1.
В конце сентября нам, ученикам 8 классов, наконец-то объявили тревожную весть: «Завтра утром все с вещами в школу». Вещи – это целый мешок, с одеялом, подушкой, простыней, чашкой, кружкой, ложкой, сменной одеждой. По советам бывалых посуда должна быть небьющейся, то есть железной, желательно небольшой тазик и литровая кружка. Специально сшитая любящими матерями по такому тяжелому случаю из плотной ткани сумка со стягивающимся веревкой верхом обеспечивала посуде в полевых условиях относительную чистоту. Наиболее хитропопые подушкой себя не утруждали, в первый же день бежали на поле, набивали наволочку хлопком с семенами и как-то спали. Не удивлюсь, если кто-то из них стал потом йогом.
На следующий день наиболее сознательная часть старшеклассников, то есть дети пролетариев и простых служащих, с некоторыми исключениями, собралась во дворе школы. Вроде не война, птички поют, небо голубое, но вид у нас был устрашающий. Большинство, независимо от пола, в кирзовых сапогах, в ватных фуфайках, на пацанах кепки или «петушки». В таком виде хочется сидеть на корточках, часто сплевывать и говорить за жизнь. Что конечно же имело место быть. Но подали автобусы, любезно снятые с городского маршрута «Икарусы». Мы закидали заднюю часть мешками, на них уселась наиболее одиозная часть пацанов с гитарами, и мы всю дорогу ехали под блатными мотивами. К сожалению, через неделю-две все они бежали домой, не вынеся испытаний. А может быть потому, что это круто – Побег. Романтика, однако.
Вскоре к нашим трем автобусам присоединились автобусы других школ, ГАИ возглавил колонну, и мы 6 часов добирались в южные районы нашей необъятной области. Наконец нас подвезли к нашим баракам. Барак – это такой типа дом с дверями от сарая, зоновскими окошками под потолком, печками в каждой комнате. Нам, пацанам 8-ых классов, выделили средний барак с десятком железных двухъярусных кроватей. Матрасы, как ни странно, были, но за год ожидания на них скопилась сантиметровая пыль. Мы быстро заняли места, бросили на них мешки и принялись выбивать матрасы, стелить постели, обустроились, короче, и пошли обозревать окрестности.
Богатый колхоз оказался, у всех голубые ворота с белой окантовкой и машина за ними, что было тогда редкость. Местные особо не перерабатывали, улицы были асфальтированы, был клуб, магазин, и за что они с нами так в плане создания условий, было не понятно. Мылись мы и мыли посуду (а терли глиной из под ног) под горизонтальной трубой с просверленными отверстиями. Вода во избежание ночного замерзания текла всегда, ее было тогда много и не жалко. Ели мы на свежем воздухе в любой мороз или там дождь. То есть вопрос закаливания молодежи Партия и правительство ставило тогда во главу угла, что не может не удручать. Во дворе колхозниками был любезно сооружен навес, крытый полиэтиленом, воздвигнуты два стола из шестиметровых досок, по краям неподъемные скамьи. Две поварихи-старшеклассницы во главе с учительницей, а также кочегар-одноклассник (что оказалось очень полезно в голодную пору) на скорую руку сварганили нам ужин. С любопытством мы позволили наложить нам в чашки куски из макарон, уселись плечом к плечу друг напротив друга, ткнули ложками в тесто, не ахти, надо привыкать, пока незаметно вывалили в емкость для коров, зато напились сладкого чая.
После этого разбрелись по баракам, послушали песни про веселых мертвецов и зарубленную топором девочку, «Костер» и «Поворот» предателя Макаревича. Но шабашу пришел конец, отключили свет и приказали спать. Но в первый день разве уснешь, столько впечатлений. В темноте хорошо послушать страшные истории. Когда все напугались, а кое-где послышался храп, решили накрасить зубной пастой. Погрели тюбики в руках и два храбреца поползли в соседнюю комнату. Дверей к девочкам не было, висела занавеска. Там поднялся визг, спавшая с ними и охранявшая их непорочность учительница пинками выгнала хулиганов. Что тут делать? «Велосипед»! Подобрались к спящему лучшему другу, вставили промеж пальцев ног бумажку, подожгли, но тот проснулся и фокус не удался. Все насторожились, никто не спал. Только глубоко ночью удалось поджечь соню, и тот неделю хромал на радость всем.
Рано утром включили свет, и пинками по дверям барака и криками дали понять, «Подъем!». Помылись под трубой, кочегар из огромной консервной банки наложил джема на куски хлеба, поели, попили, крик: «Все на линейку!». Выстроились по классам, нам раздали фартуки типа «кенгуру», объявили норму в 40 кг и погнали на поле.
Наступила золотая пушкинская осень, тудыть ее в коромысло. Около колхозных домов сладко пахло навозом и дымом, мимо проезжали смешные трехколесные трактора, огромные комбайны и «Москвичи», на которых местные ехали на поле. Мы же лебединым косяком, гремя посудой, потянулись к удаленному, доверенному только нам участку. Там местный пацан лихо прорубил кетменем секции, нам раздали по грядке, научили собирать или выдергивать из коробочек хлопок и пошла работа.
Спине пришлось не сладко, разогнуться иногда удавалось с трудом. Тут, конечно, посыпались вопросы. Почему не убирают комбайном? Рядом проходили комбайны, быстро набирали бункеры и загружали в тележки. Но оказалось, собираемый ими хлопок получается низкого качества. Шипы на вращающихся барабанах, цепляя хлопок, рвут волокно и нить в последующем производстве легко рвется. И собирают комбайны не весь хлопок. Много осыпается, часть коробочек открывается позднее. Тогда я предложил построить большой самоходный пылесос и втягивать все что можно. Мы видели такую стационарную установку для очистки хлопка от веток и мусора. Оказалось, это очень дорого, много солярки уйдет на всасывание хлопка. Дешевле возить детей и работяг с предприятий, платить им копейки. Но у взрослых сохранялась зарплата, и энтузиазма в сборе они не проявляли. Нас же заставляли работать от зари до зари, от темна до темна. Это вам не сидеть на уроках, дорогое нынешнее племя.
В первый же день я поставил другу шишку кураком, нераскрывшимся бутоном хлопка, крепким и тяжелым как камень. Долго потом убегал и получал по спине этими орешками. Нам строго запретили кидаться, пришлось собирать. Набрав полный фартук, я торжественно пошел сдавать в закрома Родины свою лепту. Оказалось, всего то шесть кило. Настрой резко упал и стабилизировался на среднем уровне, работать надо было много и без шансов на медаль. Слова директора о том, что сдав норму можно отдыхать на все четыре стороны воспринимались как милая шутка. Жара давала о себе знать. Емкости с водой располагались по краям поля, шагать по грядкам приходилось не слабо. Там из прикованной цепью железной кружки (берегли все-таки народное добро) напиться теплой воды и ковылять обратно. Зато спина отдыхает, свежий воздух, прекрасный вид на безбрежное поле со стоящими буквой «Г» школьниками и торчащими учителями-надзирателями.
В обед привезли обед, или первое и чай. Пришлось топать за сумкой с посудой, потом к автобусу, набрать всего и есть с земли. Удобнее всего лежа на мешке, в тени кустов. Чувствуешь возвращение к корням и презрение к цивилизации. Никаких тебе вилок, ножей, салфеток, даже руки иногда не мыли, то воды нет, то очередь к ней, вытер об фуфайку, посмотрел на них для проформы и за хлеб. Потом помыл чашку чаем, вытер хлопком, закинул в сумку и дремать, давая спине потрескивать от удовольствия.
Но счастье долгим не бывает. Зычный голос директора поднимает из кустов тела и ставит четвертой буквой алфавита.
Хлопок 80-ых
2.
Как же лень двигаться на сытый желудок! Жара, снять рубашку нельзя, кусты в кровь царапают руки. Время будто остановилось, монотонное вытягивание хлопка из коробочек настраивает на философский лад. Между соседями по грядке пошли разговоры о нехорошем Президенте США Картере, который не дает жизни Саманте Смит и другим борцам за свободу простых американцев. Обсудили менее глобальные проблемы, рассказали анекдоты, вообще расслабились, сели на мешки, опустили руки, но появилась учительница, дескать, солнце еще высоко, арбайтен. Но разве много наарбайтаешь после расслабона, пошли попить на середину поля, пошли слить за камышами на конце поля, убили время. Но такие километровые прогулки для минутного отправления естественных надобностей нами, группой пацанов, было решено прекратить. Плюнув на гордость, зайдя в безлюдные хлопковые кусты и встав на колени, можно было все сделать незаметно, не оскорбляя высоких нравственных устоев советских хлопкоробов.
Вернувшись к своим грядкам мы продолжили ежегодную битву за урожай. Вечерело, и на наши намеки по поводу окончания рабочего дня преподаватели не реагировали. Те достижения социализма, о которых невнятно докладывал 24 съезду КПСС дорогой Леонид Ильич, видимо не дошли еще до отдаленных уголков нашей великой Родины. Нормы охраны труда, ограничения детского труда - все это, согласно инфрмационных передач, касалось развивающихся стран Африки и Латинской Америки. И правда, ощущение того, что кому-то в Зимбабве хуже, придавало сил.
Наконец, на закате нам разрешили сдать собранное и двигаться по направлению к баракам. 3 км. бодрого шага в наступающих сумерках и ты уже в кровати с гудящими от усталости ногами. Придя в себя, пошли умыться, набрали чая из титана, взяли хлеба, от макарон или шлангов отказались. Сидеть на холодной скамье за пыльным столом не хотелось, пошли ужинать в барак. Расположившись удобно на кроватях со сладким грузинским чаем (дешево и сердито, по-советски) я, мои друзья Саня, Нурик и Славик начали держать совет, потому что итоги дня в кг. были позорны.
- Утром хлопок был сырой, тяжелый. Завтра, давайте пацаны, сразу после завтрака бежим на поле и затариваемся хлопком, - предложил Саня.
Возражений не было, вышли прогуляться в соседний парк. На земле по колено лежал слой кленовых листьев. Сгребли их сапогами в кучу, подожгли, костер получился жаркий и веселый. Нагребли себе лежанки, улеглись вокруг огня. «Жить хорошо!» - сказал я слова Моргунова. «А хорошо жить еще лучше!» - поддакнул Нурик.
Утром на линейке нас обозвали лодырями и бездельниками, привели в пример обычную с виду девочку, собравшую норму, что придало нам сил и уверенности. Сразу по окончании публичного позора мы неслись впереди колонны. По дороге ограбили наиболее богатые кусты и пришли на свои грядки с увесистым мешком влажного от росы хлопка. Но дальнейший сбор сопровождался трудностью. Мокрые руки мерзли, пальцы не слушались, синели и потому приходилось подолгу простаивать, отогревая их в карманах. Рекорд сбора мог не получиться. Когда же пригрело солнце, хлопок в мешках подсох. Весовщик приезжал ближе к обеду и вопрос хранения собранного урожая имел место быть. Инициатор нашего трудового подвига Саня решил проблему, сгоняв за водой и залив в каждый мешок по литру. В дальнейшем, на подборе грязного хлопка, мы научились его «солить» мокрым песком и камнями до удвоения веса, и проблем с результатами больше не было. Конечно, весовщик Ахмед орал, особенно когда ему на ногу падал камень из вытряхиваемого мешка, требовал списать несколько кг., что вызывало наше возмущение. Этот Ахмед зорко следил за интересами государства, на первый взгляд. Но когда в мае в школу заявился следователь и вызывал нас по одному в класс, все с ним стало не так прекрасно. Нам показали ведомость с нашими фамилиями, суммами в сотни рублей и поддельными подписями. Кто-то не хило наварился. Наш «облико морале» еще более укрепился в убежденности, что не стоит играть в азартные игры с государством.
После недели недостаточно сбалансированного питания начала сказываться нехватка микроэлелементов и витаминов, проще говоря, постоянно хотелось жрать. С поля завалились сразу в единственный в колхозе продмаг. На полках красовались красиво расставленные рыбные консервы, на столе по виду уже прописались залежалые каменные печенья и такие же конфеты. Среди этого разнообразия увидели новинку – зеленый лимонад «Тархун». На оставшуюся после курения в первые дни убийственного «Дюбека», который надолго отбил тягу к табаку, на эту мелочь взяли этот лимонад, пару пачек вафель и заморили червячка. Перед ужином, не вызывавшем доверия, Нурлан предложил сгонять на соседнее поле за кормовыми арбузами. Кто-то угощал нас местным деликатесом для увеличения надоев крупного рогатого скота. Бело-розовый цвет не внушал ничего хорошего, но безвкусная масса прекрасно забивала желудок и на какое-то время дарила ощущение сытости.
Через две недели семейных учителей сменили другие и привезли посылки от родителей или по-современному, гуманитарную помощь. Все вскрыли одновременно. Вот когда я первый раз увидел и попробовал намазать на сладкое печенье варенье, сверху сгущенку, закусить зефиром и запить все тем же сладким чаем. Жизнь стала лучше, жить стало веселее. Единственный, но жирный минус – поход в туалет. Проснувшись среди ночи и понимая, что до утра не дотерпеть, нехотя одевал штаны, нырял босыми ногами в сапоги, обходил снаружи бараки и удобрял землю-матушку солями и минералами. Мысль идти в кромешной темноте, по морозу в туалет даже не рассматривалась. Но на обратном пути я чуть убился, спеша заскочить в теплоту барака и наткнувшись подбородком на натянутую девочками между столбами бельевую веревку. Однажды, не желая шарахаться среди ночи одному, я попытался разбудить соседа по койке, на что он спросонья ответил: «Подожди, я кучку соберу». «Хорошо я успел уже сдать, прежде чем проснулся», - подумал я.
Девочки начали плакать, скучая по дому. Их начали увозить родители, пацаны бежали сами, сменные учителя их возвращали, они снова уезжали. Остались настоящие комсомольцы и комсомолки, верные заветам великого Ленина. На 7 октября, день Коституции СССР, нам обещали двойную оплату, и мы чуть не надорвали задницы, таская тяжелые мешки.
Дни становились короче, вечера длиннее и нас стали водить в кино. После той грязи, в которой мы постоянно вращались, оказаться в чистеньком фойе колхозного клуба, это что-то. Со стен на нас смотрели народные артисты, в зале мягкие кресла после скамеек, третий звонок, свет, постепенно гаснущий, все это было так знакомо и непривычно. Посмотрели какой-то добрый советский фильм ни о чем, вернулись и забыли.
Но клуб оставил приятное впечатление. Колхозный художник неплохо рисовал афиши, и у нас неожиданно проснулась тяга к цивилизации. На следующий день я уболтал Санька сходить в кино на какой-то «Случай в квадрате 36-80». Судя по афише это было интересно. Уходить с территории было нельзя, делали это незаметно.
В клубе, оказалось, работает библиотека. Добрая библиотекарша разрешила нам почитать свежую газету «Южный Казахстан». Из нее мы узнавали, сколько нам осталось собрать, было около 94%, в день прибавлялось по 0,2, но хлопок на полях кончался. Зашли на фильм, снова кресла, звонок, свет. Но фильм оказался на любителя, на самом интересном месте кадр останавливался, пленка красочно плавилась, загорался свет и начинался свист, улюлюканье и крики «Сапожник!». Кое-как досмотрев, мы вернулись в барак. Все спали, поднялась голова нашего учителя Наримана:
- Где вы ходите?
- В туалете были.
- 2 часа в туалете?
- Так запор, после этих шлангов.
Нариман что-то пробурчал, и мы завалились спать.
3.
Нариман этот, физрук, обладал недюжинной силой, комплекцией и походкой напоминал Кинг-Конга. Яркий свет по утрам и пинки в дверь и ор уже не действовали, все это будто происходило в другом измерении. Нариман взял за обыкновение трясти кровати, вытряхивая вместе одеялами наши души из тел. Обозленные такими гестаповскими замашками, общими усилиями, злорадствуя мы освободили дужку кровати и слегка наживили обратно. По нашим рассчетам трясун должен был потерять равновесие и, плюхнувшись с трубой в руках на грязный пол, повредить копчик. Употребляемое в просторечии производное слово, происходящее от названия женского полового органа, более подходило для живописания предполагаемого действия организма этого недостойного сына своих родителей. Однако уважение к эстетическим вкусам читателя требует жертвования стилистически точными определениями из ненормативной лексики.
Жаль, торжества не получилось. Дужка легко отделилась под натиском Наримана, он возмутился, приказал закрепить и свалил. Да уж, двоечники мы, даже поднасрать человеку по-человечески не можем. А работа без выходных начала конкретно угнетать. Выходной мог быть только в дождь, но погода которую неделю стояла ясная. Кто-то ел сахар с йодом для поднятия температуры, кто-то симулировал жестокую головную или желудочную боль, большинство получали от медсестры таблетку и шли на четыре буквы, п, о, л, е. То ли здоровья было не занимать, то ли экология чистая, но, как назло, никто не болел.
Не знаю, кому как, но оставаться в бараках мне было не интересно. Однажды Саня предложил мне помочь какой-то местной старушке. Возвращаясь с поля, он разговорился с ней и та попросила вскопать огород, обещала расплатиться кучей хлопка, вываленном во дворе сыном-комбайнером. Бичевать до сих пор не приходилось, но учиться никогда не поздно. Я согласился. Утром мы отстали от колонны, свернули на другую улицу и окольными путями вышли к искомому дому. Старушка оказалась божий одуванчик, радушно встретила нас, указала на приготовленные лопаты и заросший участок. До обеда мы ударным трудом завершили большую часть. Хозяйка позвала за стол. Мы помыли руки, с мылом(!), зашли и чуть не прослезились. В белых фарфоровых тарелках нас ждал борщ со сметаной. Рядом сияла чистотой ложка из нержавейки. Цивиль-культур нежданно-негаданно, это нам не железные чашки с коричневым налетом и кривые алюминиевые ложки. Поели кое-как с благоговейным трепетом, но добавку попросили, тут подъехал сын ейный на обед. Загрузили наш хлопок ему в мотороллер типа «Муравей», сверху на будку лег Саня, и они отправились сдавать сегодняшние кг. Я остался докапывать. Вскоре Саня приехал, оказалось сдали на двоих по 80 кг. Это был наш рекорд.
Вернулись в бараки, там только повара, тихо, скучно. Все не то, и работать не хочется, и отдыхать не с кем. Пошли на канал, помылись, постирали носки, предохранив их от поломки, переоделись во все чистое и с чувством вины встретили ввалившихся пыльных одноклассников с языками на плечах.
Погода начала портиться, по утрам стоял мороз, нет-нет накрапывал дождь. Мы было обрадовались, но учителя объяснили, что такой дождик не считается, колхоз разорится на оплате наших простоев. Только вот работать до 11 ч. было невозможно, мерзли мокрые руки и ноги. Вспоминали тех, кто свалил, дразнили друг друга их блаженным времяпрепровождением с чашкой горячего кофе у телевизора. Но когда пригревало солнце пессимизм улетучивался и мы начинали остервенело обдирать кусты, сгребать весь мусор в кучу, «солить» землей, трамбовать в канары и хромать, качаясь на грядках, к весам.
По утрам мы уже не спешили на поле, делали крюки, и в одной из ходок с Саньком заметили недогоревший костер у хирмана. Видимо, местные трактористы грелись во время разгрузок, лежало бревно, банка с соляркой и картофель. Мы обрадованно присели, плеснули топлива на бревно и замечательно высушились и согрелись, испекли и поели картошки. Часто потом заходили на огонек.
Вскоре пошли дожди, тут уж мы отдохнули. Разучили все песни под гитару, наслушались частушек, историй, ходили в гости к девчонкам и приглашали их на чай. Пилили дрова под дождем, топили печь и сушились. Теперь ждали снег. Без него домой не отправляли. На полях хлопок кончился, но план не выполнен, и мы собирали последний раскрывшийся курак, в день по 3-4 кг. Мороз стоял уже весь день, выдирали уже голые хлопковые кусты, складывали в кучу и поджигали. Костер получался жаркий, но быстро прогорал. Так проходили последние дни.
И вот однажды утром нас разбудил «День Победы» из громкоговорителя. Это означало, что все, конец мучениям . Нам объявили собирать вещи и готовиться к отъезду. На радостях мы сапогами сломали печь, вышибли дверь и выбили доски мужского туалета. С туалетом поторопились, так как автобусы припозднились. Но вскоре они подошли, мы загрузились и поехали домой.
Выгрузились у школы, и вот с мешком на плече, в грязной фуфайке, сапогах я стремительно и незаметно постарался проскочить к себе домой. Нам дали день на отдых. Помывшись, постригшись, наевшись домашней снеди, отоспавшись в теплой, чистой постели, я одел утром белую рубашку, костюм, туфли, куртку и отправился в школу. Ноги сами бежали после тяжелых сапог. В классе было радостно видеть посвежевших одноклассников, радостно учиться, хотя и ввели нулевые уроки, чтобы мы успели изучить материал. Вскоре расплатились с каждым, получили в среднем по 20-30 рублей.
Такой он был, школьный «хлопок» восьмиклассника. Дальнейший был более взрослый, с чувствами и переживаниями. Но одно дело быть Ромео, другое написать о нем. Это оказалось не так просто. Так что погорячился я с Шекспиром, оставляю пока свои попытки низвержения идеалов. Всем успехов.
4.
Эх, была-не-была, продолжу. Но, избегая всяких вопросов, хочу предупредить – на хлопке я не был, почерпнул всю информацию из рассказов своей бабушки Амины Алдарбаевны. И вообще, после падения с верблюда я часто путаю реальность с вымыслом. Так что прошу запомнить – все события и персонажи вымышлены, совпадения случайны.
Однажды во время летних каникул после окончания 8 класса, когда я лежал на корпе и с удовольствием читал «Приключения капитана Врунгеля», зазвонил телефон. Я с раздражением поднял трубку: «Да». «А Булата можно?», - пролепетал взволнованный женский голос. «Да, я слушаю!», - рявкнул я, недоумевая, кто это мог быть. А в ответ тишина, слышно только частое дыхание. «Алло», - сказал я уже мягче, но трубку на том конце тотчас бросили. Недоуменно послушав гудки я попылся вспомнить, кому же принадлежал голос. Перебирая в памяти голоса и лица своих ровесниц, я вспомнил, это была Таня Колесова, девочка с параллельного класса, ничем не примечательная, тихая троечница. Друг друга при встрече мы в упор не видели, обходили как обходят дерево. И вдруг звонок. Что же послужило причиной такого ее волнения, свалившегося на мою беспечную голову как гром среди ясного неба? Я начал перебирать в памяти все сколь-нибудь серьезные контакты с Танькой. Насчитал только два.
Первый был еще на хлопке. Собрав полный фартук чистого хлопка, я лег на него, давая отдых спине, и закрыл глаза рукой от солнца. Рядом копошились две подруги, Танька и еще кто-то, не помню кто, но это и не важно, так, среднестатическая советская восьмиклассница. Ну да бог с ней, больше она нигде не фигурирует. Так вот Танька неожиданно выпрямляется и негромко произносит, обращаясь к подруге: «Уф, жарко, штаны что ли снять?». Я обрадовался и сразу ответил, приоткрыв глаза из под руки: «Снимай». «Ага, сейчас, - ответила мне Таня и повернувшись к этой, ну Вы поняли, засмеялась. – Я думала, он спит, а он все слышит». Я закрылся рукой и продолжал блаженствовать. Они закончили грядку, ушли на другую, и больше наши пути не пересекались. Второй случай был уже на экзамене, в конце мая. Волнуясь, я ходил с книжкой по коридору и из любопытства заглянул в приоткрытую дверь класса, где сдавали экзамен. Таня сидела за первой партой и, увидев меня, почему-то улыбнулась. Я улыбнулся в ответ и отошел. «Дура, - подумал я, - и я дурак, чему радоваться?».
Вот и все. Что она себе напридумывала? Эти дурочки весь хлопок по вечерам носились с альбомами, переписывали друг у друга песни, клеили из журналов фотографии всяких митхунов чакроборти или костолевских. При бренчании гитары все как один уносились в мир грез и нехотя возвращались на землю после последних аккордов. Но проклятый принц жестоко опаздывал, и алые паруса так и не показались в оконце барака. Взоры барышень, понятно нехотя, возвращались к нам и, прощая нам все недостатки, пытались найти крупицы добродетели. Но почему я? Что заставило Таню переступить через серьезный межнациональный барьер? При всей моей симпатии к голубоглазым блондинкам проявление чувств сдерживало понимание того, что мы из разных миров. Ничего не понимаю, одно слово за год, глупая улыбка, и она уже там падает в обморок. И что она хотела сказать? Надо было вежливо говорить, эх. Ну может быть еше позвонит? Немного успокоившись, я вернулся к чтению.
1 сентября в ожидании линейки мы, пацаны 9 класса, собрались в одну кучку, поприветствовали друг друга, узнали последние новости. Девчонки в другой группе слушали новую классную. Я оглядел их мельком, заметил обращенное на меня лицо Таньки и, не задерживаясь, повернулся к друзьям. «Значит то был не заскок, - пронеслось в голове, - что же делать?». Я снова бросил взгляд в ее сторону. Она, как и остальные смотрела в рот учительнице. Та им втюхивала свое понимание мира.
Уроки у нас проходили раздельно, иногда я видел ее на переменах. Таня уже не смотрела в мою сторону, была напряженно-грустной. Я понимал, что она борется с собой, и начал избегать ее. Все правильно, надо забыть друг о друге, мы не пара.
Так прошла неделя. И однажды на перемене краем глаза я замечаю ее лицо, обращенное в мою сторону. Я повернулся спиной и начал рассказывать соседу анекдот. После этого Таня делала несколько молчаливых попыток обратить мое внимание, а я все никак не мог выбрать линию поведения. Когда же я, наконец, решил поговорить с ней и при встречах искал ее глаза, она их отворачивала. Ситуация начала меня злить. Мы оба ушли в оборону, сами в себя. В повседневных занятиях проходили дни.
В октябре мы веселой толпой рванули на хлопок. Здравствуй, родной барак, столовая, отремонтированный туалет. Здравствуй поле, грядка, куст. Но кончается эйфория первых дней, начинаются однообразные трудовые будни. Закончив свою грядку, я обошел весь свой класс и занял новую. На соседней сидела Таня, с грустным видом собирая хлопок. Я спросил, какая свободная, она указала и продолжила работу. Нет, так продолжаться не могло.
- Таня, - спросил я, - че ты такая грустная?
- Не твое дело, - стандартно парировала она.
- Красивым девочкам надо улыбаться, ты слышала такое?
- Кто это тебе такое сказал? – после некоторой паузы произнесла Таня.
- Ученые. Ты что, не смотрела «Очевидное-невероятное»?
- Нет, а что там было?
- Там академик один доказал, что когда красивая девушка улыбается повышается производительность труда.
- Ну то красивая девушка…
- А ты какая?
- Какая? Обычная.
- Нуу, не скромничай давай.
- Дурак ты и не лечишься, - ответила с улыбкой Таня.
Настроение у нее поднялось, дальше мы молча собирали грядки. Я поглядывал на Таню, она продолжала улыбаться. Закончив сбор, я убрал ее арык, взвалил свой мешок на плечо и предложил: «Давай помогу». Она согласилась, мы ухватили с двух сторон ее фартук и пошли к весам.
Проявлять повышенный интерес к одной девочке было нельзя, любовь полагалось проявлять ко всем. Учителя зорко следили за невинностью вверенного материала, сверху партия и комсомол вели неустанную работу за нравственную чистоту рядов. И мы, пацаны своего времени, воспитанные штандартерфюрером Штирлицем и его последователями, балансировали на краю провала. Таня поспешила к своему однополому прикрытию, я нашел своих друзей. Вечером девочкам также предписывалось идти в бараки группой, из барака не выходить без спроса, в туалет только строем с последующим боевым охранением на входе. Вились, конечно, местные орлы, предлагая дружбу, но также уходили не солоно хлебавши.
С Таней мы уже улыбались при встрече, я отпускал какие-то шутки, и мы расходились. Поговорить не получалось, а желание было. Единственное место, где можно было объясниться пацану с девочкой, это столовая. На виду у всех, но можно, главное соблюдать непринужденность и не вызывать подозрений.
Вечером, за ужином, кто-то садился за стол, кто-то вставал. Я дождался, когда Таня пошла мыть свою посуду, неторопливо вылез из-за стола и нехотя пошел ополаскивать чашку. Рассчитал, когда она отойдет от толпы моющих и, встретив на пути в барак, предложил:
- Приходи сегодня в столовую.
- Зачем?
- Ты видела Большую Медведицу?
- Да.
- А малую?
- Ннет.
- Я тоже, выходи, поищем.
5.
После ужина я вел себя в бараке скромно, притворился дремлющим и, когда интерес к моей персоне со стороны игроков и спорщиков пропал, не привлекая внимания вышел во двор. В столовой, под желтым светом лампочек, в разных концах стола вели серьезную беседу две пары, вероятнее всего обсуждали новые подходы в сборе хлопка или осуждали империалистическую политику США. Я присел поодаль от них, вытащил из кармана складной ножичек и начал вертеть его в руке, демонстрируя всем снующим из бараков скуку и беззаботность. Вскоре как бы нехотя, делая мне одолжение, вышла Таня.
- Ну что, нашел Малую медведицу? – спросила она с насмешкой, приблизившись.
- Большой ковш вот он, видишь семь ярких звезд? А Малый не нашел. Ты его раньше видела?
- Я в этих ковшах не разбираюсь, звезды и звезды?
- А я в ауле когда жил, ужинали во дворе, поздно вечером, почти ночью. И тогда я любил после чая лежать на спине и рассматривать созвездия. Небо огромное там, тысячи звезд мерцают, спутники летают, самолеты. Интересно, как кино смотришь. А здесь деревья мешают, крыши.
Подруга погрузилась в размышления, глядя на кусок доступного неба. Молчание пары могло вызвать кривотолки, я же все ходил вокруг и около.
- Таня, - начал я.
- Да, - она повернула глаза.
Но хлопающие двери бараков, праздное любопытство зевак сбили настрой.
- Знаешь, вчера только прочитал книжку, научно-фантастическая, оказывается нас посещали инопланетяне. В гробнице инков нашли самолет из чистого золота, маленький такой, представляешь? А тогда же самолетов не было…
Затрагивали разные темы, не сильно заморачиваясь предметом. Она с интересом слушала меня, я с удовольствием смотрел в ее глаза и говорил-говорил. Посидев небольшое время мы нехотя расстались. Было ясно, что она скучала с отсталыми в научном плане подругами. Предстояла большая просветительская работа, но трудности меня не пугали.
Правда, не давал покоя этический вопрос, для решения которого требовалось отсутствие свидетелей. И вот как-то вечером я нашел ее на покинутом остальными участке поля, заканчивающую грядку. Другого такого случая могло и не представиться. Я помог ей загрузить кучки в мешок и произнес давно заготовленные слова, но что-то перепутал, что-то забыл, получилось нескладно:
- Таня, мне приятно с тобой общаться, ты хорошая, но я не знаю, что будет дальше.
- А что будет?
- Ну после школы. У меня родители, родня в ауле, знакомые, никто не поймет.
- Чего не поймет?
- Ну если мы будем вместе. Давай просто будем дружить.
Таня разозлилась, выдернула из моих рук мешок.
- Не надо, я сама.
Я не стал дожидаться всплеска эмоций и молча ушел. Но преобразования отношений не получилось. Она просто вычеркнула меня из своей жизни, не видела в упор. Я не торопил. Остаток хлопка мы провели врозь.
В городе раз в неделю мы ездили в УПК на Джангильдина приобретать рабочие специальности. После занятий, получив в гардеробе куртку и одеваясь, я увидел, что стоящая у зеркала Таня смотрит через зеркало на меня. Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Застегнувшись, она вышла во двор, я вышел за ней. Она шла медленно, глядя себе под ноги, зная, что я иду следом.
- Таня, - окликнул я.
Она повернулась и тихо произнесла:
- Не надо.
Повернулась и ущла. Я зашел обратно. Тысячи раз я анализировал свои действия, то жалел о них, то оправдывал. Предложить любящему человеку дружбу мне казалось меньшим злом, чем равнодушие к его страданиям. Как бы то ни было, чувство неловкости не покидало меня при случайных встречах. Но уже в феврале я сам влюбился в другого человека, и новое чувство поглотило меня с головой. С Таней я больше не общался. Стыдно признаться, даже не интересовался ее жизнью. С приходом в жизнь новых технологий я искал ее в соц. сетях. Не нашел, надеюсь у нее все хорошо.
...
Помню на "хлопке" (кто не знает, погуглите), перепил в обед сладкого чая, а вечером всей школой, человек 100, мелкими группами, потянулись в бараки. Мочевой пузырь грозил взорваться, я торопился обогнать всех, но колонна растянулась, спрятаться было негде, чистое поле. Шел спортивным шагом, почти бегом, километра два. Впереди шла другая школа, местные, короче, нужно было терпеть. Последние 100 метров дались с трудом, мозги кипели, и плюнув на все я забежал таки в туалет. Тут надо пояснить, туалетом называлось огражденное досками в 1,5 метра пространство 2 на 5 метров. Забежав, я начал процесс священнодействия. Горячие слезы покатились из глаз, по телу прокатилась волна блаженства. Это было лучше чем секс, во всяком случае с некоторыми, но не будем о грустном. И вдруг на середине сказочного для слуха журчания я услышал смех девочек нашего класса. Голова моя торчала из-за стены невысокого туалета, на лице читалось неописуемое блаженство, и хотя я уже тогда был воспитанный молодой человек, но прерывать акт не стал. Укоризненно посмотрел на них и продолжил это продолжительный полет в облаках райского наслаждения. Девочкам стало стыдно, и они поспешили, кстати шли они тоже в туалет, толпой. Не понимаю этого, соседство и болтовня в столь деликатном деле нарушает чувство единения с природой, созерцание осеннего увядания на фоне вечного неба. С последней каплей все заканчивается и человек возвращается к повседневной рутине. Мой вывод: В чем счастье? Ответ: В неумеренном употреблении чая.
Добью по теме. В нашей комнате было 10 двухярусных кроватей, в соседней, за занавеской, жили девочки. Когда мы ложились спать, то на печку и возле ставились кирзачи с портянками, носками. Кормили нас на ужин макаронами, ласково прозванными шлангами, и черным хлебом. То ли шланги плохо провармвались, то ли рожь уродилась термоядерная, но вечера у нас, пацанов, были "музыкальными". Но трубы издавали не только звуки. Двадцать пацанов, комната маленькая, поэтому часто слышалось:"Э, это кто, блин, голубей пустил? Я счас кому-то всю голубятню разворошу." Жить захочешь и не на такое пойдешь, и все, независимо от умения курить, носили спички. Стоило зазвучать тромбону или флейте, тут и там зажигались веселые огоньки.
Однажды, после отбоя, мы лежали в темноте и слушали чью-то страшную историю. От полноты нахлынувших чувств я решил совместить приятное с полезным, поднял ноги, освободил "голубятню" и чиркнул спичкой. Тут же у задницы вспыхнул синий шар полметра диаметром, комнату залило голубым светом. "Бля, что это было?" - подскочили пацаны. Я сам был ошарашен, но объяснил как-то. В глазах одноклассников я вырос, читалось искреннее преклонение перед моим талантом. Я был, конечно, несказанно горд. Пацаны тут же начали эксперимент, даже самые стеснительные не стали сдерживать свои эмоции, а уж нахалы разве что не порвали себе анусы. В комнате началась какафония, девочки в соседней начали возмущаться. Тут зашел физрук и отшатнулся от дверей. "Пацаны, выходите на улицу, если невтерпеж. Как вы спать тут будете? Проветрите." Оставил дверь открытой и ушел на второй круг. А мое умение так и осталось непревзойденным, пацаны еще подходили ко мне за опытом, но повторить не удалось и мне. Как не анализировал, ничего не понял. Или для этого нужно вдохновение, или идеальный состав продуктов. Но это тема уже для диссертации.