не благословлённую пищу воровать. От страха я вспомнил, что в этом случае может помочь молитва или брань. Молитв я не знал, ругаться считал ниже своего достоинства. И потускнела осенняя медь, и зашуршали под колёсами бесцветные сухие листья…
К счастью моему, из-за поворота показалось деревенское кладбище. Я остановил машину. Не сговариваясь, мы отправились к воротам, у которых как символ вечной печали, трудной доли, сожаления, гнулась под порывами ветра старая верба. Странное дело, мне показалось, что на цветочных почках вот-вот лопнет красноватая тонкая плёнка и на свет появятся беловато-серые пушистые комочки, напоминающие крохотных цыплят. Удивительное явление: верба приготовилась к цветению. Неправильная осень пробуждала в душе весну, а с ней желание не гнуться, не ломаться, а просто покаяться.
Могилки родителей были ухожены. Расчувствовавшись, я обнял старика и припал к потрескавшейся от солнца земле.
- Разрослось кладбище, - подвёл итог «дедушка». - Устала земля принимать наши болезни.
Вечерело. Деревня начиналась с покосившейся старенькой избёнки, в которой я с трудом узнал родительский дом. Ослепла старушка, сгорбилась. Я искал взглядом памятные приметы: сделанные отцом-умельцем резные наличники, зарубки на косяке дверей, обозначающие мой рост. Всё стёрло время. Я пытался уловить в избе родные запахи. Напрасно. Только хромоногий стол да металлическая кровать напоминали о былом.
Вечером мы жарили в русской печке на большой чугунной сковороде грибы лисички и вели доверительные беседы. После первой рюмки марочного коньяка Маркелыч признался:
- Ты знаешь, Сергей, в деревне меня Лешим зовут. А я и не обижаюсь… Нет-нет, да и подыгрываю людям.
- А что, Маркелыч, нынче в лесу только лисички давали? - спросил я.
Старик кинулся в рассуждения:
- Нонче в лесу, Серёжа, из грибов только лисички, да кое-где опята за пни цепляются. А чтобы белый гриб - хозяин леса или груздь - ни-ни-ни… Неспроста, я думаю. Напоминает мне это нашу власть. Утвердились лисички. Их даже червяк трогать не смеет, хитрые, изворотливые, не совсем людям нужные. Мошенники на мошенниках сидят и дураками управляют. Но других-то нет. Настоящих хозяев они задвинули. Перевелись боровики. Оттого так и живём. Правильно, я думаю?
Только я собрался развернуть свою философию, как раздался стук в окно и какой-то шум. Видимо, обвалилась под окном завалинка, а вместе с ней рухнул на землю человек. В неведении мы оставались недолго. На пороге появился перепачканный землёй сосед Иван с бутылью самогона в руках.
- Я чувствую, грибами потянуло. Ну, думаю, закусь есть - выпивка нужна. - Надо мужикам подсобить: вдвоём с грибами не справятся… - и расплылся в улыбке, увидев на столе коньяк.
Теперь беседовали, перескакивая с темы на тему.
- А тебя, Сергей, в младенчестве в этой печке «перепекали». Родился ты хиленький, слабый. Одним словом, не жилец. Обмазала тебя знахарка ржаным тестом, замешанным на воде из трёх колодцев. Привязали тебя к лопате и три раза отправляли в тёплую печь. А бабушка твоя трижды по ходу солнца избу обходила и через окошко беседу вела:
- Что ты делаешь?
-Хлеб пеку, - отвечала знахарка.
- Ну, пеки, да не перепеки…
Потом продели тебя через хомут, а тесто отдали собакам. - Так ты писатель, говоришь? Теперь знать будешь, отчего такой умный.
Мне оставалось только поднять тост за здоровье и мудрость присутствующих. Но выпить не успели. В дверях появилась девушка. Вместе с ней ворвалась в избу ночная свежесть, призвавшая ликовать и любить всё живое.
- Дедушка, тебе давно пора отдыхать, - обратилась она к Ивану, а мне подарила взгляд, полный света, тепла и надежды.
Но тот внучку не слышал и допекал вопросами Маркелыча:
- Каким будет следующий год?
- Будет ли хлеб?
- Не начнётся ли война?
После третьего вопроса он получил ответ:
- Дурак ты, Иван. Одно и то же спрашиваешь. Ты спроси, есть ли будущее у России?
Один обиделся, другой разволновался… Стали вспоминать прошлые обиды. Я почувствовал себя лишним и вызвался проводить девушку, её звали Оленька, домой.
День спрятал лицо в кромешной тьме. Я взял Ольгу за руку. Шли молча по пустынной улице мимо палисадников с пламенеющими георгинами, ничего не зная друг о друге, но понимая, что отныне связаны пока не объяснимым, трепетным чувством. Меня знобило. Что-то обязательно должно было произойти. Я готов был к решительным действиям. Но Оленька упорхнула в какую-то калитку.
- Вы ещё сюда вернётесь, - услышал я.
Слегка пристыжённый, разочарованный, не остывший от внезапно забурлившей страсти, я возвращался по той же безлюдной улице, понимая, что в родной деревне нашёл то, чего мне так не хватало.
Утром, посмотрев в чёрное зеркало, вернулась осень. В сгусток тумана над Угрой она вылила стакан молока. Сняла золото с берёз у крыльца. Украсила изморозью крышу моей машины. Отступило лето, сдалось. Я возвращался в осень.
-