На белоснежном, еще свежем постельном белье резко выделялись два длинных каштановых волоса.
Обнаружившая их Эмма криво улыбалась. Черт дернул ее самой застилать кровать…
Блаженны не ведающие о мелких интрижках своих ближних.
Она брезгливо сняла волосы, бросила в пепельницу и подожгла. Запахло паленым. Валявшиеся тут же, на прикроватной тумбочке, сигареты тоже оказались кстати.
Молодая, должно быть. Двадцать-двадцать пять. А может быть, и восемнадцать…
Она жадно затянулась ментоловым дымом.
Сама Эмма недавно разменяла сороковник, и на свой счет она не обольщалась. Нет, конечно, она следила за собой, занималась спортом и соблюдала диету, но сорок всегда пасуют перед восемнадцатью.
Конечно, она подозревала, что Юлиан ей может быть неверен (собственно, ни о какой верности и речи идти не могло, каждый из них жил отдельной, очень обособленной частной жизнью…), но все-таки это было цинично – привести ее на обед сюда, в эту квартиру, когда, вероятно, еще ночью…
Ее губы беззвучно выговорили несколько неприятных и грубых слов.
Эмма подошла к зеркалу, поправила прическу (у нее самой были короткие, осветленные до почти чистого белого цвета волосы) и вышла. В машине ее ждал Юлиан.
Она ничего не сказала по дороге – затевать скандал у нее не было ни прав, ни особого желания, но проявила некоторую холодность, из которой здравомыслящий человек вполне мог сделать свои выводы.
От Юлиана она ни в чем не зависела, если на то пошло, денег у нее было не меньше, и вполне могла себе это позволить.
Он довез ее до дома, и Эмма с облегчением переступила порог квартиры. Никаких планов у нее на сегодня больше не было, и можно было целиком посвятить день себе – пойти в гости, испробовать какую-нибудь модную маску для лица или просто завалиться на диван, отключить мозг и до вечера читать глянцевые журналы.
Но она никуда не пошла, маску пробовать не стала и на диван не завалилась, а вместо этого быстро нарезала низкокалорийный салат, заварила кофе и села обрабатывать материал для газеты. Она писала сразу для нескольких – не столько ради денег: платили сущую ерунду, - сколько для того, чтобы занять чем-то долгие пустые дни…
Спасибо все-таки Карлу, не оставившему ее нищей на старости лет.
Господи, жив ли он? А есть ли жив, помнит ли ее?..
Наверное, помнит. Но едва ли вспоминает, и если и вспоминает – вряд ли с теплыми чувствами.
Эмма вышла замуж рано, в семнадцать лет, почти сразу забеременела и родила. Дочь назвали Эльзой и в двухлетнем возрасте сплавили бездетной и более чем обеспеченной сестре Эммы – Карлу тогда предложили безумно выгодную и перспективную работу на Кьяре, а ребенок на новом месте сулил только лишние хлопоты. Разумеется, они собирались забрать дочь позже, но тут грянул Разлом – великая Островная Империя рухнула, почти все окраинные территории обрели независимость, и чтобы переправиться с одного острова на другой, понадобилось оформлять специальные документы, к тому же резко взлетели цены на билеты, топливо подорожало в десятки раз, и выбраться на родной Бёрн стало почти невозможно…
Потом говорили: энергетический кризис, эпохе углеводородов пришел конец, - но тогда они мало думали о причинах случившегося.
Море, такой привычный, удобный и безопасный путь, старый и надежный друг, превратилось во врага, непреодолимое и грозное препятствие, разделившее новообразовавшиеся государства, народы, семьи…
Карл, помнится, тогда страшно переживал, он очень любил дочь, наверно, больше Эммы, так и не ощутившей, к стыду своему, радостей раннего материнства, да еще и перспективный проект, над которым он должен был работать, новая власть прикрыла – и они должны были остаться практически без денег…
На пороге нищеты все та же власть сделала новое предложение – молодому государству требовалось укреплять оборону, и, поколебавшись, Карл согласился. Он действительно был хорошим специалистом, и тогда еще ни о какой войне не могло быть и речи… Острова так радовались этой вечной детской триаде: свободе, равенству, братству…
Эмма писала домой, на Бёрн: там было все относительно благополучно, дочь росла, набирала вес и училась говорить… Эмма радовалась, что ее здесь нет, рядом, где все было так зыбко, так туманно… Даже море тогда, кажется, волновалось больше обычного, выбрасывало в бурю на скалы необычайно много полупрозрачных, нежных медуз с тонкими крапчатыми брюшками, рыб, беспомощно разевающих рот, и водорослей, казавшихся похоронными венками на этом жутком пиру.
Это были страшные годы: старая жизнь кончилась, а новая еще не обрела ни цели, ни смысла, ни сколько-нибудь разумных, устоявшихся очертаний… Новая жизнь была красочным бредовым сном, какие снятся, если перебрать на дружеской пирушке.
Прошло несколько лет. Именно тогда Эмма первый раз попробовала работать для газеты. Начинала она простым корректором: грамотность у нее была феноменальная. Потом как-то рискнула что-то написать. Получилось. Не блестяще, правда, но и не хуже, чем у других…
Тогда, кажется, все писали – от дворника до начальника контрразведки. Позже она прочитала, что так всегда бывает во время революций…
Ну а потом Карл пропал. Просто пропал – отправился в рабочую командировку на один из дальних Островов и исчез. Там как раз начался один из этих растянувшихся на два десятилетия «локальных конфликтов», и сочли за лучшее счесть его погибшим… Молодая вдова получила по завещанию весьма солидную сумму в акциях набиравших оборот компаний: Карл как будто знал, во что вкладывать деньги. Впрочем, она получила только половину, другая предназначалась дочери – по достижении ей совершеннолетия.
Одной из причин, по которой Эмма не верила в гибель мужа, было слишком аккуратное состояние его бумаг на момент исчезновения. В глубине души она всегда подозревала, что офицеру Империи (все технари в старые времена получали офицерское звание) было далеко не приятно работать на оборонку одного из отложившихся Островов. И он, как человек предприимчивый, вполне бы мог…
Но официально Эмму признали вдовой.
Замуж во второй раз она не вышла: зачем? Матери из нее не получилось, а постель можно согреть и вне брака. И кто-нибудь вроде Юлиана подходил на эту роль как нельзя лучше.
Хотя эти каштановые волосы на неубранной кровати, с которой они только что встали, – это было все-таки оскорбительно.
Она писала иногда на Бёрн – у Алисии (сестры) так и не появилось своих детей, и она была счастлива воспитывать племянницу.
…Эмма просидела за работой почти до самого вечера. Ей нужно было сделать большую статью о состоянии коммунального хозяйства (при этом требовалось подобрать такие краски, которые не повергали бы в предынфарктное состояние), и она так увлеклась поиском эвфемизмов и околичностей, что даже не заметила, как в пепельнице появилось два или три окурка (и это уже второй раз за день): при том, что борьба с никотином шла давно, ожесточенно и даже с некоторым успехом с ее стороны.
Надо сказать, давно она так не зарабатывалась. Да и ведь и газеты теперь почти никто не читал: революционный бум давно прошел, и люди были озабочены куда более практическими вещами: где достать денег, например, и как пережить зиму.
Топили и вправду просто из рук вон.
Эмма в который раз порадовалась, что тогда, на доставшиеся по завещанию деньги, купила маленький двухкомнатный коттедж в предместье новой столицы – от городских служб она не зависела, и от вздорных соседей тоже.
В десять часов, когда Эмма уже решала: ложиться спать или попробовать что-нибудь почитать на ночь, - в маленьком двухкомнатном коттедже зазвучал звонок.
Она удивилась: для гостей поздно, - но пошла открывать.
На пороге стояла молодая девушка в светлом, не по сезону, плаще. Кажется, естественная блондинка, огромные голубые глаза, тонкие черты лица, немного испорченные жестким, сухим ртом. Девушка была чем-то похожа на ангела.
Только края плаща были заляпаны грязью… Неудивительно, в город входила поздняя осень.
- Вы к кому? – холодно сказала Эмма.
Девушка как-то странно усмехнулась.
- Мне нужна Эмма Гауфт.
- Зачем?.. Впрочем, она перед вами.
Гостья пристально изучала ее лицо. Молчание затягивалось.
Эмму это все начало раздражать.
- Что вам нужно? Учтите, я ничего не покупаю и не продаю…
- А я вот все думала, узнаешь ты меня или нет… Я Эльза. Здравствуй.
И опрокинулось, и полетело.
Черно-белые фотокарточки, вложенные в письма сестры.
Радостный младенчик, сучащий в воздухе ножками.
Пятилетняя девочка, серьезно смотрящая в камеру.
Школьница, держащая за руку тетю.
Девушка-подросток в несуразном, но модном платье…
У нее не было только последней фотографии, самой последней, но зачем она, когда перед ней стоял оригинал – оригинал, а не обманчивый, лживый снимок!
Ее двадцать, ровно двадцать лет не виденная дочь.
Как же могла не узнать ты, Эмма, эти тонкие черты, эти голубые глаза, этот жесткий неженский рот? Эти глаза – твои, этот рот – рот Карла, эти волосы, эти льняные волосы, о которых ты так мечтала всегда и которые не могла подарить ни одна дорогостоящая краска, разве не ими славилась в молодости свекровь?
И плевать, что ты никогда не любила свекровь, Эмма.
Все сошлось в этом лице, все переплелось в нем: ты, Карл, молодая любовь, ненужная беременность, ваши родители, эта страна, такая больная, такая любимая, одряхлевшая Империя, Разломанная на куски.
Плачь, Эмма, плачь! Тебе никогда не искупить своей вины перед этим лицом, как никогда не станет целой Империя, ну а если и станет – так ты до этого не доживешь.
Острова, острова, острова…
Острова, разбросанные в океане.
Такие же несчастные, такие же одинокие, такие же потерянные, как вы.
- Перестань, ну что же ты, перестань.
- Входи.
Она как-то машинально подвинулась, чтобы дочь могла пройти, машинально закрыла дверь, машинально поставила чашки на стол.
Наверно, в ее кухне никогда не было таких дорогих гостей.
Дорогих? Но разве она хотела, чтобы Эльза пришла к ней?
Нет. Она не хотела видеть ее, ей было страшно видеть ее, ей было хорошо и так.
Меньше всего она хотела платить по счетам и брать на себя ответственность за то, что было так давно.
Не думать, не думать об этом.
Слезы, брызнувшие из глаз, никак не хотели останавливаться.
Не желал закипать чайник.
- Ну, рассказывай…
- Что – рассказывай?
- Как ты? Почему… Вообще…
Самое страшное и самое жестокое – ей хотелось спросить «зачем?». И было так обидно, так нестерпимо обидно от того, что хочется это спросить.
Конечно, из нее не получилась мать… Но ведь она стала все-таки хорошим, по-своему хорошим человеком.
Не предательницей, нет-нет. Не преступницей ведь, нет-нет.
- Я просто захотела тебя увидеть. Мне всегда это было интересно.
- А Алисия… как? Герр Шварц?
- О, отлично. Алисия все придумывает себе болезни, ну а дядя – в работе. Весь. Дома он появляется только ночью.
А ее дочь была жестокой. Даже злой.
Как сама Эмма?
- Расскажи о себе, - просит дочь.
А Эмма в смущении – ну что она может рассказать такого, что оправдает ее?
Но рассказывает. Ведь говорить всегда лучше, чем молчать. Слова создают иллюзию близости.
Одиночество. Работа. Уютный домик – как раз для одинокой женщины. Две не слишком близкие, но необременительные подруги… Мужчины?
Она вспоминает каштановые волосы на белой подушке и спотыкается.
Виснет молчание.
- Ты, конечно, и представить себе не можешь, какова цель моего визита, - наконец говорит Эльза, словно читая ее мысли.
- Ты хочешь вступить в права наследования? – осеняет Эмму.
Эльза приподнимает брови.
- Наследования? Нет. Это можно было сделать и через консульство на Бёрне…
- Но тогда… зачем?
- Я привезла документы.
Эмма не понимает.
- Я привезла разработки новых моделей кораблей… Кораблей, работающих на другом топливе.
- Но ведь…
- Да, углеводороды кончились. Но в городах мы пользуемся атомом.
- Но раньше…
- Раньше… Теперь удалось создать корабли, работающие на атоме. И это военные корабли, мама.
Эмма не понимает, не хочет понимать.
Даже это неожиданное «мама» не режет слух.
- Я решила, что Кьяра должна знать об этом проекте, - говорит Эльза. – На Кьяру работал мой отец… За нее он погиб.
Боже мой, думает Эмма. Работал – но ведь у нас тогда просто не было другого выхода. Не пропадать же было с голоду.
Погиб?.. Все эти годы Эмма не верила в его гибель.
- Послушай, - хрипло говорит она. – Все было совсем не так.
- А как же? – широко распахнутые голубые глаза. Улыбка.
Эмма не может ответить. Ей так трудно формулировать мысли.
Как объяснить то, что написанное в газетах, книгах, учебниках истории и реальная жизнь – два параллельных, не соприкасающихся мира?
Это ведь даже не нонконформизм.
Они просто хотели выжить, хотели быть счастливы, как все.
Время такое было, да. Роль личности в истории равна нулю, не они делали эту историю.
Даже с Карлом они не обсуждали эту тему – это было глупо да и небезопасно…
Но разве они могли подумать, что когда-нибудь их дочь…
- Военные корабли… ты понимаешь, что это значит?
- Конечно. Поэтому я здесь. Кьяра должна быть во всеоружии, когда Империя начнет собирать свои территории. Свои бывшие территории.
- Но… как к тебе попали эти документы?
- О… дядя по-прежнему занимает высокий пост.
- Но ты ведь еще не успела никуда отнести их… нет?
- Почему же, - опять улыбка. – Я зашла к тебе на обратном пути.
- Но ведь это значит… это значит… гражданская война…
- Гражданская война?! О чем ты? Кьяра – независимое государство.
Эмма понимает: это ловушка. Капкан захлопнулся, когда она открыла дверь, когда впустила в дом эту чужую женщину, пришедшую ее уничтожить.
- Только одно… зачем ты пришла сюда?
- Я хочу, чтоб мы работали вместе. Ведь это будет наша война… мама.
Эмма молчит. Лицо ее бело, как человеческая кость, оставшаяся без погребения, иссушенная солнцем и омытая водой.
Эмма молчит. На губах ее песок и слезы будущего, ужас и смерть на губах ее.
Острова, острова, острова…
Такие же одинокие, такие же потерянные, как мы.
Апрель 2009 г.
Примечание от автора. Рассказ входит в цикл "Осколки Островной Империи". О предшествующих событиях можно прочитать в повести "Харлсберг".