I.
Он из пыли небес сошёл в утробу,
где края ощетинились голым лесом,
где все песни с хрипом, подобны зову
и алмазы куются тугим железом.
Пышет пламя так, что сгорает сланец
и сердца залиты янтарной бездной,
а вокруг костра, ритуальный танец -
затевают белые невесты.
Утопают их волосы прямо в небе
и заколки в них из замёрзших радуг,
а у старшей из кости ажурный гребень,
на который в том племени каждый падок.
Они ждут свой черёд, разминая связки - час,
когда над костром вспыхнет третье солнце
и сольются, в тот миг, все цвета и краски,
на поклон сойдут в их долину горцы.
Не привыкши к белому из-за пыли,
они взгляды птиц заслонят мечами
и теряясь в фатуме или были,
путь назад найти смогут лишь речами.
Их слова звенеть будут звонче стали,
отражаясь отблеском медных плавень,
разлетаясь стрелами, эхом в дали,
проносясь сквозь воду, стекло и камень.
II.
Ночь сойдётся в день и застынут оба,
побоявшись нарушить черту границы,
в ожидание раскатов слепого грома,
на земле затаятся - люди, птицы.
Содрогнуться горы - в долины лягут,
потекут слоями по мёрзлой почве,
связки горло, раскатами звука, стянут,
в предвкушении дня и безлунной ночи.
И взойдёт туманами диск светила,
отблеском разверзнет на небе двери,
и вобрав от ночи и дня все силы,
запоют невесты, протяжно, трели.
Их качает плавность, к земле сгибает,
а в руках клочки расписного мира,
всполохом огонь медленно сшивает,
всё в единый шар сизого эфира.
А они стоят, их колышет время,
как сосну, что в поле прикаять нечем,
а вокруг всё громче стяжает племя,
тот огонь, что громы над ними мечут.
Белым кроет ворот косматой гривы
и над кожей, тонкой слюдою, льдины,
и в глазах, за сталью, тускнеют грифы,
север кругом гнёт их литые спины.
III.
И ударил гром, расколов пространство,
на куски, что частями друг с другом схожи,
день и ночь стекаются в постоянство,
как душа сливаясь в единство с кожей.
И коснулись кроны берёз ветвями,
задышали ветры, над ними, звучно,
и сплетаясь в круг тонкими кистями,
стали звать невесты в свой танец тучи.
Жар костра расплавил металл что ниже
собирала твердь в рудниках, где камень,
таял он в оттенках: бурых, рыжих,
и молочным паром вливался в пламень.
Петь уставши девы, чтоб были силы,
набирали жидкую ртуть в ладони,
и храня в себе дух столетней смирны.
мчали тучи по небу, словно кони.
Их табун кострищем закольцевался
и морозные струи стекали с гривы,
гром, невеста старшая - крик раздался
и сплелись в едино капли ртути, мирры.
И напившись вдоволь тягучей смеси,
закружились вихрями в хороводе,
поднимая с земли, в ладонях, взвеси
устилая всё снегом на небосклоне.
IV.
А вокруг них вкопаны были люди,
отражая столпы неземного света,
ожидали молча, что же с ними будет,
в этот час холодный в зазеркалье лета.
И кружились девы, и напевы пели,
подпуская руки к раскалённой стали,
а огонь, сгорая, превращал всё в пепел,
чтобы краски чище и светлее стали.
В отблесках заката все три солнца слились,
воедино, в сгусток серебристой влаги,
и под ними в танце, в ритуальном, взвились,
искры из кострища, словно с ветром флаги.
Тучи расступились и огонь впитали,
точно звёзды с неба, что пророчат роком,
и подняв вверх взгляды, что во снах витали,
люди снег встречали молчаливо оком.
Он кружился плавно, набираясь силы,
от остатков солнца, звёздного эфира,
и почуя свежесть, встрепенулись грифы,
от дождя из ртути и густого мирра.
И затихли танцы в ломаности линий,
ослабляя узы кровного рождения,
у невест в ладонях заискрился иней,
водной амальгамой от перерождения.
V.
Они шли слепые - в их зрачках снежинки,
заструился воздух белым капилляром
и вдыхая ноздрями ртуть и льдинки,
над землей взлетели все белым паром.
А над ними ржали ретиво кони,
оседлав умело седые тучи
и без чувства радости, чувства боли,
крыло снегом горы, поля и кручи.
И коснулся горцев зловещий холод,
снег в ладонях жарких заклубился,
их когда-то чёрный от смоли ворот,
в белый саван тотчас же обратился.
Ночь сошла на день - пламя в воду,
разметал по миру дев ветер быстрый,
каждое зерно, как корень к роду
и костер сотлел весь, до белых искр.
Растекались угли чистым снегом,
через души, руки - сквозь перья птицы,
и под пеплом в тверди белел тот гребень,
что хранился в прядях у старшей жрицы.
То была невеста, по воле неба,
отданная снегу, навечно, в стужу
и насытив землю водой и хлебом,
в воздухе кружились их дети с мужем.