Свет, что льется в окно, возвращает меня в реальность. Снова утро. Я кладу бумаги в стол, поднимаюсь с кресла и становлюсь у окна, любуясь приходом нового утра.
Вчера я снова всю ночь работал, однако – бесполезно. Лекарств хватит на месяц, не более. Значит, скоро мне снова придется погрузиться во тьму. Если только я не найду принципиально другого решения.
Хотя, какое уж там решение? Без профессора Ван Хельсинга в этом вопросе я ничто. Пыль. Пепел. А он сбежал Бог весть куда. Предчувствует мой гнев, мерзкий ублюдок.
Орсон и товарищи, которым на днях отправил письмо так и не откликнулись. Наверное, снова охотятся где-то в лесах Норвегии. Какая же ужасная участь – прозябать вечность без сна и счастья. Я так упорно от нее бегу, но она столь же быстро настигает и поглощает меня, словно смерч. Сегодня – еще один день боли. Ночью я наконец, добрался до своей бесценной находки – дневника Ренфилда, который нашел в жилище профессора.
Теперь тоска железными тисками сжимает мою душу. Мой бедный, верный Ренфилд, и тебя у меня отняли. А вместе с тобой – самое важное, что ты давал мне. Твою в меня веру.
Я сжимаю руки в кулаки, борясь с желанием раздавить кого-то. Приступы ярости во мне ничуть не утихли, наоборот, после финальной битвы и бегства чокнутого доктора только усилились.
Луч света проникает в мою комнату и играет на моих щеках. Я жмурюсь и в спешке отхожу от окна, хоть не могу не замечать, что свет исходит от двери. Обернувшись, я вижу Мину. Она стоит, прислонившись плечами к двери и ее босые ноги светятся от солнечных бликов.
Мое сердце тут же оттаивает и я счастливо улыбаюсь.
Она тихо подходит ко мне и обнимает за шею. Непослушный каштановый локон упал на щеку, я осторожно откидываю его назад и целую ее в висок.
- Ты снова не спал сегодня ночью? – с легким укором в голосе, говорит любимая.
- Отчего же? – я пожимаю плечами, стараясь, чтобы это прозвучало как можно беззаботнее. – Я отлично выспался, милая. Просто рано встал. Дел много.
Мина упорно качает головой из стороны в сторону.
- Перестань, Алекс. Мы оба знаем, что ты не спал этой ночью. Ты, по-моему вообще не спишь.
Тупая боль пронзает мое сердце. Да, Мина, ты права. Я не сплю. Когда-то давно меня лишили этой возможности. Но разве я могу сказать тебе об этом?
- Ты собираешься обсуждать это сейчас?
Она улыбается и обвивает меня за плечи:
- Нет. Но это совсем не значит, что я не задам тебе эти вопросы. Я буду их задавать все время и периодически, и, честное слово, когда-то я найду на них ответы, если, конечно, ты сам мне на них не ответишь.
Ее теплые пальчики нежно касаются моей щеки. Я закрываю глаза. Ну, хоть не утратил способность чувствовать, когда меня обратили в чудовище, думаю я, и, перехватив ее ладонь, аккуратно посасываю ее мизинец.
Она немного отстраняется от меня и отходит на несколько шагов. Смотрит на меня, наморщив нос. Смешная. Наверняка, что – то задумала. Она всегда так делает, когда что-нибудь замышляет. Потом снова льнет ко мне и целует в висок. Я не успеваю ответить, как вздрагиваю от неожиданности. Теплые пальцы Мины заползают мне под халат и делают несколько мягких кругов по соскам. Я подаюсь вперед, пока Мина осторожно тянет мой сосок на себя, и встречаюсь с ее теплыми губами. Меня охватывает неистовое желание быстрее стянуть с нее сорочку, но проворная Мина лишает меня этого удовольствия. Она расстегивает несколько пуговиц, и рубашка падает к ее ногам. Потом она берет меня за руку и влечет в кресло. Моя прекрасная женщина похожа на весеннее утро и пахнет яблоками из валашских садов. Склонившись к ней, я целую тонкую жилку на шее, близ которой пульсирует ее сладкая кровь, ямочку меж грудей и осторожно тяну зубами твердую бусинку соска. Из полных приоткрытых губ срывается стон, она на мгновение останавливается, потом, посмотрев мне в глаза, развязывает мой халат, и он с мягким шелестом падает к моим ногам на пол. Когда я вновь целую ее, встречаю ее язык, который проникает мне в рот, дразнит мне небо и гуляет по зубам. Мне всегда невыразимо приятно наблюдать, как темнеют ее ореховые глаза всякий раз, когда мы любим друг друга. И сейчас ее взгляд горит огнем, приобретая новые, такие желанные для меня оттенки. Она обвивает меня за шею, направляя мою левую руку к своим бедрам. Немного пробежавшись по бедру, я прячу руку во внутренней его поверхности, туда, где жарким огнем горит ее пах. Мина с радостью подается вперед, и когда я вхожу в нее, только более страстно меня целует. Ее уста напоминают лепестки роз – нежные, ароматные, и сладкие. Я целую ее, проникая глубже, совершенно ошалевший от того, что моя женщина – сонм ароматов и звуков. Мои руки накрывают ее грудь и она с тихим стоном подается вперед, двигаясь мне в такт… В кресле становится неудобно, и мы перемещаемся на пол. Я на мгновение окидываю ее, лежащую передо мной, и встречаю ее губы, когда она целует меня. Наш поцелуй затягивается и она стонет мне в рот.
Мина поджимает колени под себя, и, когда я вхожу в нее еще глубже, стонет… Из ее рта вырывается восторженный вздох.
Я двигаюсь в ней быстрее, зная, что ей этого очень хочется, а она кусает губы.
Она больно вонзается ногтями мне в спину и вскрикивает, сжав рукой мои ладони.
Продлив это блаженство еще на несколько мгновений, я выхожу из нее, и откатываюсь назад. Ее бархатная ладошка скользит в мою руку. Я глажу ее лицо и балуюсь с ее чудными кудряшками. Мина прижимается ко мне и осторожно прикасается губами к моему виску. Мое дыхание еще не восстановилась, а Минина грудь тяжело вздымается. Немного успокоившись и смотря в ее глаза, вновь обретшие ореховый оттенок, я говорю:
- Отличное начало рабочего дня. Но ты же собиралась задать мне некоторые вопросы, дорогая, не правда ли? Я так понимаю, это снова откладывается.
- Это переносится – весело щебечет любимая, чье дыхание уже стало ровнее.
- Отлично – киваю я. – Потому что сегодня у нас будут гости.
- Гости? Кто?
- Мой друг Годерик Орсон приезжает на несколько дней, и я пригласил его в Карфакс.
- Годерик Орсон, - задумчиво произносит Мина. – Надо же, какое имя! Как у средневекового рыцаря!
Моя возлюбленная попала в точку, сама того не понимая. Мы с Орсоном оба родом из Темных веков. Но ей я говорю только:
- Он из Словакии.
- Как интересно!
- Да. И, думаю, тебе нужно поторопиться. Скоро он будет здесь. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы он застал нас в таком виде, милая.
- Уверенна, он бы остался доволен – задорно хохочет Мина.
- Не сомневаюсь.
Она ласково целует меня в щеку, трется лицом об щетину и, встав, уходит в душ.
Через несколько минут, когда я уже смотрю на вид из окна, дворецкий докладывает о приезде Орсона. Я поворачиваюсь к нему, улыбаясь. Едва он приближается, застыв в почтительном поклоне, я дружелюбно хлопаю его по плечу.
- Господарь, я прошу прощения, мы не смогли сразу откликнуться на ваш зов. Мы с семьей были в Аспене. Увы, новообращенным очень тяжело контролировать себя…
Я закрываю глаза. Новообращенные. Те, которые стали такими благодаря мне. Из-за меня. Налив бокал бренди себе и своему другу, я усаживаюсь у камина и сажу его напротив. Орсон с любопытством осматривает комнату, что не скрылось от моего взгляда. Заметив триптих, он встает, подходит к картине и смотрит на нее несколько минут, склонив голову. Я замечаю, как светятся в восторге его глаза. Он оборачивается, недоумевающе смотрит на меня, и шепчет в экстатическом порыве:
- Господарь! Это он? Тот самый?
- Да, друг мой – киваю я. – Ренфилд выкупил его для меня. На аукционе его преподнесли, как портрет неизвестной женщины. Прекрасный, правда?
- Да, повелитель. Потрясающий.
Стук каблуков по лестнице заставляет нас обернуться. К нам подходит Мина, одетая по-рабочему, но все равно прекрасная. Ее кудряшки игриво разбросались по щекам. Я представляю их друг другу, не преминув заметить, с каким интересом смотрит на мою женщину Орсон.
Завтрак проходит в непринужденной обстановке, и когда Мина, коротко поцеловав меня в губы, убегает на работу, между нами со старым другом, возникает напряженное молчание. Орсон встает из-за стола и снова подходит к триптиху.
Потом бросает на меня изумленный взгляд:
- Господарь! Как такое может быть?
- Орсон, дружище, я понимаю, что ты подумал, но Мина Мюррей – это другая женщина. Женщина, которую я люблю. Спустя столько веков я, наконец, чувствую что-то по отношению к другому человеку. Сейчас, как никогда раньше, мне хочется жить. Хоть это действительно очень странно, но Мина совсем другая. У нее другой характер, другие привычки, другие взгляды на жизнь.
- Мой лорд, - склонив голову, говорит Орсон. – Простите мне мою дерзость, но разве вы не вспоминаете Илону, каждый раз, когда смотрите на Мину?
- Я всегда вспоминаю ее, друг мой. Но у нас есть другое дело сегодня.
- Да, Господарь.
- Что ты намерен сделать, Орсон?
- Я перенесу вас в прошлое, мой лорд, в момент убийства Ренфилда. Мы сможем увидеть, как он умирал. Однако, помочь мы ему не можем.
- Почему?
- Нельзя менять прошлое, когда проходит много времени с момента его свершения. Разве что в первые пару минут.
- И мы будем просто смотреть, как этот психопат убивает моего друга?
- Увы, Господарь. Это все, чем я могу вам помочь.
Я кусаю губы. Черт побери, неужели я должен просто бездействовать, как тряпичная кукла? Быть там, видеть все, и ничего не изменить?
Но другого выбора, как поступить, у меня не было. Я должен по-крайней мере, видеть, как пал мой храбрый великан. Я должен знать, за что мстить чокнутому доктору.
Поэтому я подхожу к словаку, и беру его за руку. Он закрывает глаза и шумно дышит. Я вижу, как раздувает он ноздри.
Над моим ухом звучит его зловещий голос:
- Tempus desstapus! – странно завывает Орсон на искалеченной латыни.
Перед нашими глазами кружиться черная дымка, и мне тут же становится тяжело дышать. В глазах странно щиплет и я часто моргаю. Но вскоре мы уже оказываемся в тесной лаборатории. Я вижу широкую спину и всклоченные рыжие волосы Хельсинга. Он склонился над столом и что-то делает. Приглянувшись, я вижу, как он роется в каких-то бумагах.
Я перевожу взгляд на Орсона. Прислонившись к дверному косяку, мой старый приятель с интересом оглядывает профессора и, по всему видно – он кажется ему забавным. Орсон всегда был увлечен потенциальными психами.
Вырастив перед собой довольно внушительную стопку, Хельсинг поджигает ее керосиновой лампой. Сначала он кусает губы, до тех пор, пока на его губах не появляется кровь. Я задерживаю дыхание. Боюсь сойти с ума. Вид и запах крови теперь, когда лекарств стало совсем мало, возбуждает меня во сто крат больше, чем всегда.
Хельсинг погружен в себя. И уже насвистывает музыку. Мерзкий ублюдок возомнил себя горным королем и соревнуется сам с собой в исполнении классики. Когда я вижу его всклоченную прическу, грубые скулы и крючковатый нос, ярость вскипает во мне, как вода в кастрюле. Я так сжимаю руки, что чувствую, как хрустят пальцы. Как же хочется сломать эту тонкую шею. Тем более, что Хельсинг одну за одной разбивает об стену мою жизнь вдребезги – колбы и кувшины с моим лекарством. Он поставил на мне крест и похоронил, как прокаженного вне кладбища.
Дверь открывается и входит Ренфилд. Он подозрительно осматривает лабораторию и подходит к безумному доктору. И тут я вижу, насколько он великолепен.
Мой великан растоптал рыжего чокнутого голландца, как червяка, одним своим внешним видом.
- Профессор! Что происходит? – спрашивает он, уже зная ответ.
- Я… я не знаю… - блеет, словно агнец на заклании, мой злой гений. И уже грозит ножом в кулаке. Я стискиваю зубы, понимая, что бессилен чем-либо помочь верному другу. И меня это просто убивает, не смотря на то, что я уже труп.
Посмотрев еще раз на хаос, царящий в берлоге доктора, Ренфилд протягивает к нему руки и хватает за грудки. Хельсинг, что еще несколько секунд назад так жизнерадостно насвистывал Грига, открывает рот, как немая рыба. И подло всаживает нож в широкую грудь моего дорогого Ренфилда.
Он был так жалок, когда свистел «Короля», настоящий гимн безумия, и вот сейчас это уже торжествующий убийца. Ошарашенный подлым нападением Ренфилд, который уже сползает на пол, хватает его за грудки, но чокнутый голландец держится на ногах. Совершенно остервенев, я кидаюсь наперерез к ним, и хватаю доктора в охапку. Я трясу его в объятьях, как тряпичную куклу. Подскочивший ко мне Орсон, хватает меня за руку и испуганно шепчет:
- Господарь! Господарь Влад! Что вы делаете? Это запрещено!
Я понимаю что сейчас убью его и рычу как настоящий дикий зверь.
- Ты правда думаешь что я спущу все на самотёк? Я прикончу этого ублюдка! После бесполезных попыток оттащить меня от моей потенциальной жертвы, Орсон просто пригвождает меня к стене. Подумать не мог что в этом старике столько силы. Его холодные пальцы железными тисками впиваются мне в глотку. И это немного поубавило мой пыл.
- Грейсон мне больше не нужен. Я использовал все, что мог и взял от него все. Я уничтожил лекарство. Он больше не сможет гулять под солнцем. Впрочем, как и вы.
Смотреть на это больно. Странно. Страшно. Огромная грудь Ренфилда тяжело вздымается, как растущие горы. Он все еще борется за жизнь, хоть эта жажда в его глазах гаснет ежесекундно. Мой друг умирает, я стою здесь, смотрю на это мерзкое, подлое убийство, и ничем не могу помочь человеку, который всегда был для меня ангелом-хранителем и в итоге, пожертвовал своей жизнью ради жизни моей.
Темные глаза профессора темнеют и, воровато оглянувшись, он оставляет кабинет. Нет, я не дам этому уроду уйти безнаказанным! Я кидаюсь наперерез, догоняю его уже одной ноге на пороге и вонзаюсь пальцами в его мерзкую, тонкую шею. Мне нестерпимо хочется обратить его в чудовище, тем более, он и так им является, но в прошлом, где я оказался, это не действует.
Тогда я просто душу его. Он стоит передо мною жалкий, безжалостный, и хватается за горло. Я триумфую: он явно что-то чувствует. Приблизившись к его рябому лицу, я шиплю, стиснув зубы:
- Ты думаешь, что ты хозяин жизни и можешь распоряжаться жизнью других, как тебе вздумается. Ты считаешь, что можешь быть безнаказанным, мерзкий, противный слизняк. Но – клянусь Богом – я сломаю твою голову и набью ее опилками. Я посажу тебя на кол, ублюдок, мне не впервой. Готовься к смерти, Хельсинг, она будет быстрой, но очень мучительной.
И без того безумные глаза доктора горят смертельным огнем. Он открывает рот, как рыба. Жила на его тонкой шее все ощутимее и мои пальцы гуляет по ней, как хотят. И меня уже не остановишь увещеваниями и мольбами Орсона, хоть он очень старается.
Ренфилд поворачивает голову набок и что-то беззвучно шепчет. Он увидел меня! Погоди, мой верный дружище, я помогу тебе сразу после того, как расправлюсь с твоим грязным убийцей.
Я уже почти убил Хельсинга и он клокочет, словно курица перед надеванием на вертел. Я наслаждаюсь своей победой, пью свой триумф, я чувствую себя чемпионом. Возмездие случилось, и пусть я окончательно уверился, что буду гореть в аду. Оно того стоит!
И вдруг я завываю от боли. Внутри меня вспыхивает костер, и я сгораю. Я кричу, как никогда раньше, и хватаюсь руками за голову, которая, кажется, вот – вот расплавится. В моих ушах кричат петухи. Подбежавший вовремя Орсон, подхватывает меня под руку и мы вновь пляшем в черной дымке, а он снова завывает на псевдо-латинском языке, но я уже этого не слышу. Меня съедает боль. Она кричит во мне, как рожающая женщина и разрывает меня на части. Наступает рассвет.
Когда я снова открываю глаза, то уже сижу в кабинете, в своем черном кожаном кресле, и отчаянно потираю глаза. Свет, к которому я так стремлюсь, и который меня так опаляет, играет на моей стене яркими зайчиками.
Я подхожу к окну, резко открываю его, и пронзительно втягиваю в грудь холодный ноябрьский воздух. Мина вот – вот вернется домой, нам с Орсоном нужно притвориться спящими.
Чудо, что сегодня нет дождя, только разноцветные листья с грустью падают на землю в тихом прощальном вальсе. Орсон снова задумчиво смотрит на портрет, не в силах поверить, как такое возможно. Я подхожу к нему и мы любуемся вместе моей великолепной женщиной в красном платье. Она прекрасна. Она прекрасна, как мое прошлое до преследований Ордена. Она понятна, как мое будущее, пока я не начал беспрепятственно ходить по солнцу. Она любима так же, как и когда-то. Моя Илона.
Орсон смотрит на меня с интересом, но не решается задать свой вопрос. И тогда я сам отвечаю на него:
- Я не смогу жить с этим, Орсон. Я убью Хельсинга. Я выслежу этого психа, и раздавлю его, как червяка, и развею его прах по ветру. Я клянусь тебе, друг мой.
Я сделаю это. Чего бы мне этого не стоило.
И да поможет мне Бог!