«Как у наших у ворот
Много старцев и сирот
Ходят, ноют, хлеба просят,
Наберут — Петровне носят,
Для коров ей продают
И в овраге водку пьют.»
М. Горький «Детство»
Есть в Ярославле набережная, Тверицкая набережная, нет,не та, что переполнена гуляющим людом,а напротив, полупустынная, на той стороне Волги, где песок и крутой берег с березовой рощей, где кладбище кораблей и скопище домов и домишек, где возле Октябрьского моста загорает на небольшом пляже, жаждущий солнца, народ...
На улице пятая Тверицкая стоит дом. Давным-давно покрашенный, он некогда может и блистал яркими красками, но со временем облупился и сквозь многолетнюю грязь едва-едва можно разглядеть первоначальный цвет, небесно-голубой... Хозяйка дома — старуха Петровна. Часто, она бродит по ночам, подолгу застывая на перекрестках, где-то подобрала черного кота, весьма умного и он наподобие собачки следует повсюду за хозяйкой, будто преданный пес.
Все соседи, без исключения, считают Петровну ведьмой и только ее сын убежден, что она сумасшедшая. Она совершенно не спит и постоянно чем-то занимается, даже, если просто сидит ночью в углу кухни на скрипучей скамейке, все равно беспокойно перебирает бахрому на скатерти, тщательно пересчитывая ниточки.
Сын за нею следит. Это высокий мужик с седой головой, с тоскующими грустными глазами. Он ходит легко и быстро, преувеличенно бодрый, торопливо подбегает к своей матери и не слушая протестов, изгибая спину, подхватывает ее, в принципе, сухонькое тельце на руки, утаскивает ее домой, прочь от позора, который она имеет свойство на них навлекать. Он сам готовит им обоим пищу, сам топит печь, сам носит воду в двух ведрах с колонки, сам стирает белье, одним словом, выполняет все домашние заботы. Огород у него, строго разграниченный, зеленеет всяческими овощными культурами. Живут они на пенсии, он уже выработал стаж на «вредном» производстве, в химическом цехе и отправился на покой еще в пятьдесят пять лет... А Петровна работала когда-то учительницей младших классов, быть может дети ее и свели с ума. Однако, какие-то отзвуки из нормальной интеллигентной жизни в ней все еще остаются.
Она очень низкого роста, где-то сто тридцать сантиметров и, чтобы казаться повыше, носит туфли на высоком каблуке. В восемьдесят с лишком лет сморщенная бабушка на каблуках выглядит удивительно странно, но и это еще не все. У нее имеется одна особинка, так называемый признак хорошего тона. Она всегда ходит с зонтиком-тростью, даже зимой, даже в морозы... Петровна изящно опирается на свой зонтик и нисколько не смущается вопросительных взглядов прохожих. Вокруг шеи у нее пышной змеей лежит толстенный шерстяной шарф неопределенного цвета, она его носит и летом тоже. У Петровны всегда красное, опухшее от пьянства лицо и абсолютно голый череп, который она стыдливо прикрывает вязаной шапочкой.
Часто, от нечего делать Петровна ходит на пляж и тогда слышится ее визгливый поучительный голосочек, рассказывающий о пользе обучения в школе. Она пристает к отдыхающей молодежи. И, ежели не дай-то ангелы, они ее угощают водкой, она подобрев, плюхается на песок и глядя слезящимися от старости глазами на буйные волны Волги мечтает вслух:
- Ах, как бы я хотела, чтобы хоть раз в году, к примеру, в день города, в фонтанах, во всех фонтанах нашего города вместо воды пускали бы портвейн и водку...
Молодежь удивленно и радостно гогочет, живо представляя себе, сколько народу полегло бы вокруг горячительных фонтанов.
А Петровна вздыхает и вполне искренне плачет о несбыточной своей мечте, слезы крупными каплями катятся у нее по морщинистым щекам, капают с кончика носа и она рыдает в голос:
- Никогда, никогда этого не будет!
Отдыхающие спешат ее успокоить и наливают ей еще стакашек водочки.
Петровна любит Тверицкий сосновый бор. Рано утром она ходит по запутанным тропам в синеватом тумане, наползающем влажными волнами из оврагов и овражков бора. Она смотрит, подолгу застывая на одном месте, как солнце золотыми длинными руками цепляется за верхушки сосен. Слушает звон птиц и даже подражает, весьма умело, пению разных пернатых. Петровна, словно маленькая девчонка, забирается на разлапистое дерево, подолгу сидит там, скрытая от посторонних взглядов густой листвой и разглядывает сверху утренних бегунов-спортсменов, в изобилии наполняющих бор уже после пяти утра. Не редко, маленькая белочка приняв ее за одно из ответвлений дерева спускается и садится рядом с нею, а потом напуганная внезапным вздохом Петровны, прыгает на соседнее дерево, только хвостом пушистым помашет и все. А Петровна смотрит, улыбаясь зеленой толпе деревьев и ни о чем не думает. В ее сознании вяло протекают только воспоминания о грибах и о грибном запахе; о землянике и чернике, и прочих лесных радостях.
Встречали ли вы Петровну? Думаю, да. Идет ли дождь на улице, Петровна не прячась под своим зонтиком-тростью, не спеша, переходит через Октябрьский мост и бредет по набережной, ловя капли дождя руками и ртом, смеясь и рассуждая о чем-то о своем, вслух, сама с собою. Играет ли духовой оркестр на набережной, она тут как тут, танцует одна, в толпе не стареющих дам и галантных кавалеров, и вальс, и танго, и фокстрот, все умеет. А вечером, под ярким светом фонарей, она сидит на нижней набережной и болтает ногами в воде Волги, глядя, как мимо проплывают яркие большие теплоходы, поет что-то, непременно какой-нибудь романс и гуляющие парочки подхватывают ее пение. Голос у Петровны глуховатый, но бархатистый, стройно летит до Твериц, на тот берег, где ее сын, услыхав пение матери, теряет терпение и бежит через Октябрьский мост за Петровной, а она может уже и пьяна, добрые люди напоили, но все неугомонная, не спящая, не, не, не...