- Иди за молоком к бабе Шуре. Банку возьми пустую, чистую. Там в сенях будут банки с молоком. Возьмешь ту, где на крышке мое фамилие написано. А чистую – на еенное место поставь. Да не разлей по дороге-то! Знаешь, где баба Шура-то живет?
- Бабуль, ты удивишься, но я не только не знаю, где она живет, я и бабу Шуру не знаю.
- Ну как не знаешь? С Веси переехала, кума моя. Она же тебя на закорках катала, помнишь?
- Бабуль, мне 16! Как я могу помнить того, кто меня в детстве на закорках возил?
- Слушай сюда. Пойдешь по дороге мимо дома Мартыничихи, повернешь у дома Васьки Одноногого. По мостики Златынку перейдешь – и сразу увидишь дом Лысой Зинки. На и прямо за ним – бабин Шурин. Поняла?
Я впала в ступор от подробностей и имен, больше походящих на бандитские прозвища, и, чтобы выиграть время все это переварить, задала вопрос:
- А почему Зинка - лысая?
- А я тобе сейчас расскажу. Это еще до войны было. Мать-то Зинки, Люська, красивой девкой была. Ладная, высокая, с косой. Себя блюла. Красивая девка. Парни за ней увивались. А как она под гармошку на танцах выходила, все девки завидовали. А полюбила она Генку. Тоже парень был ладный. Тракторист, передовик. Работящий и не пьющий. Я тогда помладше была, меня мамка на танцы не пускала, но в одной деревне живем, все видели, как они любились. И свадьбу гуляли в июне – всех угощали. Нам, девкам, конфет шоколадных из сельпо дали. Чуть-чуть пожили – и война. Немчуры к нам пришли. И в октябре Генка на войну ушел. Да тогда, почитай, все мужики и парни и ушли. Одни бабы да девки в деревне остались. Ну, а в марте Люська девку родила. Голодно было. Мы на заводе работали. Родила, и через два дня на работы вышла. С девкой. Положит ее у станка, и работать. А как иначе? Без карточек не проживешь. А потом похоронки начали приходить. Скольких немец проклятый поубивал – страсть… А Генка не погиб тогда. И даже в августе на побывку пришел. Да не один. Девку маленьку притащил, месяц – не больше. Дочь, говорит. Ну Люська поплакала – и приняла. Так и кормила двух девок из разных титек. А через несколько дней Генка уехал, да так и сгинул где-то на чужбине. Убили, или от голода умер – я того не ведаю. Написали «Пропал без вести». А Люська с двумя девками. А потом по деревне мор пошел. И все маленькие робятишки умирали. Кашляли, слюной захлебывались – и помирали. И у Люськи обе девки заболели. Рыдала она – в голос… А через три дня своя и померла. А Зинка прокашлялась – и выжила. Люська чуть руки на себя не наложила. Из петли вытаскивали. Да так и стала жить. С пришлой дочкой Зинкой. Много всего было дальше. И голодали мы, и кору деревьев жрали. А ежели скотина падала – так пир по всей деревни был… А Зинка росла. Не красавица, конечно… Но ладная. Только лысая. Не росли волосы. И все. Може болезнь кака, а може – немчуры чем-то мать ейнную трованули… Я не знаю, и врать не буду. Мы, бабы, и голову ей мазали полынью, и под лестницей мыли. Не помогло… Так и осталась Зинка лысой. Время прошло. Наши немцев побили. Я опосле, если захочешь, расскажу тобе. А Люська так и жила с Зинкой. Вдвоем. А когда Люську после смерти Хрущева парализовало-то, Зинка осталась с ней. И на руках ее во двор выносила, и говно за ней убирала. Мыла ее. Скипятит воды, и моет во дворе, в садике. И замуж не пошла. Хотя и был у нее один ухажер. Но не бросила мать. Осталась рядом…
- Давай, иди за молоком! Иначе сени закроют!
И я пошла. Прошла мимо каждого дома. И подумала – ведь у них есть своя история. Маленькая, в масштабах огромной страны. Но из этих историй и складывается наше великое прошлое…
П.С. Зинка умерла в 90-х. Через несколько лет после смерти матери. Хоронили ее всей деревней, т.к. других родственников не было. До самой смерти Зинка была одна, посвятив свою жизнь Людмиле, своей матери.