Продолжение
Из окна было также видно, как Михеич подошел к старичку, принял у него из рук котомку, и широким плотным шагом направился к дворницкой. За ним, почти не отрывая головы от земли, засеменил старичок.
Купчиха Куприянова не очень-то любила странности, в том числе и в себе. Всякое, рождавшееся в ней без ясной причины, настораживало, требовало внятных объяснений. И, лишь обнаружив достаточное объяснение, купчиха успокаивалась, и вновь весь мир вокруг казался ей предсказуемым, устроенным так, чтобы она могла воплощать свои замыслы. Но тут это необычное чувство, которое произошло в ней от явления невзрачного старичка, никак и ничем не объяснялось. С какой только стороны не пыталась барыня к нему подобраться, ан нет, нигде не было и намёка на драгоценную её сердцу ясность.
- Да что же это такое-то! - осерчала Куприянова неизвестно на кого, стукнув крепким кулаком по дубовой столешнице. В ответ на её возмущение подпрыгнули и с лёгким звоном приземлились на хрустальный поднос такие же хрустальные рюмочка и графин, наполовину содержащий в себе вишнёвую наливку нового урожая. Вишнёвая наливка напомнила о себе не безрезультатно. Барыня решила, что, может быть, она поможет найти верный ответ, и очень скоро в графинчике не осталось ни капли, а румяная Куприянова уже звонила горничной девке, чтобы та принесла ей с кухни отварной телятины с солёным огурцом и хреном, мочёных яблок, куриных потрошков в горячем бульоне, да, пожалуй, ещё графинчик наливочки вишнёвой.
Девка, стараясь не выставлять синяк на левой скуле как напоминание о былой оплошности, весьма споро принесла с кухни всё требуемое и, подав барыне крахмальную салфетку, так же бочком-бочком удалилась. Синяк был получен горничной за то, что третьего дня она, посланная к прачке за свежим кружевным воротником, замешкалась на лестнице, чтобы перекинуться парой слов с кухаркой, а барыня, как на грех, вышла следом. Хорошо ещё, что, скатываясь по лестнице, молодое горничное тело не получило никаких серьёзных повреждений.
А свежий воротник был надобен вот почему. Купчиха Куприянова ждала к себе давнего друга, хромого и жидкого с виду купца Молотилова. Ни о каких нежных отношениях между ними и речи быть не могло, потому что оный купец был у Куприяновой заместо подруги. Он выслушивал и хранил, как в сейфе, все её сердечные и финансовые тайны. За это Куприянова давала ему на очень выгодном проценте капиталец в оборот, что часто спасало Молотилова от трудных ситуаций. А однажды Куприянова даже одолжила ему под честное слово такую деньгу, которую не всякий банк и под залог даст. Он просил тогда безо всякой надежды, зная прижимистость купчихи. Но, на удивление, она куда-то ушла и через минут пять принесла ему в чистом холщовом мешке требуемую сумму.
Уважение у Молотилова к Куприяновой было беспредельным и деятельным. Купчиха это всегда чувствовала и ценила необычайно. Один лишь Молотилов на всём белом свете и понимал, что она была вовсе не скупой и жестокой, а просто полагала, что любой мир без порядка вреден и опасен, а людишки, склонные себя распустить, себя же и охранять неспособны. Поэтому, раздавая тумаки и применяя суровые наказания, старалась она в этом неустроенном мире хранить и утверждать хоть какую-то стройность, хотя бы и в одном своём доме.
Сегодня ждала она Молотилова ближе к вечеру, ничуть не смущаясь излишне употреблённым графинчиком вишнёвой наливочки, до которой тот был тоже охоч. Было у неё до него дельце щекотливое, тайное. Задумала Куприянова усыновить Семёна, юношу лет семнадцати, который в будущем году должен окончить семинарию в Вологде, куда был определён год назад по смерти своих родителей, обедневших дворян Моковниных. Тиф очень быстро свёл в могилу вначале отца, а потом и матушку, и у бедного юноши не осталось ничего за душой, кроме старого бревенчатого дома с обстановкой, да такой же старой нянюшки, которая сама только и годилась, что в приютный дом. Купчиха была бездетна, без близкой родни. Мужнину родню она за родню не считала, называла "волчье племя", совершенно по-мужски при этом плюясь в землю. А оставить дом, имение в Прохоровке да капитал было ей некому.
Паренька она давно уже приглядела, ещё в Михайловской церкви, где он прислуживал по добровольности, да ещё потому, что ему по воскресеньям перепадало продуктов с панихидного стола, что в их бедном семействе бывало чуть не единственной едой. Паренёк был хорош собой, тонок станом, чист голосом, светлые волосы завивались в естественные кудри. Синий взгляд из-под соболиных бровей дополнял этот ангельский образ и совершенно размягчал суровое сердце купчихи Куприяновой. Именно ему она приписывала огромный сонм добродетелей и лишала всяческих недостатков, именно он, по её мнению, был достоин самого большого жизненного блага.
- Да тут ещё старичок этот... Как-то всё неспроста совпадает, как-то неспроста... - волновалась про себя купчиха Куприянова, что ничуть не мешало ей отрезать по кусочку телятинки, обмакивать серебряной вилочкой в чашечку с хреном и отправлять в рот следом за откушенным ранее хрустящим солёным огурчиком.
(Продолжение следует)