Почему-то вспомнилось как на дипломной практике под Бухарой я какое-то время проводил радоновую съемку. Работа заключалось в следующем: рабочий кувалдой забивает лом в землю, потом вынимает его и я в образовавшееся отверстие вставляю пробоотборник, через который закачивается воздух в прибор, определяющий наличие радона в почве. Рабочим у меня был невысокого роста очень красиво атлетически сложенный парень, араб, как он сразу гордо представился. Парень, имя к сожалению не помню, любил поговорить и особенно вспоминать как хорошо жили здесь арабы раньше: у каждого был скакун и т. п. Как-то мне это надоело и я что-то брякнул неодобрительное о его ностальгических воспоминаниях. Он мгновенно выпрямился, сверкнул очами и метнул в меня свою восьмикилограммовую кувалду. Промахнулся. Но так это было органично и красиво, как древнегреческая статуя, что я залюбовался. А он напугался гораздо сильнее, чем я и с тех пор все убеждал меня, что теперь люди живут гораздо лучше — у каждого машина...
Он носил огромный чайник с водой, литров двадцать наверное, который мы вдвоем за рабочий день весь выпивали и, забравшись в машину, приехавшую за нами, начинали жадно пить из привязанного в кузове «баульного мешка», в котором за счет испарения частично просачивающейся вода была замечательно прохладна. Температура воздуха днем доходила до 40, не говоря уж о солнце.
Я после первых двух-трех дней такого, решил сдаться и проситься в другое место, но, конечно, перетерпел и привык. Жили мы в палатках и единственным облегчением была фонтанирующая скважина с холодной водой, слегка радиоактивной, чем уже на второй день все пренебрегали.
В Борзе запомнились в кафе пирожные и торты, покрытые кремом каких-то ярких необычных цветов на вид совершенно несъедобных, хотя по отзывам вполне вкусные, но я попробовать их не решился..
Я с детства был сладкоежкой и мама время от времени отправляла мне в Иркутск посылки с рижскими конфетами знаменитой фабрики «Лайма» и болгарскими сигаретами (были такие времена), к которым обычно прилагалась пара номеров вечерней газеты «Ригас балсс». При всем понимании, что я могу получить от этих конфет несравнимо бОльшее удовольствие, чем мои незнакомые с такими деликатесами товарищи, все это мгновенно расходилось по соседям в гостинице, а остатки наутро поедали коллеги на работе под мои тоскливые взгляды. Но однажды по дороге с работы я увидел в витрине магазина «Мишки косолапые» в стандартной обертке, точно такой как у московских и рижских конфет, заскочил, купил килограмм и в предчувствии предстоящего наслаждения пришел в свой номер, развернул, откусил... и понял разницу между формой и содержанием — на вид абсолютно нормальные конфеты с прослойкой вафли, шоколадной начинкой и глазурью, на вкус ничего общего с московскими, не говоря уж о рижских не имели. Вот этими я угощал на другой день без всякого сожаления.
Я всегда был очень неуверенный в себе тип, но внешне как-то это не очень проявлялось. Однажды в Иркутске, в экспедиции, мне, еще совсем молодому специалисту понадобилось что-то согласовать с начальником лаборатории, старым заслуженным человеком, неуверенно вхожу в большой зал и с ужасом вижу человек двадцать женщин за микроскопами, показавшихся мне красавицами, все сразу же оторвались от окуляров и уставились на меня, я в страшном смущении, боясь поднять глаза, не видя белого света, поговорил с начальником и едва живой выскочил из лаборатории, еще время потребовалось чтобы успокоиться. Каково же было мое удивление, когда услышал рассказы об этом свидетелей: «пришел такой самоуверенный нахал, дерзко, как с равным, поговорил с уважаемым начальником и гордо удалился».
В Риге я одно время отчего-то сблизился с начальником гидрогеологической партии Юрой Хаютиным, у него там были какие-то проблемы, и я его сагитировал в начальники геофизической партии, которой он потом много лет успешно руководил. Как-то я посетовал, что не могу покупать готовые костюмы, потому что размер брюк 44, а пиджака 50. Юра обрадовался, оказывается у него такая же проблемы, но выяснилось, что у него наоборот — брюки -50, а пиджак-46. Так вот, я не об этом, конечно. Он кончил Ленинградский горный институт и учился в одной группе с Александром Городницким, теперь известным ученым и поэтом, а тогда просто геологом, исполнявшим геологические песни своего сочинения. Возникла идея пригласить его к нам в Ригу. Юра договорился по телефону и мы, собрав с желающих какую-то символическую сумму, арендовали зал в кафе в Старой Риге и провели незабываемый вечер, слушая прекрасные песни, многие из которых мы знали и пели, в исполнении автора, выступавшего в сопровождении приехавшего с ним товарища, гитариста. Вот одна из очень популярных и любимых:
Тихо по веткам шуршит снегопад.
Сучья трещат на огне.
В эти часы, когда все еще спят,
Что вспоминается мне?
Неба забытая просинь,
Давние письма домой...
В царстве чахоточных сосен
Быстро сменяется осень
Долгой полярной зимой.
Снег, снег, снег, снег,
Снег над палаткой кружится.
Вот и кончается наш
Краткий ночлег.
Снег, снег, снег, снег
Тихо на тундру ложится.
По берегам замерзающих рек
Снег, снег, снег.
Над Петроградской твоей стороной
Вьется веселый снежок,
Вспыхнет в ресницах звездой озорной,
Ляжет пушинкой у ног.
Тронул задумчивый иней
Кос твоих светлую прядь,
И над бульварами Линий
По-ленинградскому синий
Вечер спустился опять.
Снег, снег, снег, снег,
Снег за окошком кружится.
Он не коснется твоих
Сомкнутых век.
Снег, снег, снег, снег...
Что тебе, милая, снится?
Над тишиной замерзающих рек
Снег, снег, снег.
Долго ли сердце твое сберегу?-
Ветер поет на пути.
Через туманы, мороз и пургу
Мне до тебя не дойти.
Вспомни же, если взгрустнется,
Наших стоянок огни.
Вплавь и пешком - как придется,-
Песня к тебе доберется
Даже в нелетные дни.
Снег, снег, снег, снег,
Снег над тайгою кружится.
Вьюга заносит следы наших саней.
Снег, снег, снег, снег...
Пусть тебе нынче приснится
Залитый солнцем вокзальный перрон
Завтрашних дней.