Другая Лолита

Впервые опубликовано изд-вом «Евразия+», Москва, 2005. ISBN 5-93494-094-5.
Данная публикация посвящается моей тете Лилии.
-----------------------------------------------------------
Часть 1

День был хмурый и мглистый. В воздухе висели косые серые полосы, — то ли струи дождя, то ли кло-чья тумана. Было три часа пополудни. Нащупав в кармане плоский ключ, я подошел к двери одноэтаж-ного дома с мансардой, стоявшего в самом начале улицы — у поворота на шоссе. Здесь я поселился недавно и еще не успел как следует освоиться. Со-лидные размеры строения были обманчивы. Весь первый этаж был занят гаражом хозяина, в распо-ряжение квартиросъемщика отводилась только ман-сарда с двумя небольшими комнатами и кухней, на которую вела узкая крутая лестница. Жилье, сосва-танное мне директором заводика, куда я устроился, имело одно бесспорное достоинство — относитель¬ную дешевизну. При моих скромных доходах и от¬сутствии сбережений это обстоятельство было оп¬ределяющим.

В квартире было довольно мрачно. Такое впе-чатление создавалось за счет аскетического набо¬ра мебели на голубом вытертом ковролине. Простая деревянная кровать в углу, темный трехстворчатый шкаф, подпирающий ее в изножии. Шаткий стул и высокая табуретка, которую можно было исполь¬зовать в качестве стола. Тюлевая штора на узком, высоком окне в торце комнаты своими складками напоминала мятую юбку. Вторая комната вообще была похожа на отрезок коридора. Ее единствен¬ной обстановкой служил древний диван, а украше¬нием — застекленная гравюра с трехмачтовым фре¬гатом на пергаментном фоне. Казалось, ее просто забыли здесь. Потолки были голыми — лампочки на измазанных в известке проводках торчали пря¬мо из стен.

По-настоящему радовал только вместительный белый холодильник на кухне, который без труда можно было забить провизией на месяц.

Но я знал, что не буду этого делать, поскольку тогда мне нечем будет заняться по вечерам. Ходить по магазинам, хотя бы в поисках продуктов, было развлечением или создавало видимость развлече¬ния, скрашивая о однообразный быт. В жизни не было событий. Утром — на работу, где я формаль¬но числился стажером, а на самом деле был кем-то средним между помощником бухгалтера и подсоб¬ным рабочим. Бестолковый рабочий день с 45-минутным перерывом на обед, когда на облез¬лой заводской кухоньке разогревались сосиски с фасолью или суп из пакетика. Шатание по кабине¬там или цехам. Нудное сидение за письменным сто¬лом или компьютером с накладными, чеками и до¬веренностями. Время от времени — работа на стан¬ке, когда кого-то надо было подменить. Пустопо¬рожние, ни к чему не ведущие разговоры с коллега¬ми.

Одна или две попытки с их стороны установить более близкое знакомство натолкнулись на мое без¬различие. Я существовал сам по себе. Когда это до них дошло, они также ненавязчиво дали понять, что набиваться в друзья не собираются, и мы зажили в обычном монотонном трудовом ритме. Что я не спо¬собен на пакости и подвохи — они почувствовали сразу, и этого оказалось достаточно, чтобы между нами воцарились отношения мира и невмешатель¬ства во внутренние дела.

После работы — возвращение домой. Но не пря¬мо, а через весь город. Пешком, мимо витрин, све¬тящихся вывесок, кафе и кинотеатров. За час-пол- тора такой прогулки ноги порядком уставали. Я только успевал привести в порядок одежду, устро¬ить маленькую стирку, наскоро перекусить, и уже можно было ложиться в постель. Засыпал без лиш¬них мыслей и тревог.

В квартирке не было ни книг, ни телевизора. Единственное, что я читал, были бесплатные газе¬ты с рекламными объявлениями, которые мне ре¬гулярно подсовывали под дверь. Стопка их лежа¬ла в углу.

Сегодня я ушел с работы пораньше, так как на заводике совершенно нечем было заняться. Клиен¬ты словно забыли про нас, в бухгалтерии воцари¬лось затишье, а несколько небольших заказов в цехе были моментально расхватаны рабочими, которые боялись остаться без дела. Тех, кто слонялся, не зная, куда приткнуться, директор немилосердно выпро¬важивал домой, что означало техническую безра¬ботицу, а значит, било по карману. Меня, с мизер¬ным окладом и неопределенным статусом стажера, это не касалось, но я отпросился сам.

Дверь поддалась с трудом, замок был видавшим виды. Пахнуло пустым и стерильным. Неслышным шагом поднялся по лестнице, деревянные ступень¬ки даже не скрипнули. Такой жилец не должен был доставлять хлопот хозяевам, которые обитали за стенкой.

Я открыл окно — благодаря ремесленным при¬чудам хозяина, плотника по призванию, оно сдви¬галось как в автобусе. Чуть морозный свежий воз¬дух пошевелил штору. Косые туманные полосы слег¬ка распушились, утратили четкость. Парковка пе¬ред домом был пуста. По шоссе, кусок которого про¬сматривался слева, бесшумно проскакивали редкие автомобили. В самом доме была абсолютная тиши¬на. Мне было нечего делать.

Странно признавать это в тридцать с неболь¬шим. В идеале это возраст, когда начинается штурм настоящих высот. Когда полон сил и когда за пле¬чами — не бремя, а лишь полезный багаж знаний и жизненных уроков.

В действительности был багаж, но разочаровы-вающий. Были и свершения, но настолько скром¬ные, что пригодиться не могли. А настоящих вы¬сот, к которым стремиться, уже не было. Остава¬лись картонные вершины, карабкаться на которые было смехотворно. Но даже на них уже карабка¬лись другие.

Когда я говорил Амелии, что уйду, она не вери¬ла. Расстаться с блестящей, на ее взгляд, карьерой. Но я сказал ей, что блеск — он только внешний. А уход неизбежен. Она спросила, почему. Я усмехнул¬ся, но промолчал. Потому что в глубине души наде¬ялся на возможность другого решения.

Сферы, где я работал, считались высшими. По крайней мере, в народе. Когда многозначительно тыкали вверх пальцем, давая понять, что вопрос 
решается «там», то показывали на нас. И действи-тельно, «там» решались большие задачи. В масш¬табе страны и даже международные. В этом меха¬низме власти я был одним из маленьких колесиков. С учетом молодости, это выглядело почетно и пер¬спективно.

Но... сбылось мое предсказание. Оскорбленный предательством, я не мог оставаться в этой ком¬пании. Хотя понимал, что таковы правила игры, и надо было делать вид, что ничего не произош¬ло. Я остался не у дел и первое время ходил по¬давленный.

Потом обида прошла, уязвленное самолюбие ус-покоилось, и до меня дошло, что винить в моем зло-ключении некого. ОНИ все сделали правильно, а под-лость в отношении меня была просто погрешностью системы, которая в целом работала исправно. От этих погрешностей страдали и другие, кому-то везло мень-ше, кому-то больше. Неписанный закон учил рассмат-ривать их как стихийное бедствие — попал, значит, судьба, не уберегся.

Личный опыт натолкнул и на более глубокий вы¬вод, который касался меня одного. Я отчетливо осоз¬нал то, о чем подспудно подозревал и с чем отказы¬вался смириться. Система была устроена не для та¬ких, как я.
В душе пискляво звучала струна одиночества. Я слышал ее всякий раз, когда появлялось свободное время. В этом случае проверенным средством было чтение рекламных газет, которое притупляло грусть, позволяло легче перенести никем не навязанное зат-ворничество. Не нужно было никуда идти, только улечься под фрегатом на диване и предаться беско-нечному изучению объявлений, в которых ощуща¬лось биение реальной жизни.

С другой стороны, тоскливые нотки в душе ста¬ли настолько привычными, что на них уже можно было не обращать внимания. Точно так же, как пора было привыкнуть к ситуации, когда я стал полнос¬тью предоставлен сам себе.
Пример окружающих подсказывал: надо проще относиться к жизни и катиться по наезженной, но надежной колее, яростно и крепко цепляясь за по¬возку благополучия всякий раз, когда из нее пыта¬ются вышибить. Но конечная цель такого путеше¬ствия была далеко не заманчивой, и борьба не сто¬ила свеч. Ведь пришлось бы сказать «прощай» иде¬алам. А идеал — это то, что остается, когда все ос¬тальное разочаровало. Даже если он абсолютно не¬достижим. Мой случай был именно таким. Выбрать свой собственный путь было можно, но двинуться по нему — не получилось.

Тогда я вышел из обращения, как выходит мо¬нета или язык. И сделать это оказалось на удивле¬ние легко.

Мое рассеянное состояние было нарушено нео-жиданным появлением Миши, домовладельца. Цель визита, изложенная с вежливой, чуть застенчивой улыбкой, состояла в приглашении меня на стакан¬чик доброго вина, которое будто бы залежалось в его погребке. Сделано это было просто, по-соседс¬ки, так что мне даже не пришло в голову отказать¬ся.

Я уже заходил к Мише, чтобы отдать первый то¬щий конверт с квартплатой и получить инструкции  по пользованию ключами и электроприборами. Тог-да же мы перекинулись несколькими фразами. И еще я узнал, что у него есть дочь Эля, к несчастью, па-рализованная. Но ничто не предвещало, что наши встречи могут участиться.

Вино показалось слегка водянистым, и я лишь сдержанно похвалил его за чистый рубиновый цвет. Миша практически не пил. Сделав один боль¬шой глоток, он больше не обращал внимания на стакан, который машинально сжимал мощной пя¬терней. Он был приветлив и странен одновремен¬но. Последние тринадцать лет гостеприимный хо¬зяин моей квартиры работал в ночную смену на дрожжевой фабрике и настолько втянулся, что уже не представлял свое существование в ином режи¬ме. Я позволил себе предположить, что немного вы¬пученные глаза были следствием необычного об¬раза жизни. Мое неурочное появление дома было для него весьма кстати, поскольку днем, когда все соседи были на работе, возможности для общения резко ограничивались.

Мы сидели за тяжелым дубовым столом в зале. Миша показывал на разные завитушки и карнизы, сделанные, как и стол, его собственными руками. Чем больше я осознавал, что все в доме, от пола до потолка, соорудил и смастерил он сам, тем яснее становилось, что движущей силой этого кропотли¬вого домашнего возюканья были соображения эко¬номии, а не тяга к творчеству. Все, за редким ис¬ключением, было функционально, но исполнено с большим артистизмом. Миша умел вкладывать в свою работу не только усердие, но и душу. Нали¬чие вкуса при скромном достатке компенсировало отсутствие роскоши.
Марта, жена Миши, занималась домашними де¬лами и, время от времени проходя через зал, немно¬го сконфуженно, словно извиняясь, поглядывала на меня. Потом одна из боковых дверей открылась, и в комнату на инвалидной коляске въехала девочка. Наверное, это и была Эля. Проронив «здрассьте», она больше не удостаивала нас вниманием. Сосре¬доточенно подкатила на своем кресле к телефону и, полистав толстый справочник, с кем-то вполголоса переговорила.

Ее юное лицо было почти детским. Оно не выра-жало никаких эмоций, но было правильно-красивым. Только когда тонкая прядь светло-русых волос па¬дала на лоб, она сердито сдувала ее. Это было оча-ровательное создание, и видеть ее в инвалидном кресле было больно. Симбиоз никелированной ко¬ляски и внешне цветущей, полной сил девушки ка¬зался неправдоподобным.

Эля держала себя совершенно непринужденно. Закончив разговор, она проехала вдоль книжного шкафа, сняла с полки журнал мод и углубилась в его изучение. Нашего присутствия она будто не заме¬чала. Так ведут себя люди, привыкшие к повышен¬ному вниманию со стороны окружающих и умеющие глубоко скрывать собственные чувства.

Мне нравились спокойствие и присутствие духа, которые она излучала.

— Как вы здесь оказались? — спросил Миша, нео-жиданно переводя разговор в личностное русло. В его открытом взгляде плясал огонек любопытства.

«Как и все», — подумал было я отшутиться, но вместо этого коротко ответил:
— Поворот судьбы.

Интерес в его взгляде не угасал:

— А если поподробнее?

Он приглашающе улыбнулся, давая понять, что будет благодарным слушателем. Чтобы пресечь этот милый допрос, возник соблазн заявить, что я сам во всем виноват. Такого объяснения было бы более, чем достаточно, и он бы сразу отстал. На соб¬ственных ошибках люди сыплются сплошь и рядом, это стало банальным. Но самого себя оговаривать язык не поворачивался. Поэтому пришлось играть с Мишей дальше в кошки-мышки.

— Подробнее нельзя, — сказал я. — Это займет слишком много времени.
Бедняга сделал вид, что смутился, и запротестовал:

— Я не хотел лезть в ваши дела. Ни в коем слу¬чае. Просто интересно. Молодой парень, на лице которого написано не одно высшее образование, вдруг объявляется в скромном рабочем районе, на городской окраине, устраивается работать на вет¬хий заводик, находящийся на грани банкротства. Не самое лучшее место для карьеры. Согласитесь, есть чему удивиться.

— Если бы все было, как вы говорите, то да, — заметил я. — Но, во-первых, на лице у меня надпи¬сей нет. Во-вторых, ваш район мне симпатичен. А в- третьих, карьера меня не интересует.

— Это я понял, — парировал он. — Но не понял — почему?
— Однажды я уже этим занимался.

— Видимо, не очень удачно, — высказал он до-гадку.

— Вашей проницательности можно позавидо¬вать.

Миша пропустил комплимент мимо ушей. Сказал сочувственно:

— Должно быть, кто-то помешал.

— Да, — ответил я, подумав о самом себе. — И очень серьезно.

— Вот ведь паразиты, — покачал он головой. — Жизнь — борьба, а карьера — тем более.

— Мне кажется, вы судите об этом понаслышке,

— заметил я довольно холодно.

— Угадали, — он покорно кивнул. — Меня с дет-ства тянуло плотничать. Никогда не был птицей вы-сокого полета, хотя хотелось.

— У каждого свои высоты, — пожал я плечами.
— Но скромность украшает.

— Не скажите, — возразил он. — Есть люди от земли, от сохи. И есть другие, которым, так сказать, дано.

— Не слишком ли мы сфокусировались на моей персоне? — попридержал я его. — Тем более, все это в прошлом.

— Вам только кажется, что в прошлом, — сказал он наставительно. — Поверьте мне, уж я людей по¬видал. Вы среди нас не засидитесь. Очухаетесь — и снова вверх.

— Мне лестны ваши представления, — ответил я терпеливо. — Но они ошибочны. Да, у меня есть высшее образование, но в высоких сферах оно не так уж важно. И я там, кстати, не летал. Зато хотел заняться экономикой. Поэтому пришел на завод. Не гигант индустрии, конечно, но меня устраивает.

— Значит, будете писать жизнь с нового листа? — полу-утвердительно заметил Миша.

— Скорее, с хорошо забытого старого, — попра¬вил я.

— Желаю успеха, — сказал он, и мы почти одно-временно пригубили из стаканов.

Вероятно, он представлял меня на посту либо ми-нистра экономики, либо президента транснацио-нальной корпорации. А у меня было ощущение, что мне предлагают снова сесть в душный вагон, из ко-торого только что выскочил, чтобы не задохнуть¬ся. Согласитесь — не очень приятно.

Возражать не хотелось, так как это вызвало бы новые вопросы. К тому же, я с удивлением конста-тировал, что Эле передалось любопытство, которое отец проявлял ко мне. Она отложила журнал в сто¬рону, и я поймал на себе ее изучающий взгляд.

Моим ответом была ободряющая улыбка. Ниче¬го другого в этот момент я подарить не мог. Да и трудно было вообще чем-то порадовать девочку, большинство человеческих радостей для которой были недоступны.

Впрочем, она проводила в четырех стенах не все время. Мы еще сидели за столом, когда Марта, видимо, по заведенному распорядку, завернула ей ноги в плед и вывезла коляску во внутренний дво¬рик дома. Через стеклянные двери веранды было видно, как она оставила Элю посреди лужайки, и девочка, чуть прищурившись, стала смотреть в светло-серое небо.

— У вас красивая дочь, — сказал я. — Сколько
ей?

— Пятнадцать, — мягко ответил Миша. Я понял, что он очень привязан к девочке. Это чувство было в голосе, во взгляде, в выражении лица. Для него, человека, не слишком избалованного подарками судьбы, Эля была светом в окошке.

Мне показалось, что он не хотел ограничивать упоминание о дочери двумя фразами. Я не ошибся.

— Она росла большой непоседой, — сказал он с задумчивой грустью. — Любила лазить по горам, игры признавала только мальчишеские.
«Значит, ЭТО не с рождения», — отметил я про себя.

— Когда ей было двенадцать, играла с мальчиш-ками в баскетбол. Неловко упала, вернее толкнули. Сами знаете, там не смотрят, парень ты или девчон¬ка, — Миша вздохнул. — С тех пор...

Мы помолчали. Семейная драма — неудобная для беседы тема из-за острых как бритва краев. К тому же я не был ни доктором, ни даже просто близ¬ким человеком. На языке вертелись самые разные варианты продолжения разговора, но чем нейтраль¬ней, тем бессмысленней они были. А сопереживать, зная, что не в силах помочь, было равносильно лицемерию.

Наверное, Миша почувствовал мое настроение, и о проблемах Эли в этот раз, а мы просидели до наступления сумерек, речь больше не заходила. Возможно, мы бы общались еще дольше, но когда Миша устроил мне экскурсию по дому, показывая какие-то сувениры, я невзначай заглянул на кухню 
и увидел, что на сковородке лежат только три бифштекса. К ужину Марта меня не ждала.

* * *

Каждое утро, отправляясь на работу, я высказы¬вал только одно пожелание: «скорее бы этот день кончился». Сегодняшнее — не было исключением.
За окном стояла не предвещавшая рассвета те¬мень, и казалось нереальным, что стрелки на цифер¬блате уже показывают семь. Я вышел из дома. По шоссе вереницей катились машины, чьи черные си¬луэты с водителями-тенями, выхватывались из мра¬ка лучами фар. Накрапывал мелкий дождик, и жел¬тые снопики света ползли по асфальту с влажным шелестом. Было чуть зябко, пахло зеленью и немно¬го бензином, но в смеси это придавало бодрости. Мне было почти весело, когда я шел вдоль дороги один, радуясь и удивляясь всполохам энергии, воз¬никавшим в груди.

Так продолжалось недолго. Чуть меньше, чем было нужно, чтобы дойти до неказистого, с зала¬танной крышей, корпуса завода. Внутри уже громы¬хали конвейерные линии, шипел сжатый воздух, щел¬кали с присвистом автоматические ножи. Эти звуки составляли однообразную притупляющую слух ме-лодию, которую заводские машины без устали наи-грывали весь день.

Едва я занял свое привычное место в бухгалте¬рии и от нечего делать придвинул к себе ворох сче¬тов, оформленных накануне, как началось хлопанье дверей, и вокруг засновали люди. Первой была бух¬галтер Ключевская, женщина с крупными формами, особенно бюстом, чувственными влажными глазами и похожими на капкан челюстями.

Она с ходу обратилась ко мне, причем с таким жаром, словно мы не виделись вечность:

— Представляете, Александр, — Белова до сих пор не отдает мне сто долларов.

Белова работала приемщицей заказов. Заморо-ченное, вечно бледное существо моего, примерно, возраста, вид которого мог вызвать сострадание, если бы не казался мне обманчивым.

— Видимо, пока не получается, — заметил я ней-трально. Деньги обладают свойством искажать восприятие вещей, и не всегда ясно, кто здесь жертва, а
кто обидчик.

— Допустим. Но вы знаете, как она себя ведет? — Ключевская негодующе тряхнула головой. Локоны ее волос, свисающие сосульками, закачались перед моим носом:

— Она ведь даже не здоровается. Когда ей было нужно, она первая бежала навстречу. Вниматель¬ная: «Как ваши дела, как здоровье». А теперь?... Проходит мимо с каменным лицом, эдаким оскорб¬ленным видом. Будто я ее обидела тем, что она мне должна.

— Не здоровается, это плохо, — согласился я, перебирая счета. Пришлось даже приподнять их, так как фигура Ключевской заслоняла свет.

Бухгалтер не унималась:

— Скажите, Александр, ведь вы умный чело-век, — вставила она свою любимую присказку и направила на меня проникновенно-гипнотический взгляд. — Разве порядочная женщина будет себя так вести?

— Не спешите с выводами, — сказал я, избегая смотреть в ее расширенные зрачки.— Белова, на-верное, сильно переживает по поводу своего долга, поэтому у нее такая нестандартная реакция.

— Да? — произнесла Ключевская озадаченно, но не поверила. — Неужели так бывает?

— Это лишь мое предположение.

— Пусть хоть вообще не отдает, — сказала она со вздохом. — Лишь бы вела себя нормально.

— В жизни все взаимосвязано, — напомнил я, но, не желая выступать в роли судьи, добавил. — Впро¬чем, может, дело и не в деньгах.

Ключевская задумалась, потом резонно заметила:

— Если дело не в деньгах, почему она их не отдает?

Вопрос упал в пустоту, так как я счел за лучшее оставить бухгалтера наедине с ее проблемой.

Затем был заводской механик. В последнее вре¬мя он частенько околачивал порог директорского кабинета, который находился рядом с нашим. До пенсии ему оставалось года три, но он хотел отпра-виться на покой досрочно, справедливо полагая, что жизнь не бесконечна, и на работе свет не сошелся клином. Для этого нужно было уломать директора и заполнить ворох бумаг. Чем он и занимался большую часть дня.

— Саша, — обратился он ко мне, улучив мо¬мент, когда Ключевская вышла наводить утренний макияж. — Как вы думаете, нашего директо¬ра не уберут?

— Вроде бы не должны, — ответил я. — А с чего вы взяли?

— Это я так, на всякий случай, — замялся он. — Вы же знаете, как много от него зависит.

Я пожал плечами, не отрывая глаз от своих сче¬тов. Усмотрев в моем жесте некое недоверие, механик решил поделиться информацией:

— Говорят, было собрание акционеров, — сооб¬щил он. — И там высказывали мысль, будто дирек¬тор уже не соответствует... Якобы стал авторитар¬ным, в коллективе зреет оппозиция, а с другой сто¬роны дела у завода не блестящие, заказы сокраща¬ются. Вы ничего не слышали?

— Сейчас столько разных собраний. За всем не уследишь, — ответил я безмятежно.

— Если это правда, то плохо, — сказал он горес¬тно. — Я с ним почти договорился.

— Не переживайте, — успокоил я его. — Может, всего лишь слухи.

— А если нет? — заупрямился механик.

— Тоже ничего страшного. Подумаешь, погово¬рили да разошлись. Кто-то с кем-то пошушукался, а потом сделали из мухи слона.

— То есть, по-вашему, перемен быть не долж¬но? — он никак не мог побороть одолевающие его сомнения.

— Нет, — подтвердил я с чистой совестью.

Безусловно, вокруг заводика кипели какие-то стра-сти, амбиции и, наверное, шла борьба за влияние. Но вряд ли, по большому счету, директору что-то угро-жало. Критика была в духе времени, от всех требова¬ли реформ, улучшений и качественных скачков. Но каждый работал, как мог, и все понимали, что это нор-мально. Поэтому за директора я был спокоен.

— Все-таки нет дыма без огня, — механик ото¬шел озабоченный.
Потом настал черед Беловой, которая приблизи-лась, демонстративно не глядя в сторону Ключевской.

— Хотела поговорить с вами насчет зарплаты, — сказала она полушепотом и присела на краешек сто¬ла. Ее длинные бедра, хорошо вырисовывавшиеся под платьем, напоминали супермаркетовские куриные ножки.

— Это не ко мне, — возразил я.

— Не в том смысле, — она противно застрекотала, изображая смех, после чего глаза ее, как обычно, сделались невеселыми. — Вы же знаете, что должно быть по¬вышение?

— Спасибо, что напомнили. Чуть не забыл.

— Как можно забыть о таком! — воскликнула она. — А когда нам обещали, вы помните?

Я напряг память:

— Вроде бы с прошлого месяца.

— Вот-вот, — подтвердила она и, сложив губы уны-лым бантиком, добавила. — Что-то задерживают.

— Расценивайте это как игру в лотерею. Есть шанс, что повысят, и есть другой, что — нет, — ска¬зал я учтиво. — И не ждите особенно.

— Как же не ждать, — она всплеснула руками. — Ведь они должны!
«Вы тоже», — чуть не сказал я. Но вслух произнес:

— Мне нравится ваш боевой настрой.

— Какой уж там настрой, — сказала она груст¬но. — Крик души. Работаешь-работаешь, а поощрения никакого. Так можно потерять всякую надеж¬ду на лучшую жизнь.

Ее лицо впервые было от меня на близком рас-стоянии. Кожа была сухой и воспаленной, и оттого казалась преждевременно постаревшей.

— Эту надежду вы потеряете не скоро, — заве¬рил я. В ее глазах мелькнули шальные искры. Она встала, одернула платье, и я проводил взглядом ее долговязую фигуру.

Белова подняла актуальную тему. У меня как- то вылетело из головы обещанное повышение, о котором однажды обмолвился сам директор. А уж если он это сделал, значит, дело почти верное. Деньги эти, на мой сугубо личный взгляд, были со¬вершенно не заслужены. Но если есть возможность заплатить, пусть платят. В качестве компенсации за прозябание, за однообразные будни, за то, что вынуждены делать практически бесполезную ра¬боту. Не говоря уж об инфляции. Ведь у каждого семья. У той же Беловой, у механика, рабочих. Людям должно хотя бы казаться, что жизнь стано¬вится лучше.

Себя я исключал, так как пришел на завод не из-за материальной выгоды, искать которую мож¬но было где угодно, только не здесь, а потому, что идти было некуда. Другие об этом не подозревали, а я знал, что, оставив золоченую кормушку, ока¬жусь в незавидном положении. Уйти из государ¬ственной структуры легко, попасть назад — все равно, что пытаться заправить зубную пасту об¬ратно в тюбик.

Но обдумывая в связи со словами Беловой свою позицию, я с некоторым удивлением признался сам себе, что не откажусь от надбавки к смехотворному окладу, потому что — откровенно говоря — это по-зволило бы чувствовать себя менее скованно в дни, предшествующие зарплате.

Во второй половине дня позвонила Амелия.

— Я заеду, — сказала она. Представив на мгно-вение, какой шок у моих простодушных коллег вы¬зовет ее появление, я ответил:

— После семи.

К этому часу на заводе, как правило, становилось безлюдно.

Сказав директору, что мне нужно немного задер-жаться для работы с компьютером, я взял у него за-пасной ключ от входа. В семь часов от завода, энер-гично крутя педалями своего дребезжащего велоси-педа, отъехала Белова. Она была последней. Всех остальных словно ветром сдуло еще раньше. Отда¬вать работе личное время считалось странным и по¬чти неприличным.

Я застыл у окна. Отсюда заводской двор был как на ладони. Как только появится Амелия, я ее сразу замечу. Мы были друзьями. Если возникало жела¬ние встретиться, один из нас снимал телефонную трубку — только и всего. Специального повода не требовалось, и, как правило, не было. Поэтому, нео¬трывно глядя туда, где две колеи отмечали въезд на территорию завода, я не знал, каким будет этот вечер.

Амелия не заставила себя ждать. Ее лакированная, похожая на игрушку из «Детского мира», ма¬шина вкатилась на середину двора, Амелия вышла. Коротко стриженная, черноволосая, аккуратная как куколка, она была воплощением женственности и эмансипации одновременно. Вздернув подбородок, холодно и придирчиво стала осматриваться, слов¬но место это ей казалось диким и неуютным. Я по¬спешил ей навстречу. Холодная маска непроницае¬мости слетела с ее лица. Она улыбнулась, опустив длинные ресницы.

— Как поживает наш отшельник? — поинтере-совалась она.

— В гармонии с миром, — ответил я, вспомнив о длинном сером дне, копошении людского муравей¬ника и собственной покорности.

— И с самим собой тоже? — она недоверчиво ус-мехнулась.

— Насчет этого сложнее, — ответил я. — Но не все сразу.

Амелия кивнула.

— Вижу, не чураешься физического труда. Похвально.

Она наверняка имела в виду мои руки. В дни, ког¬да приходилось таскать мешки и коробки, на них к вечеру появлялся черный маслянистый налет.

— Это занятие никому не повредит, -заметил я в том же беспечном духе.

— Если подразумеваешь меня, я согласна, — с легкостью парировала она.

Я скептически оглядел ее наряд от дорогого ку-тюрье, холеные тонкие кисти рук и покачал головой:

— Не потянешь. Но в твоем мировоззрении происходит ломка. Удивительно.
Ее губы дрогнули. Видимо, хотела возразить, но потом сдалась, сказала со вздохом:

— Еще какая ломка. Сама удивляюсь.

Откровенность на личные темы была не в стиле Амелии, но мне показалось, она говорила искренне.

— Чем это вызвано? — полюбопытствовал я.

Она пожала плечами:

— Возможно, твоим уходом.

Когда я обдумывал свой шаг, то не брал в рас¬чет реакцию других, даже Амелии, потому что знал: в лучшем случае меня не поймут. А уж чтобы кого- то он опечалил, такого просто не могло быть. По¬этому небезразличие Амелии было столь же прият¬но, сколь неожиданно. В первый момент даже захо¬телось подбодрить ее, но чувствуя, как внутри все восстает против фальши бодрячества, я отказался от этой мысли.

— Кажется, ты преувеличиваешь. Я же не улетел на другую планету.

— А ты кокетничаешь, — не осталась она в долгу. — И многого не замечаешь. Жаль.

— Нужно ясней выражать свои мысли, — сказал я.

— Хорошо, — она сделала два легких шага впе¬ред, замерла, глядя на меня в упор, и затем косну¬лась своими губами моих. Мимолетно, но вырази¬тельно.


Потом насмешливо спросила:

— Достаточно ясно?

Не задумываясь о логичности довода, я оценил его убедительность. Вчерашний госслужащий не считал себя суперменом, и проявления сильных чувств его всегда немного смущали. К щекам прили¬ла кровь, и угасающий день показался светлее.

— Кое-что да, — сказал я. — Но твои планы по- прежнему остаются загадкой.

— Для начала нужно сменить место действия, — ответила она. — Поэтому поскорей избавляйся от следов производственной деятельности и, если хо-чешь, садись за руль.

Ощущение поцелуя еще было у меня на губах, ког-да я развернулся и пошел выполнять ее указание.

В дороге, направление которой задавала она, мы снова обратились к теме моего ухода. Инициатива принадлежала Амелии.

— Возвращайся назад, — сказала она. — Еще не все потеряно.

— Ты говоришь так, словно я совершил ошибку.

— Конечно, — кивнула она. — Если не глупость. Усложнил жизнь сам себе.

— Это был мой выбор.

— Скажу по секрету, довольно оригинальный, — заметила она.

— По-моему, ты чуть не назвала его глупостью.

— Но кое-кого он озадачил, — сказала она.

— Неужели? — во мне проснулся живой интерес.

Она покачала головой, будто не решаясь выс¬казать мысль, которая казалась ей неправдопо¬добной.

— Его сочли ловким ходом. Подумали, что это часть комбинации, которую ты готовишь, чтобы рас-считаться с обидчиками.

— Нет, — возразил я. — Пусть им счет выставля¬ет кто-нибудь другой.

Амелия вздохнула:

— Я тоже считаю, что ты действовал без умыс¬ла, — в ее голосе слышалось сожаление. — Посте¬пенно это станет ясно даже самым упертым. Тогда, как только все убедятся, что за твоим шагом ничего нет, путь назад тебе будет заказан.

— Не слишком ли ты радикальна? — не удержал¬ся я и решил внести свою лепту в фонд предположе¬ний. — Допустим, я просто вспылил. А потом опом¬нился. Могут простить, если приду с повинной.

— Все равно, время работает против тебя, — воз-разила она несколько мрачно. Кажется, стала по-нимать, что я не помышляю о возвращении.

— Хуже всего, если решат, что ты опустил руки, — попыталась она надавить. — Ушел, потому что сло-мался. Тогда на тебе поставят крест. Система не лю¬бит пораженцев.

— Вот это уже ближе к истине, — заметил я. — Но если ты думаешь, что я пораженец, зачем агитируешь вернуться? С пораженцами лучше не связываться.

— Я не представляю систему, — ответила она. — А говорю от своего имени. Кстати, не воспринимай так болезненно это слово, я использовала его толь¬ко для наглядности.

— К моему случаю больше подходит «диссидент».

— Так действительно точнее, — подтвердила она охотно. — Но даже и здесь можно найти конструк-тивное решение.

— Твоими устами вещает сам здравый смысл, — похвалил я и добавил. — Красиво, но несбыточно.

— Почему?

— Потому что... все это я сто раз обдумал перед тем как уйти, — ответил я. — Так называемое «кон-структивное» будет деструктивно для меня.

— Упрямый! — бросила она с досадой, но без осо-бого раздражения.

Амелия была голодна, и я, следуя ее четким ука-заниям, вскоре подрулил к маленькому ресторанчи¬ку. Мы были первыми клиентами, и хозяин встретил нас с распростертыми объятиями, предоставив са¬мим выбрать столик.

Вообще я любил бывать в ресторанах один. Если это случалось в компании с кем-нибудь, нельзя было отделаться от ощущения неудобства. Что-то смуща¬ло, сковывало, торопило — мешало расслабиться. Но в обществе Амелии я чувствовал себя в своем ритме, на своей частоте. Ее аура дополняла мою.

Она знала об этом. Поэтому речь ее лилась не-прерывным ручейком, который ублажал слух и звон¬ко разбрасывал брызги красивых слов, серебряным молоточком стучалась в стенки сознания. Точно, терпеливо и изобретательно выстукивала мысль: Александр, плюнь на все и вернись!

Однако, я не поддавался. Было жалко огорчать ее, искренность Амелии не вызывала сомнений, но сама идея дать задний ход просто не укладывалась в голове. Наблюдая за движением ее губ, вишнево-¬красных с перламутровым блеском, я думал, что зна¬комство с ней было единственным плюсом, который дала мне Система. И что хорошо иметь друзей, ко¬торые остаются верными, несмотря ни на какие, даже самые отрицательные показатели жизненно¬го барометра.

Под аккомпанемент слов происходила смена блюд, белые рукава официанта неслышно мелькали перед носом.

— Какой ты все-таки упрямый, — повторила Аме¬лия сердито в тот момент, когда перед ней ставили треугольник торта с начинкой из лесных ягод и шо-коладного мусса. В отличие от меня, она никогда не пренебрегала десертом.

— Можно подумать, сама такой не бываешь, — ответил я миролюбиво.

 Она задумчиво поболтала в воздухе ложечкой с нежнейшим муссом. Протянула:

— Кра-айне редко. Реже, чем ты.

— А как назвать настойчивость, с которой ты меня обрабатываешь?

Она вздохнула и огляделась по сторонам:

— По-моему, здесь становится шумно.

Действительно, зальчик порядком наполнился.

Звякали вилки, двигались стулья.

— Жалко уходить, — посетовал я. Приглушен¬ная сутолока гипнотизировала.

— Хуже не будет, — заверила она и поднесла к уху брикет сотового телефона. Полминуты я смот¬рел на ее сосредоточенное лицо. Она как будто пы¬талась догадаться, что происходит на другом кон¬це провода. Трубку там так и не взяли.

 Амелия спря¬тала телефон и предложила:

— Поехали ко мне.

Это было сказано самым беззаботным и обезо-руживающим тоном. Но при этом локти ее были при-двинуты ко мне, а брови поднялись половинками разводного моста.

Подозвав официанта, я рассчитался за ужин. Пока он со страдальческим видом выгребал из кармана сдачу, мне подумалось — как странно, что мы любим питаться в коллективном стойле, в дешевом интерье¬ре, рассчитанном на массового потребителя, есть блюда, приготовленные конвейерным способом, и еще соглашаемся платить за это втридорога.

Район с двухэтажными виллами и живой изгородью, где селились нувориши, встретил тишиной и декора-тивным светом частых люминесцентных ламп. Мы ос-тановились у стандартного по своей претенциознос¬ти островерхого особняка. Амелия внимательно огля¬дела темные окна, в то время как я задержал взгляд на ее спине — сильной и гибкой как у кошки. Усеивав¬шие ткань серебристые блестки мягко мерцали.

— Добро пожаловать, — сказала она, видимо, удовлетворенная осмотром.

...Диск луны висел за окном. Моя рука взялась за край одеяла и потянула его прочь. Оно плавно сколь-зило, не встречая сопротивления, и пядь за пядью открывало нагое тело Амелии. Молочный свет щед¬ро разлился по плечам, животу, бедрам... Я словно одевал ее в одежду из света. Достигнув колен, оста¬новился. Новый наряд был почти завершен. Но тут она сама выскользнула из-под одеяла и перекати¬лась на середину кровати.

Потом я ощутил касания ее губ, нежных как ле-пестки роз. Чуть щекотливые, они искрами разбега¬лись по телу, вспыхивали и угасали, оставляя после себя легкое томление. Ее ладони поднимались вдоль торса и замирали на плечах, а затем пускались в обратный путь. Я обнимал тонкий податливый стан, с волнением чувствуя на груди прикосновение твер¬дых сосков. Подушечки моих пальцев рисовали на ее теле неспешные узоры, перемещаясь от нижнего раздвоения до ложбинки на шее. Это был танец рук, переходящий в игру на виолончели, где струны во-ображались, а музыка звучала в мыслях. Наши дви-жения были замедленными, каждый миг доставлял радость, и нельзя было торопиться, чтобы не ли¬шать себя ее силы и разнообразия.

Мы чувствовали желания друг друга. Достаточ¬но было просто шелохнуться, как Амелия немедлен¬но откликалась на это шевеление, угадывая, чего хотелось мне в данный момент. Также и я интуитив¬но улавливал то, что собиралась делать она.

Казалось, мы подчиняемся властному зову, зас-тавляющему соединять и поворачивать наши тела, что мы попали под воздействие магнита, предопре-деляющего наше поведение. При этом я видел себя словно со стороны, а восприятие действительности оставалось кристальным.

Затем каждый наш жест стал всплеском энергии. Я ощутил прилив сил, и Амелия стала активнее вме¬сте со мной. Новые усилия отдавались сладким эхом внутри. Эхо становилось продолжительней, отчет¬ливей, накатывалось, поднималось волной. А мы не останавливались. До тех пор, пока нечто неудержи¬мое не захлестнуло нас.

... — Мне тебя не хватает, — сказала она, лежа на животе и обнимая мой локоть. Ее нежная грудь заполняла мою ладонь и спелым плодом давила на пальцы. Короткая прямая челка ровной бахромой ниспадала на лоб. Кроме этой бахромы ничто дру¬гое не прикрывало ее тела, на безупречных формах которого отдыхал мой взгляд.

— Образовалась какая-то пустота, — добавила она. — Иногда так и тянет в крыло, где был твой кабинет. Не удержавшись, иду, прохожу мимо знакомой двери. Замедляю шаг, подмывает даже от¬крыть ее в надежде увидеть тебя. На-ва-ждение...

Она фыркнула, перевернувшись на спину.

— Наверное, в аппарате появились другие мо¬лодые ребята, — предположил я.

— Разумеется, — откликнулась она. — Парочка. Рано созревшие, пустоголовые, циничные. Далеко пойдут. Но мне такие не нравятся. На их месте дол¬жен был остаться ты.

— Нет-нет, — возразил я. — Это именно их место.

— Я считаю иначе.

— Почему?


— В тебе есть кое-что, что будет красить тебя на любом месте.

— А точнее?

— Доброта, — она сделала паузу. — И класс...
Насчет первого она заблуждалась, а во второе не
верил я сам. И все же решил устроить маленький тест.

— Что для тебя важнее?

Она задумалась, потом, сладко потянувшись, от-ветила:

— Наверное, первое.

— А что подразумевается под классом? — про-должал выспрашивать я.

— Некая утонченность.., — начала она, потом прервала «сама себя, притянула меня за шею и по-целовала. — Какая разница. Зачем объяснять то, что достаточно чувствовать. Амелия собралась спать — прижалась ко мне сзади и обвила рукой как лианой. Ее тело излучало сухое здоровое теп¬ло. Низ ее маленького живота невесомо, как пухо¬вый платок, прижимался к моей пояснице. Это ка¬сание было мягким и расслабляющим.

Но мне не спалось. Мы неплохо, а в чем-то даже удивительно, провели время. Устроили себе вечер, наполненный развлечениями, которые украсили наш быт. Но то всего лишь развлечения, погруже¬ние в вымышленный мир, после которого все надо возвращать на свои места. А если за ними и стояло нечто большее, в него не хотелось верить. Это большее, под которым подразумевались чувства Амелии, казалось слишком зыбким и ненадежным, а ответное влечение было недостаточно безрассуд¬ным, чтобы идти на риск более решительных ша¬гов. К тому же я чувствовал себя ослабленным, по¬ставленным в неравные условия. В такой ситуации никогда не позволял себе использовать чью-то по¬мощь или удобный случай, чтобы выправить поло¬жение. Считал это неэтичным, незаслуженным. Эдакий кодекс чести предписывал полагаться толь¬ко на свои силы и самому находить выход. Это было глупо, несовременно и объективно вредно, потому что вся жизнь, наверное, состояла из подворачи¬вающихся возможностей, которыми нужно было сначала пользоваться, а уж потом анализировать и выяснять, как это отразилось на твоем «я». Но не получалось.

Я лежал на постели с ощущением тяжести на сер¬дце и тоскливо глядел в темный колодец будущего. Ни шелк простыней, ни ласковое тело Амелии не слу¬жили достаточным утешением. На данный момент все казалось благополучным, но я физически чувство¬вал безвозвратность проносящихся мимо секунд жизни, и осознавал собственное фатальное бездействие, которое никак не удавалось преодолеть.

         Как выйти из положения, в которое загнала меня жизнь – не представлял. Делал попытки сосредоточиться, напрячься мысленно, но все идеи с завидной методичностью обрывались и рушились, так и не обретя конкретных очертаний. Это обескураживало, но я тут же собирался с силами для новых попыток, заставлял работать воображение, которое услужливо подбирало элементы предыдущей конструкции, чтобы возвести из них приемлемое, наконец, сооружение.

Это было привычно головоломкой.

* * *

Понежиться в постели после пробуждения — та-кая роскошь случалась со мной либо в далеком беззаботном детстве, либо, изредка, по выходным. Но конечно, когда рядом была Амелия, я также не мог не насладиться самим фактом бытия, и никакие мыс¬ли о работе не могли заставить подняться. Я знал, что рискую опоздать, наткнуться на косые взгляды моих не слишком осчастливленных судьбой сослу¬живцев, навредить своей репутации аккуратного и добросовестного стажера, но все это казалось нич¬тожной мелочью по сравнению с несколькими минутами благополучия, заряжавшими душевным равно¬весием на весь день.

Утро было умытым и свежим. К моменту, когда я выскочил из душа, Амелия приготовила завтрак и принесла поднос с ароматно попыхивающим ко-фейником, вазочкой с вареньем, маслом и бриошами в постель.

Она была по-прежнему раздета, но уже тщатель¬но причесана. Нагота была ей также к лицу, как са¬мый эффектный наряд. Груди, две свежеиспеченные булочки, покачивались в такт ее движениям.

Мы умяли завтрак тут же, среди подушек и про-стыней, легко и ребячливо, с ощущением внутренне¬го подъема. Амелия с едва уловимой улыбкой мол¬чала. Мы встретились взглядами. Ее — был уверен и ироничен.

— Мне каждый раз тебя вылавливать? — поинтересовалась она.

— У тебя здорово получается, — отшутился я.

— Я хочу тебя видеть сегодня. И вообще не хочу отпускать.

— Так можно слишком далеко зайти, — сказал я. — Тебе не кажется?
Она с небрежно-томным видом стала рассматри¬вать свои алые ногти, словно проверяя их остроту:

— О последствиях я буду думать сама. Это мой вопрос.

Прозвучало резковато, но я не стал возражать. Она была самоуверенна и независима. Ее мир имел свои приоритеты, а жизнь была устроена так, как ей нравилось. Наверное, у нее были свои поводы для горечи и переживаний, но все это было так тща¬тельно запрятано под монолитом решительности и энергичности, что об их существовании можно было только догадываться. Я всегда думал о ней с боль¬шой симпатией, возможно, даже отчасти идеализируя ее. Однако, среди тех женщин, что довелось по¬встречать на жизненном пути, она обладала самой сильной и выразительной натурой.

Это был коктейль женственности и интеллекта, упорства и ари¬стократичности, привлекательности и неприступно¬сти. Но мне все время казалось, что наши с ней от¬ношения не могут перейти определенную грань, превысить некую критическую массу, так как след¬ствием этого могло стать их разрушение или заход в тупик. Связано это было как с положением Аме¬лии, так и с моим подспудным стремлением не захо¬дить слишком далеко. Мне была дорога моя свобо¬да, а кроме того, я не считал себя вправе менять ее судьбу. Даже если она хотела изменить мою.

А пока мне не хотелось уходить. Потому что, каким бы чужим ни было это место, в нем были свет и краски. В отличие от того мира, который ждал сна¬ружи. Но предаваться унынию было не в моих пра¬вилах, одно из которых гласило, что надо трезво смотреть на вещи.

— Ты как-то сама говорила: «Давай не будем друг другу обещать», — заметил я. Эти слова сами вырва-лись у меня. Язвительная фраза могла оттолкнуть и обидеть ее. Чего ради мне вдруг захотелось жонгли-ровать столь хрупким и драгоценным предметом?

Но она отреагировала спокойно, ни один мус¬кул не дрогнул на ее лице, а голос оставался без¬мятежным.

— Обещание можно трактовать по-разному, — сказала она. — Например, как высказанное вслух стремление сделать что-нибудь... Думаю, такая необязывающая форма устроит нас обоих?

— Согласен, — кивнул я.

— В таком случае, я обещаю.., — она задумалась, приложив палец к губам, и завершила скороговор¬кой. — Обещаю не усложнять наших отношений. Пока. А дальше видно будет.

— Идет, — сказал я. — А что должен обещать я?

— Совершеннейший пустяк... Что будешь умницей.

Я вздохнул:

— Не оставляешь надежды вернуть меня на путь истинный?

— Да, блудный мой, — ответила она многозначи-тельно. — До тех пор, пока не лопнет мое терпение.

Амелия оставила меня у ворот завода и, лихо раз-вернувшись, так что пыль взметнулась столбом, про-пала из виду. В ушах звучало сказанное ею «До ве-чера». Я потопал в контору, чтобы, как обычно, по-казаться на глаза директору прежде чем заняться каким-нибудь делом.

С напускной важностью он де-ловито поприветствовал меня, давая понять, что не стоит терять драгоценного рабочего времени. Хотя я уже успел заметить, что сам он с трудом скрывает скуку собственного существования, и его работа со-стоит в просиживании в кресле и в пассивном ожи-дании телефонных звонков, о которых ему докладывала Белова, исполнявшая также функции секретарши.

Узнав от нее о поступлении свежего заказа, я пря-миком направился в цех, где пустовало место за стан-ком по привинчиванию металлических донышек и крышек к пластмассовым цилиндрам, благодаря чему последние превращались в банки по хранению всяких антиблошиных присыпок. Коробки с толь¬ко что нарезанными из бесконечной полимерной трубы цилиндриками уже громоздились рядом.

Ягодичные мышцы привычно заныли, когда я опустился на холодный, наподобие фортепьянного, табурет, сидя на котором, предстояло несколько тысяч раз повторить нехитрую операцию — отжать ногой педаль, водрузить на вращающуюся подстав¬ку цилиндр и завальцевать специальным рычагом края предварительно вставленного донышка. Затем снять его с подставки, проверить качество крепле¬ния и перейти к следующему. Как только будет по¬кончено со всеми донышками, я по новой должен буду привинтить к тем же обрезкам трубы крышки. Конечно, чтобы дело спорилось, а норма выполня¬лась, необходимо было действовать одновременно руками и ногой, так что я сам себе напоминал нечто среднее между одноногим велосипедистом, средне¬вековой ткачихой и жалкой механической куклой — придатком допотопного железного монстра.

Время от времени станок начинал халтурить, его приходилось останавливать и что-то там подтяги¬вать и подкручивать. Делал я это скрепя сердце, потому что мой ремонт станок воспринимал неохот¬но. Поэтому редкий день, когда этого удавалось избежать, считался удачным.

Просидеть за станком четыре-пять часов кряду не составляло труда. Наоборот, в это время, когда никто не тревожил, я погружался в размышления и, почти в сомнамбулическом состоянии, работая рука¬ми и отжимая педаль ногой, мысленно прокручивал сцены прошлых событий и обрывки недавних встреч. Произвольно в памяти возникали, казалось бы, слу-чайные картины, в которых действующими лицами был то я сам, то мои знакомые, а то и совсем посто¬ронние люди. Я сидел как зритель, перед которым кто-то разворачивал смонтированную по неизвест¬ному сценарию документальную хронику его соб¬ственной жизни, с отступлениями, не имевшими к ней видимого отношения. Зрелище было нескучное, и я поглощал его, как поглощают семечки или поп-корн. Или как корова, жующая свою жвачку, машинально и безостановочно. Больше подчиняясь физиологичес¬кой потребности, чем осознанному желанию.

Мысль легко переключалась с одного сюжета на другой. Например, работа. Ее наличие было весь¬ма кстати. Это позволяло не утрачивать связь с об-ществом. Связь, которая была необходима, чтобы продолжать рационально мыслить, поддерживать себя в форме, не деградировать интеллектуально. Обязательно нужно было что-то делать, занимать какую-то ячейку, какой бы маленькой она ни была. В ожидании, пока не станет ясно, как жить дальше. А ожидание могло затянуться, и не исключено, что навсегда. И я готов был ждать без спешки и томле¬ния. Спешить все равно было некуда. Просто нуж¬но было что-то делать.
Но так ли уж необходима эта связь? Разве не мо-жешь ты жить без нее? Без человеческого окруже¬ния, сам по себе?... Нет, жизнь отшельника, монас¬тырского монаха или одинокого скитальца не для тебя. Необходима привязка, причастность к дей-ствительности. В жизни надо быть актером, дей-ствующим лицом. Если не работа, то должно быть что-то иное. Например, большое личное дело, ко¬торое захватило бы, увлекло и было важнее, чем связь с обществом... Но такого дела нет, у тебя нет, и мысль, что оно может быть, сплошная иллюзия и самообман.

Ты уже достаточно обманывал себя в прошлом. Пора смотреть на вещи реально. Сейчас есть ра¬бота, не та, которую бы хотел, но все-таки. Впро¬чем, скажи-ка, чего бы ты хотел? У тебя ведь нет желаний. Ты просто катишься по инерции. А ка¬титься без усилий можно только по наклонной. Зна¬чит, скатываешься? Пока незаметно. Понадобят¬ся недели, а может быть, годы, чтобы это стало оче¬видным. А может, до этого вообще не дойдет. Най¬дешь призвание в труде бухгалтера-разнорабочего. Жизнь многих отбрасывала — кого назад, кого в сторону. И ничего, ползли по новой траектории. Тех, у кого всегда все гладко, вообще меньшинство. Поэтому работай там, куда забросило. Работа, в отличие от безделья, действительно помогает со¬хранять голову светлой. Жми педаль и крути свои баночки.

Обособленное состояние, не являясь одиноче¬ством, обладает своими достоинствами. Оно сооб¬щает чувство комфорта. Оказывается, очень удоб¬но, когда никто не теребит, не дергает. Пропадает чувство зависимости, несвободы. Ты оказываешься в условиях автономного существования, согревае¬мый иллюзией благополучия. За этот комфорт без¬заботной растительной жизни ты платишь тем, что отказываешься от собственных амбиций, соглаша-ешься на скромное обеспечение, сводящееся к са¬мому необходимому, подписываешься на рацион вы-живаемости, гарантирующий минимум пристойнос¬ти и приличия.

У тебя минимум обязанностей и никакой ответственности. Но одновременно ты дьявольски уязвим, потому что никому не нужен и легко заменим. Мало чем отличаешься от пустого места, и цена тебе, соответственно, грош.
Ты болтаешься между небом и землей, тебе и тво¬им занятиям трудно подобрать четкое определение. Потому что в принципе ты оказался в особой кате-гории, никем не предусмотренной. Эта прослойка со-здалась сама собой и предназначена для людей, ме¬сто которых указать затруднительно. Нет, не лиш¬них людей, а находящихся на распутье. Но они слиш¬ком смышлены для того, чтобы ими бросаться. Их как бы берут в резерв. А там все решается путем естественного отбора. Люди отправляются в свобод¬ное падение. Полетит — не полетит. Одни планиру¬ют, другие падают камнем. Кто-то находит восхо¬дящий поток, кто-то опускается на твердую поверх¬ность. А некоторые летят и исчезают в бездне. По пути может даже цепляются за что-то. Но нет сил или желания удержаться. Надеюсь, ты не из таких. Пока ты просто завис. После того, как был сброшен с маленького пьедестала.

Созерцать себя самого как некий экспонат мож¬но. Время от времени. Потому что занять полнос¬тью отстраненную позицию и наблюдать за собой со стороны — слишком рискованно и безрассудно. Это значит отказать самому себе в поддержке, ты так не можешь. Ты обязательно хочешь найти вы¬ход. Хоть какой-нибудь. Замаячит даже маленький просвет, маленький, но верный, и ты рванешь туда. Потому что ты не привык сидеть сложа руки, тебе нужно действие. А если не будет просвета, ты попы¬таешься проломить стену.

Кажется, начал хорохориться. Адреналин ударил в кровь, сердце застучало как отбойный молоток, да и работа заспорилась. Решительность, целеуст-ремленность — откуда ни возьмись. Так всегда бы¬вает, когда выстроишь какую-нибудь теорию. Мозг проясняется как после сна, становишься энергичным и дееспособным. Можешь уже не просто, с безучас¬тным любопытством, следить за собой, но и горде¬ливо полюбоваться. Когда по-настоящему нравишь¬ся себе, то нравишься и другим. Это объективное наблюдение.

Но, впрочем, нравиться здесь некому. Цех авто-матизирован. Кругом лязгают станки. Изредка про-мелькнет голова рабочего, да в дальнем углу цеха у печатного станка неутомимо возится второй меха¬ник Альберт. Никому ни до кого нет дела. Хотя, если запастись терпением, то можно заметить и Белову, которая время от времени выскакивает из конторы и, энергично виляя бедрами, сосредоточенно куда- то направляется. Каждая ее вылазка длится две-три минуты, и она снова исчезает в конторе.

А ты остаешься на своем высоком табурете.

Куда уходит твоя молодая энергия? Главным об-разом, на подпрыгивание на педали станка. Голове при этом «предоставлена полная свобода. Пребыва¬ние здесь, на заводике, равносильно бдению в мо¬нашеской келье, где не отрывают от размышлений. Задумывай, рассчитывай, изобретай, что хочешь. Ищи себе любое применение. Все, что придумаешь, будет твоим. Ты хозяин своего положения, никто не зарится на твой кусок. Кажется, что лимит времени не ограничен, и у тебя еще все впереди. Какой пус¬тяк придумать себе яркое светлое будущее! Только напрягись, сконцентрируйся и вот оно — решение. Смелые планы и гениальные мысли расцветают бу¬кетами крошечных салютов. Но как трудно разгля¬деть хотя бы одну из этих звездочек. Слишком они малы и тут же гаснут. Вроде бы приближаешься, на¬прягаешь зрение, чтобы разобраться, из чего они состоят, но именно в этот момент картинка останав¬ливается, становится безжизненной, плоской и про¬падает. Может, это блокировка сознания, которая не позволяет увидеть то, к чему не готов или то, что оказывается за гранью твоих возможностей? Попробуй-ка заглянуть за линию горизонта.

Создается впечатление, что твоя жизнь пуста, в то время как у других она наполнена смыслом. Кто- то со своей муравьиной возней кажется счастливей тебя, хотя ты ни за что на свете, будучи в здравом уме, не хотел бы занять его место.

На самом деле ты такой же как все. Просто бо¬лее склонный к самонаблюдению. Другие тратят время на житейские хлопоты. А у тебя так не полу¬чается. Чем наполнять жизнь хламом, пусть даже доверху, хочется наполнить ее пускай частично, но чем-то важным, уникальным, действительно цен¬ным. Где бы ты ни находился, сколько бы времени ни прошло, тебе всегда хотелось этого. Отсюда стремление отдаться большому делу. В итоге ты взлетел на верх, побарахтался там и понял, что выше взлететь не удастся. Люди, которые были там, не служили большому делу, они служили Системе.

Они окружали тебя каменной стеной, и пробивать¬ся через них было все равно, что пробиваться че¬рез стену лабиринта. Из одного коридора ты по¬падал в другой, а перспектива оставалась такой же беспросветной.

Ты разочаровался в Системе, но, разумеется, не подавал виду. Только Амелия знала об этом. Они же не могли взять в толк, чего тут разочаровываться, поскольку сама никогда не питали иллюзий. И, тем не менее, хотя никто не догадывался о твоем дисси-дентстве, тебя «подставили». Получилось непроиз-вольно, без злого умысла. Для спасения одних, тех, кто нашкодил, пожертвовали другими, то есть, то¬бой. Но ты ни на кого не обиделся, а лишь разоча¬ровался окончательно. Ты скатился к самому подно¬жию пирамиды, откуда твое прежнее место видится заманчивой высью, заветной мечтой. Не тебе, ко¬нечно, а непосвященным. Сам ты можешь вернуть¬ся туда в любой момент, мысленно. И каждого тако¬го возвращения достаточно, чтобы в очередной раз убедиться, что это место тебя отталкивает. Вернуть¬ся туда можно только с одной целью. Чтобы взло¬мать все изнутри.

Но ты по природе человек не мстительный и даже, наверное, не злопамятный. Случилось то, что случилось. Ты никогда не отождествлял жизненный путь со служебным. Да и сам взгляд на жизненный путь у тебя особый. Жизнь, Судьба — это не цепь фактических событий, выстроенных в хронологичес-ком порядке и сдобренных житейскими страдания¬ми, а нечто гораздо более важное, скрывающееся за этими событиями — этапы духовного роста, мо¬менты рождения и материализации твоих замыслов. Можно оставаться ничтожеством, занимая высокое положение. И можно достичь грандиозных высот, оставаясь простым человеком. Идти надо по свое¬му пути, и если этот путь действительно твой, никто не помешает достичь цели. Кроме тебя самого.

С самим собой и надо разобраться. Но на это нуж¬но время, а его как раз-таки и не хватает. Не хвата¬ет на главное. В этом и заключается вся проблема, для решения которой есть только два способа. Либо ты будешь упрямо пытаться решить ее сам — бить¬ся головой о стену в надежде прошибить преграду, либо оставишь все на волю случая, дожидаясь улыб¬ки Фортуны. Но если случай не представится, ты влипнешь по-настоящему и окончательно. Тут вста¬ет вопрос: что лучше — бесплодные усилия или ни¬каких усилий вообще? И ответа пока у тебя нет. Пока ты считаешь, что нужно стараться, чтобы они не были бесплодными. Нужно верить в свою звезду. А значит, продолжать думать, искать выход.

Кто вокруг способен понять то, что тебя гложет? Никто и не обязан понимать. Каждого гложет что- то свое. Тебе примитивными, слишком приземлен¬ными кажутся чьи-то проблемы. В свою очередь, другим не интересны твои. Но тебе и не нужно со¬чувствия, не нужна помощь. Если что-то и требует¬ся, так это подсказка. Мудрая и точная, и, возмож¬но, до гениальности простая.
Терриконы коробок с исполненным заказом мер¬но росли вокруг меня. Их высота служила критери¬ем времени. Смена подходила к концу, когда позво¬нила Амелия и безмятежным тоном сообщила, что наша встреча не состоится. «Непредвиденные об-стоятельства». Я понял, в чем дело, и мысленно ее пожалел.
Руки вымыты, рабочий день позади. Я вышел из заводского корпуса, на ходу попрощавшись с «кол-легами» и сделав вид, что не замечаю полных какого-то ожидания взглядов чилийской эмигрантки Чалы. Эта стройная опрятная женщина хрупкого телосложения довольно редко появлялась на заво¬де, постоянно озабоченная какими-то внешними про¬блемами. Но в силу международной пролетарской солидарности, а также ее собственной безобиднос¬ти, все относились к ней дружелюбно. Сейчас мне было не до нее. Хотелось вновь попытаться от¬крыть что-то важное для себя. Теплилась надежда, что в ближайшие часы это получится.

* * *

Холодное черное небо, распахнутое в бесконеч-ность, бездной стояло над головой. Было ощущение космической пустоты. Самое подходящее состояние, чтобы задаться вопросом «что делать». Этот воп¬рос я поставил почти с удовольствием, как вкусное блюдо, которым предстояло полакомиться.
В такой ситуации лучше пройтись пешком. Авто¬бус, остановка которого совсем близко, рядом с парикмахерской и банком, где я обналичивал мизерную зарплату, ‘довезет до дома за четверть часа, но за это время не успеешь толком подумать, да и сосре-доточиться не получится. А пешком по безлюдным спокойным улицам гораздо приятней и заманчивей.

Никто не окликает и не просит остаться. И впе¬реди не ждут. Нет никаких обязательств, кроме тех, что необходимо выполнить перед самим собой. На¬верное, они и толкают вперед.

Сладко было бы помечтать, как в детстве. О том, чтобы вознестись к звездам, например. Но не меч¬тается ввиду бесполезности и легкомысленности это¬го занятия. Запас земных часов не безграничен. Сей¬час нужно мыслить о конкретном, осуществимом, хотя и здесь возможен фантастический результат.
«Сытое, но жалкое существование». Насколько это применимо ко мне?

Когда я приблизился к дому, то мог констатиро¬вать, что мои размышления в очередной раз не дали результата. Единственным ощутимым итогом про¬гулки были слегка гудящие ноги.

В квартире было промозгло, и я, вооружившись свежей рекламной газетой, по привычке располо¬жился на кухоньке у электрического конвектора, подающего горячий воздух. Тут же было окно, вы¬ходившее в темный садик. Но если смотреть наи¬скось вниз, то будет видна часть застекленной ве¬ранды Миши, освещенной по вечерам.

Современная, аккуратно сделанная пристройка с окнами от пола до потолка, своими гранями напо-минавшая фонарь. Наполненная светом, она вызы¬вала манящее чувство, и я решил позволить себе мгновение праздного любопытства, прежде чем уг¬лубиться в чтение объявлений, отпечатанных на се¬рой дешевой бумаге.

Я привстал со скамьи и наклонился к окну. По пояснице, согретой у конвектора, холодным языком прошелся сквозняк. Это было неприятно, но я не спе-шил вернуться в исходную позицию, так как увидел
Элю. Несмотря на разделявшее нас расстояние, мет¬ров двадцать, я мог отчетливо разглядеть ее. Де¬вушка сидела в коляске на краю веранды. Травяной ковер, отделенный тонкой стеклянной преградой, расстилался почти у самых ее ног, обреченных на неподвижность. И, тем не менее, у нее была граци¬озная осанка балерины, готовой тут же вспорхнуть с места. Она читала. На этот раз на ее коленях ле¬жал не журнал мод, а книга. Юное лицо было спо¬койно и сосредоточено.

«По сравнению с ней ты должен быть счастлив, — подумал я. Твои терзания совершеннейшая глупость. В этой девочке больше выдержки и достоинства, чем в тебе. Она несет свой крест, в то время как ты отка-зываешься нести свой. Помысли о ней и о других, которым тяжело на самом деле, и смирись».
Эта лихорадочная мысль мелькнула и ушла, а я продолжал смотреть на нее. От девочки веяло спо-койствием, которое бальзамом действовало на мои расшатанные нервы. Находясь в гостях у Миши, я не мог позволить себе глазеть на нее. Меня пригла¬шали не для этого. Да и мое любопытство подсозна¬тельно тормозилось. Как следовало оценивать ее — с позиций красоты или увечья? Это было несчаст¬ное создание. Приятная внешность и невинный воз¬раст бедняжки только усиливали сострадание.

Но сейчас, когда я смотрел на нее, то видел толь¬ко пятнадцатилетнюю девочку — милую, тихую и абсолютно нормальную, ничем не уступающую боль-шинству своих сверстниц. И в ней было нечто, что притягивало, чего недоставало мне — внутреннее равновесие. Впервые с момента переезда на новую квартиру я по-настоящему осознал, что у меня есть соседи. Люди, к которым я мог зайти, с которыми мог пообщаться. Возможно, для них я оставался по-сторонним, но мне они уже не казались чужими. Ря¬дом появилась семья, невольным свидетелем жизни которой я становился. Меня это не смущало. Более того, я был рад возможности время от времени видеть Элю, незатейливый образ которой уже посе¬лился в уголке моего сознания.

Девочка могла случайно заметить меня, и возник¬ла бы неловкая ситуация. Как бы вы отнеслись к че¬ловеку, гораздо старше вас по возрасту, если бы зас¬тали его в момент, когда он за вами подглядывает...? Я тоже не хотел, чтобы обо мне думали с испугом или раздражением. Либо дай о себе знать, либо исчезни.

Впрочем, и так пора вернуться к неписаному рас-порядку моих занятий, вошедших в привычку и по-зволяющих надежно скоротать вечернее время. Прежде всего, автомобильный раздел газеты, про-глядываемы с особым интересом. Подержанные «мерседесы», «ягуары», «роллс-ройсы». Нужен хо-роший год — не старше десяти лет, небольшой про¬бег — скажем, сто тысяч, затем — состояние. Дос¬таточно, если пишут — очень хорошее. Последний критерий, венчающий остальные, цена. Она долж¬на быть очень низкой. Если так и есть, значит, по¬везло. Можно звонить чудаку, который продает. До¬говориться, смело занять деньги и отогнать покуп¬ку в те края, где ее легко сбыть со сказочной прибы¬лью. Но вот беда, такие объявления почему-то не попадаются. Хотя должны бы. Если бы я не верил в это, то не листал бы газету жадно каждую неделю.

За этим разделом следует другой, не менее инте-ресный — недвижимость. Дома с бассейном, виллы на берегу моря. Здесь дело не в ценах, так как они просто сюрреалистичны. Но зато можно узнать, сколько стоит мечта или ее близкое подобие. Хотя вот — симпатичный дом, почти крепость. Всего две¬сти тысяч, но с первого взгляда видно, что это на¬ходка. Можно полюбоваться, потом отложить со вздохом и успокоиться. Через две-три недели по¬явится похожее объявление, которое вновь заста¬вит сладко забиться сердце и помечтать.
Далее телевизоры, телефоны и видеомагнитофо¬ны. Эти вещи притягивают, они полезны, и за два- три месяца я мог бы скопить сумму на что-нибудь одно, средненькое. Но для меня это красивые игруш¬ки, которые приятно разглядывать, но иметь их в доме — слишком большая роскошь. Что изменится в жизни, если в комнате появится еще один предмет, говорящий, показывающий или звонящий? Но я продолжаю смотреть в надежде, что появится какая-ни¬будь удивительная новинка.

Наконец, на десерт — брачные объявления. На этой неделе рекордный приток мужских анонсов, ко¬торые я пробегаю с брезгливым равнодушием. Жен¬щины едва заполнили полторы колонки. Как всегда, разбиты по возрастам — 20, 30, 40... до 70. Как все¬гда, бросается в глаза эгоизм афиширующих себя дам. Но есть и особенности. Двадцатилетние хотят ровес¬ников с фонтанирующим чувством юмора. Тридцати¬летние — более прагматичны, им нужен состоятель¬ный партнер. В обращениях сорокалетних есть все — грусть, растерянность, расчет. Самые личные, теплые и откровенные послания у тех, кому за 60. Каждым таким объявлением женщина, независимо от возрас¬та, приоткрывает душу. В каждом есть что-то созвуч¬ное моему собственному настроению. Совсем близ¬кого, того, что заставило бы затрепетать, нет.

Просмотр объявлений раздразнил и опустошил. Поманили тем, что недоступно и предложили то, что вызывает отвращение. Как обычно.
Нет, я не собирался заниматься автомобильным бизнесом, приобретать недвижимость и тому подоб-ное. Просто удачное коммерческое предприятие или необыкновенная встреча могли оказаться толчком, который позволил бы изменить течение жизни, пере-вестись в новое качество. Так мне казалось. И вместе с тем, параллельно возникало ощущение, что я трачу силы и время впустую, занимаюсь не тем, чем нужно, сознательно тешу и усыпляю себя иллюзией поисков.

Судьба по-прежнему не давала знака, и прихо-дилось возвращаться к обычным делам, в рамки повседневной жизни, сохраняя в себе слабый ого¬нек надежды на лучшее.

Понимая, что никаких ценных мыслей в ближай¬шее время не родится и, что дальнейшее просижи¬вание у конвектора бесплодно даже с точки зрения предупреждения ревматизма, я встал и начал рас-хаживать по кухне. В голове царил хаос. Я подошел к мойке. Ее зияющая полость и вид засохших водя¬ных пятен были неприятны и отталкивали. Я посмот¬рел на чайник и даже приподнял его. Он был полон, но жажда не проснулась. Я распахнул холодильник. Овощи и полуфабрикаты в сиротливом беспорядке лежали на полках, готовые к приготовлению, но не возбуждавшие аппетита. Есть не хотелось. Не хо¬телось ничего из того, что у меня было.

Ноги сами отнесли меня в узкую комнату, похо¬жую на отрезок коридора, где стоял диван. Древ¬ний монстр с потертой обивкой выглядел далеко не заманчиво, но я все же уселся на него и уставился на трехмачтовый фрегат, который плыл по противопо¬ложной стене. Единственный образ, не подвластный старению, несмотря на проступающую желтизну гра¬вюры. Изящный, но такой же далекий от реальнос¬ти, как несбыточная мечта. Созерцая застывший в своем беге парусник, я стал погружаться в гипноти¬ческое оцепенение, не в силах отвести от него взгляд. Состояние столбняка, которое застывающим гипсом покрыло все члены, дойдя до мозга, длилось недо¬лго. Даже полная неподвижность не в состоянии ос-тановить биологических часов, которые продолжа¬ют отсчитывать время. Проводить его в бездей¬ствии — значит, разрушать себя. Напоминание об этом заставило подняться. Диванные пружины рас-прямились, провожая меня то ли жалобным стоном, то ли ободряющим вскриком.

Снова началось хождение по квартире, которая была и клеткой, и островком стабильности одновре-менно. Здесь было тягостно, но за этими стенами было тягостно вдвойне, поскольку там все было со¬вершенно чужое, и одиночество чувствовалось ост¬рее. Для человека важно иметь крышу над головой. Сейчас она была, но надолго ли? Когда стресс прой¬дет, и ко мне вернется способность мыслить рацио¬нально, я смогу что-нибудь придумать. А пока надо успокоиться и расслабиться.

В очередной раз пройдя через кухню, я не удер-жался и приблизился к окну. Подглядывание оказа¬лось заразной манерой. К счастью, я ничего не уви¬дел. Свет на хозяйской веранде уже был потушен, и она утонула во мраке.
Наступила суббота. Я проснулся в хорошем на-строении и с ясной головой, бодрый и упругий как теннисный мяч. Включил на полную катушку хрипя-щий радио-будильник, сделал зарядку. Захлебыва-ющаяся ритмичная музыка, изрыгаемая динамиком, врывалась в жизнь кипящим фонтаном и соединяла с миром. Ткань уныния была разорвана на клочки и разметана по углам. Я выскочил из дома к ближай-шему телефону-автомату. Хотелось услышать ее го¬лос и сказать что-нибудь приятное.

После трех ленивых гудков на другом конце про-вода раздался щелчок.

Спокойный голос Амелии проник в ухо, звуча с приятной интонацией уверен¬ной в себе женщины:

— Слушаю.

У меня возникло некое предчувствие. Похоже, на этот день у нее были свои планы, и она не была заинтересо¬вана в каких-то неожиданных предложениях. Это было даже хорошо, потому что у меня не было конкретных прожектов. Просто — желание побыть с ней в контакте.

— Салют, это я. Чем занимаешься?

— Умываюсь, одеваюсь. Как обычно.

— Приятное занятие. Даже завидно.

— Почему? — удивилась она.

— Я уже это сделал.

— Сделай еще раз.

— При повторе ощущения уже не будут такими сильными.

— Если хочешь сильных ощущений, можешь при-ехать.

— Уже подумываю. Что, прямо сейчас?

— Конечно, — сказала она беспечно, но вдруг запнулась:

— Хотя, постой. Совсем забыла. Сейчас не полу-чится. Первую половину дня мне уже расписали. Я давно обещала, и с меня взяли слово. Отказаться можно, но со скандалом.

В ее голосе было неподдельное огорчение. Ей не хотелось скандала. Мне тоже не хотелось быть для него поводом, а кроме того, я особо не рассчитывал на встречу. Стремительная импровизация, которая могла затянуть в штопор, не отвечала моему легко¬му безмятежному настрою.

— Не напрягайся, все в порядке, — успокоил я ее. — Подождем другого случая.

— Ты не обижаешься?

— Вот еще, — запротестовал я бурно. — С ка¬ких пор у нас принято обижаться? Наоборот, выб¬рось все из головы и даже не думай обо мне. Сегодня.

— Хорошо, что твой запрет не распространяет¬ся на завтра и другие дни.

— И на ночи тоже, — вставил я.

— Мне довольно трудно отбиваться от мыслей о тебе.

— Взаимно, — ответил я.

— Знаешь, я ведь могу изменить свои планы, — заколебалась она.

— Не надо, — пришлось возразить. Не хотелось создавать ей лишние проблемы:

— Лучше постараюсь стать в твоих мыслях ме¬нее навязчивым.

— Шутишь, — вздохнула она. — Ведь мысли-то мои.

— Все равно попытаюсь. Методом медитации. Облегчу твою участь.

— Не строй из себя черствый айсберг, которому безразличны чувства женщины.

— Хороший образ. Точный, — похвалил я.

— Не надо делать его реальностью. Тебе не идет.

Это было похоже на выговор члена семьи.

— Хорошо, не буду. Женщины всегда разбира¬лись лучше: что мне идет, а что — нет.

— Рада, что ты это понимаешь. Жалко, выводы делаешь не всегда.

— Стоп-стоп. Я же не говорил, что женщины пра¬вы во всем, что меня касается. Указал только на от-дельный феномен.

— Кстати, почему ты говоришь о женщинах во множественном числе? Их было много? — ревнивое любопытство вопроса было не таким уж напускным.

— Дело не в количестве, — заметил я. — Да и умному человеку для того, чтобы сделать вывод, много не надо. Я пришел к определенному и, кажет¬ся, безошибочному заключению. Начинаю пости¬гать себя, учусь правильно распределять силы. От¬даю лидерство на второстепенных направлениях. Сбрасываю балласт, чтобы удержаться в воздухе. А может быть, учусь жить в обществе, где все мы взаимосвязаны и более или менее равны.

— Ух-ты, — не удержалась она. — Целая испо¬ведь. Но уравнивать тебя с другими я бы не стала. Ты — редкий экземпляр... Хотелось бы сказать боль¬шее, но рядом нескромные уши. Может возникнуть недоразумение.

— Ладно, — ответил я. — Но, кажется, я догады-ваюсь, что ты имеешь в виду.

— В таком случае, тебе должно быть, как мини¬мум, приятно.

— Мне приятно.

На этой лирической ноте ручеек разговора ис¬сяк. Я подождал, пока она повесит трубку, и сам нажал на рычаг телефона. «Хитрюга», — подумал я. Когда женщина что-то хочет сказать, она обяза¬тельно скажет. А раз не говорит, значит, это не вхо¬дит в ее планы.

* * *

Выйдя из будки, я направился к дому, вдыхая свежий утренний воздух и наслаждаясь тишиной. Соседи за плотно закрытыми ставнями продолжа¬ли отсыпаться после рабочей недели. Проснулся только булочник в глубине улицы. Ветерок, тере¬бивший матерчатый козырек его лавки, доносил аромат горячего хлеба. Но в кармане, как назло, не было денег.

Неожиданно впереди, откуда-то из сплошной стены, появилась высокая и сутулая мужская фи¬гура. Этб был Миша, который пятясь и болезнен¬но щурясь от дневного света, выносил из дома сложенную коляску Эли. При виде меня его изруб¬ленная резкими морщинами физиономия смягчи¬лась.

— Доброе утро, — приветствовал я его.

— Доброе, — он осторожно сунул коляску в ба-гажник старого пикапа. Очевидно, семейство моих хозяев куда-то собиралось.

— На прогулку? — предположил я.

— На побережье, — ответил он коротко. — Эля любит бывать на море.
Море было километрах в двухстах от нашего го-рода — столицы богатого на финансовые пирами¬ды и полезные ископаемые разноплеменного госу¬дарства, возникшего на карте мира после развала Советского Союза.

Большие веки на выпученных Мишиных глазах опускались и поднимались как шторки. Яркие солнеч-ные лучи были ему не в радость. Миша снова скрылся в чернеющем дверном проеме и появился с Элей на ру-ках. Девочка, привычно державшая отца за плечи, чуть нахмурилась, заметив меня, но потом улыбнулась. Ли-ния ее губ изменилась почти неуловимо, но улыбка по-лучилась необыкновенная, западающая в душу—смесь строгой сдержанности и наивно чистого обаяния.

Несмотря на ее кажущуюся невозмутимость, я был уверен, что в этот момент она счастлива. Разу¬меется, не от моего присутствия, а оттого, что еха¬ла на море. Одно дело — быть запертой в четырех стенах. Другое — оказаться у синих ворот в беско¬нечность, слышать несмолкаемый рокот прибоя, подставлять лицо под бодрящий соленый ветер, смотреть на высокие перистые облака.

Миша устроил ее на переднем сиденье. Навер¬ное, чтобы в дороге было удобней разговаривать. Замешкался было, желая пристегнуть ее ремнем бе-зопасности, но она уже сделала это сама. По-моему, только чтобы он за нее не волновался. При всей мимолетности этой сцены я мысленно порадовался, что у Миши такая послушная и внимательная дочь.

— Счастливо съездить, — пожелал я.

— Хотите прогуляться с нами? — предложил он.

Искренность, с которой Миша говорил, не вы¬зывала сомнений. Хорошей была и идея. Но меня сковывало то, что я их еще совсем мало знал. Вкли¬ниваться в чужую программу спонтанно, без какой- либо конкретной цели не хотелось.

— Спасибо, в другой раз, — поблагодарил я.

— Понимаю, — уважительно сказал он. — На-верное, есть серьезное занятие. Такой человек не может сидеть без дела.

Звучало уверенно и лестно. А кроме того, его мысль выражала то, что я хотел бы думать о себе самом. Не стоило его разубеждать.


— Да, есть чем заняться, — ответил я туманно.

Миша кивнул в знак согласия, но, не переставая демонстрировать дружеского расположения, сказал:

— Заходите вечером, когда освободитесь. Мар¬та обещала сделать вкусный ужин.

Новое предложение было таким же неожидан¬ным, но оснований для повторного отказа у меня не было.

— Если буду в городе, то зайду, — согласился я, оставляя бебе свободу маневра, и мельком посмот¬рел на Элю, которую мне не хотелось задерживать этим, не слишком интересным для нее разговором. Но она не подавала никаких признаков нетерпения и продолжала задумчиво-спокойно сидеть в авто¬мобиле.
Лишь оказавшись у себя в жилище, я запоздало сообразил, что свалял дурака, отказавшись от про-гулки. У меня было не так много знакомых, чтобы пренебрегать приглашениями. Я был совершенно свободен, но остался без компании и без машины. А раз так, то вопрос об организации субботнего отды¬ха приходилось решать полностью самостоятельно.

Я знал, что обязательно куда-нибудь пойду или поеду, но не мог сосредоточиться — разговор с Аме-лией, встреча с Элей и ее отцом слегка пригасили мой утренний запал. Можно отправиться в городской парк, где много зелени, есть покрытые болотистой плесенью развалины старого форта, и где самозаб¬венно предаются бегу трусцой жилистые фанатики- одиночки. Но фланирование по парку не дает силь¬ных эмоций. Оно нацелено в глубину чувств и боль¬ше годится для успокоения нервов, прояснения моз¬гов. Ни в том, ни в другом я пока не нуждался. Доста¬точно было простого незатейливого развлечения.

Память услужливо подставила другой вариант — поход в кино. Хорошая идея, я не был там почти месяц. Интересно посмотреть что-нибудь фантасти¬ческое или эпическое. Но можно и боевик.

Сборы прошли без задержки. Жесткие джинсы, сушившиеся в ванной, словно ждали, когда я сниму их с бельевой веревки. Белой футболке потребова¬лось всего два взмаха утюга, чтобы избавиться от морщин, а старые, но крепкие кроссовки удобно ох¬ватили ступни.

Чуть больше времени заняли поиски денег. Что¬бы не выходить за рамки бюджета до следующей зарплаты, я стал выгребать мелочь из всех карма¬нов и углов. Билет в кино по субботам и воскресень¬ям равнялся стоимости обеда в кафе. Монетки были разбросаны по всему дому. Одна обнаружилась даже на бортике газовой плиты. Превозмогая нежелание возиться со столь скромной добычей, я все же ока¬тил ее струей воды из крана, чтобы смыть жирную копоть. Но не удержал. Кругляш выскочил из паль¬цев и провалился в сток.

Мгновение я созерцал черную дыру с железным перекрестием, чувствуя, как во мне нарастает доса¬да. Затем, согнувшись в три погибели, полез под ра¬ковину и свинтил колбу отстойника. Монетка лежа¬ла там как миленькая, но не одна, а в компании с ко¬ротким зубастым ключом. Я осторожно достал оба предмета. Темный от воды и времени, скользкий на ощупь ключ не возбуждал любопытства. Протерев на¬ходку салфеткой, я бросил ее в угол ящика для вилок и ножей, туда, где валялись также куски проволоки, электролампочки и другая ненужная всячина.

Фильм, который крутили в этот день в моем лю-бимом кинотеатре, оказался удачным. Я вышел из темного зала словно оглушенный, под впечатлени¬ем динамичного сюжета, разноцветья красок, кра¬соты актеров. Образы героев еще жили рядом, но стремительно таяли. Покрывало киноистории про-должало обволакивать реальный мир, хотя и стано-вилось все более прозрачным.
Улица была заполнена людьми. Народ глазел на витрины, сидел в закусочных за высокими стеклян-ными стенами, в которых отражались прохожие. Я нашел и свое отражение, и показался себе более се-рьезным и скованным, чем окружающие. В моей фи-гуре была озабоченность и хмурость, которых в сво¬ем внутреннем состоянии я не замечал. Ссутуленные плечи, опущенная голова. Я впервые застеснялся сам себя и мысленно пожелал, чтобы меня не увидел кто-нибудь из знакомых.

Несмотря на то, что день был в разгаре, для меня субботняя программа близилась к завершению. Других занятий и развлечений не планировалось и не ожидалось. Два часа в мире иллюзий, виртуаль¬ных ощущений и переживаний, оказались достаточ¬но плотным наполнителем для моего дистиллиро¬ванного существования. Теперь со спокойным сер¬дцем и ясным сознанием того, что время не убито впустую — домой. Не сразу, конечно. Пользуясь хо¬рошей погодой, можно пройтись пешком. Во-пер¬вых, это позволит продлить пребывание на свежем воздухе и посетить живописный берег канала с тем¬ной, как крепкое ирландское пиво, водой, который отделял центр города от моей рабочей окраины. А во-вторых, не тратить деньги на автобус.

Внезапно выплыл образ моих соседей, которые, по-добно мне, проводили выходной вне дома. Вспомни-лось о них с теплом и симпатией. Эля и Миша, вероят-но, продолжают гулять у моря. Ну и пусть. Чем доль-ше, тем лучше. Это полезно и больным, и здоровым.

Вот и дуга моста через канал. Узловой пункт, где собраны воедино важные для меня объекты. Авто-бусная остановка, парикмахерская, банк. Дальше, за развилкой дороги в низине жались друг к другу старые кирпичные домики, в которых располагались табачный киоск, ресторан да бакалейная лавка, где я иногда закупал продукты. Впрочем, на магазин сейчас можно было не отвлекаться. В холодильнике еще с прошлой недели в избытке лежала провизия, с ко¬торой я до сих пор не разделался.

Дистанция до дома оставалась порядочная. Я спустился к воде на заросший тонкой, волнистой травой луг. Идиллическое, дикое место, ожидающее кисти пейзажиста. Удивительно чистое, ничем не захламленное, хотя всего в двух шагах от цивилиза¬ции. Я как-то приходил сюда с пакетом нарезанной ветчины и бутылкой пива (разумеется, унесенными после трапезы), дабы провести полчаса в благо¬стной медитации под косыми лучами умеренно гре¬ющего солнца. Даже старый рыбак, который удил тогда неподалеку, не мешал моему уединению и ка¬зался частью природы.

С тех пор эта картинка ландшафта будила вооб¬ражение и возникала в памяти всякий раз, когда хо¬телось вспомнить что-нибудь хорошее из моего нынешнего бытия. Она стала частью коллекции луч¬ших зрительных образов, которые прилежно собирало подсознание.

* * *

Дом встретил пустотой. Я с порога завалился на кровать, даже не сняв туфли, и уперся взглядом в потолок. Белая известка была щедро залита днев¬ным светом. Солнце не думало заходить. Ни о чем не хотелось думать. Просто лежать, глядя в пото¬лок, и довольствоваться тем, что ничего не болит. Потому что, едва я начинал думать, мозг сразу же принимались атаковать нерешенные проблемы, ту¬пиковые ситуации и перспективы, определенные только своей мрачностью. Ни на одном поприще я не мог похвастаться тем, что преуспею или найду положительное решение. Все складывалось не так, и я был бессилен что-либо изменить.

Мысли о будущем и о себе самом нервировали.
Нужно дождаться вечера и отправиться в гости к Мише, чтобы подвести черту под сегодняшними делами. Завтра встречи с Амелией не будет. О сви¬дании мы не договаривались, а навязываться сам я не мог. Сделать это — значит, дать ей понять, что я одумался, что моя позиция смягчилась. Есте¬ственное желание увидеть ее может быть ошибоч¬но истолковано как сигнал готовности к компро¬миссу, к возвращению в прежнюю среду обитания. Именно этого она хочет, движимая импульсами сво¬его прагматического ума. Ждет, что я сделаю над собой усилие, и стану таким, каким был и каким ей нравлюсь. Энергичным, амбициозным и перспек¬тивным. В таком случае у наших отношений есть зыбкое, проблематичное, но любопытное будущее. В ином — полный тупик. Если я стремлюсь сохра¬нить ее, если я дорожу ею и если я — умница, то должен пойти на уступки и сделать, как хочет она. Если не собираюсь уступить — не ей, а вроде бы здравому смыслу — то незачем вводить ее в заб¬луждение, вселять несбыточные надежды, а про¬ще говоря, морочить девушке голову.

Неудобные умозаклчения мешали расслабиться и лежать спокойно. Неподвижная поза стесняла. Я чувствовал себя закованным в гипс, в то время как по коже бегали невидимые мурашки. Время бестелесным призраком укоряюще шептало: «Придумай что-нибудь. Не давай проходить мне бесцельно». Горизонтальное положение было лучшей иллюстрацией безделья.

«Встать!» — скомандовал я себе. Вскочить со смятого одеяла не составило труда. Я стоял посреди комнаты и озирался. Надо было что-то предпринять, заняться чем-нибудь конкретно, но взгляд и мысль тщетно пы¬тались за что-нибудь зацепиться. Холст сознания был таким же голым, как стены моего пристанища.

Тяжело найти себе занятие, подумалось еще раз, но не следует драматизировать. Было бы гораздо хуже, если бы, скажем, навалилась физическая хворь. Тогда бы уж точно было не до душевных страданий. А пока сохраняется ясность мысли и способность ана¬лизировать, надо быть просто благодарным судьбе.

Я прошел на кухню, по привычке выглянул в окно. Внизу, на зеленой лужайке под одинокой грушей и на застекленной веранде было пусто. Не найдя сна¬ружи подходящего объекта для наблюдения, я пере-ключил весь интерес следопыта на собственный дом. Руки стали поочередно открывать кухонные дверки и выдвигать ящички, надеясь наткнуться на что-ни¬будь достойное внимания. Затем занялся холодиль¬ником и морозилкой. Но вид ванночки со льдом и за¬индевевшей упаковки с говядиной не вдохновлял. Со спокойствием игрока, потерявшего последнюю став¬ку, я отвернулся от холодильника и внезапно вспом¬нил об утренней находке. Ящик с ножами и вилками в кухонной тумбочке был выдвинут снова. На этот раз поспешно и почти с радостью. Короткий толстень-кий ключ из потемневшей латуни лежал, словно зата¬ившись, среди прочего хлама. Я осторожно выудил его, подталкиваемый безотчетным желанием. Густая «бородка» мелких, но четких зубцов внушала уваже¬ние. Подбрасывая ключ на ладони и рассеянно следя за его ассиметричным вращением, я стал ходить из комнаты в комнату.

Если есть ключ, значит, есть и замок. Но совсем нео¬бязательно, что именно в этой квартире. На моей па¬мяти было сколько угодно случае, когда в других до¬мах, через которые проходила моя жизнь, на глаза по¬падались ненужные, бесполезные ключи, неизвестно откуда взявшиеся и неизвестно что открывавшие.
Любые поиски изначально казались мне обре-ченными на провал. Во-первых, что искать? В двух убогих комнатках с самой примитивной меблиров¬кой смешно надеяться найти потайную дверцу или старинную шкатулку. На это я даже не рассчиты¬вал. На двадцати квадратных метрах особенно не развернешься ни ты сам, ни твоя фантазия. Ограни¬ченное пространство прибивало к земле воображе¬ние.

Можно ли здесь вообще что-то найти? Скорее всего, нет. Стоит ли попытаться? Разумеется. Мне ведь нужно не так много. Всего лишь отверстие для ключа. Времени хоть отбавляй, поэтому можно спо¬койно посвятить его изучению собственной кварти¬ры. Главное проделать это тщательно. А результат не важен. Рискуя сломать шаткий стул, я посмотрел на шкафу. Но там ровным слоем лежала одна серая пыль. Поднатужившись, поднял диванное сиденье. Внутренности старого монстра были пусты как у еги¬петской мумии. Затем были отодвинуты диван, шкаф и кровать. Совсем чуть-чуть, так чтобы в просвет видна была стенка. Как я и ожидал — совершенно гладкая. Плиточный пол в кухне также не давал ос¬нований заподозрить существование тайника. Опус¬каться до того, чтобы отковыривать плинтуса, я не стал. Безумие — портить то, что сделано на совесть. Да и так было ясно, что под ними ничего нет.

Напоследок взгляд упал на гравюру с фрегатом, которая стала невольной свидетельницей моих дилетантских поисков. В данный момент она выгляде¬ла плоско и невзрачно. В ней даже была какая-то отталкивающая нейтральность, усиливаемая ба-нальной лаковой рамкой. Конечно, за картинкой не могло ничего скрываться. Я знал, что если уберу ее, то увижу такую же белую стену, как и везде. Так го¬ворила логика вещей и — самое главное — так под¬сказывала интуиция. Сокровища в хижинах, как и потайные дверцы в каморках, бывают только в сказ¬ках. Но я поступил упрямо и вопреки здравому смыс¬лу, наверное, чтобы воочию убедиться, что не дове¬рять логике и собственным чувствам — глупо. А может, для того, чтобы поставить жирную точку на моей бесплодной затее с поисками. Приподняв гра¬вюру с гвоздиков, я осторожно снял ее. Под корабликом оказалась миниатюрная дверка размером с почтовый конверт.

Ее контуры были настолько тонкими, что ка-зались проведенными острым карандашом. Одна-ко, замочная скважина была вполне реальной. Найдя то, во что сам не верил, я испытал пьяня¬щее чувство везения. Значит, первый мой импульс, первая реакция были все-таки безошибочны, я не зря старался.
Только чудо беспредельно, а у счастливого слу¬чая есть границы. Поэтому, вкладывая ключ в сква¬жину, куда он легко и точно вошел, я решительно отогнал прочь мещанские фантазии, мало-мальски связанные с видением бриллиантовых колье или ак¬куратных кирпичиков банкнот.

Откровенно говоря, лазить не стоило вообще, квартирант — не сыщик, не вор и не полиция. Но любопытство, когда оно не наносит ущерба другим, не порок. Скорее — сла¬бость, которая сейчас триумфально подавляла реф¬лексы хорошего воспитания. Дверца поддавалась после второго поворота ключа, посыпались чешуй¬ки известки, свет выхватил из темной ниши плоский черный предмет. Я замер от неожиданности, но по¬том спокойно, подавив внутреннее волнение, достал его. Несмотря на скромные размеры, он имел вну-шительный вес и гирей давил на ладонь. Малень-кий пистолет с куцей рукояткой. Строгий, неброс-кий, с четким фирменным клеймом «Беретта-покет». Мощная игрушка. Всегда мечтал иметь такую. Все¬гда мечтал иметь такую.

* * *

Бутылка столового вина урожая прошлого года, которую я купил в лавке бакалейщика, и букет длин¬нохвостых бордовых роз покончили с остатками моих сбережений. Раскаленный шар под названием солнце скатился за крыши домов, и в воздухе запах¬ло сумерками, когда я, застыв в вежливой позе, ос¬торожно позвонил в массивную, хотя и немного об¬шарпанную дверь хозяйского дома. По случаю зва¬ного вечера на мне были костюм и галстук, ни разу не надетые с тех пор, как я ушел ОТТУДА.

Миша встретил радушно и зарделся от удоволь¬ствия и неожиданности, когда я вручил ему прине¬сенную бутыль. Затем настал черед Марты, кото¬рая настороженно выглянула из кухни. Цветы произвели на нее размягчающий эффект. Как только я протянул ей букет, лед отчуждения и озабоченнос¬ти, сковывавший ее черты, растаял. Передо мной была хлебосольная, обрадованная появлением гос¬тя и довольно миловидная, если бы не кривоватые передние зубы, хозяйка.

— Как отдохнули на море? — спросил я Мишу.

— Замечательно, — ответил он. — Правда, был сильный ветер, и на пляже — никого. Но Эля до-вольна.

Одобрительным взглядом окинув мой наряд, он дружески потрепал меня по плечу:

— Молодец, что пришел, потому что у нас в гос¬тях еще один интересный человек. Священник из церкви, куда Марта ходит по воскресеньям.

В то время как я размышлял, что у этой семьи может быть общего с богослужителем, Миша про-вел меня в зал, где за уже знакомым мне дубовым столом, покрытом по случаю званого вечера бело-снежной скатертью, сидел поджарый мужчина в чер¬ной сутане и с белыми как вата волосами. Глубо¬кие морщины и дряблые щеки в красных прожил¬ках выдавали в нем человека преклонных лет, но по-офицерски прямая спина и развернутые плечи говорили о том, что старик продолжает следить за своей физической формой. Возраст скрадывали и подвижные глаза, ясно и с любопытством глядев¬шие сквозь круглые очки в тонкой металлической оправе.

— Отец Павел, — представился он, любезно под¬нявшись мне навстречу и совсем по-светски, не для поцелуя, протягивая руку. Я пожал ее. У него была 
мягкая, словно наполненная пухом, приятная на ощупь ладонь. Католический священник явно был находкой Марты, чьи немецкие корни не могли не напомнить о себе после развала Союза.

— Александр, — ответил я, подкупленный его располагающей непринужденностью. — Рад позна¬комиться.

Занимая место напротив отца Павла, я принял от Миши порцию «мартини», которую он проворно нацедил из початой бутылки. Вечер рисковал быть заурядно пустым и долгим, если с нами не окажется Эли. Дверь ее комнаты находилась прямо за моей спиной, и я надеялся угадать ее появление по звуку или даже колебанию воздуха. Разумеется, речь шла не о какой-то особенной потребности увидеть Элю. Просто без нее наше собрание было бы неполным. Она была маленьким, но важным элементом карти¬ны, которого не хватало, чтобы дом ожил и напол¬нился теплом.

Но девочка не появлялась, а спрашивать о ней я считал неосторожным и бесцеремонным в своем ка¬честве полусоседа-полуклиента. Пусть не думают, что я «набиваюсь» в свои люди. К тому же, отцу Павлу явно не терпелось вступить со мной в разго¬вор, чтобы продолжить начатое знакомство.

До сих пор я никогда не имел дела со служителя¬ми церкви, которые казались людьми замкнутыми и неуловимыми. Встреча лицом к лицу с одним из них в домашней обстановке давала шанс изменить мои представления.

Разговор завязался вокруг Нового Завета, точ-ного возраста и даты рождения Спасителя, апосто-лов, лично знавших сына Божьего. Священник де-лился знаниями охотно, хотя и немногословно. Биб¬лейские персонажи становились в его устах истори¬ческими фигурами, обсуждать которые было инте¬ресно, хотя и необычно. По-моему, он не делал раз¬личия между верующими и безбожниками, популя¬ризация религии была для него делом привычным и даже приятным.

Лексика отца Павла отличалась исключительной простотой и доходчивостью. Приход его находился в рабочем районе города, а церковь была устроена в корпусе заброшенного завода, закрытого по при¬чине кризиса металлургической отрасли лет трид¬цать назад. Об этом с сияющим от гордости лицом сообщил Миша, а священник лишь смиренно под¬твердил его слова. Я удивился местонахождению Бо¬жьего дома и тут же получил приглашение попри-сутствовать на одной из служб, чтобы увидеть все своими глазами. Подошедшая Марта, которая в этот момент завершала сервировку стола, выразила го¬товность показать мне дорогу к храму в любое из воскресений. Набожной она стала после того, как Эля утратила способность ходить. В церковь, как можно было догадаться, наведывалась, чтобы мо¬лить об исцелении дочери.

Миша громко позвал Элю, словно спохватившись, что девочки до сих пор нет. Через минуту она не¬слышно вкатилась в своем кресле и вежливо, хотя и с видимым равнодушием, поздоровалась. Я украд¬кой посматривал на нее. Теперь спокойное выраже¬ние ее правильно-красивого лица уже не казалось столь непроницаемым. Возможно, это была иллюзия.

Но у меня было ощущение, что я начинаю по-стигать ее внутренний мир. Он был добрым и, в от-личие от моего, расстроенного и расколотого — цельным. Мы были товарищами по несчастью. И меня тянуло к ней не только сострадание и очаро-вание ее юности, но еще и сознание того, что нам обоим чего-то недоставало.

В тот вечер главным гостем был отец Павел. Он держался открыто и участливо. Вместе с тем, в речи его и манерах неотступно присутствовала нотка стро¬гости, которая всегда напоминала о его священном сане. Я с удивлением заметил, что во взгляде пожи¬лого аскета, который время от времени задерживал¬ся на мне, читалось полное доверие. Что это было — тонкое умение распознавать людей или простодуш¬ная наивность добродетели? Так или иначе, меня это подкупило, и я проникся симпатией к старику.

Отец Павел не собирался задерживаться. Едва было покончено с тортом домашнего приготовле-ния, как он поднялся из-за стола, сославшись на не¬обходимость быть дома к определенному часу. Ска¬зав несколько ободряющих слов Эле и поцеловав девочку в лоб, он обратился ко мне и пригласил по¬бывать у него на воскресной службе. Видя, что священник искренне ко мне расположен, я согласился.

* * *

Миша пошел проводить старика, Марта начала деловито и проворно убирать со стола, и мне не оставалось ничего другого, как последовать за Элей на веранду. Стеклянная дверь, ведущая в сад, была распахнута настежь. Девочка остановила свою коляску у самого порога и почти раствори-лась в темноте.
Я кашлянул, обозначив свое присутствие, и стал рядом. Она ровным счетом никак не отреагирова¬ла. Подставив лицо прохладному ночному ветерку, Эля, не отрываясь, смотрела на звезды. Я также поднял глаза к усыпанному мерцающими искрами черному ковру и раскрепостил сознание, позволяя втянуть себя в воронку космоса.

— Пять миллиардов лет, — прозвучал вдруг чис¬тый голос Эли.

— Световых? — поинтересовался я, полагая, что речь идет о какой-то межзвездной дистанции.

— Нет, обычных, — сказала она, — Столько ос¬талось жить нашей Земле.

— Откуда ты знаешь?

— Не помню точно, — она пожала плечами. — Где-то прочитала или увидела в тележурнале. Че-рез пять миллиардов лет в Солнечную систему втор¬гнется туманность Андромеды и Земли не станет.

— Бедный голубой шарик, сколько ему достанет¬ся, — я покачал головой.
 
— Мне тоже доводилось читать об одном сценарии конца света. Когда-то через много-много лет Солнце остынет и превратит¬ся в безжизненное небесное тело вроде Луны. Но Земле заморозки не угрожают, так как перед этим Солнце станет «сверхновой», разбухнет так, что достигнет орбиты Земли и испепелит ее. И случится это также через пять миллиардов лет.

— Я предпочла бы туманность Андромеды, — сказала она.

— Согласен, — кивнул я. — Не люблю сильную жару. Кроме того, звезды заставляют мечтать, и, быть может, сближение с ними даст человечеству какой-нибудь шанс... Хотя, на мой взгляд, лучше будет подумать заранее, этак миллиардика через четыре с половиной, о перелете в другую часть Галактики, более спокойную.

— Было бы здорово, — согласилась она и доба¬вила после краткой паузы. — Знаете, вы отвлекли меня от грустных мыслей. А то я вдруг почувствова¬ла себя одинокой.

Она пожала плечами, как бы удивляясь самой себе.

— Случается, — ответил я машинально. — Но всегда проходит. Либо мы сами, либо жизнь подска¬зывают выход из одиночества.

— Как правило, я терпелива, — сказала она.— Но, стоит задуматься о будущем, и мне становится плохо.

Я ее понимал и очень сомневался, что слова уте¬шения принесут хоть какую-то пользу.

— Никогда не надо отчаиваться, — сказал я. — Поверь, ты никогда не будешь одна, тебя всегда будут окружать друзья, и ты сделаешь много инте-ресного в жизни.

— Например, снова научусь ходить, — заметила она саркастически.

— Этого не знаю, — пришлось сознаться. — Но почему бы и нет?

— Потому что есть вещи, которые невозможны, Алан, — сказала она упрекающим тоном школьной учительницы. — А раз так, зачем нужны бессмысленные ожидания?

— Верно, — сказал я, машинально отметив, что она впервые назвала меня по имени. — Ждать, ни-чего не делая, непростительная трата времени. Нуж¬но ждать и одновременно заниматься чем-нибудь другим. В первую очередь, учебой, чтобы не отстать от сверстников. У тебя как со школой?

— Нормально, — она пожала плечами. — Отец меня возит туда раз в неделю, а на дом приходят учителя по химии и математике. Все остальные пред¬меты я сдаю экстерном.

Из обеденного зала раздался голос Марты:

— Эля, уже поздно. Не пора ли тебе отдохнуть?
Девочка посмотрела на меня:

— Пойду в свою комнату. До свиданья.

Видя, что я порываюсь ей помочь, она покачала головой:

— Не надо, я сама.

* * *

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и Эля тихо удалилась. Что касается меня, то сна не было ни в одном глазу, и я продолжал оставаться на ве¬ранде до тех пор, пока не появился Миша. Впрочем, он не заставил себя ждать. В руках у него что-то было.

— Угощайся,— он протянул мне рюмку с какой- то жидкостью. Я попробовал. Это был ликер «ли- мончелло», весьма почитаемый, насколько мне было известно, в Италии. Приторно сладкий и, казалось, прилипавший к языку.

— Неплохой получился вечер, - заметил он с нот¬кой вопроса. Ему хотелось разделить со мной чув¬ство приятной усталости.

— Все было прекрасно,— ответил я. — Спасибо.

Он приободрился и добродушно продолжил:

— Похоже, вы с Элей подружились?

— Был бы рад этому, — сказал я.

— Как у нее настроение?

Наверное, вопрос мог показаться странным в устах отца. Но родители иногда утрачивают кон-такт с детьми, и тут полезно мнение постороннего.

— Вроде бы все в порядке, — ответил я, не желая вдаваться в подробности. — А вообще-то понять чужое настроение — сложная штука.
Он согласно кивнул.

— Эле очень тяжело, но она никогда не жалует¬ся, — сказал Миша. — И нам тоже тяжело, потому что мы не можем ей помочь.

— Что говорят врачи? — спросил я, вращая меж¬ду пальцев рюмку с «лимончелло».

— Много, что говорят, каждый по-разному. Сна¬чала расспрашивают, потом щупают, обстукивают молоточком, посылают на анализы. А в итоге все зря — ничем, говорят, помочь не можем, — Миша расстроено махнул рукой.

— А если за границей? — предположил я на вся¬кий случай.

— То же самое, — сказал он и добавил с вызо-вом. — Чем их врачи лучше наших?

Он поморщился как от боли и замолчал. Следо-вало с ним согласиться, чтобы не бередить незажи¬вающую рану, но я все-таки решил внести ясность в вопрос:

— Специалисты, может, такие же. Но у них там и техника помощней, да и открытия часто случаются.

К моему удивлению и облегчению Миша не стал возражать.

— Вообще-то говорили мне про какую-то клинику под Франкфуртом, якобы там придумали новую методику. Но не верится. Шарлатанов сейчас раз¬велось пруд пруди, да и ради рекламы могут зая¬вить все, что угодно. Мы уже раз почувствовали это на собственной шкуре. По объявлению в газете клю¬нули на реабилитационную программу для Эли у какого-то знахаря. Три месяца занималась у него, так ей только хуже стало. И денег много отдали, по прав-де сказать, все сбережения.

Он сделал паузу и красноречиво посмотрел на меня — дескать, все испробовано.

Но я не унимался:

— В таком деле нужно цепляться за любую воз¬можность, вдруг повезет?

Я думал, Миша взорвется, но он кротко без уко¬ризны заметил:

— Легко тебе рассуждать.

Я молча проглотил упрек Миша потрепал меня по плечу, показывая, что не сердится.

— Я бы отвез ее к немцам,— сказал он. — Им даже посылали историю ее болезни. Они ответили, что мо¬гут попробовать, хотя успеха не гарантируют.


— Это уже кое-что, — заметил я.
— Таких «кое-что» было много, — вздохнул он.— Ну да ладно. Проблема в том, что на операцию тре¬буются деньги. Серьезные, а у меня таких нет и, ско¬рее всего, никогда не будет. Разбейся я хоть в лепешку.

— О какой сумме идет речь? — задал я вопрос, заранее прекрасно понимая, что помочь тоже буду бессилен.

— Двадцать тысяч «зеленых», — сказал он.

«Всего-то»,— подумал я с горечью: «Мало, если учесть, что это — цена счастья». Было грустно кон¬статировать, что и Миша и я принадлежим в той категории людей, для которых такая цифра была вне пределов досягаемости. Миша, наверное, мог най¬ти эту сумму, но парадокс заключался в том, что — не мог. Продать дом — безумие: где потом жить, да еще вдруг операция не увенчается успехом... Взять кредит — залезть в кабалу до конца жизни, да и кто даст такой кредит... Назанимать у друзей и родствен¬ников — где их, родственников-то, набрать в таком количестве, тем более у каждого свои проблемы.

— Деньги большие, — подтвердил я. — А ты про¬бовал обратиться к кому-нибудь за помощью. К го¬сударству, к преуспевающим бизнесменам?..

Его рот скривился в усталой усмешке:

— Знаешь, никогда ничего не просил у государства. Да и вообще просить не привык. А тут держался-держался, да и решился. Переломил себя. Да и Марта заставила. Другие же просят...

— Правильно,— вставил я. — Ведь это ради дочери.

Он машинально кивнул:

— Ну вот. Ходил в мэрию. Там отказали и еще отругали за миллионерские замашки. Написал в мини¬стерство социальной защиты — ответили, что такая помощь вроде бы предусмотрена законодательством, но нужно ^ходатайство городского отдела здравоох¬ранения, выписка из специализированной государ¬ственной клиники, еще ворох справок. Я все собрал, отнес в министерство, а там выяснилось, что бюджет на эти цели смехотворный, и получить там деньги сложней, чем выиграть в лотерею. На очередь для проформы поставили, но честно предупредили, что¬бы не надеялся. В общем, надувательство сплошное, как я и ожидал. Только зря пороги обивал.

— А бизнесмены? — напомнил я.

Его глаза на выкате смотрели потухшими лампочками.

— Был у меня разговор с двумя-тремя, — сказал он.— Безрезультатно. Посочувствовали, конечно, но сказали — свободных денег нет. Все, дескать, в то¬варе и в ценных бумагах. Да я, честно говоря и не надеялся. Кто сейчас поможет.

— Одним помогают, другим нет, — заметил я.

— Точно, — отозвался он без всяких эмоций.

* * *

Мы вернулись в зал, где стараниями Марты уже
ничего не напоминало о прошедшем приеме, кроме принесенных мною роз. Они были в вазе в центре стола. Миша грузно опустился на стул и жестом пред¬ложил сесть рядом. Он не хотел отпускать меня, а я не торопился уйти. Внутренний карман пиджака оттягивал предмет, судьбу которого я хотел обяза¬тельно прояснить. Сейчас, когда наступила пауза в разговоре, момент для этого был подходящий.

— Миша, я кое-что нашел у себя дома, — сказал я.

— Да? — он с любопытством воззрился на меня, словно догадываясь, что я собираюсь показать не¬что интересное.

Без лишних слов я достал пистолет и с твердым намерением никогда больше к нему не прикасать-ся, положил на стол.

Одного взгляда на Мишу было достаточно, чтобы понять — пистолет не его. Мой сосед был растерян.

— В потайном ящичке, за гравюрой, — пояснил я. Его взгляд оживился.

— Сейф встроил я, когда делал мансарду, где ты живешь, — сказал он.— Но никогда им не пользо¬вался.

— Тогда, как туда попала пушка? — поинтересо¬вался я. Он задумчиво постучал пальцами по столу.

— Лет десять назад жил у меня там старый друг, — сказал Миша.— Подозреваю, что это он оставил.


— А что, у него были какие-то неприятности?
Он посмотрел на меня так, будто я был воплоще¬нием наивности:

— Знаешь, если ты да я никогда не имели ору-жия, это еще не значит, что оно редкость. А у Фарида, так зовут моего друга, был очень рискованный период, когда он решил наладить собственное дело.

«Кто не рискует, тот обречен на прозябание», — подумал я. Не претендуя на универсальность, эта сентенция была справедлива по крайней мере при¬менительно ко мне. Друг Миши, оставивший о себе столь оригинальное воспоминание, меня сейчас мало интересовал.

— Теперь он твой, — кивнул я на пистолет.

— Нет, — покачал головой Миша.— Думаю, Фарид его просто забыл. Надо будет вернуть. Да и ни к чему он мне.

Я безразлично пожал плечами.

— Заражен? — спросил он, неловко взяв оружие в руки.

— Нет, — соврал я, хотя на самом деле два патрона — один из ствола, другой из обоймы, давно перекочевали в мой карман. Мише, как я убедился, было все равно, а я, предвидя такой поворот событий, мог успокаивать себя тем, что смертоносный предмет в руках несведущего человека был нейтра¬лизован.

* * *

Следующий день был единственным, когда пребывание на заводе пробуждало во мне хоть какой- то интерес. Как можно догадаться, это был день зарплаты. Ближе к обеденной паузе наступил дол¬гожданный момент, когда Ключевская вручила мне тощий конверт с моей фамилией, мелко надписан¬ной сверху. Ее капканообразные челюсти, как бы подчеркивая важность момента, были стиснуты плотнее обычного. Денежки — чек с мизерной сум¬мой, которой едва хватало на квартиру и еду — были так же приятны, как капля дождя во время засухи. Капля, которая пробуждает к жизни, позволяет вновь ощутить себя человеком. Но эффект ее дей¬ствия краток, она исчезает, едва коснувшись губ. Секундное раскрепощение, цветной калейдоскоп, всплеск ощущений свободы и силы. И тут же — воз-вращение в серую реальность.

— Спасибо,— сказал я и отвернулся, чтобы Клю¬чевская не видела моей горькой усмешки, и ошибоч¬но не подумала, что я не доволен. Я был доволен, потому что эти деньги справедливо напоминали о том, сколько я стоил в действительности.

Сегодня были рады все, я видел это по светящим¬ся лицам. Мужчины излучали спокойную уверен¬ность, а у женщин, вместо отстраненных, потухших взглядов, в глазах плясали живые огоньки. Особен¬но хороша была поджарая чилийская эмигрантка Гала, помолодевшая, казалось, лет на пятнадцать.

После обеда, выкроив полчаса, когда меня вряд ли кто мог хватиться, я сбегал обменять чек на день¬ги. Отделение банка было маленьким, работало там всего двое — плешивый улыбчивый клерк в вечно помятом пиджаке и шустрая пожилая кассирша, де¬ловитая и трудолюбивая, как пчела.

Вдохнув гарь проползавшего мимо автобуса, я позвонил в дверь банка. Она была стеклянной, и через нее было хорошо видно, как клерк, рассеянно мазнув взглядом по моей фигуре, потянулся к кноп¬ке электронного замка. Раздалось жужжание, щел¬чок, и я оказался в тесном тамбуре между внешней и внутренней дверью. Еще один щелчок, шаг вперед — на этот раз в операционный зал, перегороженный надвое высокой стойкой.

Кассирша вопроси-тельно воззрилась на меня. Поздоровавшись, я помахал чеком. Она немедленно сориентировалась и без слов пересела ближе к стойке. Там, в выдвижной столешнице, находились наличные. Как всегда, я ни копейки не оставил на текущем счету, взяв всю зар¬плату подчистую. Ни в одном финансовом учреж¬дении такое не приветствовалось, однако, кассирша была вежлива и даже благосклонна. Она, види¬мо, надеялась, что рано или поздно «этот молодой симпатичный парень» — такое определение чита-лось в ее глазах — возьмется за ум и станет серьез¬ным клиентом.

— Вам крупными? — рука ее на мгновение за-висла над ящиком с ячейками, где пестрели разно-цветные стопки бумажек. Прикинув в уме, сколько там лежало денег, я в очередной раз подивился ус¬ловностям жизни, из-за которых содержимое это¬го маленького корытца становилось лекарством от всех проблем, эквивалентом счастья для многих людей.

— Все равно, — ответил я. Она сунула под разде¬лявшее нас толстое стекло веер банкнот и добавила несколько монет. Стекло было высоченным, хотя и не доставало до потолка. Чтобы перелезть через него, пришлось бы взобраться на стойку. Слева от меня в верхнем углу притаилась, зловеще напоминая осиное гнездо, телекамера. Ее недобрый единствен¬ный глаз потихоньку шпионил за залом. Старенький черно-белый монитор стоял наискось от меня по дру¬гую сторону перегородки, и я угадывал на нем соб¬ственное не очень четкое изображение.

Кассирша уже забыла о моем существовании. Она вынула из ящика пачку купюр самого крупного дос¬тоинства и проворно, как карточный шулер, пересчи¬тала. Затем перетянула резинкой и бросила в сейф, махина которого застыла рядом с ее креслом. Мне показалось, что звуки закрываемой дверцы сейфа и поворачиваемого в ней ключа слились воедино...

* * *

Вечером сразу после работы я направился в парикмахерскую. Очереди не было и я, чувствуя себя счастливчиком, с наслаждением постригся. Визит к цирюльнику был терапией, позволявшей хоть на время снять напряжение. Под успокаивающий стре¬кот ножниц и легкую музыку, льющуюся из радио¬приемника, я погрузился в приятное гипнотическое состояние. Декоративная настольная лампа с абажуром-куполом под венецианское стекло наполня¬ла салон мягким светом. Мастер неутомимо и не¬слышно колдовал надо мной, его умелые руки же¬лали добра. Казалось, время остановилось. Никуда не нужно было спешить. Меня окружала забота и внимание, мир улыбался мне. Все было до неправ¬доподобия хорошо. Я физически ощущал, как под¬заряжаются батарейки утомленного организма. Сорок минут пролетели незаметно.

Циферблат настенных часов с кукушкой подтверждал, что сеанс подходит к концу. Цирюльник делал над моей ше¬велюрой последние, возможно уже лишние, пассы. Из зеркала на меня как с картинки смотрел сравни-тельно молодой, аккуратно подстриженный брюнет со строго-вдумчивым взглядом. Он нравился себе, хотя не подавал виду.

Атмосфера бутафорского благополучия продол¬жала держать в своих объятиях, и я избегал думать о том, что с каждой секундой они будут все слабее, рассеиваясь как винные пары после обильных воз¬лияний. А пока у меня родилась идея, зерно кото¬рой проросло благодаря ощущению тонюсенькой пачке банкнот, сложенной пополам и покоящейся на бедре. Она впрямую касалась Эли. Кажется, я нащупал верный путь, как помочь девочке, и эта мысль окрыляла меня. Единственное, чего я не хо¬тел признавать, - затея была отчаянной и аван¬тюрной.

План сложился легко и красиво как «паззл», для которого имелись все необходимые элементы. В кар¬мане была зарплата, а дома, в потайном отделении чемодана, хранился запас на черный день — двес¬ти долларов, которые я когда-то заработал на ниве переводов с испанского. Теперь настало время пус¬тить их в дело.

Два часа спустя дряхлый автобус доставил меня к ярко освещенному зданию на противоположном конце города.

«Жребий брошен»,— беспечно ска¬зал я себе, спрыгивая с подножки. Ветеран комму¬нального транспорта натужно тронулся с места, и красные пятна его габаритных огней постепенно увязли во тьме. Следующий будет только утром, а посему обратный путь возможен только на такси. То бишь — «со щитом».

Вход в игорный зал сторожил напыщенный, как сфинкс, служащий казино в малиновой униформе с зо¬лотыми пуговицами. Как можно было догадаться, его поставили здесь, чтобы проверять входные би¬леты и пристойность одежды клиентов. Такое отно¬шение, когда в тебе подозревают шерамыгу, мне откровенно претило, тем более что с билетом за десять долларов и внешним видом у меня все обсто¬яло как надо. Костюм был куплен всего два года назад и надевался только по торжественным случа¬ям, а предусмотрительно начищенные туфли блес¬тели как новые.

Это дало мне основание смерить субъекта настолько грозным, почти начальственным взглядом, что он неожиданно стушевался и, уже далеко не со снисходительным видом, без всяких про¬верок, вежливо сказал:

 «Прошу».

Оказавшись в святая-святых казино, я окунулся в другой мир. Меня окружал золоченый интерьер с красными и зелеными плюшевыми диванами, мра¬морными столиками и журчащими фонтанами, не¬жными цветами и поблекшими от времени, но затей¬ливыми потолочными росписями. Это был дворец, но завораживало не столько его помпезное убран¬ство, сколько человеческая среда. Переход был ра¬зительным — здесь не действовали законы обыч¬ного общества, а все было подчинено иным прави¬лам — риска, фортуны, интуиции. И люди здесь дер¬жали себя иначе — без суеты, с сознанием внутрен¬него достоинства, одухотворенно и непроницаемо, поглощенные тем, чтобы уловить малейшие шеве-ления собственных чувств применительно к знакам на зеленом поле рулеточного стола, к неровной че¬реде цифр и цветов на электронном табло, к круго¬вому бегу костяного шарика. Здесь творилось таин¬ство — каждый пытался заглянуть в будущее хотя бы на несколько секунд.

Я подошел к стойке бара и заказал стакан сока. Неторопливо потягивая кислую оранжевую жид-кость, отрепетировал в памяти произведенные рас-четы. Главное — действовать по плану и ни в коем случае не сорваться на импровизацию. У меня было пять фишек по десять долларов, пять — по двад¬цать и две — по пятьдесят. Если план сработает — их должно хватить. Идя в казино, я теоретически рассчитывал еще на пятьдесят долларов, но десять были отданы за билет, поэтому в кармане лежало только сорок. Это было целое состояние, и прика¬саться к ним я решил только в экстренном случае, мысль о печальной возможности которого я настой¬чиво отгбнял прочь.

Мне нужно было выиграть всего десять раз. Первая ставка в двадцать долларов, затем сорок и далее — в арифметической прогрессии до после-дней — в десять тысяч. Подряд — это кажется мно¬го, но представим, что каждую ставку я буду рас¬сматривать как единственную. Неужели, хорошень¬ко собравшись и настроившись, я не смогу угадать один только раз? Затем отдохнуть, побродить по залу, отвлечься, расслабиться и сделать следую¬щий заход. На каждую передышку отводилось пят¬надцать минут — вполне достаточно, чтобы вос¬полнить физический и моральный ущерб, нанесен¬ный мозговым штурмом. На десять попыток — два с половиной часа. Сейчас полдесятого. В полночь у меня будет двадцать тысяч долларов. В этом суть моего замысла. Помимо прочего, его положитель¬ной стороной была ограниченность риска. В слу¬чае проигрыша, каков бы ни был размер ставки, я терял только двадцать долларов — тех, что поста-вил в самом начале. На что ставить — также реше-но. Не на цвет, не на чет-нечет, а на большое и ма-ленькое — «пасс-манк». Я чувствовал, что если по¬везет, то именно на выборе цифр — от одного до восемнадцати, либо от девятнадцати до тридцати шести. «Зеро» не в счет.

Я сделал первую ставку и, не выпуская стол из поля зрения, сел на диванчик спиной к огромному потемневшему зеркалу. Молодой крупье с обесцве¬ченной копной волос и черной щетиной на подбо¬родке не спешил запускать шарик. У меня было вре¬мя поглазеть на красные бархатные балдахины по углам зала, ангелочков над дверными проемами, порфирные вазы и портреты пышно одетых лич¬ностей из XIX века с дегенеративными физиономи¬ями, видимо, отобранных из антикварного хлама для придания заведению пущей важности. Наконец, шарик, выстреленный ловкими пальцами, понесся по колесу рулетки, и мои нервы натянулись как струна. Первый ход важен как знамение... Несколько секунд было слышно только характерное жужжание. По¬том, замедляя движение, шарик несколько раз под¬прыгнул и замер в одной из ячеек колеса. Крупье что-то пробормотал под нос и задвигал лопаткой на длинной ручке. Моя фишка осталась на месте, а вскоре к ней присоединилась еще одна, услужливо пододвинутая той же лопаткой. Я понял, что выиг¬рал, и удовлетворенно улыбнулся.

Следующую четверть часа провел как на игол-ках. Какая-то сила тащила меня к столу, и я едва сдер¬живался, чтобы не поставить фишки на зеленое сук¬но. Нужно было подождать, отвлечься... Но мое нут¬ро не хотело слушаться голоса разума. С огромным трудом я заставлял себя вальяжно фланировать по залу, в то время как ноги то и дело порывались пе¬рейти в галоп. В такие мгновения я останавливался, закрывал глаза и твердил себе: «Гаси нетерпение, гаси нетерпение...». Эти пятнадцать минут были одними из самых пустых в моей жизни. Я не знал, чем заняться, и с тоской думал, что впереди меня ожидает еще девять таких пауз. Если не больше.

Мне удалось выиграть еще две ставки. Внутрен¬ний голос шепнул: «Хватит». Я удивился, что он раз¬дался так рано, и едва заставил себя удвоить став¬ку, проклиная при этом собственную нерешитель¬ность. У меня было нехорошее предчувствие, когда я ставил на «банк» сто шестьдесят долларов, но луч¬шего варианта никто не подсказал. Сердце будто стиснули ледяной перчаткой. Крупье флегматично сгреб мои фишки.

Мой план дал осечку. Я отошел к стойке бара, ощу¬щая во рту внезапно появившийся привкус горечи. Бармен открыл мне бутылочку минеральной воды. Наверняка, я поспешил. Нужно было подождать до полного успокоения и прояснения извилин. Чтобы рецепторы мозга восстановили свою чувствитель¬ность. И только после этого идти на новый штурм. Счастье, что я проиграл только двадцать долларов, и у меня есть солидные резервы. Но теперь придется начинать все сначала. А энергия, хочу я того или нет, порядком порастрачена. «Нельзя горячиться»,— по¬вторил я себе.— «Каждый торопливый шаг делает проигрыш более неотвратимым».

Чтобы наверстать хотя бы часть упущенного времени, я рискнул поставить сразу полсотни дол-ларов и выиграл. Затем без всякой паузы удвоил, и крупье подбросил мне стодолларовую фишку лимон¬ного цвета. Сжав в ладони вожделенный пластмас¬совый кружок, я почувствовал прилив уверенности. Пройдет немного времени, и точно так же я смогу сжимать прямоугольную коричневую плашку деся¬титысячного достоинства. Эта мечта казалась впол¬не достижимой.

Как и было задумано, я опять удвоил ставку, но на этот раз удача отвернулась — выпал «зеро». Не взирая на поражение, я бросил на «пас» сто долла¬ров. Шарик соблаговолил остановиться на «20», и крупье вернул мне только что забранную лимон¬ную фишку.

Чем позднее становилось, тем больше народа на¬бивалось в казино. Я неприкаянно бродил по залу, на каждом шагу натыкаясь на чужие локти и плечи.
Возле одного из столов мелькнула знакомая фигу-ра. Кажется, это была Амелия. Я видел ее издалека, со спины, но мало у кого еще могли быть такие ве¬ликолепные бедра. Приглядеться повнимательней не удалось, потому что сразу несколько человек из толпы заслонили ее.

Следующую ставку я сделал после долгих коле¬баний. Фишка была опущена на зеленое поле толь¬ко под упреждающий крик крупье: «Rien пе va plus!». Шарик замер, и она перешла в собственность кази¬но. Во мне клокотала бессильная ярость. Стало ясно, что мой план не сработает. В кармане оставалось фишек на 80 долларов. Я решил испробовать дру¬гие системы.

Если дважды выпадал один цвет, то я ставил на противоположный. Если не угадал, то удваивал ставку. И еще раз удваивал, если фортуна упрямо не хотела улыбаться. После третьей безуспешной попытки несчастливый стол покидался. Система была хорошей — проигрывалось по ней достаточ-но медленно.
Затем настал черед «женевской» системы, рас-пространенной, как я слышал от друга по студен-ческой скамье, среди служащих ООН. Суть ее в том, чтобы дождаться, пока выпадет пять раз под-ряд один и тот же цвет, а затем ставить на проти-воположный. Тоже три раза с удвоением. Выдум¬ка международных бюрократов оказалась бездар¬ной. По крайней мере, в этот вечер и в моем слу¬чае. Очень редко шарик указывал на один и тот же цвет пять раз кряду, а если указывал, то уже надолго «залипал» на нем. Одноцветные столбцы 
на табло вырастали до невероятных размеров, словно глумясь над теорией вероятности и теми, кто в нее верил.

Разменяв оставшиеся деньги, я начал играть только на чутье. Это был отчаянный бой. Я сражал¬ся как лев, проигрывая и отыгрываясь. Сердце не¬терпеливо вздрагивало каждый раз, когда до слуха доносился звук запускаемого шарика. «Ты должен победить, ты обязан это сделать. Это твой долг, твоя первоочередная задача, необходимость, — твердил я себе. — Наступит момент, и ты выигра¬ешь, потому что веришь в себя и в свои силы. Побе¬да будет за тобой. Сконцентрируйся, соберись, и ты добьешься своего!» С этими решительными закли-наниями, отгонявшими сомнения, я ставил и выиг-рывал. Но потом, едва начинал брезжить луч надеж¬ды, очередная ставка, возможно, слишком торопли¬во сделанная, оказывалась неудачной и отбрасы¬вала на исходные позиции.

* * *

Время приближалось к часу ночи, а у меня еще оставались фишки. Потихоньку начала одолевать усталость. Я взял чашечку «эспрессо», чтобы взбодриться, и заодно пересчитал имеющиеся бо-еприпасы. Впрочем, пересчитывать было особен-но нечего. Оставшейся наличности при рациональ¬ном расходовании в обрез могло хватить либо на один обед в ресторане, либо на чечевичную кашу с сосисками в течение месяца. После такой грустной констатации я еще продолжал некоторое время по инерции ходить от стола к столу и рассеянно де¬лать ставки, отдавая себе отчет в бессмысленнос¬ти своего занятия.

Когда тупое безразличие полностью вытеснило желание играть и выигрывать, когда мои тщеслав-ные, но сокрушенные замыслы стали казаться де-шевой базарной картинкой, не имеющей ко мне ни¬какого отношения, я почувствовал, как кто-то не¬жно взял меня под руку. Обернувшись, увидел Аме¬лию. Она выглядела превосходно. Эталон элегант¬ности и утонченности. Стройная как колосок и ки¬пучая как камчатский гейзер. На золотой шейной цепочке поблескивала алмазная россыпь. Молодая, цветущая леди, а не секретарша из правительствен¬ной канцелярии. Амелия прильнула к моему плечу. Ее взгляд был укоряюще насмешлив.

— Ай-я-яй, господин будущий министр, — сказа¬ла она. — Какое непродуктивное занятие.

Я непроизвольно покраснел от смущения.

— Ты говоришь так, будто поймала меня в кази¬но в рабочее время, — заметил я. — Иногда и мне нужно развлечься.

— Фи, — она поморщила носик. — Какое это раз¬влечение. Для нищих духом.

С этим тезисом можно было не согласиться, но я слишком устал, чтобы возражать.

— Ну и что,— сказал я. — От сумы, пусть даже духовной, не надо зарекаться.

— Разве ты не чувствуешь, что игра автогеном вырезает» душу, опустошает ее? — она внимательно посмотрела на меня.

— Применительно к себе — нет, — я тряхнул го¬ловой. — В этих краях я не частый гость.

— Так-то лучше, — заметила она. — Ну, а вооб¬ще, как настроение?
К этому моменту Амелия уже перестала прижи¬маться ко мне, но стояла в полуинтимной близости, источая тонкий аромат дорогих духов и дразнящие флюиды женственности. Будь на моем месте чело¬век менее искушенный, он бы тут же заключил ее в объятия.

— Упадочное, — ответил я честно.

— Почему? — встревожилась она. — Есть проблемы?

Я поспешил ее успокоить:

— Нет-нет. Просто вся моя духовная энергия ока¬залась разлита по игорным столам.

— Очень жаль,— покачала головой Амелия. — Проклятое казино. Как тебя сюда занесло?

— Решил поиграть с судьбой, — ответил я.

— Похоже, не слишком удачно, — заметила она. — У тебя довольно растрепанный вид.

Я с удивлением и досадой обернулся к ближай-шему зеркалу, откуда на меня воззрился озабочен-ный субъект, чье восковое лицо делало его похожим на недавнюю жертву вампира. Коротко стриженые волосы торчали в разные стороны, и моя машиналь¬ная попытка пригладить их оказалась напрасной.

— Понадобились деньги? — сочувственно поин¬тересовалась Амелия.

— Да, — чистосердечно сознался я.

— Сколько?

По глазам было видно, что она приготовилась дать любую сумму. Разумеется, в пределах того, что имела с собой. А в том, что имела, я не сомневался. Уж она-то, с ее расчетливым умом, быстрой реакци¬ей и готовностью к риску, никак не могла остаться в накладе. Но это был недостаточный повод, чтобы говорить ей о двадцати тысячах.

— Нисколько. Чепуха, — сказал я. — Мною подразумевалась глобальная потребность. Деньги нуж¬ны всегда и всем.

— Но это не то место, где их зарабатывают, — за¬метила она. — Во всяком случае, если речь идет о тебе.

— У меня не было планов сколотить себе здесь состояние, — немного покривил я душой. — А если и были, то их пресекли в зародыше.

Амелия задумчиво посмотрела на меня, потом на часы:

— Ты еще долго будешь здесь?

— Наверное, нет,— ответил я. — А что?

— Да так, — она пожала плечами. — Ты сказал о растраченной духовной энергии, а я знаю пару спо¬собов, как ее восстановить.

Мне тоже были известны несколько способов сде¬лать это. Например, напиться или лечь спать. Но гораздо лучше было бы провести остаток ночи с Аме¬лией. Я понадеялся, что именно это она и имела в виду. Амелия повела меня выпить напоследок по рюмке какого-то сладко-горького ликера. Затем по¬меняла россыпь выигранных фишек на деньги. Не¬брежным жестом я сделал то же самое с двумя же¬тончиками, оставшимися у меня. «Не густо», — мог¬ла бы сказать Амелия. Но она благоразумно про¬молчала и, взяв меня под руку, увлекла к выходу.

* * *

Ее автомобиль черным лакированным башмач-ком стоял напротив казино под знаком «Стоянка зап¬рещена». Амелия, невесомым облачком державша¬яся за меня, разомкнула изящный браслет своих рук и сделала мне знак сесть за руль. Улица была пус¬тынна, и швейцар в ливрее с позументами проводил нас тоскливым взглядом.

Мы поехали через ночной город. Движения на до¬роге почти не было, и я позволил себе разогнаться до приличной скорости. Неожиданно, сверкая разно¬цветными мигалками, нас обошла полицейская ма¬шина. К счастью, двум сидящим в ней крепышам не было до нас дела. Они окаменело смотрели вперед.

— Все время надо быть настороже, — произнес я недовольно. — Никакой возможности расслабить¬ся.

— Потерпи немного, — сказала Амелия. — Сей¬час все будет в порядке.
Спокойная улыбка вишнево-перламутровых губ и устремленный куда-то вдаль взгляд придавали ей мечтательный вид, в котором было подтверждение того, что наша сегодняшняя встреча еще далека от завершения.

— Можем поехать ко мне, — предложил я. Пора было определяться с направлением движения, так как мы приближались к центру.

Она продолжала безмятежно следить за дорогой, будто не слыша. Ее молчание было легким и есте¬ственным как безмолвие дикой розы, невесть как оказавшейся в машине.

— Но перед этим надо будет заскочить в дежур¬ный магазин, — добавил я, вспомнив, что угощать девушку нечем.

— И что же мы будем делать? — поинтересова¬лась она. Голос звучал мягко, но в нем угадывалась едва уловимая нотка дружелюбного скептицизма.

— Пить чай, есть мороженное с орехами, — на-звал я первое, что пришло на ум.


— Мне абсолютно не хочется чаю, — сказала она.
— И мороженного тоже, — покорно договорил я за нее. Хотя, на мой взгляд, отказ от холодного ла¬комства не был продиктован здравым смыслом.

— Ага,— кивнула она равнодушно и продолжи¬ла. — А еще больше мне не хочется в магазин.

Вслед за этим она четко сказала мне, куда ехать.

Вот и снова район островерхих особняков и ша¬ровидных белых светильников, которые, застыв од¬ноногими часовыми вдоль живых изгородей, охра¬няли его сон и покой до рассвета.

— Черт, — сказала Амелия вдруг.

— Что случилось? — спросил я без особой трево¬ги, продолжая катить по аллее. До нужного особня¬ка оставалось еще полсотни метров. Реакция Аме¬лии никак не вязалась с окружающей мирной, почти чарующей обстановкой.

Она указала на окна своего дома. Они были тем¬ными. Кроме крайних двух на втором этаже, где ро¬зоватые шторы были слабо подсвечены изнутри. Судя по расположению комнат, которое я тут же представил в уме, это скорее всего была спальня.

— Гнездышко занято, — констатировал я, по-думав, как много в нашей жизни зависит от случай¬ных обстоятельств. На мгновение я ощутил себя уличным псом, перед носом которого захлопнули дверь — а он в нее так мылился прошмыгнуть!

Амелия наклонилась ко мне. Вкус ее теплых губ был волнующе-сладким. «Вот и все», — подумалось отрешенно.

— Сдай-ка назад, — негромко, но решительно сказала она. Меня всегда восхищало ее умение не терять головы в затруднительных ситуациях. Я по-слушно переключил рычаг скоростей. Как только по¬казалась боковая улочка, она велела свернуть. Мы заехали на островок зелени в густую тень старого платана. Амелия провела рукой по волосам и, не гля¬дя на меня, вышла. Я остался смотреть на освещен¬ную приборную доску. Часы показывали два, но в голове была утренняя ясность. Хлопнула задняя дверца.

— Может, выключишь мотор? — деликатно осведомилась Амелия.

 Ее бархатный голос звучал за моей спиной. Теперь я точно знал, что мы дос-тигли пункта назначения, и повернул ключ зажи-гания. В салоне наступила тишина — чрезмерная, как мне показалось. Пальцы наугад несколько раз ткнули в клавиатуру радиоприемника. Ночной эфир был насыщен музыкой, будил воображение знакомыми мелодиями. Найти подходящую не со-ставило труда.
Последний штрих — защелкнуть дверные замки изнутри, и я мог быть к услугам спутницы, присое¬динившись к ней на диванчике заднего сиденья. Конечно, автомобиль — не спальня, но двоим здесь можно было вполне разместиться. Пиджак стеснял движения и не позволял настроиться на неформаль¬ное общение. Я стянул его. Процедура оказалась достаточно изнурительной, пиджак будто прирос к рубашке и никак не хотел слезать с плеч. От ощу¬щения близости Амелии, выжидательно следившей за мной, делалось жарко.

Но вот с пиджаком покончено, он переброшен на место водителя. Мы сидели напротив друг дру-га, и я взял ее горячие невесомые руки в свои. Наши губы сблизились, но это уже был не тот поцелуй, что несколькими минутами раньше. Он был легок, но нетороплив, и напоминал бокал вина, по кото¬рому соскучился и которое выпиваешь без спешки, наслаждаясь оттенками вкуса и температуры, де¬лая паузы, которые только увеличивают желание сделать новый глоток. Левая нога Амелии была не¬принужденно подобрана. Так сидят обычно на бор¬тике фонтана во время свиданий. Платье из тон¬кой шерсти, которое в положении стоя закрывает бедра, теперь, сбившись вверх, открывало боль¬шую их часть. Я беззастенчиво водил по ним ру¬кой, пользуясь благосклонностью хозяйки и отсут-ствием посторонних глаз. Волновала шелковистая кожа, вид стройных ног, округлость голых коленок и кое-что еще внутри меня самого.

Волнение, кото¬рое то нарастало, то ослабевало, в зависимости от того, куда я прихотливо направлял руку. Под край платья, которому уже почти некуда было отступать, или же вниз, в сторону белевших в полумраке щи¬колоток.
Носок модной туфельки несильно давил мне на голень. Я отдал себе в этом отчет с запозданием, в тот момент, когда Амелия вдруг отпрянула, отодви¬нулась к окошку. Перед моим лицом, едва не за¬дев, мелькнули кинжальчики каблучков-шпилек, и Амелия ловким, неуловимым жестом выдернула из- под платья ажурные шелковые трусики.

В созна¬ние врезались обворожительные контуры ее яго¬диц, чья налитость и завершенность форм притя¬гивала как магнит. Мои ладони как по команде прижались к этим упругим доверчиво выставлен¬ным полушариям, словно боясь оставить их без вни¬мания хотя бы на одну лишнюю секунду. Для ува¬жающего себя истинного ценителя промедление здесь было немыслимо. Я был не в силах оторвать¬ся от них, и не знаю, что было бы дальше, если бы пальцы девушки, незаметно оказавшиеся у меня на поясе, сами не начали расстегивать пряжку брюч¬ного ремня.

Мужчины обычно раздеваются сами. Поэтому пришлось отвлечься, чтобы немного помочь ей. Прощайте, тщательно наглаженные стрелки! Брю-ки в одной куче с ботинками брошены на чистые автомобильные коврики. Мои соскучившиеся руки вновь скользнули под ее обнаженные бедра, с удо¬вольствием ощутили их тяжесть. Она откинулась на спину, упершись макушкой в дверной подлокотник. Я забрался с коленями на узкий диванчик, бережно и слегка приподнял Амелию как драгоценную антич¬ную амфору. Нежная плоть расступилась под моим осторожным нажимом. Я, а вернее, самая жаждущая часть меня погрузилась в горячее, распаленное ожи¬данием лоно. Гостеприимная встреча. Желание вой¬ти целиком не находило сопротивления, и только легкие сжатия призывали не торопиться.
По телу прокатилась волна тепла, вызванная ощущением удачно завершенной стыковки. Я накло¬нился над ее красивым лицом, чувствуя себя космо¬навтом, смотрящим в иллюминатор на Землю, и за¬чарованно впитывая в себя его выражение. Глаза Амелии были полузакрыты, уголки губ неуловимо подрагивали, и от этого ее улыбка делалась то меч¬тательной, то скептической, то смущенной.

Было хорошо. Краешком сознания я подивился, как мало человеку нужно для удовольствия. Немно¬го чувственной и физической гармонии, и можно позабыть, что ты находишься не в удобной посте¬ли, а чуть ли не на тротуаре. Можно абстрагиро¬ваться и расслабиться. Для того, чтобы целиком отдаться плавным, ритмичным движениям, которые ровными мазками ложатся на полотно воображения, вспыхивают разными цветами и делают картину ощу¬щений все богаче и насыщенней.

Убедившись, что Амелия по-прежнему витает в облаках, и сохраняя размеренный темп, я позволил себе на секунду отвлечься, чтобы бросить взгляд на внешний мир. Там, за тонкой преградой из стекла и лакированной жести все было безмятежно спокойно. Нам ничто не мешало. Я вернулся мыслями к Амелии и с новой силой почувствовал желание слиться с ней.

Ночное развлечение на колесах оказалось про-должительным и приятным для нас обоих. Вслед за моментом, когда тело содрогнулось словно от уда¬ра электрическим током, и в мозг влетели брызги ос¬лепительных искр, я, не желая отрываться от Аме¬лии, подхватил ее, повернулся, и она оказалась си¬дящей у меня на коленях. Руки ненасытно сжимали и отпускали ее голые ягодицы, в то время как она обвила мои плечи и жадно прильнула к губам. У не¬которых женщин после акта леденеют губы, в ре¬зультате чего поцелуй производит отрезвляющий эф¬фект, как от ментоловой таблетки. Но с Амелией, а может, мне только показалось, было иначе. Ее губы и язык умопомраченно ласкали меня, стараясь по¬дарить или получить последнюю частицу удоволь¬ствия, а сама девушка безотчетно продолжала под-ниматься и опускаться на мне. Алмазная змейка по¬качивалась на ее шее в такт движениям.
Потом мы оба привели себя в порядок. Заминка вышла только с трусиками Амелии, которые непос¬тижимым образом оказались в кармане моих брюк. Она не стала их надевать и положила в сумочку.

— Извини за импровизацию,— сказала Амелия. Ее внимательные умные глаза фрагментом фоторо¬бота смотрели на меня из зеркальца заднего вида. Ей пришлось перебраться на переднее сиденье, что¬бы зажечь лампочку и подкрасить губы.

— Бывает, — кивнул я.
 Хотелось спать, а я еще не знал, как добираться домой. Было ощущение, что нечто хорошее опять безвозвратно осталось поза¬ди. Мир житейских проблем напоминал о себе.

— Машину возьми себе, — сказала она. — По-том созвонимся.

Я издали любовался ее фигурой и походкой ма¬некенщицы, пока она шла к дому, и ее каблучки от¬четливо цокали по асфальту. Амелия так ни разу не обернулась. Даже перед тем, как исчезнуть за две¬рью. На это были причины. Например, та, что она была замужем. А муж мог оказаться у окна. Впро¬чем, мне было достаточно прощального и как бы случайного взмаха кисти руки, который она сдела¬ла на пороге. Ее законному супругу было семьдесят девять. Опрятный и довольно бодрый маленький старичок. Пьющий виагру и весьма состоятельный,  насколько я знал со стороны. Потому что в общении с Амелией мы эту тему, разумеется, никогда не поднимали. Но от этого было не легче.

* * *

...Мне снился сон, будто я летал. В моих руках было красное полотнище. Точнее, сначала мне при¬снилось, что я хожу по какому-то дому, перехожу с этажа на этаж, из комнаты в комнату. Этот дом ни¬чей, но время от времени мне встречаются люди, которые ведут себя в нем как хозяева, а я испыты¬ваю неловкость, попадаясь им на глаза. Потом я поднялся на плоскую крышу и увидел, что кругом вода.

Серая бетонная коробка дома стояла посре¬ди моря. Именно здесь я подумал, что давно не ле¬тал во сне и, наверное, больше не буду. Потому что летают обычно в юные годы. Но тут я увидел и по¬добрал большой кусок плотной ярко-красной тка¬ни. Поднятый над головой, он затрепетал на ветру и надулся как парус. Несколько пружинящих ша¬гов, переходящих в настоящий спортивный разбег. Край крыши стремительно несется мне навстречу. Твердая опора вот-вот уйдет из-под ног, и я спешу сделать мощный толчок. Тело взмывает в небо, а внизу открывается море. Теперь предстоит плавный дугообразный спуск на его сверкающую спину.

От ощущения высоты захватывает дух. Я энергично начинаю молотить ногами воздух, как бы вращая педали невидимого велосипеда. Вдруг с радостью, не веря сам себе, замечаю, что мои барахтанья дают результат — я сохраняю высоту и даже двигаюсь вперед. При этом полотнище служит мне чем-то вро¬де руля. Я немного полетал над морем, петляя впра¬во и влево, снижаясь к самой воде и поднимаясь на сто-двести метров. Физическая нагрузка доставля¬ла удовольствие, а сам полет казался удивительным аттракционом. Но при этом не покидало опасение, что он в любой момент, без предупреждения, может кончиться. Я долетел до берега, пронесся над пес¬чаным пляжем и головами отдыхающих, затем сно¬ва над морской рябью. Силы гравитации никак не могут справиться со мной. Мои беспокойства по поводу нереальности происходящего отступают в дальние уголки сознания. Перед носом снова выра¬стает громада знакомого дома. Сделав крутой ви¬раж, я захожу на посадку на открытый балкон. В доме — праздник, гуляют нарядно одетые люди, раздается звон бокалов и гул веселых голосов. Я не¬надолго загляну туда, и если окажется не интерес¬но, полечу вновь...

* * *

Ласковое солнце разбудило меня. Его субтиль-ный персиковый свет был напоен жизненной энер-гией и нес в себе заряд безоблачного оптимизма. Открыв глаза, я тут же подумал, что не имею права губить такой погожий денек. Хорошо бы съездить на море, омыться и очиститься в его купели, под¬нять моральные и физические силы. До побережья рукой подать — час пути, а машина Амелии стоит под окном. Здоровья никогда не бывает много, а я чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы понять, что нуждаюсь в лечении.

На работу я уже проспал. Похоже, прогулы после ночных бдений с Амелией стали входить в норму, но угрызения совести отсутствовали напрочь. Обой¬дутся без меня. Объясняться, ходить с виновато по¬тупленным взором, мельтешить, суетиться — от од¬ной этой мысли тошнило. Тем более, я был уверен, что допущенная вольность сойдет мне с рук. Мысль о проигранных накануне деньгах не давила на пси-хику. Истрачены они были, хотя и безрезультатно, на благое дело, а кроме того, все равно лежали бы без дела.

Решение ехать на море утвердилось еще боль-ше, едва мне пришла в голову мысль взять с собой Элю. Я постоянно думал о ней и о том, чтобы сде-лать ей приятное, а тут подворачивался удобный случай. Впрочем, я думал также о себе, потому что к девочке меня безотчетно тянуло. Сегодня ее образ перемежался у меня с образом Амелии, но это была игра подсознания, в которой я не хотел участвовать. Чувства, которые они у меня вызывали, были раз¬ного порядка.

Прежде всего, надо было убедиться, что Эля дома. Я выглянул в окно — на террасе и в саду было пусто, но за тонкой стеной раздавались голоса. Вполне возможно, что хозяева собирались завтра¬кать. Оставалось только умыться и последовать их примеру.

Спустя полчаса, слегка утолив утренний голод и собравшись в дорогу, я постучал в соседнюю дверь. Солнце продолжало ярко светить. У Миши моя идея не вызвала возражений, он сообщил о ней Эле. По¬явление у меня автомобиля он воспринял как долж¬ное, не удивившись и одним кивком выразив свое удовлетворение. В унисон отцу отреагировала и де¬вочка, без колебаний и, как мне показалось, совер¬шенно искренне согласившись на поездку. Это ра¬довало вдвойне. Пока Марта помогала ей одеться, мы с Мишей выпили по миниатюрной чашечке креп¬кого кофе.

После раздражающей возни с устройством ко-ляски в багажнике, мы тронулись в путь. Марта поехала с нами, хотя я не помнил, чтобы пригла-шение было адресовано также ей. Вероятно, это само собой подразумевалось. Часа через два мы благополучно достигли берега и поехали вдоль пляжа, выбирая подходящее место. Вскоре мне приглянулся кусок песчаной полосы. Полузасы-панные деревянные мостки, по которым удобно было катить коляску, были проложены вдоль кром¬ки воды.

Ровный бриз доносил пряный йодистый запах моря. Пенные валы передвигались огромными со-леными сугробами, вскипая на солнце пушистыми белыми боками. Эля, которую я поднял, чтобы пе-ресадить в коляску, оказалась неожиданно легкой. Я подумал, что вообще мог бы нести ее на руках и при этом бы совсем не устал.

Марта не горела желанием приближаться к воде и попыталась уговорить нас прогуляться по набе¬режной. К счастью, Эля решительно воспротиви¬лась, и мы вдвоем направились к морю. Мать, скре¬стив руки на груди, неподвижно и одиноко наблю¬дала за нами.

— Вы будете купаться?!— Эля широко раскрыла глаза, заметив в моих руках махровое полотенце.

Прелесть, а не девочка. Вся поездка, можно ска¬зать, затевалась ради этого, а она спрашивает.

— Конечно, — бодро ответил я.

— Но вода, наверное, холодная? — она непроиз¬вольно поежилась, несмотря на плотную ветровку и выглядывающий из-под нее свитер.

— Как раз то, что нужно, — заверил я.

— Смотрите, не простудитесь, — на всякий слу¬чай предупредила она.
Целебный воздух наполнял здоровьем легкие. Я по¬жалел, что редко удается вырваться на море. Кулак внутреннего напряжения постепенно разжимался.

— Дыши глубже,— посоветовал я.— Это полезно.

Она кивнула:

— Отец тоже так говорит, когда мы здесь бываем.

Совет, отражающий всеобщую беспомощность.

В этот момент мы, вероятно, подумали об одном — как было бы прекрасно, если бы этот воздух был настолько чудодейственным, чтобы поставить ее на ноги!
Я оглянулся. Фигурка Марты маячила на набереж¬ной. Похоже, она мне вполне доверяла и не считала нужным разбавлять нашу компанию. Я сел на песок рядом с Элей, предварительно подстелив куртку.

— Что же вы не идете? — непосредственно спро¬сила она.

— Сначала воздушные ванны, — ответил я, с удо¬вольствием жмурясь на солнце. — Нужно немного настроиться.

— Понятно, — сказала она.

Сквозь полуопущенные ресницы я видел, как де¬вочка медленно развела руки, будто расправляя кры¬лья, и замерла в таком положении. Возможно, вооб¬ражала себя парящей в небе чайкой, а возможно бе¬зотчетно подчинялась внутреннему импульсу, кото¬рый в какие-то особые минуты призывает нас к рас¬крепощению. Я последовал ее примеру, не смуща¬ясь разделявшего нас возрастного барьера. Со сто¬роны мы, наверное, казались двумя адептами оче¬редной китайской секты.
Таймер сознания щелкнул, предостерегая от чрез¬мерного размякания.

— Пора, — пробормотал я и начал сбрасывать одежду.

— А мне показалось, вы передумали, — ирони-чески заметила Эля, с откровенным любопытством, как на уроке анатомии, сканируя мою фигуру.

Я усмехнулся и вошел по колено в воду. Необъят¬ное морское пространство колыхалось передо мной. Радуясь его великолепию, я первым делом громко и от души послал к черту всех тех, кто мешал мне жить, и по вине которых тяжесть лежала на сердце. Вода была обжигающе холодной. Если бы не осле¬пительное солнце, превратившее море в чешуйча¬тое зеркало, и не боязнь встретиться с разочарован¬ным взглядом девочки, не известно, стал бы я ку¬паться. Но тут деваться было некуда.

Снежные буруны накрыли с головой. Захотелось выскочить и мчаться на берег так, чтобы пятки сверкали. Но когда вновь показалось небо, хотелось уже другого. Грудь распирало от желания крикнуть. Зычно, со всей мочи, чтобы перекрыть шум волн. Было мокро и неуютно, колотил озноб.

Но я просто прорычал. OY души, но глухо, в тон морскому рокоту. Не мог же я позволить, чтобы Эля сочла меня рехнувшимся?! Но и этого было доста¬точно. Затем я бесстрашно нырнул второй раз и уже не ощутил температуры воды, освоился. Началось настоящее купание — с нырками, качанием на вол¬нах, стремительными заплывами и с бешеной тра¬той калорий.

Морские процедуры длились минуты три-четыре, от силы. Затянувшееся купание могло показать¬ся бессмысленным, а я старался избегать этого во всех своих занятиях. Есть удовольствия, которые надо заканчивать до того, как они начнут при¬едаться. На берег выбрался, расслабленно пока¬чиваясь, но с сердцем, которое трепыхалось как рыба в сетях.

Эля, подавшись вперед, с нетерпением ждала моего приближения.

— Вы здорово плавали, — сказала она. — Только мало.

— Чтобы не замерзнуть, — ответил я, смахивая капли полотенцем. После бодрящей купели морской бриз согревал тело как фен для волос.

— Вода очень холодная? — спросила она. По лицу было видно, что ответ для нее важен. Словно она хотела вообразить мои ощущения, представить себя на моем месте.

— Не мешало бы потеплее, — признался я.


— Тем не менее, вы искупались?! - продолжала допытываться Эля.

— Люблю море. А ради этого можно стерпеть не¬которые неудобства.

— Я бы тоже поплавала, — сказала она отваж-но. — Прямо сейчас.

Высказанная вслух мысль увлекла ее. Она с си-лой сжала подлокотники коляски и напрягла руки, будто хотела приподняться. Меня невольно кач-нуло к ней. Я боялся, что девочка потеряет равновесие.

— Не беспокойтесь,— сказала она, заметив мое движение. — Я знаю, что не смогу этого сделать.

Голос ее звучал спокойно и отстраненно. В нем уже не было того мимолетного задора, того огня, который выдал ее настроение секунду назад.

Меня обожгло будто ударом крапивы. Я зримо ощутил ее одиночество и тот барьер, который от-делял ее от радостей жизни. От радостей, но не от проблем, которым, вероятно, всегда суждено сопут¬ствовать ей. «Окружающий мир равнодушен к Эле и не хочет ей помочь, а раз так — то виновен пе¬ред ней, — подумалось мне вдруг. — Он жесток и враждебен. Я это знаю и, как умею, борюсь за мес¬то под солнцем. Но как быть другим — тем, кто полностью беззащитен и не подготовлен. Что они могут противопоставить холоду, враждебности, бездушию?»

— Вы ведь не всегда работали на заводе? - на-рушила она молчание.

— Не всегда, — подтвердил я.

— Наверное, поэтому вам немного не привычно.

— Человек ко всему привыкает, — заметил я.

— А чем вы занимались раньше?

Мне не хотелось говорить о себе, тем более, в подробностях. Но если буду скрытничать и уходить от ответа, то сам начну выстраивать стену между собой и Элей. Не абсурдно ли это, учитывая мои од¬новременные попытки проникнуть через стену, ко¬торой она отгорожена от меня?

— Ничем особенным. Был на государственной службе.

— Ну и как?

— Обычно. Похвастаться нечем, — я пожал плечами.

— Совсем-совсем?

Я испытал легкое замешательство. Неужели мне действительно нечего рассказать, нечем поделиться? То, что должно было составлять багаж знаний и опы¬та, напоминало блошиный рынок, где все казалось мелким, блеклым и ненужным. Найти среди этого ба¬рахла что-то цельное и поучительное было трудно.

— Совсем.
— Ни одного эпизода? - недоверчиво спросила она.

— Один-два эпизода, наверное, наберутся, — согласился я сконфуженно. - Только будет ли это ин¬тересно?

— Расскажите, — почти потребовала она.

— Есть маленькая история. О том, как я был п-реводчиком президента, — я с сомнением посмот-рел на девочку.

— Давайте, — кивнула она.

— Но она очень простая.

Она повторно кивнула, и я почувствовал, что впоследствии не буду укорять себя за откровенность.

* * *

— Это было в первый раз в моей жизни. Отчасти случайно, отчасти из-за моего знания иностранных языков, меня включили в состав экспертной группы, которая должна была подготовить официальный визит нашего президента в одну большую страну. Какую - не имеет значения. Назовем ее страна «Икс». Ехал в роли переводчика, так что предстоя¬ло не только заниматься подготовкой визита, свер¬кой документов, но и переводить самому президен¬ту.

Ближайшее будущее было туманно, но никакой робости перед неизвестностью не испытывал. Са-молет летел долго, и я успел прочитать все тексты речей президента, которые он должен был произнести в этой стране. Сложности для перевода они не представляли. В аэропорту нас встретили три ли¬музина, отвезли в пятизвездочный отель. Потом пришел представитель министерства иностранных дел. Полчаса поговорили, прошлись по программе визита. На следующий день сверяли тексты догово¬ров, которые предстояло подписать, потом вновь стали обсуждать программу. Языком своим я был доволен, несмотря на некоторые шероховатости. Но они меня не тревожили. Трудились до глубокой ночи. Когда добрался до своего номера в гостинице, для сна оставалось всего четыре часа.

Что делать? Нуж¬но было расслабиться. Залез в горячую ванну. Стал думать о том, какой исторический шанс мне пред¬ставился. Буду обращаться ко всему народу той стра¬ны, куда мы приехали, в лице самых видных его пред-ставителей, а мысли мне будет подсказывать самый мудрый советник, какой только может быть - пре¬зидент. Я буду его языком! Потом я отключил теле¬фон, чтобы меня не будили сумасбродные звонки, и завалился спать...


Сделав паузу, я, на всякий случай, «не наскучил ли?», посмотрел на Элю. Она внимательно слушала.

— Следующий день, тот самый, когда должен был начаться визит, выдался пасмурным. После завтра¬ка я поднялся в двухэтажный номер министра, кото¬рый возглавлял нашу группу. В его номере был боль¬шой балкон, выходивший прямо на крышу отеля, откуда открывался замечательный вид на город. Пока министр был занят изучением документов, я вышел на балкон в одиночестве, оперся на решетку ограждения. Стал глядеть по сторонам и вниз. На¬строение отвратительное, сосет, что называется, под ложечкой.

Меня совсем одолели грустные мысли. В какую дикую авантюру я себя втянул! Как я раньше не давал себе в этом отчета? Буду перево-дить на высшем уровне - президентам, министрам. Моими устами будет делаться большая политика. Какая колоссальная ответственность! Дело было не в том, справлюсь я или не справлюсь. В любом слу¬чае, как-нибудь, но справлюсь. Но я испытывал ти¬хий ужас. Мне было страшно. При мысли о том, что начнется вечером, захватывало дух, и голова начи¬нала кружиться. Как я был бы рад, если бы ничего этого не было! Мне предстояло что-то ужасное и вос¬хитительное одновременно. Пышные церемонии, встречи во дворцах, обмены речами, рукопожатия, кортежи, приемы, этикет... Все это пугало меня сво¬им величием и размахом, а также тем, что я вольно или невольно все время буду в центре всеобщего вни¬мания. Сдюжу или нет? Черт его знает. Есть ли у меня возможность избежать всего этого? Наверное, есть. И не одна. Попасть в больницу. Сломя голову уехать прочь. Кинуться вниз прямо с этого балко¬на. И все волнения сразу закончатся.

Но в этот момент, когда отчаяние толкало меня на безрассудные поступки, во мне что-то взбунто-валось. Нет, сказал я себе, все эти варианты, в осо-бенности последний, мне не подходят! С какой это стати я должен бежать или, тем более, бросаться с крыши?! Не слишком ли большая плата за то, что-бы уклониться от события, пусть даже межгосудар¬ственного значения? Во имя чего я должен бежать, скрываться, уклоняться? Кто ОНИ такие, чтобы го¬нять меня, заставлять мучиться и страдать? Все эти события, блеск, великолепие и связанное с ними вол¬нение - не больше, чем фикция, предрассудок, пыль под ногами по сравнению с моим мироощущением, мыслями, ценностью моего бытия. Пусть катятся к чертовой матери все, кто мешает мне жить!

Придя к такому заключению, я успокоился и в состоянии на-пряженного бесстрастия провел весь день. Торже-ственно и чинно пообедали в особняке министра иностранных дел, заместитель которого давал обед в нашу честь. Затем, наверстывая убитое за столом время, в лихорадочном темпе мотались по министер¬ствам, уточняли последние нюансы церемониала и документов. В аэропорт приехали за час до прилета президента. На взлетном поле стояли четыре верто¬лета, один из них белый — парадный, остальные — в боевой камуфляжной раскраске. Выглядели эти мон¬стры эффектно и, как позже выяснилось, предназна¬чались для нас — чтобы без задержки доставить всю делегацию прямо в центр города. На мокром бетоне треугольником выстелена красная ковровая дорож¬ка. Выстроился почетный караул.

Подтянулись встречающие во главе с премьер-министром государства «Икс». Наконец, к краю дорожки подрулил самолет президента. Я двинулся к трапу за спиной премьер- министра и его супруги, а за мной — пышный шлейф из высокопоставленных лиц. Но мне были безразлич-ны их ранги и иерархия, потому что я должен был делать свое дело. Моя задача - неотлучно быть ря-дом с президентом с того момента, как он ступит на грешную землю. Я собирался выполнить ее, во что бы то ни стало. Что будут думать обо мне осталь¬ные, и нарушаю ли я протокол или нет, мне было без¬различно. Я шел к своему президенту...

Тут я поневоле замолк. Гребень, которым я начал расчесываться, с трудом пробирался сквозь бурелом жестких от морской воды волос, и было больно.

— Что же было дальше? - спросила Эля.

— Все прошло как по маслу. Я справился со сво¬им делом. Президент остался доволен. Просто я очень сильно боялся, а, оказалось, зря. Это было давно, но в памяти застряло. И еще запомнилось наи¬вное воодушевление, с которым я переводил, думая, что совершаю какое-то священнодействие.

— А в детстве вы кем мечтали стать?

— Астрофизиком. Читал фантастику, воображе¬ние искало практический выход и вот.... Но это было мечта.

— Жаль, что вы ее не осуществили, — сказала она.

— А я не жалею, — запротестовал я. — У меня было много разных идей.

— А я мечтала изучать дельфинов, их язык, — ответила девочка. - Сделать так, чтобы люди и дель¬фины научились понимать друг друга.

— Тебе бы это подошло, — заметил я. — Краси¬вая мечта.
Уже второй раз наш разговор уносился в заоб-лачные выси.

* * *

Мы пробыли на берегу довольно долго. Высмат¬ривали красивые ракушки среди тех, что море выб¬расывало на сушу. Вслушивались в плач и смех чаек, пикирующих на волны и кружащихся над головами. Подставляли лица под мельчайшие соленые брызги. Я чувствовал, что она, подобно мне, ощущала потреб¬ность вобрать в себя яркие и полные жизненной силы образы дикой природы, в которых сердце нуждалось так же, как легкие в кислороде. И потому время текло незаметно. Налегая на ребристые рукоятки, я катил коляску вдоль линии прибоя, и, хотя делал это впер¬вые в жизни, не испытывал ни малейшей неловкости.

Потом к нам присоединилась Марта, которой в кон¬це концов наскучило стоять в отдалении. Втроем мы быстро перекусили бутербродами, которые она успе¬ла нарезать перед поездкой. Я похвалил ее за предус¬мотрительность дважды — устно и мысленно, потому что разыгрался волчий аппетит, а денег на обед не то, что в приличном месте — даже в забегаловке не было. Зато мы выпили по чашке кофе в баре на набережной. На обратном пути Марта молча смотрела в окно на плоский, лишенный растительности, пейзаж. Эля спала, а я думал о том, как буду объяснять Амелии, поче¬му возвращаю машину с пустым баком. Скажу, что съездил на море? Она заподозрит, что не один, либо обидится, что не пригласил. Наверное, в таком случае лучше ничего не объяснять.
Когда я вновь взял Элю на руки, чтобы вынести ее из машины, ее губы коснулись моей щеки. Мимо¬летно, почти невзначай. Я буквально одеревенел, стараясь сохранить невозмутимый вид, но внутри меня прокатилась теплая волна нежности. Уже пе¬редавая драгоценную ношу Мише, вышедшего нас встречать, я не удержался, чтобы украдкой не по¬смотреть на девочку, но прядь светло-русых волос и интуитивно точный поворот головы скрыли от меня выражение ее лица.

Во второй половине дня, испытывая дискомфорт от внезапно взыгравшего чувства долга, я все же ре¬шил показаться на работе. Ключевская, бесстрастно оглядев меня с головы до ног, сообщила, что со мной хочет поговорить начальство. Когда я зашел к ди¬ректору, то столкнулся с Беловой, которая, хмуро зыркнув в мою сторону, проскочила мимо. Вообще- то, в связи с нехваткой служебных помещений, рабо¬чее место ей было отведено в уголке директорского кабинета — там стоял ее компьютер. Но сейчас она будто чувствовала себя лишней. Она никогда не ка¬залась мне умницей, а кроме того, в ее мозгу, похоже, постоянно кипели полуфабрикаты каких-то интриг и страстей, которых я инстинктивно сторонился. Очень не хотелось, чтобы это неприятное варево когда-нибудь выплеснулось. Впрочем, директор тоже был не подарок. «Наверное, опять не поладили», — по¬думал я, зная об их натянутых отношениях. Удиви¬тельна способность некоторых людей, не перевари-вающих и при случае поливающих грязью друг дру¬га, работать вместе! И причем довольно слаженно.

— Как дела? — бодро приветствовал меня дирек¬тор, улыбаясь во всю ширь искусственных зубов.

— Так, не очень. Приболел немного, — ответил я, приготовившись неторопливо и по полной про-грамме отчитываться за прогул.

— Возьми бюллетень, — заботливо предложил он, сделав сочувственную мину. Меня всегда забав¬ляла его привычка гримасничать. Он мог бы зара¬батывать на жизнь в театре.

— Ничего, — сказал я без всяких эмоций. — Сейчас уже лучше, а завтра вообще все будет о’кей.

— Ладно, — согласился он. — Как знаешь. Не настаиваю. Беспокоюсь о твоем здоровье. Ты па-рень умный, должен далеко пойти.

Он многозначительно подмигнул. Я посмотрел в окно, переправляя туда весь мысленный заряд, ко¬торый он пытался мне сообщить. Кабинет был чис¬теньким, но в нем стойко пахло машинным маслом и горячей пластмассой.

— Думаю, нашему предприятию повезло, что ты оказался у нас, — произнес он с театральной убеж¬денностью. — Не все, конечно, это понимают, ну да простительно, народ университетов не закан¬чивал...

Он изобразил снисходительную улыбку и, снова напустив на себя серьезный вид, повторил:

— А вот я считаю, повезло.

У него явно что-то было на уме, но он не спешил раскрывать карты.

— Для меня это тоже удача, — ответил я вежли¬во. — Познакомился с замечательными людьми. В первую очередь, с вами...

— Скажешь тоже, — он польщено потупил взгляд, но тут же встрепенулся. — Есть у меня ма-ленькая идея, хочу обсудить.

— Давайте обсудим, — сказал я.

Он откинулся в своем вращающемся кресле, побара¬банил пальцами по столу. Не дать, не взять — преуспе¬вающий делец, а не бывший коммунист, как я был на¬слышан. Это подтверждало мою догадку, что бесприн¬ципность была одной из профилирующих черт его ха¬рактера. Как и у большинства людей, которые имеют реальные шансы достичь благополучия в этой жизни.
— Хочу предложить тебе стать моим заместителем, — произнес он.

Предложение прозвучало нео¬жиданно и вызвало неприятные сжатия в груди. Подождав, пока они прекратятся, я ответил:

— Любопытно.

— Не сразу, конечно,— директор поспешил пре¬достерегающе поднять руку, как бы предваряя воп¬рос. Я пожал плечами.

— Отправим тебя на курсы переподготовки, ме¬сяца на два. Получишь сертификат. А потом будешь вместе со мной руководить заводом, — стал объяс¬нять он. — Тебе расти надо. Предоставляю для это¬го хорошую возможность.

— Спасибо за идею, — сказал я. — Но сначала маленькое уточнение. Для ясности.

Он, чуть нахмурившись, кивнул. В таком возрас¬те люди не любят дополнительных вопросов.


— Вам, по-моему, заместитель по штату не положен, — заметил я.

Директор моментально оттаял и почти просиял:

— Штатное расписание поправлю в два счета. Необходимость в укреплении менеджмента давно назрела.

— Уверены? — продолжал допытываться я.

— Разумеется.

— А как же другие претенденты. Белова, на-пример?

Директор махнул рукой:

— Не обращай на других внимания. А Белова, между прочим, скандалистка. Ее бы вообще уволить. Или в цех перевести. А ты на ее месте заказы по¬принимаешь.

Меньше всего мне хотелось быть втянутым в кадровую междоусобицу. Сама мысль об этом вызыва¬ла аллергию.

— Простите, но в таких делах не участвую, — от¬ветил я со вздохом.

 Директор в волнении привско¬чил, делая мне знак оставаться на месте.

Испугался, видимо, что могу уйти. Но я привык дослушивать людей до конца.

— Про Белову я так упомянул, к слову, — пояс¬нил он поспешно и не очень убедительно. — Мое предложение с ней не связано. Имей в виду, зарпла¬та вырастет в два раза, что для молодого человека немаловажно. Новые перспективы откроются...

Я вяло кивнул. Интерес к разговору, и без того невеликий, угас совсем.

— Ну что, по рукам? — спросил директор с на-деждой.

— Надо подумать, — ответил я.

— Подумай, — сказал он, погрустнев.

Старик был явно обеспокоен отсутствием энтузиазма в моем голосе.

Ну вот, кажется, лестное предложение. На меня, как на аппетитную наживку, клюнула первая рыбеш¬ка. Замаячила возможность всплыть, подняться на некую орбиту, предпринять попытку штурма новой, на этот раз маленькой, пирамидки. Естественно, где- то внутри шевельнулся соблазн согласиться, попро¬бовать, но искушение, продиктованное мелким тщес¬лавием, было тут же отогнано прочь. Потому что этот путь — повторение прежнего, дорога в нику¬да, а я устал от лишних движений.

Выйдя в коридор, поймал на себя взгляды двух женщин. Сочувственный и понимающий чилийки Г алы и враждебно-ревнивый — Беловой. Если в пер¬вом я был склонен видеть просто проявление сим¬патии, то второй связывал с только что высказан¬ной директорской идеей. Новости по заводу распро¬странялись фантастически быстро.

Какое-то время спустя, отвечая на молчаливое приглашение Галы, подошел к ее станку. Мы выпи¬ли по чашке крепкого сладкого кофе из ее термоса, и настроение заметно улучшилось.

* * *

В пятницу вечером ко мне заглянул Миша и предложил наутро съездить к его проживающему в горах другу Фариду. «Заодно, отвезем ему игруш¬ку», — многозначительно сказал мой квартиродатель. Я не возражал. Было даже интересно позна¬комиться с Фаридом, заочно казавшимся колорит¬ной личностью.
Тем же вечером у меня был телефонный разго-вор с Амелией, в котором я невзначай обмолвился о предстоящей поездке. К моему удивлению, она живо заинтересовалась, и мне не оставалось ничего дру¬гого, как пригласить и ее. Признаться откровенно, я еще не успел по ней соскучиться. Но почему бы не повидаться, когда есть возможность? К тому же, ее присутствие только украсит намечающуюся компа¬нию. Я также не имел ничего против знакомства Амелии с Элей.

На утренний сбор возле Мишиного дома все яви¬лись без опозданий ровно в девять. Амелия, как все¬гда, выглядела безукоризненно элегантно, и даже высокие горные ботинки с грубыми рифлеными по¬дошвами, не портили этого впечатления. А что ка¬сается фигуры девушки, то на месте любой фотомо¬дели я бы ей просто искренне позавидовал. В срав¬нении с этой цветущей розой Эля казалась скром¬ным тщедушным ландышем.

Я представил девушку как дочь близких друзей родителей, которая хотела бы провести день на све¬жем воздухе. Миша с готовностью закивал, будто только и мечтал о возможности пригласить ее. Амелия одарила его милостивой улыбкой. В первые се¬кунды знакомства он немного стушевался перед ее внешним лоском, но, к моему облегчению, быстро взял себя в руки.

До предгорий добирались часа два. Мишин аг-регат, шедший впереди, нещадно отрыгивал копо-тью, и Амелия, в обществе которой был я, инстинк¬тивно держалась от него подальше даже с риском потерять наших проводников из виду.
Дом Фарида прилепился на склоне уютной зеле¬ной долины. Чтобы подняться к нему, пришлось про¬ехать через небольшой поселок, строения которого теснились вдоль русла узкой речки на дне долины.

Ожидания не обманули. На Фарида действитель¬но стоило посмотреть. Густобородый, в узорчатой белой рубахе до колен и такого же цвета простор¬ных шароварах, он вышел встречать нас с широкой улыбкой. Мишу и женщин он картинно обнял, мне же досталось крепкое рукопожатие и похлопывание по плечу. Ему было под шестьдесят. Несмотря на кряжистый богатырский вид, я уловил его учащен¬ное дыхание. Видать, молодость выдалась бурной, поизносил сердечко, — подумалось мне.

Дом был большой, с грубой и прочной деревенс¬кой мебелью. Вещи, книги, посуда, другие предме¬ты домашнего обихода — все было аккуратно рас¬ставлено, разложено, развешено. Хозяин, безуслов¬но, любил чистоту и порядок.

Миша с приятелем поедали друг друга радост-ными взглядами, упоенно обменивались простыми шутками, в которых поминались возраст и женщи-ны, довольно похохатывали и нас, остальных, буд-то не замечали. Встреча после долгой разлуки была приятна обоим.

* * *

Предоставленные самим себе, мы разбрелись по комнатам. Войдя в одну из них и рассеянно огляды¬ваясь с мыслью о том, как наименее бесполезно по¬тратить предстоящие часы, я вдруг замер от неожи¬данности. У стены, почти сливаясь с высокой, зак¬рывающей ее дубовой панелью, располагался стенд или стеллаж, на котором, как в охотничьем магази¬не или музее, выстроились в ряд ружья и карабины. Я подошел ближе.

Их было штук восемь, тяжелых и грозно молчащих. Нельзя было назвать их новень¬кими. Вороненые стволы потускнели, приклады и це¬вья были потертыми и кое-где в царапинах. Два-три экземпляра были стандартными, малопримечатель¬ными охотничьими одностволками, еще у парочки -
калибром побольше - стволы были сдвоены по вертикали и напоминали реквизит старых американс-ких фильмов. Самое длинное ружье было особенно древним. Широкий приклад был будто изъеден чер¬вями, а ствол имел шестигранное сечение. Неплохо смотрелась мощная пятизарядка с никелированным затвором. Просился в руки короткий, наверное, ка-валерийский карабин. Странно и несуразно выглядело трехствольное ружье, создатель которого, ви¬димо, решил соригинальничать.

Я прикоснулся к нему, и в этот момент за спиной раздались шаги.

— Нравится?

Я убрал руку с металла и обернулся. Старые дру¬зья зашли почти в обнимку. Лицо Фарида излучало дружелюбие.

— Да. Необычная конструкция.

Он обошел меня и легко выдернул трехстволку из гнезда:

— Ничего особенного. Два ствола под картечь, а третий, нарезной, под пулю — на волка или ка-бана.

Фарид подбрасывал ружье на ладони так, будто оно было сделано из пластмассы.

— Охотник? — спросил я.

— Балуюсь иногда, — скромно ответил он и, не¬брежно поставив оружие на место, потянулся к се¬редине ряда:

— Вот это вещь, — отчеканил он тоном экспер-та, ухватившись за шестигранный ствол. — Персид¬ский аркебуз XVI века.

Он с нескрываемой гордостью посмотрел на меня.

— В то время иранские оружейники сопернича¬ли с немецкими и итальянскими, — заметил я.

Он удивленно запнулся, но потом кивнул:

— Точно. А в Европе, между прочим, тогда еще в моде были двуручные мечи.

Я не стал углубляться в популярную тему сопер¬ничества Востока и Запада, а только спросил:

— Откуда оно у вас?

Он грустно улыбнулся:

— Досталось как-то на аукционе, — в голосе была ностальгия, причина которой была не совсем понятна. Возможно, Фарид сожалел о молодых го¬дах, а может, о временах, когда приобретения на аук¬ционах были ему по карману.

— Кстати, — вступил в разговор Миша. — Мо-жешь сказать спасибо Саше. Он отыскал забытую тобой вещицу.

В глазах Фарида только на мгновение вспыхну-ли любопытство и радость — когда Миша полез во внутренний карман пиджака. Но едва хозяин дома догадался, о чем речь, как его лицо приняло равно¬душное, почти разочарованное выражение.

— A-а, это, — сказал он, взяв пистолет. — При-знаться, был уверен, что потерял его.

— Подводит память, — съехидничал Миша.— Ты же сам припрятал его у меня в доме. Больше некому.

— Возможно, — добродушно ответил Фарид. — Беспокойное было время. Но интересное.

Последняя фраза вновь прозвучала с ностальги¬ей. Фарид сноровисто, как заправский военный ин¬структор, вынул магазин из рукоятки, проверил ствол. Отсутствие патронов было воспринято им с удовлетворением. Скорее всего, он даже не помнил, были ли они там вообще. Затем, шурша своим узор¬чатым восточным нарядом, он величаво прошество¬вал к книжному шкафу, отодвинул стекло на одной из полок и снял с нее деревянную шкатулку. Поло¬жил в нее миниатюрную «беретту» и водрузил ко¬робку на прежнее место.

— Не позабудь, где он лежит на этот раз, — пре¬дупредил с усмешкой Миша.

— А хоть бы и так, — Фарид махнул рукой. — Мне он теперь не понадобится.

— Дай Бог, — сказал его друг. Я эхом повторил эти слова про себя, желая Фариду максимального покоя в его уединенной жизни. Однако, апатия, с ко¬торой он воспринял находку, заставила меня задать¬ся вопросом, нужно ли было вообще возвращать пи¬столет.

* * *

Фарид жил один. Я пришел к такому выводу, обойдя весь дом и не встретив никого, кроме своих спутников. Поделился своим наблюдением с Мишей и узнал, что у Фарида была семья, имеются дети и чуть ли не внуки. Но со своими родичами, как ока¬залось, он уже давно утратил всякую связь. Было жалко этого горца, человека с несомненно добрым характером и большим умом, вынужденного на скло¬не лет проводить свои дни в одиночестве. Однако, Фарид, если и страдал по этому поводу, то абсолют¬но не подавал виду.
После легкого обеда, состоявшего из мягкого сыра, копченой ветчины, помидоров и черного хле¬ба, сдобренных домашним вином, я вместе с хозяи¬ном дома и Мишей вышел во двор.

— Он никогда ее не запирает, — сказал Миша, заметив, как я покосился на оставленную открытой дверь. — Здесь в округе все друг друга знают, а чу¬жих практически не бывает.

— Я верю людям, — иронично сказал Фарид, но на самом деле его, похоже, совсем не беспокоила про¬блема незваных гостей.

Во дворе стояла машина Фарида — большой и старый внедорожник. Его внушительные размеры, потрепанный вид и архаичный дизайн напоминали как о любви хозяина к дорогим вещам, так и о том, что в настоящее время он не мог себе их позволить. Я прошел мимо рыдвана и вступил на узкую тропу, змейкой убегающую в горы. Пока представители старшего поколения увлеченно вспоминали прошлое, а женщины нашли себе занятие внутри дома, было самое время разведать окрестности.

Прогулка по горам оказалась неожиданно дол-гой. Влекомый неизвестной силой — почти звери-ным инстинктом — которая заставляла то спускаться в глубокие овраги, то забредать в дикую чащу, то с азартом топтать толстый ковер из жухлых сосновых игл, я стал воспринимать эти места как родные. А встреча с несколькими лесными обитателями — де¬ловитой лисой и парой пепельных белок вообще на¬строила на умиротворенный лад, пребывая в кото¬ром, я бодрым шагом вернулся в жилище Фарида.

Двери были распахнуты, стояла тишина, никто не показывался. Если бы не мирно застывшие авто¬мобили, я бы подумал, что меня бросили на произ¬вол судьбы. Я осторожно двигался по погруженно¬му в безмолвие дому, поочередно заглядывая во все комнаты и чувствуя, как во мне нарастает тревож¬ное недоумение.
Внезапно наперерез мне выскочил Фарид. Он что-то напевал под нос, в руках у него была стопка полотенец. Несмотря на то, что мы едва не столкну¬лись, он в отличие от меня не только не растерялся, но даже обрадовался, будто нарочно искал меня.

* * *

— Хорошо, что я вас встретил, — воскликнул он. — Берите полотенца и несите дамам, а мне надо срочно на кухню. Пора подумать об ужине.

— Куда нести? — спросил я озадаченно.

Из-за спины Фарида появился Миша.

— Ты еще не знаешь, вернее, тебе не успели ска¬зать, что у Фарида есть свой термальный бассейн. Он обнаружил где-то здесь, в горах горячий источ¬ник и провел трубу прямо к дому, — пояснил отец Эли. — Марта и девушки сейчас там. А потом, если есть желание, сходим мы.

— Термальный бассейн, — повторил я . — Настоящий?

— Конечно, — заверил Фарид. — Только ма-ленький. А вода лечебная, не хуже, чем у древних этрусков. Но это мой секрет.

Он засмеялся. В густой бороде блеснули зубы.

— Идите прямо по коридору, потом за угол. Там есть небольшой спуск — две ступеньки и дверь с на¬рисованным фонтаном. Ошибиться невозможно.

Я пожал плечами:

— Хорошо.

Мысль о том, что придется плескаться в горячем бассейне еще предстояло переварить.

Расставшись с Мишей и Фаридом, я прошел ука¬занным маршрутом и толкнул приземистую дверь. Действуя, как робот, перед которым поставили единственную задачу — отнести полотенца, даже не удосужился постучаться. В следующее мгнове¬ние словно наткнулся на невидимую преграду и с досадой напомнил себе, что мозги никогда не сле¬дует отключать.

Перед глазами была водоем. Небольшой — Миша был прав. Утопленный в кафель¬ный пол, аккуратный бассейн, накрытый полупрозрачной пеленой пара, завитки которого лениво поднима¬лись к стеклянному фонарю в крыше.

 Сквозь эту пелену и курящиеся дымки были хорошо видны три фигуры. Глаз задержался на трио, выхватил из го¬рячего пара большие, налитые груди и чуть отвис¬лый живот Марты, затем проступили две обнажен¬ные стройные спины, две грациозные шеи, два юных лица в профиль, одно из которых — помлад¬ше. Взгляд Марты — тревожный, потом негодую¬щий — встретился с моим. «Закрываться надо», — мысленно пробурчал я и поспешил предъявить по¬лотенца в качестве доказательства своей безобид¬ности. Уже более милостиво она показала на складной стульчик, куда их следовало бросить. Потом розовым раздвоенным персиком мелькнули ягодицы Амелии, брызги долетели до меня, на бор¬тике осталась одна Эля — мокроволосая, гибкая и тонкая как андерсеновская русалочка. И вслед за этим я, отступив, плотно затворил дверь.

Пальцы сжимали дверную ручку, продолжая тя¬нуть ее к себе. Я словно прилип к золоченому на¬балдашнику, с трудом собираясь с мыслями. Кто мог предположить, что они будут плескаться нагишом? Увиденная картина не шла из головы, вытеснив все остальное. Застряла как кадр в кинопроекторе, и я не мог с этим ничего поделать. Фигуры трех ку¬пальщиц в наряде Евы заполняли экран, и Эля смотрелась на нем так же естественно, как и осталь¬ные. Подавил в себе крамольную мысль — может, разыгрывают, водят за нос, девочка здорова. Ее образ заслонил остальные. Худенькие плечи и бед¬ра. Но несмотря на сохраняющуюся подростковую угловатость, это была уже девушка, почти совсем взрослая. В силу внезапности открывшегося зрели¬ща я взглянул на нее взглядом мужчины и... был рад. Инвалида не существовало. В эти мгновения она была такой же как все и могла ощущать себя нор-мальным человеком.

Оправившись от растерянности, я прошел в са-мый просторный зал дома Фарида, служивший од-новременно гостиной и библиотекой. Снял с полки массивный томик Плутарха и удобно расположил¬ся в широком кожаном кресле. Если кому-то пона¬доблюсь, найдут без труда. А пока можно насла¬диться атмосферой античности, воссозданной муд¬рым греком.

Только было раскрыто оглавление книги, как быстрые шаги за стеной заставили мелко дрожать пол и звенеть стекла в библиотечных шкафах. Кто- то грузно пробежал по коридору. Потом до слуха донеслись приглушенные расстоянием голоса, от-части, как мне показалось, встревоженные. Через несколько минут необычное волнение улеглось. «Надо будет спросить Мишу, что это было», — 
подумал я и снова сосредоточился на колонке жиз¬неописаний. Хотелось выбрать портрет государ¬ственного мужа позначительней. «Может, что-то случилось с Элей?» — запоздало и опасливо вско¬лыхнулось в уголке сознания. Но предположение показалось неправдоподобным и почти сразу стерлось.

Пролистав с треть книги, я отложил Плутарха, и никого не донимая вопросами, направился в бассейн. Хорошо прогрел кости и, возможно, еще долго бы не ведал, что произошло, если бы не Амелия. На мои шутливые сетования, куда это, дескать, пропал бо¬родатый, и сколько нам томиться в ожидании ужи¬на, она поманила меня пальцем и тихо сообщила, что Эля едва не утонула.
Неприятность стряслась вскоре после того, как я покинул бассейн. Ни Марта, ни Амелия не замети¬ли, как Эля вдруг потеряла равновесие и скользнула с бортика в горячую купель.

Бассейн был неглубоким, но для человека без ног это не имело значения. Счастье, что зазевавшиеся женщины тут же спох¬ватились и вытащили ее на поверхность. Но несколь¬ких мгновений оказалось достаточно, чтобы Эля как следует нахлебалась воды и лишилась сознания. На крики прибежали Миша и Фарид. Привели девочку в чувство, сделав искусственное дыхание, а потом отнесли в спальню. Она слабо сопротивлялась, по¬вторяла, что все в порядке, но была очевидно по¬давлена. Возникшая паническая суета угнетала ее не меньше, чем само происшествие. Все это время, пока не улеглись страсти, я в счастливом неведении коротал время в библиотеке.

* * *

За ужином о случившемся напоминали только бледные лица Миши и Марты. Фарид, как ни в чем не бывало, сразу предложил заночевать у него, со¬общив, что к услугам гостей есть две комнаты. Миша кивнул с отсутствующим видом. Видимо, он даже и не думал куда-то ехать после пережитого по¬трясения. Переглянувшись с Амелией, я тоже согла¬сился. Спуск по горному серпантину на ночь глядя не слишком соблазнял.

Разговор за столом не клеился. С угрозой тягост¬ного молчания приходилось бороться Фариду, Аме¬лии и мне. В попытках разрядить обстановку мы, не сговариваясь, стали искать беззаботные, отвле¬ченные темы для обсуждения и после беспорядоч¬ного перескакивания с одного сюжета на другой, нео¬жиданно попали в колею старой и вечно актуаль¬ной проблемы супружеской верности.

— Мужчина и женщина по-разному устроены, — важно заметил Фарид.— И понятие измены для них трактуется по-разному.

— Значит, вам можно, а нам нельзя? — вскину-лась как гюрза Амелия.

— Дело не в том, что одни имеют право на без-нравственность, а другие нет, — стал растолковы-вать он. — Просто для мужчины измена не может считаться таковой, если он по-настоящему любит одну женщин^. Даже проводя время с другими, он сохра¬няет верность ей. Никакое приключение не пошат¬нет его устоев, она останется для него единственной.

— Разумеется, Фарид не говорит о многоженцах и тех, кто делит свою любовь сразу между несколь¬кими женщинами, — вставил я. — Не так ли?

— Конечно, — подтвердил хозяин дома. — Там и так все ясно. Не будем трогать эту категорию сча¬стливцев или, наоборот, несчастных. Поровну вла¬дея несколькими, полностью не владеешь ни одной. Измена только там, где обман.

— Да, но иногда приходится обманывать любимую женщину, — сказал я со вздохом.

— Ты это серьезно? — Амелия угрожающе под¬няла брови. Но взгляд оставался ясен как небо пе¬ред тайфуном.

— Только в принципе, — сказал я. — Повинуясь инстинктам, и не желая травмировать любимую, он скрывает от нее правду.

— Осторожно, молодой человек, — бородач предостерегающе поднял руку. — Вас слишком далеко заносит.

— Воображение разыгралось, — признался я.

— Поэт ты мой, — буркнула Амелия.

— Обман есть обман, и мы не собираемся его за¬щищать, — сказал Фарид, торжественно оглядывая сидящих.— Мужчина не должен обманывать или скрывать. Просто есть ситуации и эпизоды, которые не заслуживают упоминания. Они были и прошли. Любимой женщине совершенно не нужно знать о них.

— Женщина тоже может попадать в такие ситуации, — сказала Амелия.

— Если она замужем, это недопустимо, — мягко, но наставительно произнес Фарид. На его губах играла добрая улыбка, но тон фразы предупреждал, что возражать тут может только несмышленыш.

Естественно, на Амелию этот прием не произвел впечатления.

— Она тоже может встретить интересного чело¬века, — сказала она бесстрастно. Но сам голос ее звучал красивой мелодией.

— Даже любя мужа? — как бы между прочим по¬интересовался Фарид.
Вот тут она запнулась.

— А любя жену, значит, можно?! — Амелия вспом¬нила про сицилианскую защиту.
— Допускается, — милостиво ответил Фарид.

— А где же гендерное равенство? — на щеках Амелии запылал румянец.

— Закон природы выше законов общества, — за¬метил бородач.

— Возможно, Амелия видит в нас с вами старею¬щих сластолюбцев, — заметил я примирительно.

— Женщины настолько переменчивы, что их вер¬дикты ни в коем случае нельзя абсолютизировать, — Фарид раскатисто засмеялся, давая понять, что нис¬колько не уязвлен предположением. — Сейчас она в вас видит глупца, через минуту начнет восхищаться. В ее голове крутится безостановочный вихрь.

Он наклонился к моему уху:

— Нужно только научиться им управлять.

Судя по его семейной ситуации, он этого делать
так и не научился.

Дискуссия вывела из оцепенения Марту.

— Боюсь, этот разговор не для ушей ребенка, — недовольно проронила она, предостерегая присут¬ствующих от дальнейших фривольностей.

— Девочке пора знать, что мужчины и женщины по-разному смотрят на некоторые вещи, — не со¬гласился с замечанием Фарид.

Неожиданно в обмен мнениями включилась Эля.

— Вы когда-нибудь любили по-настоящему? — обратилась она к хозяину дома.

— Еще как! — воскликнул он, подбоченясь. Впро¬чем, жар его фразы казался несколько фальшивым.

— А вы? — серо-голубые глаза девочки ясно по¬смотрели на меня.

— Да, — ответил я из солидарности, а также по¬тому, что не хотел портить настроение Амелии.

* * *

По спальням разбрелись за полночь. Доставшаяся нам с девушкой кровать была просторной, с уп¬ругим, как батут, матрасом и белоснежными хрустя¬щими простынями.

— У тебя кожа соленая, — сказала она, шершавым кошачьим язычком водя по моей шее. Ее рука крепко охватывала мой торс.

— Это после бассейна, — ответил я и поцеловал ее в горячую ключицу. — Кстати, у тебя тоже.

— Пойдем, поплаваем еще, — вкрадчиво пред-ложила она, прижавшись теснее.

— Что-то не хочется, — поморщился я, хотя и по¬нимал, что не должен отказывать ей в такой мало¬сти, как поплавать и позаниматься любовью на сон грядущий. Ведь это я затащил ее в горы, по моей милости она осталась здесь на ночь.

Чувство вины действительно было, но не перед ней. Я корил себя за то, что не оказался рядом в миг, когда жизнь Эли висела на волоске. Мне казалось, что я подвел девочку, бросил, эгоистично позабыл о ней. Это была чушь, полная несуразица, но имен¬но она отодвигала желания Амелии и все остальное на второй план.

Сложенная лодочкой ладонь Амелии ловко скользнула под резинку трусов. Нежные прикосновения по¬душечек ее горячих пальцев ничуть не раздразнили плоть, которая по-прежнему оставалась безучастной. Однако, девушка не собиралась сдаваться.

— Зазнайка, сейчас я покажу тебе, — ее голос стал дрожащим. Она встала на колени. Язык и губы взяли в горячий, обволакивающий плен мое вялое достоинство, на помощь им пришли две гибкие, под¬вижные руки. Понемногу я стал ощущать признаки пробуждения в этой части тела, которые проявля¬лись в слабой, готовой тут же угаснуть пульсации.

 Но Амелия обладала опытом в разжигании огня. Не поддаваясь первым обманчивым сигналам, она про¬должала терпеливые ласки и вскоре, гораздо быст¬рее, чем я полагал, была вознаграждена. Где-то внутри меня сработало реле, и там, где двигалась ее голова, начался процесс роста, который я уже не мог ни контролировать, ни остановить. Организм зажил своей, неподвластной сознанию, жизнью.

Мягкий стебель под ее губами окреп и наполнил¬ся энергией. Это было странным возбуждением, по¬тому что часть меня как будто механически увели¬чилась и пришла в замороженное затвердение. В сле¬дующий момент сильные ладони прижали мои пле¬чи к матрасу. Амелия ловко вспрыгнула сверху и, по¬ерзав, уселась на почти гранитный обелиск. То, что произошло дальше, напоминало скачки по камени¬стой дороге, в которых я ощущал себя не наездни¬ком, а седлом.

— Возьми-же меня! - почти взмолилась она сверху.

Внутренние вспотевшие стороны ее ляжек боль¬но хлопали по мне. Я лежал в оцепенении, изредка морщась и стискивая зубы при особенно неудачных прыжках всадницы. Однако, Амелия хорошо справ¬лялась собственными силами, и моя пассивность ее не смущала. Только движения ее стали злее и жестче.
Спустя несколько минут она гортанно вскрикну¬ла и, содрогнувшись, откинулась назад. Я смотрел на трещину в потолке.

Этой ночью, пока мы не заснули, Амелия не по¬давала виду, что обиделась, и продолжала обнимать меня, хотя совершенно перестала ластиться и боль¬ше не говорила ни слова.

* * *

С гор мы спустились утром. Причем Амелия уеха¬ла первой, наспех позавтракав и не взяв меня. Со¬слалась на неотложные дела и попрощалась доста¬точно сухо. Это было заслуженно, и я не переживал. Но Фарид глядел в мою сторону с сочувствием.

Миша и его семья выглядели бодро. Никто не вспо¬минал об инциденте. Расставание с Фаридом было не менее сердечным, чем встреча. «Приезжай в любое вре¬мя», —пригласил он, и я подумал, что за короткий срок, благодаря Мише, открыл для себя двух новых хоро¬ших людей. Первым был отец Павел.
В дороге, когда перестало ловиться радио, и Эля заснула на груди у матери, я задал Мише вопрос, который вертелся на языке со вчерашнего дня.

— Нельзя ли было попросить у Фарида денег на операцию? Ясно, что он человек не нуждающийся, хотя, видимо, сейчас у него дела не очень.

Он усмехнулся, не сводя глаз с серой асфальто¬вой ленты.

— Слабо сказано. За душой у него ни гроша, кро¬ме пенсии. И даже дом заложен.

— Как это? — удивился я.

— Все, что заработал, потратил в казино, — пояс¬нил Миша и добавил буднично, как бы со знанием дела. — Есть такой порок, знаешь ли, ослепляет не меньше алкоголизма. Взял все деньги и спустил как в унитаз.

— Но в его коллекции оружия я видел такие эк-земпляры, которые стоят немалых денег? — заме-тил я.— Персидский аркебуз, например.

— Вряд ли, — с сомнением сказал Миша. — Да и могу ли просить его продать что-то. Эля ведь не его дочь и даже не родственница.

Мне всерьез стало жаль, что я отдал пистолет. Сожаление рефлекторно вспыхнуло в мозгу и уко-лоло в сердце.


 
Часть 2


... А после возвращения домой, когда мы, в сутолоке беспорядочно попрощавшись, с довольным видом разбежались по своим квартирам, возникли мысли об одиночестве и о бессилии.

Шаловливые пальцы сквозняка воровато зале-зали под майку, трогали за поясницу. Теплое дыха¬ние конвектора отпугивало их, но ненадолго. В доме было много щелей. Я сидел на своей крохотной кух¬не, не зажигая света. Остатки воскресного дня стре¬мительно таяли, как лед на сковороде.

Что мы делаем, когда встречаем на улице ребенка-инвалида? Пораженного полиомиелитом, без ноги, с культей на том месте, где должна быть рука. Отводим глаза. Нам больно. Мы вспоминаем себя в их возрасте. Осознаем, как нам посчастливилось, что судьба избавила от такой напасти. Ставя себя на место маленьких калек, переживаем их боль как свою. И еще нам стыдно. Потому что мы не можем им помочь, и знаем, что никто им также не поможет.

Это верно и в отношении Эли. Мир зачерствел в своем равнодушии. Он глядит на нее и не видит. Пустыми глазницами взирает государство, со вздо¬хом разводят руками граждане. Ничего нельзя сде¬лать, — говорит их вид. Так устроена жизнь. Бо¬лезнь одной конкретной девочки — никем не пре¬дусмотренная, нештатная ситуация. Точнее, пре¬дусмотренная именно таким образом, что изменить ее нельзя. Эля должна оставаться такой, какая она есть. То есть инвалидом. На всю жизнь.

Но ведь деньги есть. Повсюду вокруг крутятся колоссальные суммы. Бесплотные, как мира, и и не¬доступные, как ювелирные украшения за брониро¬ванным стеклом. К ним нельзя подступиться. Они есть, «да не про вашу честь». Кричать и молить о помощи бесполезно. Мы не умеем просить, и за нас никто не попросит. Законным путем ничего не до¬бьешься. Остается только в бессилии колотиться го¬ловой об стену, либо стоически терпеть, либо... эк¬стремальные меры.

Взять в заложники какого-нибудь министра? Пригрозить самосожжением на площади? Что это даст?

Будет шумиха в газетах и на телевидении. Экст¬ремиста схватят и посадят. На его слова, возможно, обратят внимание. Может, некий доброхот заикнет¬ся о кампании по сбору средств в пользу несчастной девочки. Опять пошумят и затихнут газеты. Один шанс из тысячи, что кампания будет успешной. По¬тому что деньги будут сдавать простые люди, у ко¬торых и так на счету каждая копейка. А кроме того, общественное сознание достаточно обескровлено ежедневными человеческими трагедиями.

Болевой порог часто поднят выше того уровня, где кончает¬ся жизнь других, чувство сострадания притуплено. Каждый борется с невзгодами и за выживание в оди¬ночку, заняв круговую оборону. А государство бу¬дет молчать. Богачи от власти будут продолжать раскатывать на «асфальтовых джипах», проматы¬вая в казино и ресторанах за ночь суммы, равные  зарплате целых заводов, покупать миллионные джа¬кузи, рекламировать собственное тщеславие. И даже не будут знать об Эле. Потому что они не читают газет. Либо не умеют, либо им некогда.

Эти восклицания проносились в голове как ло¬зунги. Я беспорядочно выкрикивал их в мысленном монологе. И они казались мне искренними и пра¬ведными.
«Где же взять деньги?» — вопрос выворачивал мозг наизнанку.

«Ограбить банк, что ли? Там их много». Я вспом¬нил свое банковское отделение, где менял на налич¬ные чек с директорской подписью. Только в лотке перед кассиршей наверняка лежало тысяч пятнадцать-двадцать. В моем воображении ее движения были замедленными как в аквариуме, а руки ее по¬ходили на неповоротливые плавники. И еще в ма-леньком сейфе... Впрочем, о нем можно не думать, если лоток будет полным. Для дела необходимо ору¬жие.
 
Нужна хорошая пушка. Хотя, зачем обязатель¬но хорошая. Какая угодно, лишь бы настоящая. Например, маленький пистолет. Его можно незамет¬но взять у Фарида. Два патрона у меня есть...

«Куда это тебя понесло?» — удивился я, ухватив¬шись за конец собственных рассуждений. Не соби¬раешься ли всерьез стать налетчиком?

Но отгоняемая мысль, как навязчивая муха, вер¬нулась вновь, оформилась в четкий образ. Деньги можно взять только в банке. Просто так их никто не даст, поэтому «взять» — значит, совершить ограб¬ление. Если тот, кто сделает это, был благонамерен¬ным гражданином, то, пойдя на преступление, он ста¬новится отщепенцем. Добровольно отказывается от того, чего он добился и чего еще мог бы добиться в обществе. Перед такой дилеммой кто сможет пре¬ломить себя? Миша? Марта? Никогда, никогда они не пойдут на это. У них даже не уложится в голове, что такое возможно. В их представлении, если де¬вочке нельзя помочь, то нельзя. И этим все сказано.

Тогда кто? Кто решится поставить себя вне за¬кона? Только тот, кому нечего терять. Или тот, кому не к чему стремиться, «некуда больше спешить». Человек, ставший банкротом из-за неудачной схват¬ки с жизнью.

Имею ли я право на личное банкротство? Теоре¬тически, да — как любое мыслящее существо. Но при¬знание банкротства как свершившегося факта вле¬чет за собой цепь таких серьезных и убийственных для личности умозаключений, что становится страш¬но. Банкротство почти состоялось. И «почти» на¬столько эфемерно, что даже трудно определить, в чем оно состоит. Я признаюсь в этом только себе — единственному человеку, способному объективно понять... Хотя почему почти? Зачем нужно это цепляние за соломинку, когда ты один на один с судь-ей, которым являешься сам.

Ничего не добился в жизни из того, что по-на¬стоящему хотел. Единственный практический навык, который приобрел, умение упаковывать и переда¬вать чужие мысли, быть регулировщиком на пере¬крестке проблем, вопросов и ответов так называе¬мого «государственного масштаба». Но убаюкивать себя мыслью, что этот навык имеет хотя бы ничтож¬ную ценность — самообман.

Все похвалы, все достижения — призрак и тлен, пока ты не взвесишь их на собственных весах. А стрелка моих весов показывает, что они ничего не значат, после чего рушится вся желаемая логика вза¬имоотношений с миром. На смену ей приходит на¬вязываемая духовным фиаско логика соревнователь-ности, стремления выделиться, заблистать своей гранью в алмазе человеческой популяции. И вот уже долго стою перед выбором — продолжать безуспеш¬но доказывать, что ты лучший, либо начать просто бороться за выживание с использованием всех дос¬тупных житейских приемчиков, которые в изобилии выработало человечество. С поправкой на то, что их арсенал будет ограничен «потолком» твоих спо¬собностей, который ты видишь достаточно четко.
 
Банкротство состоит в признании тобой этого по¬толка, выше которого ты добровольно отказыва-ешься подниматься. И жизнь теряет смысл. Вернее, приобретает иной — низменный. Но этим призна¬нием ты превращаешь себя в тень.
Настала пора поговорить о себе откровенно. Для себя, не для общего сведения, честно и без прикрас, по большому счету. Оставим в стороне то, что ду¬мают о тебе окружающие, чье мнение — лишь вос¬приятие видимости, которую ты сам создаешь. Им не заметно, что твои силы иссякают.

Уже никак нельзя списать на молодость тот кри¬зис, в котором я оказался. Мне обидно, что в свои тридцать с лишним я по-прежнему ни к чему не при¬способлен. Не приспособлен к этой реальности. Иногда кажусь себе скопищем всех недостатков. Я ленив. Не практичен. Медлителен и суетлив. Нере¬шителен. Недоверчив и нетерпелив. Не учусь на ошибках, ни своих, ни чужих. Меня легко сбить с толку. Мелочен, несмотря на все усилия быть вели¬кодушным. Упрям, но непоследователен. Если ус¬тупчив, то всегда в ущерб себе. Непостоянен. Бес¬памятен в отношении зла, которое мне делают. Зас¬тенчив до неприличия. Замыкаюсь в себе, бегу от действительности.
Я легко раним и горько переживаю поражения. И продолжаю переживать так же сильно, даже ког¬да осознаю их объективную незначительность. Бы¬ваю заносчив, с трудом смиряюсь, когда другие дают мне указания, в том числе, когда эти указа¬ния справедливы. Опрометчив в словах и могу оби¬деть человека, о чем сожалею впоследствии. Упор¬ствую в своих заблуждениях. Раскаиваюсь, когда по идее прав. И в раскаянии готов признать свои¬ми ошибками то, что ими не является. Часто согла¬шаюсь с чужим мнением, которое на самом деле того не заслуживает.

Порой мое поведение счита¬ют непредсказуемым, и, положа, руку на сердце, это правда. Я сам иногда удивляюсь своей нерацио¬нальной реакции на события. Люблю из праздного любопытства интересоваться чужими делами. Слишком много разговариваю, в ущерб представ¬лению других обо мне. Не умею выражать свои эмо¬ции, сердце обливается кровью или поет от радос¬ти, а слова застревают в горле. Бесчувственен к страданиям близких, и в то же время горячо пере¬живаю за посторонних. Импульсивен там, где дол¬жен быть холоден. Горяч - где нужно подумать. Поспешен в суждениях, которые выношу, не успев взвесить все «за» и «против».

 Верю в доброту лю¬дей и не верю, что у меня могут быть враги. Слиш¬ком легко оправляюсь от по-настоящему плохих но¬востей, а от мелочей страдаю подолгу.

Легко за¬гоняю себя в эйфорию и отчаяние. Кажусь слиш¬ком самоуверенным и этим раздражаю других. Черств в отношении действительных бед и впечат¬лителен в отношении тех, что порождены фанта¬зией. Цепляюсь за предметы и знакомства, которые уже утратили всякую реальную ценность. Не отка-зываюсь от выслушивания сплетен и не нахожу сил удержаться, чтобы не посплетничать самому. Нео¬бязателен по отношению к себе.

Люблю строить пла¬ны, которые потом не выполняю. Изнуряю себя ду¬шевными и умственными терзаниями по поводу оши¬бок, допущенных в прошлом. Ревнив к успехам дру¬гих, даже когда они заслужены. Рассеян, не замечаю большинства вещей из тех, что в глазах окружаю¬щих имеют капитальную важность.
Людей, которые тянутся ко мне, я игнорирую в силу собственной черствости и самовлюбленности. А ведь это, как не раз потом запоздало осознавал, были весьма достойные люди.

Я склонен откладывать принятие важных реше¬ний и по этой причине нередко убеждаюсь, что в итоге принимаю их слишком поздно. Меня трудно побудить к действию. Чтобы я, наконец, начал дей¬ствовать, мне нужно сто раз убедиться, и наконец, подтолкнуть, если не дать пинка, самому себе. Го¬ворят, семь раз отмерь..., но в современной скорос¬тной жизни, увы, это непростительная роскошь. Я не готов довериться другим. Для того, чтобы пове¬рить человеку, мне нужно сделать над собой неимо¬верное усилие. Я эгоист и ни о ком не забочусь. Я часто продолжаю думать хорошо о людях, несмот¬ря на то, что они делают мне гадости. Я пассивен в своем отношении к жизни.

 Мне трудно угодить, я придирчив. Я никогда не остановлюсь, чтобы по¬просить прощения, если какой-то человек постра¬дал по моей вине или оплошности, или из-за моей неловкости. И наоборот, извиняюсь, еще не совер¬шив ничего плохого. Я недоверчив даже к малень¬ким детям и только последнее время стал улыбать¬ся им при встрече. Я не самостоятелен. Люблю выд¬вигать собственные идеи, но при этом следую иде¬ям других. Много разглагольствую, прекрасно со¬знавая, что несу чушь. Бываю бестактен и желчен, обижая людей без причины, и никак не могу испра¬виться. Я очень мягок и позволяю всяким скотам попирать мои интересы.

У меня есть, в чем упрекнуть себя и в чем упрек¬нуть общество. Кто я такой?... Почему нахожусь в ситуации, когда мне по-прежнему твердят, что я дол¬жен считаться с другими, а со мной считаться не хотят? Мне говорили — хочешь установить добрые отношения с кем-то — сделай первым шаг ему на-встречу, не будь эгоистом. Я не хотел быть эгоис¬том и беспрекословно соглашался. Только спустя долгие годы обратил внимание, что этот первый шаг всегда, без исключения приходится делать именно мне. Почему другие ни разу не-удосужились первы¬ми шагнуть навстречу? Почему первым добрую волю должен всегда демонстрировать я? За что та¬кая привилегия?

Борясь десятки лет за самоутверждение, я добил¬ся только того, что со скрипом и большим трудом получаю то, что мне и так по праву должно принад¬лежать. То, к чему в равной степени должны иметь доступ все люди. А там, где чего-то по-настоящему надо добиваться, вступать в какое-то состязание, у меня, несмотря на все очевидные козыри (очевид¬ные, потому что все о них говорят), ничего не полу¬чится. А если получится, то не гладко, наперекосяк. Выйдет все так, что я буду ловить на себе косые взгляды и чувствовать себя жуликом.

Почему за спи¬ной постоянно рождаются сплетни, хотя повода для них я не даю? Толпа никогда не признавала меня за своего. Ее отдельные представители всегда выис¬кивали возможность в чем-то меня обвинить, сде¬лать объектом обличений, заклеймить. Хотя все эти попытки были безуспешными, я как громоотвод на¬влекал на себя подобные напасти. Внезапно сгуща¬лись тучи, из которых вдруг начинали угрожающе посверкивать молнии очередного подвоха, и мне приходилось срочно собирать силы, чтобы устоять.

Слава Богу, всякий раз удавалось победить, осту¬дить пыл чересчур ретивых нападавших, доказать свою правоту и выскользнуть из старательно рас¬ставленных силков. С моральным ущербом, внутрен¬ними потерями для себя самого, царапинами на соб-ственном сердце. Все это было тупостью со сторо¬ны тех, кто злоумышлял против меня. Было тупо обвинять меня в намерениях, которых я не имел, и поступках, которых не совершал.

Если я где-то и вел себя неловко, то только из-за житейской неопытно¬сти. В худшем случае я делал то, что делали другие, но их прегрешений никто не замечал. Более того, им, случалось, рукоплескали. А мне приходилось напрягаться, и не на шутку, чтобы уйти от наветов. Правда, усилия мне удавалось скрывать под маской каменного бесстрастия. Но с другой стороны — ко мне тоже порой бывали снисходительны, как я сам чувствовал. Жизнь была бы сущим кошмаром, если бы меня преследовали за все слабости, меня это уст¬раивало, но в натуре общества ничего не меняло.

Часто действую вопреки здравому смыслу, а по¬том раскаиваюсь, раскаиваюсь... Готов смотреть на вещи глазами других, вместо того, чтобы смотреть собственными. У меня много неоконченных замыс¬лов и начинаний, это меня беспокоит, но я ничего не предпринимаю, чтобы изменить ситуацию.
Меня раздражают чужие слабости, но когда сам становлюсь объектом критики, а еще хуже, насме¬шек со стороны других, прихожу в ярость.

Остро переживаю, если другие оказываются лучше, силь¬нее, умнее меня. Не умею расслабляться и отгонять прочь заботы. Капризен. Порочен. Если совершу оплошность, могу заковырять себя упреками до по¬лусмерти. Если мне чего-то захочется, мое желание преобладает над всем остальным. Не умею выби¬рать, при наличии самого пустякового выбора пре-вращаюсь в буриданова осла, сомнения раздирают на части. Я более высокого мнения о своих способ¬ностях, чем они есть на самом деле. Я слишком эмо¬ционален.

 Мои суждения зависят от эмоций, а не фактов. Я, как правило, совершаю ошибки, если на-хожусь под психологическим прессингом. Я теряю кучу времени в бесполезных заботах. Я только и делаю, что жду развития событий, вместо того, что¬бы действовать самому. Нервно и заинтересован¬но, но неподвижно наблюдаю за происходящим. Я чересчур много болтаю и выбалтываю, и моей ис¬кренностью пользуются против меня. В том числе те, кто изначально не собирался делать мне гадос¬ти.

У меня не получается скрывать мои чувства. Обладаю способностью притягивать неприятности. Когда мне говорят, я верю. Конечно, я знаю, что люди часто говорят и действуют из двуличных по¬буждений. Но мне не приходит в голову, что обма¬нывать могут меня. Я верю в добрые намерения.

Могу начать, загореться делом, но не умею дове¬сти его до конца. Как говорил уже, склонен впадать в крайности — от беспросветной депрессии до лихо¬радочного возбуждения. Разумеется, незаметно для постороннего глаза. Оставаться на золотой середи¬не мне так же трудно, как балансировать на лезвии ножа. Но балансирую, и подолгу. Любое противоре¬чие, расхождение во мнениях наводит на мысль о самых экстремальных мерах. Преодоление пустяко¬вого разногласия видится мне только в самых тяже¬лых и мрачных формах — через беспощадный конф¬ликт. Потому что не умею разрешать проблемы мир¬но и технично. Никому не могу быть опорой. Стара¬юсь не попадать в затруднительные ситуации, пото¬му что знаю, что самостоятельно мне из них не выб¬раться.

Отсюда моя осторожность, которую можно было бы назвать мудростью, поскольку мудрость - это умение не совершать ошибок. Но это не та мудрость, которая является более глубокой формой ума. Это мудрость осознанной слабости.

Мешала, всегда служила тормозом плохая па¬мять. Такое ощущение, что с юных лет, когда у нас о ней никто не знал, подкралась болезнь Альцгей¬мера. Как в анекдоте: «Даты я помню все, доктор. Не помню, что в них происходило». Я рассеян, при¬ходится все время держать себя в кулаке, чтобы чего-нибудь не забыть и не проворонить.

Прискор¬бно также, что я — активно и остро воспринимаю¬щий действительность — не могу с такой же остро¬той воспроизвести пережитое. Вместо конкретных образов недавней ситуации — пустота, зияющий вакуум. Все будто стирается из памяти, кроме сла¬бого привкуса ускользающих ощущений, призрач¬ных и не поддающихся формулированию.

Когда слежу за своими мыслями и чувствами, то вижу, что все выходит «как у людей». Но едва пытаюсь вспомнить — бесполезно, прошлое будто отрезается но¬жом. Эта небольшая, незаметная особенность уд¬ручает, потому что прошлое уже не восстанавли¬вается в своем истинном виде. Но с другой сторо¬ны, она говорит, что я устроен так, чтобы не заме-чать мелочей, а видеть лишь большое. Вот толь¬ко, к сожалению, это мое устройство всякий раз ме¬шает вовремя осознать и использовать важную истину, на которой замешана вся наша жизнь — большое складывается из мелочей.

Еще одна проблема: когда шутишь, тебя воспри¬нимают всерьез. Обжегшись на этом много раз, ста¬раешься быть все время настороже, тщательно фильтровать слова. А это тяжело. Как и то, что ког¬да говоришь всерьез, тебя вообще не воспринима¬ют. Во всех твоих словах видят подтекст, а искрен-ность принимают за хитрость. Люди думают, что ты злой, желчный и коварный.

Я не умещаюсь в признанную систему обществен¬ных координат, ни с кем не чувствую себя в своей тарелке. То есть, с отдельными людьми, хотя и ред¬ко, у меня может возникнуть гармония. Но если брать некий круг лиц или компанию людей, с кото¬рыми предстоит провести время, то тут довольно бы¬стро выясняется разделяющая нас граница. Меня нигде не принимают за своего. В среде простолюди¬нов во мне видят рафинированного интеллигентно¬го чужака и относятся настороженно.

В светском кругу, где собираются карьеристы и технократы, я также не нахожу понимания, потому что мне чужда их манерность, чужды проблемы, которые они об-суждают, а подстраиваться и делать вид, что мне интересно — претит. Обывательщина отталкива¬ет, изощренная философская заумь, бессмысленно уносящая в космос отвлеченных конструкций, тоже. Одиночка, но не волк. Олень-одиночка — так бы я хотел себя определить.

В утешение говорят: жизнь полосатая, подразумевая, что она в черно-белую полосу. Но у меня — в черно-серую. Я убедился, что не умею удерживать дружеские контакты. Если это и происходит, то, как говорят французы — «malgr; moi», вопреки мне. И не потому, что я плохой, просто не умею удерживать тех, с кем хочется дружить. Я не постоянен в своих контактах, не последователен в своих намерениях. Это сбивает с толку и, как следствие, отдаляет лю¬дей.

Знакомые, которые оказываются на моей ор¬бите либо на орбите которых оказываюсь я, делят¬ся на две категории. Первая — мои недоброжелате¬ли. Вторая — те, кому до меня, по большому счету, нет дела. Не предадут, но и не помогут. Кто вино¬ват, что мой круг общения столь удручающе беден? Я сам. Я не ищу друзей. Общаюсь с теми, с кем не нужно. Да и общаюсь так, что даже потенциальных друзей превращаю в равнодушных наблюдателей. Почему-то общаюсь и легко схожусь с теми, кто в трудную минуту руки не подаст и может предать на каждом шагу. Ни к чему не обязывающее общение, пустая трата драгоценного времени жизни, а зна¬чит — вредное занятие.

Я не могу скорректировать ход событий, пото¬му что в нужный момент не решаюсь на действия. Слишком много сомнений обуревают и удержива¬ют от решительного шага. Я умею начать, но не умею продолжить. Первый шаг важен, но если он не получает развития, то может оказаться фаталь¬ным. Я хватаюсь за канат и прыгаю через пропасть. Чтобы прыжок удался, канат надо вовремя отпус¬тить, иначе меня отнесет назад, в пропасть. Эле¬ментарно, не правда ли? Но у меня хоть тресни, не получается. И я каждый раз лечу в пропасть либо, о, грустное везенье! откатываюсь на исходные по¬зиции, ничего не добившись, но зато сполна «на¬сладившись» переживаниями. Если не можешь сде¬лать второй шаг, то и первый противопоказан. Я напоминаю себе купальщика, который в шторм си¬дит между волнами. Не лезет на волну, но и не дает себя захлестнуть. Какой смысл в его нахождении в штормовом море — зачем туда лезть, если не рис¬ковать? Кто-то взбирается на гребень — у нашего купальщика замирает сердце. Кто-то летит вниз — и опять ноет в груди. Но где он сам, почему он сам бездействует? Он мучается, но это воображаемые мучения, самообман, иллюзия. На берег он выходит с тем же, с чем и вошел. Только чуть состарившись.

 Жизнь — это шторм. А во мне присутствует чрез¬мерная осторожность, то бишь малодушие, сосуще¬ствовать с которым дискомфортно.

Я не доверяю друзьям и слушаюсь врагов. Я не чувствую себя хозяином даже там, где имею на это полное право. Даже там, где живу, даже там, куда постоянно хожу. Поэтому я вижу, что даже люди, доб¬рожелательно ко мне относящиеся, не понимают моего поведения. Оно сбивает их с толку. Я везде ощущаю себя или гостем, или квартирантом. Я не люблю людей цепких, они меня раздражают. И тем не менее, им завидую и хочу сам быть цепким. Об¬щение с людьми часто является для меня мукой. Ког¬да мне по-настоящему что-то нужно, я не могу этого добиться. Если же начинаю настаивать, то передо мной вообще вырастает глухая стена непонимания. Люди хитро смотрят на меня, дескать, «ну что тебе еще нужно, ведь ты и так умница». И не хотят отве¬чать прямо.
У меня масса неисправимых изъянов. Но ведь и мир сволочной, мы оба достойны друг друга. И я и он состоим из двух половин. На одной чаше я — со своими прекрасными помыслами, чистыми мечтами, желанием сделать жизнь счастливой и радостной для всех. В противовес мне он — со своими достижения¬ми, культурой, интеллектуальным блеском, высоки¬ми идеалами и благородными ценностями. На од¬ной чаше я — готовящийся стать преступником. На¬против он — жестокий и подлый, самоуверенный и наглый, презрительный и циничный, губящий невин¬ное и не признающий ничего святого.

Многие моральные устои, традиции и понятия мира подорваны, выедены изнутри словно терми¬тами, сохраняя лишь торжественную импозантную оболочку. Чем красивее, глаже и аргументированней речь политика, тем явственней за ней прогля¬дывает циничное стремление дрессировщика под¬чинить себе толпу. Дружба из понятия с эпическим смыслом превратилось в умение наладить тесный функциональный контакт с целью последующего из¬влечения из него практической выгоды. Старые кни¬ги и родители приучали к мысли о благородстве за¬столий, которые рисовались почти священнодей-ствием. Знакомые и незнакомые люди звали объе¬диниться за накрытыми столами, чтобы поднять и опорожнить кубки во исполнение красивых высоких желаний. Я думал, что, участвуя в таких ритуалах, укрепляю узы дружбы, а, оказывается, ничего по¬добного. Совместные возлияния уже никем, кроме самых наивных, не воспринимаются как способ сбли¬жения и духовного породнения, а служат лишь для того, чтобы не пить в одиночку, либо, в лучшем слу¬чае, скоротать время.

Поэтому — чего ради стесняться и терзаться со¬мнениями? Чего ради терзать себя мыслью о том, что я поступаю плохо, нарушаю устоявшиеся нрав¬ственные нормы. Мир заслуживает этого, и я не дол¬жен ощущать себя скованным моральными обяза¬тельствами перед ним? Мир, в своем густо кишащем насекомо-животном разнообразии, стихийно и не¬умолимо истребляет добрых и беззащитных. И я должен сделать то, что в моих силах, чтобы как-то воспрепятствовать этому.

Отбросив шелуху, спроси себя серьезно. Что у тебя есть за душой? Что ты представляешь из себя? Нечего ответить ни на то, ни на другое. Два года протирал штаны в высокой государственной струк¬туре, где, к слову, не удержался. Моим бессменным соседом по кабинету был пожилой аппаратчик, с ко-торым все это время я до пересыхания в глотке тре¬пал языком, переливая из пустого в порожнее под видом глубокомысленных разговоров. Мы говори¬ли обо всем, в том числе о самом актуальном — судь¬бах родины и народа. Готовили, казалось бы, нуж¬ные документы, которые затем озвучивались с вы¬соких трибун. Кому я помог в действительности за два года? Никому.
Так сделай это хотя бы сейчас. Попытайся сде¬лать добро любым способом, на который способен. Ничто тебя больше не сдерживает. Никакие рамки приличий и других условностей. Представляется воз¬можность, наконец, реализовать себя.

* * *

...Захотелось сигарету и кофе. За неимением пер¬вого, придется довольствоваться вторым, причем без сахара. Ядовитая сера от вспыхнувшей спички едко ударила в ноздри. Стрелка вечно опаздываю¬щих часов приблизилась к трем. Засиделся, но ниче¬го. Я отключил конвектор, экономя электроэнергию. Давно надо было, а сейчас уже без толку. Мысль уже не плескалась лихорадочно во все стороны, а текла по одному руслу.

Я могу попытаться спасти Элю, если самому себе уже помочь не в состоянии. Почему именно ее? По¬тому что эту девочку послала мне судьба. Сделать хорошее для нее — в моих силах. В своей жизни я никогда не решался на смелый, отважный шаг. Мо¬жет, настало время сделать его?

Если бы я мог помочь Эле иначе, в нормальной, а не безрассудной, отчаянной форме... Подводя итог прожитой части жизни, прихожу к выводу, что не сделал ничего большого и важного, ничего та¬кого, что бы оправдывало сам факт существования. И моя жизненная колея не позволит мне и дальше добиваться чего-нибудь в этом смысле. Мне нече¬го терять, и у меня нет перспективы. Поэтому, ока¬завшись в глубоком рву, из которого не выбрать¬ся, и не имея других средств осуществить доброе дело, хотя бы отчасти оправдывающее высокое предназначение, в которое верил с детства, я вижу, что единственный шанс для этого — совершить пре¬ступление. Пробить картонные стенки морали, при¬нести в жертву если не себя, то один из своих жиз¬ненных принципов, согласно которому ты живешь честно. Ты идешь на это не потому, что устал бо¬роться за самоутверждение, хотя ты действитель¬но измучен, а потому что хочешь совершить Доб¬ро и не видишь иного пути. Преступление — слово с отрицательным смыслом. В моем случае, это вы¬нужденный акт, направленный на достижение бла¬гой цели — помощи больной девочке. И поскольку других возможностей нет, мне безразлично, счита¬ется ли он преступлением или же подлежит оправ¬данию.

* * *

Была середина недели. Солнце жгучим светом за¬ливало огромную площадь перед правительствен¬ной канцелярией. Пока я ее пересекал, несколько раз выругал себя за то, что оставил дома темные очки. Зайдя в спасительную тень бюро пропусков, я кивнул знакомому сержанту из службы охраны го-сударственных учреждений и набрал номер телефо¬на Амелии. Она была у себя в кабинете и взяла труб¬ку на втором гудке.

Обо всем мы уже договорились накануне. Моя просьба к ней прозвучала как обращение за услу¬гой, а не за дружеской помощью, и мне было не¬ловко при нашем разговоре. Одолжить мне маши¬ну она согласилась сразу и без лишних вопросов. Было только одно условие — заехать за ключом на работу. На дипломатическом языке это называет¬ся «формализация контактов». Меня удручало это охлаждение, стремительное по сравнению с тем многим хорошим, что мы испытали вместе. Но оно было заслужено.

Пропуск Амелия заказывать не стала, словно чув¬ствуя, что я подниматься не захочу, и сама спусти¬лась к выходу. Ее умопомрачительные формы обле¬гал оливковый брючный костюм, нисколько не хуже того, что я случайно увидел сегодня на рекламном плакате. Постовой окаменел при ее появлении, не-произвольно отвалив нижнюю челюсть.

— Наверное, собираешься куда-нибудь с Элей? — только и спросила Амелия.

Ее взгляд был внимате¬лен и бесстрастен, как у доктора.

Ого! Вот и аукнулся пустой бензобак. Как быст¬ро она выстроила логический ряд. Умение связы¬вать разрозненные факты в единое целое — завид¬ное качество. Хотя и оно может подвести. Правиль¬ные выводы в отношении прошлого еще не гаранти¬руют верного прогноза в отношении будущего. Тем более, когда ты обладаешь неуемной фантазией.

Ход мыслей Амелии мне понравился. Во-первых, было приятно, что она хорошо обо мне думает. Во- вторых, она отчасти расшифровала мои чувства, но о моих планах, разумеется, не подозревала. И я не собирался ими делиться. Никаких двусмысленностей, конспирация должна быть полной.

— Нет, — покачал я головой и, чтобы выкрутить¬ся из неудобного положения, заявил:

— Хочу сменить квартиру. Сегодня надо по¬смотреть варианты.

Версия вызвала доверие.

— А что, эта совсем не годится? — спросила она сочувственно. В этот момент мы, наверное, оба по¬думали о том единственном разе, когда она навес¬тила мое скромное жилище.

— Какая-то давящая в ней атмосфера, — посе¬товал я, слегка сгущая краски. — Хочется помень¬ше и посветлее. Даже если подальше от работы.

— Ладно, — кивнула она, но не удержалась от замечания. — Сказал бы мне, я бы помогла что-ни¬будь найти.

— Сейчас с жильем все так запутано. Не хотелось втягивать тебя в эту канитель. Тем более, с работы ты уйти не можешь, — сказал я, увлекаясь темой. — Но, если что, поищем вместе. Ловлю на слове.

Я открыто и вежливо улыбался, но перед глаза¬ми уже петляла горная дорога, ведущая к дому Фа¬рида. Почему я решил поехать туда именно сегод¬ня? Только потому, что случайно узнал от Миши — в среду его друг приедет в город по каким-то делам и, возможно, заглянет на часок. Другого такого слу¬чая могло не представиться.

У себя на заводе я уже все устроил — с утра по¬звонил Ключевской и попросил передать директору, что пошел в поликлинику. Мое отсутствие никак не могло навредить производству, и сознание того, что я не буду маячить там как бельмо на глазу, надежно удерживало совесть в состоянии полного штиля.

На новенькой машине Амелии я к обеду домчал¬ся до поселка в знакомой долине, ни разу не сбив¬шись с пути. Мотор ровно урчал, на приборной па¬нели не было ни пылинки. Я с удовольствием давил на педаль газа и флегматично радовался за те бли¬ки благополучия, которые время от времени посы¬лает нам жизнь.
Антрацитово-черное острие местной колоколь¬ни было заметно издалека.

Ориентируясь на него, я стал пробираться к центру поселка в поисках места, где можно было перевести дух и спокойно сориен¬тироваться, как действовать дальше. Домишки, на¬лезавшие один на другой вдоль лабиринта улиц, наконец, расступились, и я оказался на чисто выме¬тенной, выложенной брусчаткой площади. По сосед¬ству с церковью было крошечное кафе, из дверей которого доносился аромат кофе. Я устроился за одним из столиков на свежем воздухе и заказал большую чашку раздразнившего мой нюх напитка. Наблюдательный пункт был что надо. Как я и на¬деялся, горный склон с прилепившимся на нем оби¬талищем старого отшельника был виден отсюда как на ладони. Но, к сожалению, там же маячила и ко¬робка старого «джипа». Значит, хозяин был дома и, возможно, никуда не собирался.

Никакого плана у меня не было. Были обрывки идей, которые беззвучно ползали в голове как бак¬терии под микроскопом, и даже при самом большом увеличении не вселяли энтузиазма. Цель — заполу¬чить пистолет обратно — несмотря на манящую бли¬зость, оказывалась труднодостижимой. Невозмож¬но ввалиться к Фариду и незаметно завладеть ору¬жием. Пусть душа и двери дома у него нараспашку, но не настолько Фарид прост, чтобы поверить, буд¬то я проехал сто километров только из желания по¬общаться с ним, или, скажем, узреть его прекрасную библиотеку. Любой умный человек, а тем более би¬тый жизнью, заподозрит подвох. А я не был уверен в своих актерских дарованиях — в том, что смогу достаточно убедительно запудрить ему мозги на¬счет причины своего визита.

Мною овладела нерешительность. Внутреннее нестройное многоголосье призывало бросить все и ехать домой, подзуживало немедленно подняться к Фариду и, совсем тихо, подсказывало запастись тер¬пением и ждать. И поскольку я чувствовал некото¬рую усталость и голод, а площадь с ее обитателями была такой мирной и приветливой, то я решил взять тайм-аут и, таким образом, именно последний вари¬ант получил пальму первенства.

* * *
 
Порывшись в карманах и найдя достаточное ко-личество мелочи, я взял сандвич с сыром и пригото¬вился растянуть его и остатки кофе надолго. Настроение мигом ухудшилось, как солнечная погода от на¬бежавшей тучи. Не все в этой истории получалось гладко. Даже если Фарид уедет, и я достигну цели, он ведь однажды откроет шкатулку и поймет, что пистолет украли. Как знать, может, он каждый ве¬чер любуется своей коллекцией. У него неизбежно возникнут вопросы и подозрения. И хотя в числе по-дозреваемых я вряд ли мог рассчитывать на место фаворита, полностью исключать такую возможность было нельзя.

Ну и что ж, пусть мне не повезет, и я запятнаю себя в глазах Фарида. Это не заставит меня отка-заться от принятого решения. Я мысленно пожал плечами. Не от того, что мне было безразлично соб¬ственное доброе имя. Просто другого выхода не было.

Да и сейчас все зависло на волоске. Проклятый джип продолжал мозолить глаза своей неподвижно¬стью. Надежда на отъезд Фарида, стремительно таяла, а вместе с ней и вера в задуманное.

Прошло еще полчаса, и я почти допил полуто-ралитровую бутылку минералки. Рука меланхолич¬но сливала в стакан ее остатки, когда, наконец, мое терпение было вознаграждено. Джип внезапно ожил, тронулся с места и, плавно набирая ход, по¬катился под гору. Через несколько мгновений вы¬сокая трава, окаймлявшая дорогу, скрыла машину из виду. Я представил, как она переезжает через мост, затем ныряет в городок. На всякий случай, нужно было подождать с четверть часа. Вдруг во¬дителю взбредет в голову остановиться возле та¬бачного киоска, чтобы купить пачку сигарет или 
возле бара, так же как мне, выпить чашку кофе. А то и вернуться назад?! Вовсе не хотелось столкнуть¬ся с ним нос к носу.

Когда стрелка часов достигла нужной отметки, я завел мотор и, нервно сжимая руль, поехал навстре¬чу судьбе. Обшарпанный джип мерещился на каж¬дом повороте. Только за мостом, перед подъемом в гору я отогнал навязчивый призрак и, решительно газанув, погнал машину наверх. Не доезжая до цели, свернул на обочину в кустарник. Будет лучше, если чужую машину не увидят перед домом Фарида. Из городка на это место, как я успел убедиться, откры¬вается прекрасный вид. Остаток пути до знакомого крыльца проделал пешком.

Входная дверь, несмотря на наличие внушитель¬ных запоров, не была заперта. Миша говорил прав¬ду. Либо хозяин, в силу собственного упрямства, бро¬сал вызов дурным нравам, либо ему лень было каж¬дый раз возиться с ключами. Я переступил порог и, не теряя времени, направился через просторный холл в комнату, которую окрестил про себя «оружейной».

Весь арсенал был на месте, стволы торчали пал¬ками разнокалиберного штакетника и при ближай¬шем рассмотрении пушились пылью. Я окинул взгля¬дом книжный шкаф в поисках шкатулки. Коробочек на полках было несколько. В одной лежала стопка писем, записки, визитки, в другой — всякий желез¬ный хлам. Бляхи, цепочки, кресты, звездочки с по¬гон. Приоткрыл третью — блеснула сталью «берет- та». Рифленые «щечки» рукоятки холодно врезались в ладонь. Мелькнуло и угасло: «Кража. Совершаю кражу». Словно подстегнутый плетью я выскочил из дома и спустился к машине. Пистолет оттягивал руку, и я заткнул его за пояс.

Выруливая на асфальт, вспомнил, что не взял с со¬бой документов. Ни водительского удостоверения, ни паспорта. Вот будет номер, если тормознет полиция! О том, что произойдет в этом случае, думать не хоте¬лось. Возможность нелепого финала привела меня в отрешенное состояние. Я даже не сделал того, что обязан был сделать — спрятать «беретту» подаль¬ше. Так и ехал, ощущая, как ствол упирается в пах. И только старательно придерживался требований зна¬ков, ограничивающих скорость.

* * *

Вот и пригодилась вязаная шапочка, подаренная когда-то в зиму Амелией! Предполагалось, что мы поедем вместе на лыжный курорт, да не сложи¬лось. А сейчас я стоял перед зеркалом и проделы¬вал нехитрое упражнение. Опускал закрученные валиком шерстяные края до подбородка, превращая головной убор в маску. Манипуляцию следовало вы¬полнить быстро, да еще так, чтобы прорези, кото¬рые я безжалостно проделал в стопроцентной шер¬сти, оказались напротив глаз.

Пять-шесть попыток — и стало получаться довольно сносно. Только мелкие ворсинки щекотали нос и вызывали желание чихнуть. Шапочка должна будет скрыть лицо в тот момент, когда щелкнет за¬мок внутренней двери банка. Телекамера на тамбур не наведена, а клерк нажимает на кнопку открытия автоматически, едва завидит силуэт в дверном про¬еме. Так что я почти наверняка сумею сохранить ин¬когнито.

Экипировку дополнял свитер с высоким воротом и старый костюм, который я отыскал среди своих вещей, предназначенных на выброс. Клиент банка должен выглядеть достаточно презентабельно. Ни¬каких плащей или балахонистых курток, в которых шастает молодежь.

Костюм сильно слежался и, чтобы его отутюжить, я потратил не меньше часа. Заодно погладил и ос¬тавшиеся у меня две чистые рубашки. Ворох осталь¬ных лежал в шкафу, и я не спешил со стиркой. Как знать, пригодятся ли они мне вообще?

Оба патрона были заряжены в магазин «беретты», а сам пистолет лежал во внутреннем кармане пиджака. В другой внутренний карман я суну мас-ку, когда буду покидать банк. Впрочем, ее можно будет кинуть и в полиэтиленовый пакет, в котором я понесу деньги. Пакет лучше, чем портфель или сумка, он не так привлекает внимание. В банк его можно будет принести в сложенном виде, а потом сжечь.

Сразу после операции рвану домой. Если почув¬ствую угрозу погони, то помчусь на вокзал заметать следы. В этом случае придется садиться на поезд и куда-нибудь ехать. А потом звонить Мише и назна¬чать встречу. Или Амелии... Хотя нет, ее не следует впутывать.

Наверное, придется стрелять. Чтобы припугнуть кассиршу. В потолок, а еще лучше — в телекамеру или монитор. Хоть какая-то польза будет. Если кас¬сирша не отреагирует, придется стрелять еще раз. Куда-нибудь ей под ноги. Говорят, это хорошо дей¬ствует. Но надеюсь, одного выстрела будет достаточно... А еще на прицеле надо будет держать клер¬ка. Чтобы у него не возникло соблазна оказать со¬противление.

Конечно, они успеют нажать сигнал тревоги. Но я испарюсь до того, как приедет полиция. Мне мно¬го не нужно. Только содержимое кассы, да может быть, пару пачек из сейфа. Три-четыре минуты. А если график нарушится, надо будет все бросать и бежать. Быть взятым с поличным при вооруженном ограблении — печальная участь, полный крах все¬му, ужас. Хотя нет, деньги надо получить любой ценой. Разумеется, только не ценой человеческой жизни. Другого шанса не будет. Поэтому буду рис¬ковать отчаянно. Смелым везет...

Пистолет после дела надо бы выбросить в реку. Даже если его найдут потом, со мной он никак не связан, да и у Фарида, наверное, он не был зарегис¬трирован. Впрочем, если все пройдет гладко, «беретту» можно будет взять с собой и однажды неза¬метно подложить в шкатулку бородачу. Стоп! Ка¬кая чушь! Разве может такое дело пройти гладко? С прошлым мосты будут сожжены, и уже не получится разложить все по порядку. Если я добьюсь успеха, какое значение будет иметь судьба жалкого писто¬летика?! Какое значение будет иметь то, заподоз¬рит Фарид меня или нет, обнаружив пропажу?!

Когда сборы были закончены, я испытал потреб¬ность увидеть Элю. Можно иметь кучу друзей и зна¬комых, но порой, когда одиночество овладевает вами, нужны не они, а только один, совершенно кон¬кретный человек для общения. Это состояние срав¬нимо с болезнью — когда вы заболеваете, то хоро¬ший врач прописывает вам четко определенное ле¬карство. Для меня таким лекарством сейчас была Эля. Я ничего ей не расскажу, но у меня будет ощу¬щение, что она меня понимает. Это принесет облег¬чение, снимет нестерпимое напряжение, стиснувшее меня изнутри.

Миша нисколько не удивился, узнав, что я при-шел скоротать вечер за разговором с дочерью. Ему было не до этого, он собирался на работу. Марта косилась на меня с подозрением, ее грубоватое лицо было напряжено. Но я не обращал на нее внима¬ния — вполне достаточно было и того, что Эля при¬ветливо улыбалась. Она выехала ко мне в голубых джинсах, которых я никогда не видел на ней, и ро¬зовой блузке, открывавшей тонкую нежную шею. Волосы были тщательно причесаны.

Я топтался в углу. В руках у меня была куплен-ная для приличия коробка конфет.

— Садитесь к столу, — пригласила она. - Если хотите, будем пить чай.

— Спасибо, в этом нет необходимости, — сказал я. — Просто хотелось зайти, немного поговорить.

— Не смущайтесь, — ответила она. - Я только заварю, мне не трудно. А чай принесет мама.

Не видя смысла упорствовать, я повиновался.

* * *

Марта подала нам чай и снова ушла на кухню, посчитав, видимо, что проявленного гостеприимства и так было более, чем достаточно. Это отсутствие в ней такта уже не в первый раз устраивало меня, так как позволяло побыть наедине с ее дочерью.

— Вы как будто устали, — сказала Эля, мельком взглянув на меня. — Был трудный день?

— Не особенно, — ответил я, хотя на самом деле чувствовал себя как выжатый лимон. — Просто за¬хотелось чуточку рассеяться. Никуда не торопясь.

— Работа на заводе тяжелая, — посочувствова-ла она.

— Работа здесь не причем, — покачал я головой.

— Тогда почему вы такой грустный?

— Есть кое-какие заботы, мысли, — ответил я флегматично.

— Неприятности? — предположила она. — Кто- то вас огорчил?

Ее участие умиляло и забавляло одновременно. Я бы, наверное, улыбнулся, если бы не чувство по¬терянности, стиравшее с лица любое проявление эмоций. Искренность ее тона притупляла тоску, гло¬давшую меня изнутри.
Я решил не упорствовать в недомолвках, хотя ра¬зумнее было держать язык за зубами. Но если бы я слушался только голоса разума, то, вероятно, не пришел бы сегодня в этот дом.

— Возможны некоторые перемены. Что-то изме¬нится в жизни.
От признания на душе стало немного легче.

— Вы можете скоро уехать?

Интуиция или логическое умозаключение? В любом случае, не нужно было углубляться в под-робности.

— Всякое может случиться, — сказал я. — Но пока вопрос не стоит конкретно.

— Тогда что это за перемены?

— Надеюсь, не очень большие, — слукавил я. — Какие точно, не знаю. Возможно, их не будет вовсе.

* * *

Я представил завтрашний день, то, как буду со-бираться утром, а также дорогу к банку, которая ка¬залась не менее мучительной, чем ход на Голгофу, и добавил:

— Стараюсь быть готовым к переменам. В том числе, чтобы избежать их.


— Значит, это не очень хорошие перемены.
— Как знать.

Эля слегка задумалась, потом спросила:

— Вам предстоит принять важное решение? И вы колеблетесь, не зная, плохое оно или хорошее?

— Не совсем, — сказал я, отмечая философскую глубину ее вопроса. — А почему ты так подумала?

— Мне кажется, вас одолевают сомнения.

— Действительно, полной уверенности нет, — сказал я. - Но лучше действовать, не откладывая. Другой возможности может не быть.

— Рано или поздно нужно совершать какие-то поступки, — согласилась она. — Иначе жизнь оста¬новится. Надеюсь, все произойдет, как вы хотите.

Я пришел в умиление:

— У меня такое же желание. Но посмотрим.

Эля опустила руки на поручни своего инвалид-ного кресла, глядя на меня в спокойном ожидании и не проявляя ни малейшего стремления расстаться.

— Прекрасный чай, — похвалил я, сделав нетороп¬ливый глоток из тонкостенной фарфоровой чашки.

Ее лицо просияло.

* * *

Мне было приятно видеть ее в хорошем настро¬ении. Она будто совсем забыла о своем недуге. Я позволил себе на секунду отвлечься, чтобы внести коррективы в план завтрашнего дня. Как ни при¬скорбно нарушать трудовой график, но утром на работу лучше не идти. Волю и мысли в кулак я смогу собрать только дома. И прямо из дома надо будет двигать в банк.

— Возможно, вы не поверите, но я думала о вас сегодня, — сказала Эля.

— Неужели? — спросил я. — А с чего вдруг?

— Ни с чего, — она пожала плечами. — Просто хотела, чтобы вы пришли.

— Приятное совпадение.

— Но вы все время держитесь на дистанции, как будто боитесь чего-то, — произнесла она с обезо¬руживающей прямотой.

«Боюсь докучать, оказаться навязчивым», — пронеслось в голове. — «Тянусь к ней, но в то же время закрываюсь сам».

— Это мой недостаток, — признался я. - Поста-раюсь от него избавиться
.
— Тогда приходите чаще. Всякий раз, когда за-хочется, — предложила Эля. Слова звучали искрен¬не и радушно. Девочка внимательно следила за моей реакцией.

— Обязательно, — сказал я, продолжая разгля-дывать ее чистое юное лицо в обрамлении русых волос и стараясь не замечать никелированных кон¬туров коляски — Всякий раз, когда у меня будет воз¬можность.

Мне не хотелось покидать этот дом, но оста-ваться было неразумно. Я чувствовал, что размя-каю как воск.

* * *

Было довольно зябко. Я стоял, втянув голову в плечи и неэстетично сунув руки в карманы брюк. Это было также не очень удобно, потому что на них уже были шерстяные перчатки, которые не хотелось де¬монстрировать окружающим, а девать было некуда. К счастью, они были тонкие. Пиджак оттопыри¬вался из-за лыжной шапочки, спрятанной на груди. Низ свитера накрывал «беретту», ладно сидевшую за поясом, а ворот неприятно покалывал раздражен¬ный после бритья подбородок. Из банка вышла по¬жилая женщина в косынке и светлом плаще, и, по-утиному переваливаясь, неспешно двинулась через мост. Больше вокруг никого не было.

Банк вот-вот должен был закрыться на обед. Об этом говорили синие буквы расписания, нанесен-ные на прозрачную дверь, через которую хорошо было видно, что операционный зал пуст. Надо было действовать, и я чувствовал, как мной овладевает спокойная решимость. Как правило, в моменты большой ответственности начинают дрожать ноги, захлестывает растерянность и замешательство, на¬валивается апатия. Симптомы, которые я испыты¬вал бесчисленное количество раз. Когда всем су¬ществом понимаешь, что нужно действовать, но не можешь себя заставить. В этот раз все было наобо¬рот. Я был в отличной физической форме. Была яс¬ность мысли и четкое сознание того, что сделаю все, как задумано.

Впрочем, одну свежую поправку я все-таки внес. Изначально планировал, что войду в банк сразу, едва окажусь у дверей. Так казалось проще, а я хо¬тел максимально упростить задачу. Но, заметив ко¬зырек автобусной остановки неподалеку от входа, который до этого никак не был учтен в моей диспо¬зиции, позволил себе кратковременную отсрочку. Разумно было воспользоваться этим элементом гра-достроительного изыска в качестве естественного укрытия. С остановки можно было, не привлекая лишнего внимания, немного понаблюдать за банком и за улицей, и в момент, когда не будет случайных свидетелей, нанести удар.

Странная метаморфоза — из прилежного чиновника в отчаянного налетчика. Что это — эво-люция? Деградация? Иное прочтение собственно-го предназначения? Закономерный финал или горькая аномалия? Точное название моим дей-ствиям можно будет дать потом, когда все оста-нется позади. До чего довели человека! Или я сам себя довел?

Провожая взглядом могучий как контрабас си-луэт удалявшейся женщины, я отдавал себе отчет в том, что мой час пробил. Путь в будущее лежал че¬рез дверь из толстого бронированного стекла, в ко¬тором отражалось серое небо. Так... Шапочку на¬дену в тамбуре. Не забыть бы еще пушку снять с предохранителя... Я вытянул руки из карманов.

* * *

Сначала за спиной раздался голос. Это было не¬возможно, необъяснимо. Усилием воли пленка под¬сознательных ощущений была судорожно откруче¬на на несколько мгновений назад, и тогда стало по¬нятно, что голосу предшествовал шорох шин.

— Алан, — окликнули снова сочным басом. Внутри меня все беззвучно рушилось, разлеталось в прах. Маска спокойной беспечности налезала с трудом, и собственное лицо было еще каменным, когда я обернулся.

От большого приземистого автомобиля с прави¬тельственным номером ко мне шел толстощекий и вальяжный тип в распахнутом кашемировом паль¬то. Топорщащиеся усики, делавшие его похожим на кота, еще более приподнимались благодаря широ¬кой улыбке. За те несколько секунд, пока его мягкая ладошка фамильярно не хлопнула по моему плечу, я успел сообразить, кто это. А это было непросто, по-скольку с листов памяти почти полностью стерты были образы людей, с которыми я работал ТАМ.

Его звали Таир, нет, Альтаир... Он был советником в од¬ном из бесчисленных отделов канцелярии, где зани¬мался, кажется, финансами, внешней торговлей, не¬фтяными контрактами. О круге его интересов и обя¬занностей я судил, в основном, по его же коммента¬риям, которыми он словоохотливо делился во время обедов в служебной столовой. Ко мне он относился с симпатией. Скорее всего, из-за того, что нередко видел меня в обществе высокопоставленных лиц, которым, в частности, импонировало мое знание иностранных языков. Но не вдаваясь в причины доб¬рого отношения, я платил ему взаимностью. Каза¬лось, то время безвозвратно ушло, а теперь оно вновь напоминает о себе. Зачем?

— Ну, как ты? — взгляд его ощупал меня с голо¬вы до ног. Наверняка, на ум ему пришло что-то скеп¬тическое, но он не подал виду.

— Нормально, — я пожал плечами. — Вышел по¬дышать немного свежим воздухом. Сейчас — домой...

* * *

В мозгу у меня было полное смятение. Я наспех придумывал себе ближайшее будущее, которое складывалось теперь совсем не так, как рассчи¬тывал. Мне было стыдно за нелепый наряд. Сму¬щал и резал живот пистолет за поясом. Я стянул перчатки.

Альтаир не обращал на мое вялое состояние вни¬мания и увлеченно проговорил:

— А я еду, смотрю — ты или не ты. Потом гово¬рю шоферу — тормози, точно он!

Он стоял, по-хозяйски уперев руки в бока. Безуп¬речный двубортный костюм, золотые часы на ши¬роком запястье. Как обычно, уверенный в себе. Только в гладкой шевелюре прибавилось седых во¬лосков.

— Совсем исчез из виду, — попенял он. — Не за¬ходишь. Забыл старых друзей.

— Времени нет, — кисло отшутился я.

— Чем занимаешься? — поинтересовался он живо.

— Тружусь, — ответил я.

— В частной фирме? — быстро уточнил он.

— Нет, сам по себе, — сказал я только потому, что не хотел видеть в его глазах разочарование.

Альтаир смущенно кашлянул, как будто был ви¬новат в чем-то.

— Погорячился ты тогда, — сказал он с сожале¬нием.

Я помотал головой. Он хитро сощурился:

— Но мне твой поступок понравился. Не каждый бы на такое решился.
«И этот туда же», — вздохнул я мысленно. Видит во мне героя. Разумеется, он был в курсе моего зло¬ключения. По крайней мере, в его кулуарной интер¬претации.

* * *

... В канцелярии я был на хорошем счету. Пись-ма, всякого рода служебные записки легко вылета¬ли из-под моей руки. Меня как-то быстро заметили и стали доверять не только готовить бумаги, но и организовывать важные встречи, согласовывать позиции, вести переговоры. Стали поговаривать о возможности повышения по службе, в том числе по¬лушутливо — о кресле заместителя министра, что для моего возраста и стажа работы звучало доста¬точно лестно. Но что мне нравилось самому, так это умение раскладывать бюрократическую кашу по нужным тарелкам, расчищать и направлять ее не-прерывные потоки по соответствующим руслам, упо¬рядочивать то, что, казалось бы, лилось сплошной неразборчивой массой. Скажу, не стыдясь, что был хорошим винтиком. Со мной часто советовались, об¬ращались с просьбами, и я так же добросовестно старался их выполнять, как и многочисленные ука¬зания. Служебный телефон трещал без умолку це¬лый день, и когда его трели ненадолго затихали, и удавалось разбить очередной вал документов, я чувствовал себя почти свободным человеком. Хотя на деле это означало, что я могу посвятить себя дру¬гим делам, которые не кончались.

Вот именно в один из таких просветов меня выз¬вал директор департамента и поручил это постанов¬ление. Я интуитивно почувствовал, что связываюсь с неприятностями. Но это было не больше, чем пред¬чувствие, а так — документ, как документ. Вот толь¬ко шеф протянул мне его, не поднимая глаз. Как бы показывая, что очень занят. Но я не любил, когда от меня прятали глаза.

— Пойдите, отдайте в юридический отдел на визу, — сказал он.

— Хорошо, — я кивнул и направился к выходу, на ходу изучая бумагу. Не дойдя до порога, остановился.

— Что-то не ясно? — недовольно спросил шеф.

— Но ведь вы же знаете мою позицию, — попы¬тался возразить я.

— Какая разница, — он досадливо махнул ру-кой, давая понять, что моя щепетильность неумес-тна. — Отдайте, пожалуйста, начальнику юриди-ческого отдела. Только и всего. Вопрос уже согла¬сован наверху.

Разумеется, я пошел выполнять команду, привык¬ший к самому широкому спектру поручений, выпа¬дающих на долю государственного чиновника - от стратегически важных до секретарских.

Но беспокойство не оставляло. В постановлении речь шла о редкой породе птиц, беркутах-калоканах, занесенных в Красную книгу, и короткий ма¬шинописный текст бесхитростно разрешал отлавли¬вать данную редкую птицу некоему шейху с побере¬жья Персидского залива. В порядке исключения.

Раньше я уже слышал об этом постановлении, ко¬торое бродило по коридорам правительственной канцелярии как тень отца Гамлета. Одни говорили, что оно выгодно государству. Дескать, осчастлив¬ленный шейх, которому эти беркуты дороже жизни, готов был якобы сделать огромные инвестиции в экономику страны. Другие же утверждали, что за¬кон одинаков для всех, и браконьерничать нельзя никому.

 Первая версия звучала фальшиво заманчи¬во, вторая — фальшиво категорично. Я был в курсе этих дискуссий, и более того, сам относился к лаге¬рю тех, кто возражал. Но не из бюрократического упрямства, а потому что знал — одно исключение обя¬зательно потянет за собой цепочку других, и рано или поздно все закончится обычным бардаком.

Но все, что от меня требовалось сейчас, это от-нести постановление юристам. Тем более, что оно уже было согласовано «наверху», а значит - ничего изменить уже было нельзя.

Итак, я отнес документ, и старый лысый началь¬ник юридического отдела спокойно завизировал его. Но на прощание по-отечески улыбнулся мне и по¬просил о сущей безделице:

— Молодой человек, вы тоже черкните здесь в уголке.

— Ну что вы, — возразил я. — Не имею к этой бумаге отношения.

Мудрый дядька, вдвое старше меня, не настаи-вал, и положил постановление в папку с золотым теснением. Добрая улыбка не исчезла с его лица. На том и расстались. Мне даже стало стыдно за свою принципиальность.

* * *

А через месяц грянул гром. Кто-то проболтался, а может, сознательно дал утечку информации. Дело о редких птицах попало в газеты, где, как водится, было раздуто до сенсационных размеров. Министр экологии отчаянно отбивался от нападок «зеленых», заверяя, что никакого закрытого постановления о калоканах не было в природе. В канцелярии кое-под кем зашатались кресла.

 Смутно замаячило предпо¬ложение о коррупции. И поскольку сторонники об¬мена беркутов на арабские инвестиции поголовно ходили как пришибленные, и никто не брал на себя смелость высказаться в защиту сделки, данное пред¬положение набирало вес.

Затем все, как по команде, стихло. Спекуляции на тему пернатых прекратились. В прессе появи-лись другие сенсации, в чиновничьей среде закон-чились пересуды. Скандал улегся, и я подумал, что никаких последствий уже не будет. Конечно, тут были виновники, и кто-то попытался хорошо на¬греть руки, но по большому счету пострадавших не было, никто не выиграл и не проиграл. А раз так, то дело, видимо, решено закрыть мирно, без жертвоп¬риношений, не вынося сор из избы. Такое решение казалось мне правильным, потому что никто не со¬бирался развязывать охоту на ведьм, где стригут под одну гребенку и правых, и виноватых. Я вооб¬ще не был сторонником наказаний в делах, где не ясно, на чьей стороне истина. Но больше всего мне нравилось, что не стали искать стрелочника, на ко¬торого свалить ответственность за конфуз. В бюрок¬ратии это было новым веянием. Я никак не мог пред¬положить, что роль стрелочника отведена мне.

Однажды утром я проснулся в подозрительно хо¬рошем настроении. Тут есть какой-то подвох, поду¬мал я, и не ошибся. В этот день приказом по канце¬лярии мне, был объявлен строгий выговор. «За на¬рушение установленного порядка подготовки доку¬ментов», — бесхитростно гласила формулировка. Я был настолько ошарашен, что попытался выяснить, за что. Директор департамента был в отпуске, кол¬леги выражали сочувствие печальными гримасами, один знаток дворцовых интриг коротко шепнул мне: «Терпи». Но я искренне недоумевал, пока знакомый помощник большого руководителя не сжалился и не раскрыл мне глаза на коварный мир пернатых.

Общественные страсти, непонятно кем подогре¬тые, вновь забушевали. Пару раз моя фамилия мель¬кнула в бульварной прессе. Ее вид в обрамлении из¬девательских намеков, на которые не скупились бес¬пощадные борзописцы, неприятно царапал сердце.

По мнению осведомленных людей, происшедшее было в порядке вещей, и не стоило расстраиваться. Надо было стерпеть и переждать, и все бы утряслось, а потом, глядишь, мне бы даже компенсировали мо¬ральный ущерб. Но я не стал ждать, потому что окон¬чательно понял, что слеплен из другого теста...

* * *

— Ну что, навсегда распрощался с системой? — прищуренный взгляд Альтаира был насмешливым, дружелюбным.

И все-таки я сумел различить в нем льдинку.

Нет, меня не испугало то, что эта льдинка может превратиться в вечный лед. Однако, я почувствовал, что вопрос был неспроста. Прямолинейный ответ разорвал бы еще одну ниточку с прошлым и не по¬зволял зацепиться за будущее. Я по-прежнему не собирался возвращаться в систему, это было твердо решено, но по крайней мере, ничто не мешало выс¬лушать Альтаира до конца.

— Не знаю, — ответил я.

Он поморщился, но его физиономия тут же при¬обрела прежнее добродушное выражение, словно он не мог заставить себя сердиться.

— Хорошо, — сказал Альтаир. — По крайней мере, ты не сжигаешь за собой мостов, и я чувствую, нам есть, о чем поговорить.

Он вопросительно воззрился на меня. Меня это позабавило, и я кивнул.

— Не думай, что собираюсь наставлять тебя на путь истинный, — он предостерегающе поднял па-лец. — Потому что, где она, истина, нам неизвестно!
Грозно поднятый перст исчез.

Альтаир спокойно и приветливо продолжал:

— Угадай, почему я велел притормозить, увидев тебя?

— Ты всегда был вежлив, — заметил я.

— Спасибо, старик, — он проглотил комплимент как должное, даже не поведя бровью. — Но дело не в этом... Я обрадовался.

При этих словах Альтаир так хлопнул меня по пле¬чу, что «беретта» чуть не провалилась в штанину. Вот был бы фокус! Я инстинктивно отпрянул на пол¬шага.

— Есть серьезный разговор. Мне поручили... — Альтаир выдержал многозначительную паузу и уточнил, — один уважаемый человек... Найти тебя, узнать, чем занимаешься. Кстати говоря, мы наве¬ли кое-какие справки, и знаем, где ты устроился... Извини за вторжение, так сказать, в личную жизнь.
При этих словах Альтаир пытливо следил за моей реакцией. Однако, внезапность нашей встречи на¬столько вывела меня из равновесия, что укол, полу¬ченный моим самолюбием, был едва ощутим.

— Понимаешь? — его голос возвращал меня к но¬вой реальности.
Он говорил от чужого имени. От имени того, кто неожиданно вспомнил обо мне. Но сейчас это вызы¬вало тоскливое чувство неловкости и досады. В сча¬стливые случайности я не верил. Скорее всего, от меня было что-то нужно, а я не хотел, чтобы мной пользовались.

— Не совсем, — ответил я сдержано.

— Вот и вижу, что «не совсем», — он беззлобно передразнил меня. — Осторожничаешь, думаешь, нет ли подвоха?

— Какие подвохи между друзьями? — возразил я.

— Правильно, — одобрил он и продолжил. — На самом деле вот что. Понадобился человек с языком. Но не просто переводчик, а парень с го-ловой.

— Ага, — я силился продемонстрировать инте-рес, хотя мне и так уже все было ясно. Ожидаются важные конфиденциальные переговоры, а перево-дить некому.

— Один-два варианта перебрали, но... не то, — толстяк разочарованно щелкнул пальцами.

— Почему? — полюбопытствовал я холодно, пре¬красно понимая, что «за спасибо», как у нас приня¬то, пусть даже самое искреннее, приличного переводчика-профессионала не наймешь.

— Ответственное дело, — сказал он. — Прави-тельственная делегация едет за рубеж. Цель поезд¬ки и состав делегации особые, поэтому и ... осталь¬ное должно быть на уровне.

— А зачем едут? — попытался выведать я.

 Но Альтаир не собирался даром кормить меня инфор-мацией:

— Узнаешь, когда придет время. Сначала ска-жи, интересует это тебя или нет?

— Не знаю, — сказал я. — Какой мне в этом смысл?

— Хорошо себя покажешь, снова попадешь в обойму, — веско заметил Альтаир. — Разве мало?

Попадание в обойму значило многое — возвра¬щение на белом коне, с высоко поднятой головой. Над открывающейся возможностью стоило пораз¬мыслить. Несмотря на неприязнь к системе. Но... Я чувствовал, что против воли втягиваюсь в какой- то ненужный водоворот, и это вызывало головную боль.

— Понимаю, — сказал я, поколебавшись. В моем голосе не было воодушевления, и хотя Альтаир не¬сомненно уловил мое настроение, он, к удивлению, не стал менять тему разговора. Более того, загово¬рил горячо:

— Слушай, делегация едет знакомиться с орга-низацией турбизнеса в Европе, сразу по нескольким странам. Правительственное задание. Все расходы по визиту принимающая сторона берет на себя. А у нас будут неплохие командировочные.

Глаза Альтаира лукаво сверкнули. Я вымученно улыбнулся. Его энтузиазм меня не заражал. Мотать¬ся по Европе в роли эрудированного лакея — не тот вид деятельности, которого я жаждал.

— Какие же командировочные? — возразил я ма¬шинально. — Ведь все расходы оплачивают прокля¬тые капиталисты?!

— А мы их гостеприимство не афишируем, — па¬рировал Альтаир. — Ну так как?

* * *

Я медлил с ответом. Лишние развороты в судьбе, заведомо ведущие в старые тупики, меня не прельщали. Но поскольку взгляд Альтаира сверлил как дрель, я спросил:

— Почему такая спешка?

— Ты стал каким-то заторможенным, — посето¬вал он. — Знаешь же, у нас все делается быстро. Нужно еще оформить командировку, подписать при¬каз, получить суточные и квартирные в банке, сде¬лать визы.

В мозгу раздался щелчок. Деньги обычно полу¬чает самый младший по чину член делегации — дру¬гие не снисходят. Это могло пригодиться. В клубя¬щихся на моем небосклоне тучах появился просвет.

— Дело хорошее, — сказал я осторожно, остав¬ляя за собой право в любой момент дать задний ход. Но Альтаир остался доволен:

— Отлично, тогда завтра в десять я представлю тебя нашему общему знакомому.

Он явно испытывал облегчение. Теперь, посчи-тав свою миссию выполненной, Альтаир мельком глянул на швейцарский хронометр и предложил:

— Давай, подвезу. Заодно обговорим детали. А то у меня вот-вот деловая встреча.

Если у меня и были какие-то сомнения насчет се¬рьезности предложения бывшего сослуживца, то к концу десятиминутного путешествия они полностью рассеялись.

— Готовься, твои языки понадобятся, — весело кинул он мне на прощание у подножия моего убого¬го скворечника. Я сосредоточенно кивнул. Радо¬ваться пока было нечему.

* * *

Поговорив со мной и увидев мое жилище, Альта¬ир, наверное, уже полагал, что получил обо мне и моих заботах достаточно четкое представление. Но он не мог знать, что творилось у меня в голове.

Его появление сорвало мой план с ограблением банка. Я потерпел очередное фиаско. Но взамен, благодаря тому же Альтаиру, впереди обозначилась новая перспектива, новый шанс, который я не дол¬жен был упускать.

Встреча у нежданного доброхота прошла доста¬точно гладко, хотя интуитивные сомнения и коле¬бания, несмотря на ностальгически теплый фон на¬ших прежних отношений, испытывала каждая из сторон. «Действительно ли он тот, кем мы его про¬должаем считать?» — этот немой вопрос легким об¬лачком витал в интонациях подтянутого, киноактерской внешности пожилого мужчины — хозяина про¬сторного, заставленного дорогой мебелью кабинета.

Но, похоже, это было не так сакраментально важ¬но, и вопрос о моей поездке с делегацией был ре¬шен еще до того, как я переступил этот порог, бла¬годаря предварительному докладу Альтаира. По старой памяти обошлось без каверзных вопросов. На меня лишь хотели посмотреть и напутствовать.

Намечаемый зарубежный визит носил скорее деликатней, чем стратегический характер, и вряд ли мог повлиять на судьбы государства. Выезжать предстояло через три дня. В составе делегации было два министра с женами, Альтаир — в каче-стве советника и я. Впрочем, даже ответив «да», я с замиранием сердца ждал решения самого важно¬го для меня вопроса. И когда Альтаир самым буд¬ничным тоном упомянул о том, что в целях эконо¬мии «драгоценного времени» возню с получением денег в банке лучше всего возложить на вновь при¬бывшего, я побледнел от волнения и даже покрыл¬ся испариной.

— Справишься? — сурово спросил хозяин каби¬нета.

— Да, — ответил я скромно, без суетливости и бахвальства, как и подобает по отношению к важ-ной, но простой по сути задаче.

— Дашь ему машину, — велел он Альтаиру и, по¬гружаясь в изучение кипы бумаг на столе, отстраненно добавил:

— А сейчас оба свободны.

Полицейский, дежуривший у блестящего турни¬кета, поправил автомат на плече и вопроситель¬но посмотрел на меня. Порывшись за пазухой, я протянул ему пропуск и удостоверение личности. Третью бумажку — доверенность на получение денег, показывать не стал. Даже полицейскому не обязательно было знать, какую сумму я собирал¬ся получить.

* * *

Пока он изучал документы, я спокойно огляды-вал просторный холл Национального банка, с мра¬морными колоннами и мозаичным полом. И вдруг меня прошиб пот. Во внутреннем кармане пиджа¬ка лежало что-то тяжелое и давило на грудь. Я с ужасом сообразил, что это пистолет. Не зная вче¬ра вечером, куда его деть, и одновременно подчи¬няясь безотчетному желанию всегда иметь оружие под рукой, я спрятал «беретту» в один из пиджаков на вешалке и забыл о ее существовании. А утром, поглощенный другими заботами, не обратил вни¬мания на тяжесть в кармане. Теперь, если меня под¬вергнут процедуре тщательного досмотра — а ка¬кие порядки в главном банке страны, я не имел представления — перспектива оказаться за решет-кой станет более, чем осязаемой. Я едва совладал с собой, чтобы тут же не развернуться и не выско-чить на улицу.

От опрометчивого шага удержал равнодушный взгляд полицейского, как бы напоминавший о том, что в реальной жизни все гораздо проще и будничней, чем в наших фантазиях. Он вернул мне бумаги и приглашающим жестом толкнул турникет. Прой¬дя мимо на негнущихся ногах, я мысленно взмолил¬ся о том, чтобы где-нибудь на пути мне не попался металлоискатель.
В обозначенный в пропуске кабинет я проник беспрепятственно и был приветливо, как старый знакомый, встречен приятной молодящейся брю-неткой — служительницей банка. Она была предуп¬реждена о моем визите. «Женева... Париж... Амстердам», — женщина мечтательно закатила гла¬за, прочитав в доверенности маршрут следования. Я был уверен, что сейчас она попросит взять ее с собой. Так и случилось.

— К сожалению, еду не один, — развел я рука-ми. — А то бы с удовольствием.

Она действительно была очень мила.

Ее ресницы дрогнули, а булочки грудей припод¬нялись одновременно с грустным вздохом.

— Пишите здесь сумму прописью, ставьте под-пись, — она подала мне ведомость. Пока я выво-дил на бумаге несколько числительных, то чувство¬вал на себе их гипнотическое воздействие. Пожа¬луй, не меньшее, чем производили на брюнетку на¬звания европейских столиц. Двадцать тысяч плюс мелочь! Совпадение суммы с цифрой, которая сиде¬ла в моей памяти уже несколько недель, вызывало легкое головокружение.

Молодящаяся особа велела следовать за ней, мы прошли через анфиладу комнат в отдельное поме¬щение без окон с единственным, узким как бойница, отверстием в стене. Здесь мне было вежливо пред¬ложено подождать. Моя сопровождающая исчезла, а через минуту уже оказалась по другую сторону бой¬ницы. Я видел, как она вынимает из железного шка¬фа две пачки серо-зеленых банкнот, срывает упа¬ковку. Деньги предназначались мне. Я отвел взгляд, прислушиваясь к пулеметному тарахтению машин¬ки для пересчета купюр. А когда вновь посмотрел в бойницу, то почти уперся носом в аккуратный бри¬кет, туго перетянутый резинкой, который сорвали с той стороны.

— Могу взять? — поинтересовался я на всякий случай, удивленный отсутствием дополнительных формальностей.

— Да-да, — сказала брюнетка с отсутствующим видом, положив рядом с брикетом несколько дол¬ларовых десяток. Похоже, свой долг по отношению ко мне она считала исполненным, и мысли ее пере¬неслись куда-то далеко. Закреплять наше знаком¬ство она не стремилась. Жизнь приучила ее быть реалисткой, о чем говорили морщинки-трещинки по уголкам рта, заметные даже под слоем макияжа.

Я сгреб деньги в плоский кейс, предусмотри-тельно взятый из дома, щелкнул никелированными замками и установил цифровой код. Мера предос¬торожности была иллюзорной и не понятно, на ка¬кой случай рассчитанной, но все же так было спо¬койнее. Я интуитивно ощущал необходимость за¬щитить внушительную сумму, обладателем которой внезапно стал.

* * *

Итак, доллары были у меня, много долларов. Дер¬жать столько в руках никогда прежде не доводилось. Чтобы добыть их, не понадобилось рисковать, при¬менять насилие. Не потребовались ни расчеты, ни хитроумные комбинации. Мне дали их доброволь¬но, без всяких угроз и напоминаний. Все оказалось просто и легко. Счастливое стечение обстоятельств, госпожа Удача. И одно существенное «но» — риски и опасности ждали впереди.

Сейчас я должен был ехать к Альтаиру, оставить деньги и, взяв только необходимую часть, отпра¬виться в авиакассу, где уже были забронированы билеты. Можно было сделать иначе — сразу ехать в кассу. Так даже было логичней и рациональней в плане экономии времени. Но не этот маршрут меня занимал.

По мере того как я, благополучно покинув банк, подходил к машине, мои шаги делались все медлен¬ней и медленней. Распутье, на котором предстояло принять решение, неотвратимо приближалось. Шо¬фер не знал, куда ехать, он был просто предостав¬лен Альтаиром в мое распоряжение.

Как хорошо и просто было бы сесть рядом с ним, стряхнуть с себя наваждение, клейкой паутиной опу¬тавшее мысли, и спокойно отправиться в кассу! Это был бы разумный выход, не обрекавший ни на ка¬кие испытания. Но это стало бы также проявлением трусости, капитуляцией перед обстоятельствами.

Чувство покорности, вцепившись мелкими ко-готками и сковывая движения, повисло на мне всей тяжестью. С трудом преодолевая его, я потянул на себя дверцу и, еще не зная, что сказать, заглянул в салон. Водитель встрепенулся, повернул ключ за¬жигания. Но тут стальные тиски, в которых мета¬лось сознание, внезапно разжались. Никакая сила уже не толкала меня на сиденье и не заставляла ехать вместе с ним.

Слова нашлись сами собой и вырвались легко.

— Езжайте без меня, — сказал я деловито. — Доберусь своим ходом.

Шофер был опытный, дисциплинированный и не стал задавать вопросов. Когда он отъехал, я понял, почему решение далось так легко. Мне удалось най¬ти лазейку и выторговать себе отсрочку. Сейчас пройдусь, проветрю мозги, в последний раз все взве¬шу. А там ведь можно сесть на автобус или даже поймать такси. Пусть даже спичка чиркнула, но мосты еще не сожжены, и я оттягивал момент, когда это должно было произойти.

Я бодро зашагал по улице. Никто за мной не гнался, я ни от кого не убегал. В моем распоряже-нии было достаточно времени, чтобы принять окон¬чательное решение. Еще не поздно встать на обо¬чину, взмахнуть рукой. Первая же попутка доста¬вит к Альтаиру, и никто никогда не узнает о моей робкой попытке изменить ход вещей. Невыражен¬ная крамола будет навсегда погребена в глубинах совести.

Было страшно выйти за рамки законопослушно¬го сознания. Оно служило убежищем и, как ракови¬на улитку, худо-бедно оберегало до сих пор. И тем не менее я расставался с этой раковиной. С ней и со всей прежней жизнью. Это был прыжок в неизвест-ность — головокружительный и нерасчетливый. Совершаемый в тот самый момент, когда судьба, словно издеваясь, благосклонно подставляла свою ладонь в качестве трамплина для взлета. Зачем я пытаюсь испортить все дикой отчаянной выходкой?

 Может быть, тот способ, который я избрал для помощи Эле — это действительно сумасбродная идея, и найдется куда более трезвый и взвешенный вы¬ход? Причем, для всех... Голос разума болезненно перебирал самые чувствительные струнки моей на¬туры, жестоко эксплуатировал все известные ему слабости характера, безошибочно указывал на са¬мые уязвимые места моего плана с одной единствен-ной целью — отвратить от его реализации. В то же время подспудно, еле слышно, во мне зазвучала другая мысль — план в принципе верный, его суть справедлива, других возможностей нет и не будет... И все-таки, может, не надо спешить?..

* * *

Чем дальше я удалялся от массивного, посверки¬вающего чешуей тонированных стекол куба Наци¬онального банка, тем явственней улица утрачива¬ла свой респектабельный вид. Если вдоль противо¬положной ее стороны еще громоздились разномас¬тные многоэтажные здания, то там, где шел я, по¬чти до линии горизонта простирался пустырь с ред¬кими чахлыми кустиками и деревцами, грудами стро¬ительного мусора.

В этом пейзаже не было ничего примечательно¬го, но одна деталь все же делала его странным и поэтому привлекала внимание. Вдоль бордюра, на равном расстоянии друг от друга выстроились че¬ловеческие фигурки. Словно муниципальный садов¬ник, вкопавший худосочные саженцы зеленых на¬саждений, заодно расставил и их. Конец редкой неподвижной цепочки терялся вдали. Из-за большой дистанции, которая нас разделяла, мозг не мог дать ответа, кто это был, и какая нелегкая заставила сто¬ять их у дороги в таком унылом и малоинтересном месте. Потребовалось преодолеть еще метров сто, прежде чем я догадался, в чем было дело. Об этом доводилось много слышать, но ни разу — наблю-дать воочию. В раскованных, недвусмысленных по¬зах на панели застыли доморощенные прелестницы. То, что раньше делалось под покровом ночи, сей¬час выплеснулось на свет. С какой-то внутренней оглушенностью и ощущением стыда я медленно дви¬нулся вдоль ряда новоиспеченных профессионалок.

Девушки стояли как по инструкции, спинками к проезжей части. Зрелище туго обтянутых колгот-ками или шортами ягодиц, выглядывавших из-под коротких курток, предназначалось автомобилис-там. На долю же случайных прохожих, вроде меня, оставались их бледные юные лица. Блондинки, брю¬нетки, разной комплекции и возраста. Некоторые были высокие и стройные как манекенщицы с те¬леэкрана. У многих на лицах, против ожидания, не маска горечи и разочарования и не потухший взгляд, а кроткое, почти ангельское выражение. И говори¬ло это не столько о том, что ремесло свое освоили недавно, сколько о грустных обстоятельствах, по причине которых они здесь оказались.

В самых молодых безошибочно угадывались вче¬рашние или даже сегодняшние школьницы, почти подростки. Хотя уверенности в том, что они продол¬жали ходить в школу, и что школа была озабочена их судьбой, не было. Прошло время, когда старшим было дело до младших. За исключением близких людей и родителей, если, конечно, таковые имелись. Но сейчас, слава Богу, не было ни войны, ни эпиде¬мий, у большинства родители живы. Сами девчон¬ки, вероятно, не особенно переживали по поводу сво¬его положения. Поначалу, наверное, обжигал стыд, брала оторопь, было неловко, но коллективный при¬мер близстоящих опытных подруг успокоил, приучил к мысли, что такой образ жизни нормален, а рабо¬та... любая работа хороша, если за нее кто-то пла¬тит. Так что приспособились к делу, привыкли к опасности и грязи, и к тому общему имени, которым их называют.

Но каково их родителям?! Каково родителям уз¬нать или только предположить... Одна эта мысль пе¬реворачивает все внутри. Папы и мамы растили и лелеяли их, трепетно восхищались, ловя первые зву¬ки, умилялись их жестам, гордились их первыми ша¬гами. Как могли выхаживали и оберегали от всяких детских напастей. И верили, что вот этих-то малю¬ток обязательно ждет счастливое будущее, что ми¬нуют их и беды, и печали, и, что окружены они все¬гда будут добрыми людьми, и жизнь их будет на¬полнена радостью и светом. Разве могли они пред¬ставить хоть на миг, если только не в ночном кош¬маре, что их ненаглядную «принцессу» и «ягодку» будут лапать и пользовать по своему усмотрению похотливые дядьки, больные в прямом или перенос¬ном смысле?
Наверное, в обществе все взаимосвязано, как в сообщающихся сосудах. Если в одном месте чело¬век ворует миллион, то в другом десять чьих-то детей выходят на панель. Кто-то устраивает себе за счет казны развлекательное турне по Европе, а кто-то не может наскрести денег на лечение ребен- ка-инвалида.

* * *

Чаши весов дрогнули и разъехались по вертика¬ли. Та, на которой лежало мое одностороннее, не¬высказанное обязательство перед Элей, грузно по¬шла вниз. Другая, где были поездка в Европу, карь¬ера, мои отношения с Альтаиром, легко, будто не¬весомая, устремилась вверх. Перемена в моем на¬строении произошла сама собой, последние сомне¬ния рассеялись, в картине мира все встало на свои места.

Сжав рукоятку кейса покрепче и едва не угодив под колеса подержанной иномарки, которая в этот момент отваливала от тротуара с юной проститут¬кой на борту, я перебежал дорогу и нырнул в разрез между зданиями. Узкая неприметная улочка, по моим расчетам, должна была самым коротким пу¬тем вывести к железнодорожному вокзалу. Там, на привокзальной площади всегда было множество ав¬тобусов, на которых можно было добраться в лю¬бую точку города. А пока я шел вдоль сплошной серой стены, за которой поднимались крыши ста¬рых домов, кое-где прикрытые редкими кронами со¬сен, и самое время было определиться с дальнейшим маршрутом.

Скорее добраться до дома, спрятать деньги в по¬тайной шкафчик, а потом, при удобном случае пе¬редать их Мише?! Слишком гладко и просто, навер¬ное, даже наивно. Когда начнется расследование, а оно несомненно начнется, я окажусь главным подо¬зреваемым, и в моем жилище произведут обыск... Расследование, это целая эпопея, которую предсто¬ит пережить, и я не был до конца уверен, что сумею выдержать ее, и не «расколоться». Ну что ж, ты знал, на что шел, это было одним из правил игры. Захо¬чешь — выдержишь, иначе все насмарку. Но сей¬час дело не в этом, нужно сделать грамотный шаг.

Отнести чемоданчик напрямую Мише?! Загадоч¬но улыбнуться, вручить «дар неизвестного благо¬детеля», попросить не задавать лишних вопросов?! Когда мною займется полиция, начнут опрашивать соседей. Миша, как честный человек, моментально заподозрит связь между возникшим переполохом и деньгами, и сразу выдаст их. Совесть не позволит воспользоваться ворованным, даже во имя самого святого. Есть же заповедь: «Не укради!»

Нужно найти другой канал, другой способ, не свя¬занный напрямую с Мишей. Необходимо на кого-нибудь опереться. Нужен посредник, надежный и не задающий лишних вопросов. Кому можно доверить¬ся, если никто не посвящен в мои планы?.. Неболь¬шая картотека знакомых лиц пробежала перед гла¬зами. Не густо... Мысль заметалась по тесным про¬ходам сознания. Снова лица. Одно, другое, третье... Нет.

Почему я не задумался над этим раньше? Навер¬ное, из суеверных опасений, что «загад не бывает богат». Теперь расхлебываю издержки. Но ведь дол¬жен же быть выход... Безусловно есть, но совсем не обязательно, что для тебя.
Внезапно мозг озарила вспышка. В ее свете я увидел новую, неожиданную фигуру, которая сразу вытеснила все остальные. Своевременная подсказ¬ка памяти или соломинка для утопающего? Спаси¬тельная соломинка.
Время поджимало, я ускорил шаг. Этого челове¬ка надо было не только разыскать, но и убедить.

* * *

Их было двое. Заурядные, неказистые прохожие, которые переговаривались между собой и вполне спокойной походкой двигались мне навстречу по противоположному тротуару. Во всяком случае, они казались таковыми, пока вдруг не изменили курс и не пошли, без особой спешки, мне наперерез. Но и в этом не было ничего странного. Возможно, они лишь хотели узнать, который час, поскольку больше на этом безлюдном отрезке улицы спросить было не у кого. Однако, нервы мои были оголены, и я послал ребятам мысленный импульс, надеясь сделать мое нежелание общаться взаимным.

Насколько он был эффективен, предстояло убе-диться очень скоро. До точки, где наши траекто-рии должны были пересечься, оставалось всего несколько шагов, и расстояние между нами неотвра¬тимо сокращалось. Их лица казались размытыми белыми пятнами. Я продолжал идти прямо, делая вид, что не замечаю их, и прислушиваясь к участив¬шемуся биению собственного сердца.

Но они вдруг застыли как два каменных истукана и беспрепятственно дали мне пройти. Возможно, их сбил с толку мой отсутствующий вид, а может, им и впрямь не было до меня дела. Тем лучше, подумал я и приготовился вычеркнуть их из памяти. Поэтому ок¬лик из-за спины прозвучал довольно неожиданно. Ре¬бята не собирались расставаться со мной так просто.

— Эй, ты, головастик! — бесцеремонное, жест-кое как удар хлыста, обращение заставило вздрог-нуть. Я обернулся. Что-то подсказывало, что инфор¬мацией о времени отделаться не удастся.

— Куда спешишь? — губы говорившего искри-вились в напряженной усмешке.

 Он даже не пред-ставлял, до какой степени меня коробила его фами¬льярность.
Я был не слишком рад возможности разглядеть непрошенного собеседника, но мозг непроизволь-но выхватил ряд деталей. Ему было около двадца-ти. Невысокий блондин корявого телосложения. За¬стиранная фланелевая рубашка и помятые брюки, всклокоченные, не привыкшие к расческе волосы. Его долговязый сутулый напарник в длинной майке навыпуск казался чуть старше. Вероятно, за счет двухдневной пепельной щетины и мрачного тяже-лого взгляда, убеждавшего меня в том, что его хозя¬ину чувство нормального человеческого юмора было не свойственно.

Отвечать не хотелось, но стоять и молчать было глупо.

— По делам, — сказал я.

Они подошли вплотную, но я сделал шаг назад. В такой ситуации лучше было соблюдать дистанцию.

— Вот как? — нечесаный блондин удивленно поднял брови. — Какое совпадение. У нас тоже к тебе дело.

Он быстро зыркнул по сторонам, и я мысленно проклял поспешность, с которой свернул в этот без¬людный проулок.

— Чего вы хотите? — нервно спросил я. Столк-новений с уличной шпаной у меня не было с юнос¬ти, и я уже полностью забыл, что это такое.

Уловив нотки испуга в моем голосе, он угрожаю¬ще сощурился:

— А сам не догадываешься, головастик?

Прозвище звучало обидно в устах младшего по воз¬расту, но это было пустяком по сравнению с внезап¬но возникшей панической мыслью: «Кейс! Они засек¬ли меня в банке!» В желудке образовалась зияющая пустота, в которую ухнуло сердце. В ногах началась мелкая дрожь, которую невозможно было унять. «По¬пался!», — я прислонился спиной к шершавой стене, испытывая стыд и слабость одновременно. Даже если бы я хотел убежать в этот момент, то не смог бы.

Надо было как-то разрядить обстановку, чтобы вернуть себе способность нормально мыслить.

— Не курю, — свободной рукой я похлопал себя по карманам. — Сигарет нет.

Небритый продолжал смотреть волком, но нече¬саный ухмыльнулся почти от души.
 
— А деньги? — он чувствовал, что я в их власти, и не торопился.

— Какие деньги? Денег тоже нет, — я покрыл-ся холодной испариной.

 Врать было противно, го-ворить правду нельзя. Впрочем, они прекрасно знали, что им нужно. Развязка приближалась, и я не знал, как буду действовать в момент, когда в нашем разговоре всплывет, наконец, слово «че-моданчик». Ситуация выходила из-под контроля рассудка, скоро придется полагаться на одни реф-лексы, которые, к сожалению, были непредска-зуемы. Ворот моей рубашки превратился в мок-рый ошейник.

Нечесаный подозрительно оглядел меня.

— Совсем что ли? — в вопросе звучала смесь не¬доверия и разочарования.
«Неужели, просто случайность?» — подумал я. — «Увидели одинокого прохожего и прицепились?».

В кармане брюк лежало несколько монет и одна замусоленная банкнота для такси. Отдать им, что¬бы отвязались? Унизительная будет сцена, да и бан¬кноту жалко.

— Совсем, — я сокрушенно покачал головой.
Усмешка сползла с его лица, и нечесаный стал
выглядеть так же хмуро, как и его напарник.

«Зря не отдал мелочь!» — подумал я с досадой.

— А что же ты в банке делал, сволочь? — спро¬сил он неожиданно.
«Все-таки выследили», — констатировал я про себя и постарался вложить в ответ все возмущение, на которое был способен:

— Не был я ни в каком банке!

Нечесаный слегка опешил, в его взгляде заскво¬зило сомнение.

— Тогда что у тебя в чемоданчике?


— Вещи, — ответил я неопределенно, чувствуя себя как на допросе.

— Вещи, — передразнил он, скорчив отврати-тельную гримасу. — Давай сюда!

В кулаке небритого молчуна, лицо которого ос¬тавалось свирепой маской, что-то щелкнуло. Тускло блеснуло лезвие ножа. Я представил, как оно вой¬дет в живот и какая боль при этом возникнет.

— Живо! — поторопил блондин и в ту же секунду ловко выхватил у меня кейс.

Теперь чемоданчик равнодушно покачивался у чужой ноги, и я уже не имел к нему отношения. В нем были все надежды и планы, все затрачен¬ные мной усилия, все размышления. В нем было здоровье Эли. У меня больше не оставалось ни-чего.

* * *

И тут я вспомнил про пистолет.

— Может, дать ему в морду на память? — дело¬вито осведомился нечесаный у приятеля.

— Дай, — флегматично заметил тот. По всей ви¬димости, он не любил бросать слов на ветер.

Нечесаный, куражась, отвел руку для замаха. Короткоствольная железяка ощутимо оттягивала внутренний карман пид¬жака. Достать ее было делом секунды. Даже если не стрелять, а бить рукояткой как кастетом, я мог раскроить ему череп.

Наши глаза встретились. Он помедлил. Имея только одну свободную руку, он чувствовал себя не слишком уверенно.

— Ладно, живи, — сказал нечесаный. — И смот¬ри, растяпа, не рассказывай в полиции, как тебя обу¬ли. Не поверят.

Они отступили и, синхронно развернувшись, легли на обратный курс. Впереди, метрах в двадцати, в стене темнел большой пролом, и я подумал, что они не пойдут дальше.

— Стойте! — моя ладонь уже сжимала рифленую рукоятку «беретты». Они резко обернулись. Небри¬тый вновь потянулся за ножом.

— Оставьте портфель! — я поспешно взвел курок, твердо помня, что один патрон уже загнан в ствол. Чего я не помнил, так это в правильную ли сторону мой большой палец крутанул рычажок пре¬дохранителя.

— Газовый, — храбрясь, сказал нечесаный.

Стволом пистолета я разделил его фигуру надвое невидимой вертикальной линией. От макушки до расставленных ступней. А затем мягко надавил на спусковой крючок. Мне было наплевать, услы-шит ли выстрел кто-нибудь еще.

Одновременно с тугим грохотом под ногами пар¬ня треснул и брызнул, разлетаясь в крошки, камень мостовой. Негодяй подпрыгнул, будто наступил на гадюку. Потом отпрянул и на полусогнутых бросил¬ся наутек. Кейс словно прирос к его руке. Второй налетчик сорвался с места в один миг с блондином и, набрав скорость, стал уверенно обгонять его не¬уклюжими лосиными прыжками.
При виде уменьшающегося в размерах кейса меня охватила ярость, заставившая забыть об ос-торожности.

— Стойте! — я тоже неплохо бегал и помчался следом. Нечесаный не реагировал. Чувствуя себя распрямляющейся пружиной, я в считанные секун¬ды настиг его и рукояткой пистолета, наискось, сма¬зал по шее. Он взвизгнул, не столько от боли, сколь¬ко от испуга, и упал на одно колено. Брошенный кейс несколько раз перевернулся и остался лежать посре¬ди дороги.

Я быстро поднял плоский чемоданчик и, выпря¬мившись, перевел дух. Затем хмуро посмотрел на съежившегося противника. Оружие придавало уве¬ренности. Нечесаный не убежал, покорно ожидая решения своей участи. Хотелось раздавить его. Но теперь, когда я стал хозяином положения, можно было не торопиться.

— Пусть твой приятель несет сюда нож или я тебя шлепну, — сказал я...

* * *

Уже четверть часа я толкался на привокзальной площади, пытаясь выяснить номер автобуса, на ко¬тором можно было добраться до центральных авиа¬касс. Тактика, избранная мной для того, чтобы полу¬чить нужную информацию, оказалась не слишком удачной.

Расспросы у подножек автобусов и бесчис¬ленных лотков, в очередной раз убедили меня толь¬ко в том, что поиски наугад — занятие сродни игре в лотерее, которое, сопровождаясь обильной потерей энергии, никогда не приводит к желаемому резуль¬тату. Хотя сюда стекались люди со всего города, все они спешили, и мой вопрос вызывал, как правило, только растерянность, а их ответы у меня — посте¬пенно накапливающееся раздражение чужим невеже¬ством, собственной беспомощностью, окружающей 
грязью и суетой. Конечно, можно было не мучиться и поймать такси, но это не входило в мои планы. Ладонь, сжимавшая пластмассовую ручку атташе- кейса, непрерывно потела, и я, напряженно огляды¬ваясь, перекладывал его из руки в руку.

Наконец, продавец газетного киоска с помятым лицом, почесав затылок, неразборчиво назвал ка-кой-то номер.

— А он где останавливается? — я отчаянным взглядом окинул кишащую народом и транспортом площадь, но ответа уже не расслышал. Чья-то тень, замеченная краем глаза, стремительно надвинулась сбоку. Бесцеремонный, грубый даже для вокзальной суматохи толчок швырнул меня вперед, заставив по¬терять равновесие. Сильным, бешеным рывком кейс был вырван из руки. Пальцы, едва не оторванные вместе с портфелем, заныли, будто с них содрали кожу.

Тело плохо повиновалось. Разворачиваясь, слов¬но в замедленном кино, я засек спины нападавших уже в пяти метрах от себя. Ловко лавируя среди тол¬пы, они стремительно удалялись.

— Вот ведь что делают, сволочи. Средь бела дня, — раздался печальный возглас киоскера.

Преодолевая деморализованное состояние жер¬твы разбоя, а проще — с трудом выходя из оцепене¬ния, я собрался с силами и бросился вслед исчезнув¬шей ноше. Но сочувственные взгляды зевак, прово¬жавшие меня, не сулили никакой надежды.

Те, кто находился ближе ко мне, предупредитель¬но расступились, открывая дорогу для погони. Даль¬ше поток людей напоминал торчащий вкривь и вкось частокол из рук, локтей, суставов. Пробираясь че¬рез него, я видел, что дистанция между мной и бег¬лецами неумолимо растет.

Выбежав с площади и свернув в один из закоул¬ков, я сбавил темп. Трусцой, а где и просто шагом попетлял между зданиями, кое-где заглядывая в под¬воротни. Затем, войдя в маленький скверик, стер с лица озабоченность и с видом отдыхающего сел на скамейку. Ко мне подошли двое. Один вежливо и предупредительно, словно официант, спросил:

— Ну, как? Хорошо получилось?

Это был нечесаный. От его былого хамства не осталось и следа. Небритый был сосредоточен и молчалив.

— Пока не знаю, — я протянул нечесаному обе¬щанные сто баксов.
Он по-воровски быстро сунул их в карман.

— А нож? — в голосе небритого, несмотря на безвольность позы, пробивались зловещие нотки. Я порадовался тяжести пистолета под пиджаком и по¬качал головой:

— Не могу, не проси, — мои руки по-прежнему лежали на крашеных досках скамьи, но были гото¬вы выхватить «беретту» в любой момент. Я бы с удо¬вольствием разрядил ее в небритого. — Слишком опасно. Вот дипломат можете оставить себе.

Он понял мое настроение. Звериная осторож-ность, а может, просто трусость, подсказала, что лучше не настаивать.

— А что там? — нечесаный несмело улыбнулся.

— Все, что найдете — ваше, — отрезал я.

* * *

Мы вышли из сквера через противополож¬ные калитки.

Выбросив нож в ближайший мусорный контей-нер, я отыскал в квартале супермаркет, где проде-лал еще кое-какие манипуляции. Затем вернулся на вокзальную площадь.

Киоскер с помятым лицом встретил меня как ста¬рого знакомого.

— Не догнал? — спросил он, ощупывая меня взглядом, в котором смешивалось любопытство и жалость.

В ответ на мое сокрушенное покачивание голо-вой, продолжил:

— Что у тебя там было. Документы, небось?

— Хуже, деньги, — выдавил я.


— Ну и ну! — раскрыл он рот. — Много?
В его глазах загорелся живой интерес, он почти перевалился животом через прилавок.

— Много, — коротко подтвердил я, пресекая дальнейшие расспросы и не желая выставлять себя в глупом свете.

Не сумев насытиться подробностями ограбле-ния, киоскер с плохо скрытым разочарованием по-советовал:

— В полицию надо. Это прямо здесь, на вокзале.

По крайней мере, он не стал упрекать меня в ро¬тозействе, это было благородно с его стороны.

— Пойдемте со мной, — предложил я. — Просто подтвердите, что видели, а заодно и детали узнаете.

* * *

Последний аргумент оказался эффективней лю-бых уговоров и, закрыв киоск, он отвел меня в отде¬ление, охраняемое постовым с автоматом напере¬вес.

Высидев очередь на шатких казенных стульях, мы были приняты подтянутым инспектором.

Он внимательно выслушал меня, отстучал на ком¬пьютере протокол, в котором пересказывалось мое заявление и давалось описание злоумышленников, заверил его печатью. Для пущей важности я доба¬вил, что бандиты были вооружены ножом.

Киоскер, пришедший в лихорадочное возбуждение от назван¬ной суммы, охотно подтвердил все мои слова, и ин¬спектор записал его координаты. Копия протокола была выдана мне, после чего нам обоим участливо пожали руки и выпроводили за дверь. За новостями предложили наведаться через месяц в центральное управление уголовного розыска. Но по лицу инспек¬тора было ясно, что радостными они не будут.

В качестве благодарности за потраченное вре-мя я угостил киоскера водкой в баре. Удовлетво-ренный, он вернулся к служебным обязанностям, на прощание еще раз горестно вздохнув и посочувство¬вав. Впечатлений ему должно было хватить до конца дня. При расчете я спросил у бармена, не знает ли он, где здесь церковь поблизости?

Тот любезно указал на островерхий купол, на-поминающий ракетный обтекатель и торчащий в далеком просвете между крышами.

Запомнив направление, я двинулся туда не сразу, а сделал небольшой крюк и заглянул в уже знако¬мый супермаркет. Там, в одной из закрывающихся на ключ ячеек, где покупатели оставляли свои сумки, ждал пластиковый пакет с деньгами и пистолетом.

* * *

Фасад церквушки, указанной барменом, был по¬крыт копотью, длинными потеками воды и извест¬ки, а в камнях у основания зеленел мох. Войдя в по¬лутемное помещение, я не без труда нашел священ¬ника в рясе в одном из закоулков. Он выслушал меня с известной долей нетерпения и колебаний, попере¬менно отражавшихся на высоком морщинистом челе. Тем не менее, внутренняя порядочность, а может и общая дисциплинированность служителей культа, не позволила ему скрыть сведения, которыми он, к сча¬стью, обладал.
Через час я оказался у другого сооружения — внушительной коробки из красного кирпича, из стены которой над широкой аркой железных во¬рот выступали массивные черные балки непонят¬ного назначения. На воротах висел ржавый замок, было ясно, что его давно не снимали, и я не столько в надежде, сколько в отчаянии стал стучать в гул¬кий металл.

Вскоре беззвучно приоткрылась не замеченная мною узкая дверца, прорезанная в одной из ство-рок. На меня уставились испуганные женские глаза, затем последовал вопрос:

— Чего вы хотите?

— Мне нужен отец Павел. Он здесь?

— Да, — ответила женщина, на которой был ста¬ромодный костюм небогатой пенсионерки. — Про¬ходите, но, пожалуйста, тише. Идет служба.

У меня отлегло от сердца. Благодарно кивнув, я протиснулся мимо женщины внутрь храма. Вдоль стен уступами, как на клавишах органа, горели свечи. Их ровное пламя озаряло лики святых, нашед¬ших пристанище в неглубоких нишах, подчас отре¬шенно печальные, подчас искаженные болью.

Черты лица и благородная осанка человека в мантии, говорившего у алтаря, хорошо запомнились мне со времени нашей первой встречи. Стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания, я занял место в последнем ряду довольно редкой группы верующих. Большинство составляли представитель¬ницы слабого пола, среди которых выделялось не¬сколько дам преклонного возраста с причудливой расцветкой волос от ядовито синего до нежно розо¬вого. Было также три-четыре смуглых невзрач¬но одетых иммигранта и пара мужчин средних лет, которых отличал интеллигентный и несколько стра-дальческий вид, напоминавший образы только что увиденных святых.

Они, не отрываясь, слушали отца Павла, смысл речи которого, до сих пор только мерно звучавшей в ушах, начал доходить и до меня.

— ... милость Божья учит нас отвергать бренные желания, жить в скромности, справедливости и со¬чувствии к ближнему...

* * *

Легко сказать «учит»! Но как обойтись без «бренных» желаний, без которых жизнь была бы сте¬рильной, похожей на неподвижный иконостас. Дру¬гое дело — жить в справедливости и сочувствии ближнему. Но кто так делает? Достаточно оглянуть¬ся вокруг, чтобы убедиться — никто! Взять Элю... Да и мало ли других примеров?!

И все-таки хорошо, что хотя бы церковь учит этим вещам. Можно прийти и послушать, как надо жить. По крайней мере, для себя самого.

— ... Храм — это дом Отца вашего, а значит, и ваш дом... — проникла в мозг новая фраза. Логи-чески точная и отрадная для души формула! При-ятно, что у каждого человека есть, как минимум, один дом. Там, где можно чувствовать себя надеж¬но и стабильно. И пусть за крепкими стенами раз¬дается рев судьбы.

Я многое сделал неправильно. За мной вьется длинная цепь ошибок и несуразностей, запутаться в которой не позволило лишь несколько счастливых недоразумений. Но попытки освободиться от этой цепи безуспешны. Каждый человек прокладывает в жизни тропу. Кто-то — узкую, кто-то — шире. Каж¬дый что-то строит. Моя жизнь была перескакива¬нием со льдины на льдину, балансированием на скользкой и колеблющейся поверхности, перемежа¬ющимся отчаянными прыжками. За мной не осталось ни моста, ни дороги, ни даже следа. Кто рискнет пойти следом, не найдет ни вехи, ни опоры. Един-ственное, чем оставалось дорожить, так это душой, которую, кажется, удалось сохранить.
Сейчас я попался в реальные силки, расставлен¬ные не судьбой, а мной самим. Это самый сложный переплет в моей жизни. Я преступник, об этом сви¬детельствует увесистая пачка долларов за пазухой, и мне нужно поговорить с отцом Павлом...

—... Святой Отец, — продолжал речитативом свя¬щенник. — Щедрый на милости и великий в любви. Ты посвятил и направил в мир сына твоего Иисуса, чтобы стал он вратами для овец, вратами снисхож¬дения и милости. Вратами, всегда открытыми для грешников, дающими спасение тем, кто входит в них, а тем, кто, очистившись, выходит — дающими обильные дары. Позволь тем, кто с обновленным стремлением и с твердой верой войдет в них, обрес¬ти спасение, от тебя идущее и к тебе ведущее...

Внезапно прохлада коснулась моего воспален-ного сердца, лечебная мазь легла на израненную душу. Где-то наверху открылась незримая дверь, и свет, пролившийся оттуда, стал властно притягивать меня.

 «Бог — это врата для грешников, я вхожу в них, и он принимает меня», — подумал я.

— Да будет Господь с вами, — промолвил свя-щенник.

— И с духом твоим, — нестройным хором отве¬тили вокруг меня.

— Обнимем того, кто стал бедным за нас, — ска¬зал отец Павел. — Того, кто любит нас безгранич¬но, кто не захочет возлюбить?

С этими словами он взял в руки чашу с просвира¬ми, и прихожане стали по очереди подходить к нему. До сих пор я еще не участвовал в церковных обрядах и все же испытал непреодолимое желание последо¬вать их примеру. Я встал в конец движущейся цепоч¬ки. Когда настала моя очередь, отец Павел узнал меня. Лицо его выразило радостное удивление, и он с мимолетной улыбкой наклонил голову.

Затем, дос¬тавая из чаши хлебец, сказал так же, как и другим:

— Отведай от тела Господня.

И поскольку я в смущении молчал, не зная, что нужно от меня, он шепотом подсказал:

— Аминь.

Я повторил за ним, и торопливо произнес:

— Мне нужно поговорить с вами.

Он понимающе опустил глаза. Ломая языком тон¬кий сухарик и ловя себя на мысли, что ничего не ел сегодня, я отошел.

* * *

Служба близилась к завершению.

— Да снизойдет на вас благодать Господа все-могущего, Отца и Сына и Святого Духа, и да пребу¬дет с вами ныне, присно и во веки веков, — провозг¬ласил священник. — Идите с миром.

Прихожане стали расходиться. Отец Павел по-дал мне знак следовать за ним, и мы очутились в маленькой комнате.

— Здравствуйте, молодой человек, — сказал он. — Хорошо, что вы зашли. Как поживают наши общие друзья?

— Думаю, как обычно, — ответил я. — Во вся-ком случае, ни о каких переменах мне не известно.

Он кивнул:

— Это хорошая и дружная семья. Я их очень люблю.

— Я тоже, — сказал я, с нескрываемой радостью разглядывая священника как старого друга, с кото¬рым давно не встречался.

Старик выглядел бодро. Если волосы по-прежне¬му можно было сравнить с белоснежной ватой, то щеки казались уже не дряблыми, а просто мягкими, и глаза за круглыми стеклами очков светились энергией.

— Ну, а как вы сами? — спросил отец Павел. — Какие у вас новости?
Тревожить священника раньше времени не стоило.

— Пока никаких.

— Вы молоды, — сказал он. — У вас все впереди. Но помните, годы проходят незаметно.

— Ничего не поделаешь, — ответил я. — Оста-ется вера и терпение.

— Справедливо, — согласился он.

— Мне понравилась ваша проповедь.
 
— Спасибо, — произнес он с достоинством. — Приходите еще. Всегда буду рад вам.

— Не знаю, — сказал я.

— Что-то вас тревожит, — он пристально посмот¬рел на меня. — Готов помочь, чем смогу.

— У меня к вам просьба, — сказал я, опустив взгляд на серебряное распятие на его груди.

— Конечно, — его руки сомкнулись под распя-тием.

* * *

Я протянул ему полиэтиленовый сверток:

— Отдайте это Мише. Только не сейчас, а где-нибудь через месяц.
Он осторожно взял пакет, как бы взвешивая его.

— Что здесь?

— Не спрашивайте. Знайте только, что это нуж¬но для Эли, — собственные слова показались мне слишком резкими, и я, смутившись, добавил: — Впро¬чем, вы можете посмотреть...

— Нет,— он покачал головой. — Вашего заверения достаточно. Но скажите только, почему вы не отдадите его сами.

— С удовольствием сделал бы это, если бы мог.

— Пусть будет так, — сказал он. Пакет можно было легко раскрыть, сверток был закреплен про-стой клейкой лентой, но я был уверен, что отец Па¬вел, даже заглянув вовнутрь, не станет открывать следствия по поводу содержимого.

— Еще одно, — сказал я. — Всякое может слу-читься. Если Миша вдруг начнет отказываться, убе¬дите его, что это необходимо для его дочери. Это действительно нужно для нее. Как отец он должен будет понять.

— Хорошо, — сказал священник. — Я сделаю все, как вы гово
рите.
— Но только через месяц, — повторил я.

— Не волнуйтесь, — пальцы отца Павла не-сильно сжали мой локоть, и ко мне перешла его уверенность.

Покинув церковь, я первым делом нашел телефон-автомат и позвонил Альтаиру.

* * *

— Где ты пропадал столько времени? — недовольно пробурчал он.

— У меня неприятности, — сказал я.

— Только этого не хватало, — вздохнул он. — Надеюсь, ничего страшного. Билеты взял?

— Меня ограбили, — я постарался произнести это растерянно и трагично. Но получилось коротко и буднично.

— Как это? - всполошился Альтаир. Мне стало его жалко. Я был на грани того, чтобы рассказать ему правду, но вовремя взял себя в руки.

— Так, на улице, — ответил я. — Отняли все день¬ги. Это были бандиты, я ничего не мог сделать.

Альтаир выругался. Если бы в этот момент он смотрел на меня, я бы не выдержал его взгляда.

— Все деньги? — переспросил он. Я подтвердил.

— Ты представляешь, что это значит? — нервно спросил он.

— Конечно, — сказал я извиняющимся тоном.

— Нет, не представляешь, — заметил он с горечью. Затем откашлялся и строго сказал:

— В полицию заявил?

— Конечно.

Было слышно, как он переводит дух, собираясь с мыслями.

— Заварил ты кашу, — сказал он.

— Сам не знаю, как получилось.

— Срочно приезжай, — распорядился он. — Бу¬дем разбираться.
В его голосе не оставалось ничего дружеского.

— Завтра — ответил я. — Все равно уже ничего не поделаешь.

* * *

Не дожидаясь возражений, я повесил трубку. Эле¬ментарная предосторожность требовала следовать указаниям Альтаира. Однако, мысль о стрессе, ко¬торый вызовут предстоящие объяснения, повергла в состояние апатии. Я предпочел отложить этот не¬приятный шаг на потом.

Начали сгущаться сумерки, когда я поднялся на мост рядом с банком, которому по счастливой слу¬чайности не успел нанести ущерба. Он был закрыт, как, наверное, уже был закрыт и мой заводик, нахо¬дящийся в полукилометре отсюда за грядой ветхих складских помещений. Я решительно выдернул пис¬толет из кармана. Несмотря на ребристые грани, он казался удобным и легким, а после сегодняшнего происшествия с ним вообще было жаль расставать¬ся. И тем не менее...

Крутясь неправильно пущенным бумерангом, «беретта» полетела в воду. Река отчетливо всхлип¬нула, ее поверхность снова разгладилась. Теперь Фарид уже точно не увидит своей грозной игрушки, но вряд ли будет долго расстраиваться.

Чтобы не возвращаться домой слишком рано и не томиться в ожидании неизвестности, я решил сначала побывать у завода. Старые стены, на чет-верть заросшие мхом, смутно белели во мраке. Цен¬тральный вход, как и следовало ожидать, был зак¬рыт. Я обошел вокруг, пиная пучки жесткой травы и глинистые кочки — ухаживать за территорией было некому. На пятачке напротив служебного вхо¬да стояло несколько автомобилей и велосипед Беловой.

Странно, задерживаться на работе было не в привычках заводчан. Я толкнул незапертую дверь и очутился в цехе. Машины молчали, их ры¬чаги и поршни застыли как суставы громадных на¬секомых. Из дальней части помещения, скрытой за баррикадой из коробок с готовой продукцией, доносились голоса. Внезапно у меня перед носом, я так и не понял, откуда, выросла Белова. Глаза ее возбужденно блестели, кажется, она была слегка пьяна. Заметив меня, приемщица заказов также ото¬ропела от неожиданности, отчего лицо ее приоб¬рело простодушно глупое выражение. Но, опомнив-шись, она злорадно усмехнулась. У меня грустно сжалось сердце.

— Где это вы пропадали сегодня? — спросила она, пританцовывая на месте. Ее поджарое, почти костлявое тело дергалось как у марионетки.
Не дождавшись ответа, она многозначительно сощурилась:

— Впрочем, так даже лучше для ваших нервов.

— А что случилось? — учтиво осведомился я, го¬товясь к подвоху.

— Вашего любимого директора сняли, — торже¬ствующе заявила она. — Мы, на общем собрании трудового коллектива и акционеров!

Причины сверхурочного бдения на заводе стали проясняться.

— Жаль, — вырвалось у меня.

— Это вам, — кивнула она. — Он ведь вас прикры¬вал. А наш завод довел до ручки. Но теперь он дол¬жен уйти. И вам теперь будет далеко не так уютно.
Слова прозвучали пощечиной. Но приходилось воспринимать как должное.

— Как бы завод после вашего решения действи¬тельно не дошел до ручки, — я позволил себе выразить сомнение.

Не удостоив меня ответом, она исчезла в коридоре, ведущем к туалетам. Теперь, когда она не сто¬яла на пути, я побрел к месту, вероятно, уже быв¬шей работы. В моем движении появилась какая-то цель — взять в ящиках стола пару личных предме¬тов — ручку, блокнот, возможно, какие-то фотогра¬фии и открытки. Темная анфилада комнат в контор¬ской части завода встретила равнодушной тишиной.

Я сгреб авторучку, стопку бумаг, рассовал по кар¬манам, когда заметил полоску света под дверью ди¬ректорского кабинета. Особо туда не тянуло, но зай¬ти и не поздороваться, когда у человека беда, было бы невежливо.

* * *

Жалюзи были плотно закрыты, горела только на¬стольная лампа с низко опущенным абажуром. Ди¬ректор стоял за своим высоким креслом как за щи¬том, весь взъерошенный и с галстуком, сдвинутым набок. Он напоминал загнанную в угол крысу, гото¬вую к отчаянному прыжку. Но его пронзительный взгляд немедленно подобрел и даже затуманился, а сам он весь обмяк, когда узнал меня.

Он решительно затряс протянутую мною руку, вкладывая в свой жест радость и признательность одновременно. От него крепко пахло спиртным.

— Садись, — он невесело засмеялся, а сам, про¬должая стоять, достал откуда-то снизу полупорожнюю бутылку виски и водрузил в центре стола. Не спрашивая, хочу ли я выпить, он разлил янтарную жидкость по двум пластиковым стаканчикам. Я рас¬положился напротив него, вытянув гудевшие от дол¬гого марша ноги.

Мы выпили за здоровье друг друга.

— Неблагодарные, — сказал он, наливая еще по одной. — Если бы не я, их бы всех вышвырнули на улицу десять лет назад. Тогда я объединил их, за¬щитил, не дал закрыть завод. А сегодня они с готов¬ностью вылизали задницу акционеров, которые хо¬тели оставить их без куска хлеба. Воистину, благо¬дарность — чувство, не свойственное этим людям. Скорее, наоборот.

Я понимающе кивнул и, наскребя в душе горсть сострадания, спросил:

— А что, уже ничего нельзя сделать?

Он задумался, глядя в пространство. Затем ска-зал:

— Формально — не так уж много. Я сам подал в отставку, но, на удивление, ее приняли. Назначен временный управляющий. Кстати, знаешь, кто им стал?


— Предположу невероятное, — ответил я. — Белова?
— Точно, — подтвердил он. — Вот ведь какую змею пригрел на груди.

— Поразительно, — сказал я. — Чем же она их покорила?

Он издал ядовитый смешок:

— Коварная стерва, как я и подозревал! При всех обвинила меня в авторитарном стиле управления, вылила целый ушат грязи. За ней полезли с крити¬кой другие.


— В общем, стала детонатором недовольства, — уточнил я.
— Ну, ничего, — пробормотал он, подавая знак выпить. — Они еще не знают, против кого пошли. Захотели драку, они ее получат.


Мы синхронно опорожнили стаканчики.
— Проиграно сражение, но не проиграна вой-на, — заметил бывший директор мечтательно и зло. — В выходные вызову слесаря, велю заменить все замки. Белова сюда не войдет. Во-вторых, опро¬тестую решение собрания в суде. В-третьих, потре¬бую, чтобы завод выкупил все мои акции. А если не согласятся, а они не согласятся, потому что в кассе нет денег, буду добиваться процедуры банкротства. Теперь, когда меня выставили за дверь, у меня руки развязаны.

Он был очень расстроен, и я не хотел возражать.

— У тебя тоже положение не из лучших, — про¬должил он. — Они тебе не дадут подняться. Но если ты поддержишь меня, и мы выиграем, я в долгу не останусь. Верь, мы обязательно победим.

Победа на пепелище казалась мне не слишком нравственной.

— Готов помочь в добром деле, — сказал я. Он истолковал мои слова по-своему и похлопал по пле¬чу. Остатки содержимого бутылки огненными змей¬ками разбежались по нашим жилам.

— Давай еще, — предложил он. Я отрицательно покачал головой. Трех порций было больше, чем до¬статочно.

Мы обнялись, и он, с трудом удерживая равно-весие, направился к сейфу. Выходя из кабинета, я не сомневался, что бывший шеф достанет оттуда новую бутыль.

* * *

В голове слегка шумело, я смотрел на мир как сквозь стекло аквариума, предметы колыхались и проплывали мимо, никто и ничто не имело значе-ния. Мне захотелось прилечь, и ноги понесли на за¬водскую кухоньку, где был ободранный диван. На¬шел его на ощупь, без света, и вытянулся, но диван начал медленно вращаться, выскальзывая из-под меня. Тошнота подступила к горлу, а голова стала напоминать хрупкий стеклянный шар. Чтобы не разбить его, пришлось подняться и сесть, присло¬нившись к холодной стене. Неприятные спазмы про¬шли, но мебель и широкое окно продолжали пока¬чиваться перед глазами. Здесь, на протяжении не¬скольких месяцев я регулярно обедал. Почти всегда в одиночестве. Рабочие предпочитали не тратить время на обеденный перерыв, чтобы возвращаться домой пораньше, а бухгалтер Ключевская доволь-ствовалась сандвичем прямо в кабинете. Отсутствие посторонних позволяло иногда вздремнуть на кухон¬ном диванчике, на который, учитывая его плачев¬ный вид, можно было забраться, не разуваясь.

Перед глазами пронеслись в карусельном вих-ре виды Парижа, Женевы, Милана... Где-то я бы-вал на самом деле, другие были знакомы по филь-мам и телевизионным передачам. На празднично освещенных улицах возникли красиво одетые люди, радужные всполохи рекламы, сверкающие лаком автомобили. Затем появилось веселое лицо Альтаира, который что-то радостно объяснял.

Потом он нахмурился и растаял, а вместо него я увидел Элю, ее большие серо-голубые глаза, не-жные пухлые губы, волевой подбородок. Она не обращала внимания на никелированные поручни коляски, стискивавшие ее тело. Вырастет — бу¬дет красавицей, подумал я. Только кто оценит ее красоту?

* * *

Образ Эли ушел в темноту, а вместо него про-явилось лицо эмигрантки Галы. Оно было бледным, грустным и очень реальным. Я шевельнулся. Гала ойкнула.

— Как ты меня испугал! — она театрально схва¬тилась за сердце.

— Ты сама появилась как привидение.

— Заметила, что ты прошел на кухню, и решила зайти следом, — сказала она. — А ты куда-то ис¬чез, как сквозь землю провалился.

— Отдыхаю, — ответил я. Она опустилась на кра¬ешек дивана. Ноздри уловили легкий аромат цве¬точных духов.

— Тяжелый был день, — сказала Гала.
— А что случилось? — желание выйти из состоя¬ния стресса в сочетании с алкоголем наполняли меня беспечностью.

— Было собрание, сняли директора, — ответила она, неподвижно глядя перед собой.

— Ты голосовала за или против? — не очень де¬ликатно поинтересовался я.
Она покачала головой:

— Никак. Просто слушала. Не хотела, чтобы мой голос повлиял на решение. Директор — хороший че¬ловек, но пусть они сами решают, как лучше.

— Почему «они»? — удивился я. — Ты ведь пол¬ноправный член коллектива, не то что я — стажер.

— На днях уезжаю, — объяснила она.

— Куда? — поразился я. Гала и завод казались мне неразрывно связанными.

— Возвращаюсь домой, в Чили.

— Разве тебе здесь плохо?

— Тут все-таки чужая страна, — сказала она. — Мы посоветовались с мужем и решили вернуться. У него там будет работа. Я займусь детьми.

— В крайнем случае, если в Чили снова начнется заваруха, сможешь вернуться, — заметил я.

Она грустно улыбнулась:
— Надеюсь, не начнется.
— Жаль все-таки, что уезжаешь, — сказал я. — Не хочется расставаться.

— Спасибо, — ответила Гала. — Ты очень добр, и я буду помнить о тебе.
Она нежно поцеловала меня в щеку. Потом в другую.

— Ты похож на моего младшего брата, — сказа¬ла она. Серебряный блеск ее глаз был печальным.

«Вот и Гала уходит», — подумал я. — «Может быть, и мне пора?»

* * *

Мы встали и попрощались, но мое одиночество длилось всего несколько минут. Дверь скрипнула вновь. В кухню, предварительно стукнувшись пле-чом о косяк, ввалилась Белова.

— Я подозревала, что вы где-то здесь, Алек-сандр, — выдохнула она, обдавая меня парами спиртного. — Наш неприступный красавчик... Как раз вы мне сейчас и нужны.

— Слушаю, — ответил я.

— Вам не скучно здесь одному, в темноте? — по ее лицу, на которое падал луч света из коридора, блуждала игривая гримаса.

— Пока нет, — сказал я. Она придвинулась ко мне, окунаясь во мрак, ее жаркое дыхание участилось.

— Тем лучше.

Раньше, чем я успел что-либо сообразить, Бело¬ва приперла меня к стенке, ее губы смело коснулись моих. Я почувствовал себя так, словно ко рту при¬ставили мокрый резиновый мяч. Ощущение было скорее нейтральным, чем противным, и я не оттолк¬нул ее.

— Сознайся, что ты хочешь меня, — ее губы за-шевелились, скользя по моему лицу.

«С чего ты взяла?» — подумал я раздраженно и промолчал. Больше всего меня уязвил переход на «ты».

— Ладно, не говори, — прошептала она. — Глав¬ное, что я хочу тебя.
Вминая в меня полушария грудей, Белова изви-валась всем телом. Но это не оказывало желаемо-го воздействия. Так же, как и поцелуи, которыми она осыпала меня. Влажные пятна от них не успевали просыхать, как мои щеки тут же покрывались новыми.

— Давай-давай, директорский любимчик! - пре¬рывисто зашептала она. — Докажи, что ты настоя¬щий мужчина!

* * *

Я решительно отстранил ее. Испепеляя меня яро¬стным взглядом, она тяжело дышала.

— Вы прекрасная женщина, но давайте не будем.

Она силилась сохранить угрожающий вид, но чувствовалось, что Белова начала конфузиться.

— Значит, я не в твоем вкусе.

— Давайте поговорим об этом на свежую голо-ву, потом, — миролюбиво предложил я.

Она многозначительно подняла палец.

— Ты сделал большую ошибку, Алан. Одну из тех, что женщины не прощают.
— Ничего ведь не случилось! — попытался я вра¬зумить ее.

Ее рот растянулся в резиновой усмешке:

— Галантными манерами больше не отделаешься. Как бы не так! Теперь придется очень, очень сильно попросить, чтобы я оставила тебя на заводе.

Новоиспеченная администратор не совсем по-слушными пальцами поправила брошку на жакете и надменно удалилась. Ее выход можно было бы назвать величавым, если бы она снова не ударилась о косяк.

 * * *

К счастью, в помещении был умывальник, что по¬зволило мне немедленно смыть следы последней встречи. Холодная вода произвела также необходи¬мый отрезвляющий эффект. Я с новой силой ощутил себя лишним на этом заводе. Жизнь требовала про¬явления инициативы.

Пришлось подключить все внутренние резервы, чтобы не размякнуть и проделать все остальное в этот вечер энергично и в то же время обстоятельно.
Добравшись домой и выпив чашку кофе без са-хара, я занялся раскладкой вещей.

 Самые нужные сложил в рюкзак. Это была крепкая, ноская одежда, несколько книг, перочинный нож и горсть реликвий- безделушек, дорогих как память. Подумав, добавил спальный мешок, купленный по случаю на распро¬даже, и пара добротных ботинок на толстой подо¬шве. Оглядев квартиру в последний раз, не удержал¬ся, чтобы не положить в рюкзак гравюру с фрега¬том. Пришлось вынуть ее из рамки, иначе не влеза¬ла. Миша однажды с легкостью сказал, что дарит ее мне. Нехорошо забывать подарки, а, тем более, олицетворяющие мечту.
Другие тряпки, в том числе, костюмы, галстуки, рубашки были без сожаления закрыты в чемодан и задвинуты под кровать.

Чтобы уберечь содержи¬мое раздутого баула от праздного любопытства, я несколько раз обмотал его истертые бока широкой клейкой лентой. Наконец-то, когда стояла уже глу¬бокая ночь, получили по заслугам старые счета за газ и электричество, кипы неразборчивых записей, визитные карточки — я вынес их с мусором.

После разговора с Альтаиром могли быть толь¬ко два варианта дальнейших событий. В первом — меня выгоняют на все четыре стороны и я, не тратя время на сборы, подхватываю рюкзак и уезжаю из города - подальше и, как знать, возможно, навсег¬да. Скомпрометированный, но отпущенный подобру-поздорову. Во втором варианте со мной решат разобраться досконально. Замаячит грустная перс¬пектива следствия, исход которого может оказать¬ся еще более печальным, чем само следствие, учи¬тывая отсутствие у меня привычки убедительно врать. Чтобы избежать такого поворота, мне тем более следует исчезнуть. И рюкзак с самым необхо¬димым снова окажется кстати.

Брошу ключ от входной двери в почтовый ящик хозяев. Стану странником, вечным бродягой. Поезд умчит меня на другой конец страны, туда, где лето будет длиннее, а зима теплее. Где будет больше ра¬боты, и никого не будут интересовать мои докумен¬ты. Чтобы худо-бедно прожить, нужно немногое - я неприхотлив. Возможность спать в чистом месте и утолить голод, когда забурчит в животе. Ни денег, ни книг, ни нарядных вещей, ни ресторанов, ни ки¬нотеатров. Не буду выказывать амбиций и согла¬шусь на любую возможность заработать на кусок хлеба. Мыть посуду в кафе, стоять за стойкой в баре, разгружать вагоны на железной дороге, сортиро-вать капусту и картошку на овощехранилищах, на-конец, — последний этап грустного завершения не¬когда многообещающей карьеры, — подрабаты-вать санитаром в морге или сторожем на кладбище.

Постепенно перестану бриться и буду лишь эпи¬зодически подравнивать бороду. Среди людского щебня навидаюсь философствующих бандитов и че¬стных работяг, разного сорта вандалов и любите¬лей прекрасного, подонков и пройдох, и, безуслов¬но, сильных людей, грешников и праведников в од¬ном лице, исповедующих простые жизненные прин¬ципы. Буду общаться с ними и без сожаления вытес¬ню из памяти прошлое. Дни, события, города и люди сольются в единое целое. Происходящие в них и с ними перемены уже не будут играть роли. Повину¬ясь инстинкту кочевничества, буду колесить по стра¬не, приспосабливаясь ко всяким жизненным обсто¬ятельствам.

И однажды, кто знает, сойдя с попутной маши-ны, вдруг снова окажусь в родном городе. Посе-люсь у какого-нибудь сумасшедшего художника, чья захламленная квартира окажется в моем пол-ном распоряжении, так как сам он в это время бу-дет в очередной раз на излечении в психушке. Ни от кого не буду скрываться, поступлю работать, скажем, в переплетную мастерскую. Благородное занятие — обрезать фотографии и склеивать кни-ги.

По вечерам буду задерживаться на работе, ли-стая книги и чувствуя возрождающийся интерес к погружению в чужие мысли, когда-то доверенные их автором бумаге.

А в один прекрасный день славный лозунг воен¬ных летописцев «Никто не забыт, ничто не забыто» сработает и по отношению ко мне, но уже в злове¬щей интерпретации. Я буду остановлен на выходе из мастерской. Офицер в штатском покажет удосто¬верение и вежливо пригласит проехать для дачи показаний. «Всего на пятнадцать минут», скажет офицер. С тоскливым предчувствием я соглашусь. И не ошибусь, потому что ту и последующие ночи придется провести в камере.

От меня настойчиво будут требовать сказать, куда я дел деньги. Ответ, что их украли, не вызовет доверия. «Почему скрылись?..»

Именно это вызовет недоумение, а следовательно — возбудит подозрение. Но здесь мне самому будет трудно что-либо объяснить, и не останется ничего другого, как ссылаться на психологический шок.

Мне, вероятно, будет предложена сделка, конеч¬но, не без подачи Сверху. Кто-то решит заступить¬ся, и это будет последний шанс. «Верни деньги или хотя бы скажи, что с ними сделал, и гуляй на все четыре стороны! Дело архивируют, а то и вообще изымут, будто и не было, суда не будет!» При этом мне доходчиво и красочно обрисуют, что такое тюрьма, и что там ждет хлюпиков вроде меня в слу¬чае отказа. Я внутренне содрогнусь, сознавая их правоту, но постараюсь как можно искренней по¬вторить рассказ о двух негодяях, которые меня ог¬рабили.

После этого уже никто не станет тормозить ко-лесики машины правосудия. На процессе моя вер-сия и речь адвоката прозвучат, вероятно, куда бо-лее проникновенно и веско, чем обвинение. Это бу¬дет видно как по настроению зала, так и по сочув¬ствующему, как мне покажется, взгляду судьи. Но до¬воды защиты будут сочтены несостоятельными. Судья, как у нас принято, даже не соблаговолит объяснить - почему. Зато в приговор слово в слово перекочует обвинительное заключение, и меня осу¬дят. Но мои мысли будет занимать не это. В тече¬ние всего процесса буду молить только о том, что¬бы суд не получил широкой огласки, и весть о нем случайно не дошла до тех, кто своим импульсивным вмешательством мог испортить все окончательно.

Меня переведут в общую камеру, где получат подтверждение самые худшие опасения, возникав-шие до этого в моих кошмарах. На шести двухъя-русных койках, в тесноте и духоте, будет тридцать дурно пахнущих постояльцев, и точно также на всю эту ораву будет дюжина матрасов и одеял. Но са¬мым тягостным станет не это, а аура негативной энергии, угрожающим маревом клубящаяся под ка¬менными сводами, и те тридцать разношерстных особей, которые будут казаться ее сгустками. Их одинаково свинцовый взгляд пронзит меня, едва я переступлю порог. И всего нескольких часов окажет¬ся достаточно, чтобы понять каждой клеточкой организма, что тот, кто хочет здесь выжить, дол¬жен доказать свое право на выживание. Поможет ли мне сила отчаяния и опыт общения, нажитый в скитаниях?..

* * *

Услужливое воображение красочно, неоднок-ратно и в разных ракурсах прокрутило передо мной невеселое будущее в течение ночи и утра.

Интен¬сивные, но бесплодные размышления довели до со¬стояния полной отрешенности, и к Альтаиру я зая¬вился, будучи невозмутимым как зомби.

 Прежде, чем вновь отвести меня к благоволившему ко мне сановнику, толстяк, видимо, повинуясь инструкци¬ям, внимательно выслушал мои объяснения. Бесе¬да напоминала прелюдию к дуэли. Держался мой приятель спокойно, но с холодком, и вид у него был осунувшийся и постаревший. Обвисли даже кончи¬ки усов.

— Задал ты задачку, — кивком подведя черту под разговором и взяв копию протокола, составлен¬ного полицией, Альтаир зашел в просторный каби¬нет начальства.

Я остался ждать решения судьбы в приемной. Но меня так и не вызвали. Вместо этого, вышел Альтаир и сказал, чтобы я продолжал готовиться к поезд¬ке. «Разбираться будем потом», — сказал он. От нео¬жиданности я не смог найти цветистых слов, чтобы выразить подобающую моменту признательность, и благодарность моя получилось сухой и однослож¬ной. Зато не потребовалось кривить душой.

В банке снова были получены деньги, правда, поменьше, чем в первый раз, и доверенность была на имя Альтаира, а я был лишь одним из сопро-вождающих.
Поездка за границу состоялась в намеченные сроки и прошла успешно. Помимо того, что мы пре¬красно провели время в интересных экскурсиях, до¬рогих ресторанах и безупречных отелях, состоялась серия приватных переговоров, в ходе которых сто¬роны достигли согласия по достаточно щепетиль¬ным вопросам. В итоге министр остался доволен моей работой, и это имело вполне конкретные по¬следствия. На обратном пути, раздобрев от двой¬ной дозы коньяка, он по секрету сообщил мне, что назначен послом в одну из центрально-европейских стран и предложил поехать с ним. Я согласился без колебаний. Реальная или мнимая, но это была воз-можность вырваться из созданной мною самим си-туации, которая стесняла все больше и больше.

По возвращении Альтаир, с благословения министра, переселил меня на одну из служебных квартир в центре, что позволило мне избежать дальней¬ших встреч с Мишей и его семьей, и таким образом свести к минимуму риск невольного разоблачения. Ключи с короткой прощальной запиской и долг за квартиру — к счастью, помогли сэкономленные су¬точные — я отослал ему по почте.

* * *

Все время сборов я терзался угрызениями совес¬ти, мнимыми и реальными, не зная, как сообщить Амелии о предстоящем отъезде. Но она позвонила сама.

— Слышала, — сказала она. — Очень рада.

— Поворот судьбы, — ответил я, чувствуя себя скованно. Мне хотелось незаметно исчезнуть из ее жизни.

— Надолго уезжаешь? - спросила она
.
— Года на два-три, — сказал я неопределенно. Это был большой срок, почти равный расставанию навсегда.

— Надолго, — спокойно заметила Амелия. Она умела не выдавать своих чувств.

Мне следовало пригласить ее приехать, хотя бы из вежливости, но она могла воспринять это всерьез, и тогда процесс наших отношений мог обрести нео¬братимый характер. Что-то удерживало от такого шага, который, казалось, вел в безысходность.

И все-таки я сказал:

— Приезжай. Погуляем по Европе.

— Как получится, - ответила она.

Итак, я вернулся в Систему. Это была вялая кон¬статация факта, которая не вызывала ни упреков, ни сожалений. Не удосуживаясь осмысливать пере¬житое, я исправно занимался дипломатической ру¬тиной — анализировал обстановку в стране пребы¬вания, готовил за подписью посла депеши в министер¬ство, выступал на конференциях, посещал приемы.

* * *

Приблизительно через год стало известно, что Амелия лишилась престарелого супруга. Это было в порядке вещей и вряд ли могло ее опечалить. Но я не позвонил и не написал ей, оправдывая себя круговертью дел.

Неожиданностью для меня стала наша встреча спустя много месяцев на каком-то помпезном дип-ломатическом рауте, на котором были представи-тели почти всего мира.

Она была по-прежнему стройна и великолепно одета, только во взгляде появи¬лась грустинка. Рядом с ней фланировал некий по¬жилой хищник в смокинге и с крючковатым носом. Она его тут же спровадила, едва я пошел ей навстре¬чу. Я был растерян и рад. Она была доктором, кото¬рый мог дать противоядие от всех моих хворей. Но я не хотел лечиться.

Она казалась воплощением молодости и опыта, житейской мудрости и духовной силы. Но вместе с тем, она была одиноким выступом в безбрежном море, уцепившись и взобравшись на который, я не знал бы, что делать дальше. Этот образ замораживал чувство. Поначалу разговор, слова для которого мы оба тща¬тельно подбирали, не клеился. Потом стало легче.

— Узнала, у тебя были какие-то проблемы перед поездкой. Но в любом случае, я не разочаровалась в тебе, — сказала она. — Однажды, когда мы только познакомились, ты стал для меня постоянной вели¬чиной. С тех пор это отношение никогда не менялось.

— Спасибо, — сказал я.

— Жалею только об одном, — ее губы едва за-метно дрогнули.

— О чем?

— Что ты не смог полюбить меня.

— Я люблю тебя, — сказал я с некоторой заминкой.

Амелия покачала головой. Этот жест был как приговор. Мог ли я его обжаловать? Когда эта мысль возникла в мозгу, я случайно заметил у камина од¬ного из иностранных послов, который призывно улыбался мне, поднимая фужер с шампанским. Иг¬норировать его было нельзя.

— Извини, я буквально на минуту — сказал я Амелии. Но разговор с послом затянулся, и мы больше не увиделись.

Допуская, что она оказалась на этом приеме только ради меня, я, в большей степени из ощуще-ния угрызений совести, чем из желания сохранить с ней связующую нить, предпринял несколько слабых попыток разыскать Амелию через общих знакомых. Удалось лишь выяснить, что теперь, кажется, она жила в Канаде, но никто не знал ее адреса.

* * *

Миновал еще один год. Я целыми днями, при-хватывая и выходные, пропадал на работе. Надо было как следует занять голову. В гости к колле-гам не ходил, держался особняком. Свободное вре¬мя посвящал поглощению вин, которых в стране пребывания было в избытке. Но выпивка не была моим коньком, и отключаться от действительнос¬ти, а также снять невидимую свинцовую плиту с души не получалось.

Когда становилось совсем плохо и чувствовалось, что нет сил ни мыслить, ни двигаться, я поднимал глаза на стену напротив своего рабочего стола и смот¬рел на трехмачтовый фрегат, который все-таки взял с собой. Это приносило временное облегчение.

Как-то, далеко за полночь забылся в тяжелом сне перед назойливо болтающим телевизором и оказался на морском берегу.

«... Настроение было лирическое, а вид прекрасен. Скалистый берег, нависавший над пляжем, уже зак¬рыл его наполовину своей тенью. Солнце роняло ве¬чернее тепло в море, которое пританцовывало у сво¬их границ, пощелкивая галькой. «Даже море кажется загорелым», — сказал я себе. В солоноватом воздухе, словно прыгая с камня на камень, шныряли короткие ветерки. Еще я подумал, что, несмотря на вечер и чуд¬ную погоду, русалок мне все равно не дождаться. Тог¬да я сел в автомобиль и вырулил на шоссе.

Когда машина по асфальтовой дуге помчалась вдоль берега, море стало гаснуть. Слабеющие сол¬нечные блики на необъятной водной глади черно¬красного цвета убегали вдаль к огромному оранже¬вому шару, торжественно погружающемуся в пучи¬ну. Я свернул на восток. День потускнел и обернул¬ся сумерками. Чтобы лучше видеть приборную дос¬ку, я включил ближний свет.

Счетчик равномерно накручивал километры. Свернув с трассы, я заглушил мотор возле знакомо¬го дома. «Миша уже должен проснуться. Он всегда встает, когда солнце ложится», — подумал я, колеб¬лясь - сигналить или нет. Наконец, посигналил фа¬рами. В раме окна появилась голова хозяина.

— Я догадался, что это вы, — сказал он. - Добрый вечер.

— Добрый, добрый — ответил я. - Позови скорей Элю.

— Уезжаете? — спросил он.

— Пора.

— Счастливого пути, — Миша грустно моргнул. Скрипнула дверь.

— Добрый вечер, Эля, — сказал я.

— Здравствуй, — сидящая в коляске девушка по¬тянулась ко мне. - Тебя так долго не было.

— Волновалась? - я наклонился к ней. Она дала себя обнять и вынуть из коляски. Ее руки доверчи¬во и крепко обхватили мои плечи. Она была почти невесомой.

— Думала о тебе, — сказала Эля.

— И что же? - я хотел продолжения.

— Думала и скучала, — добавила она.

— Тебе не было плохо? - я погладил ее по щеке.

— Не было только тебя.

Аромат свежести от ее волос наполнял меня ра¬достью.

— Ты не должна скучать. Теперь мы вместе. И прости, что не писал.

— Конечно, прощаю. Значит, ты берешь меня с собой?

Я кивнул.

— Теперь нас ждет другая жизнь.

— Вместе, - сказала она. - Я готова.

Я усадил ее рядом с собой. Она накрыла теплой ладонью мое запястье. Я снова выехал на автостра¬ду и вдавил педаль акселератора.

Наступила ночь.
Небо превратилось в мерцающее звездное покры-вало, и голубое сияние передавалось от звезды к звезде. Со слабым хлопком в салон влетел теплый ветер...»

* * *

От сна осталось ностальгическое ощущение чего- то упущенного, нереализованного. Но это впечат¬ление, грустное и относительно безобидное, кото¬рое появилось при пробуждении, было всего лишь цветочками по сравнению с тем, что я испытал даль¬ше.

Наступивший рабочий день показался мне са¬мым мерзопакостным в жизни. На душе было пога¬но, одолевали тяжелые мысли. Я машинально сту¬чал на компьютере, а сердце ныло. И чем больше я думал о том, что Эли нет со мной, тем сильнее. Пока не начинало разрываться на части. Терзания были невыносимы. Чувствовал себя ужасно. Отчаяние, беспросветное отчаяние. Мучительно, зверски пе¬реживал.

Не сошелся же свет клином на этой девчонке, будет еще много других, в том числе, и покрасивее — терпеливо внушал здравый смысл. Опомнись, за¬чем тебе инвалид. И она, возможно, найдет себе поумнее, помоложе и поудачливей! Но другой го-лос капризно и в исступлении возражает — нет, другой такой не будет, нужна она и только она. Без нее все пусто и ничтожно. Сердцем прирос к ней.

* * *

Купил пачку самых крепких сигарет, но закурил уже вечером, дома. Едкий дымок бил в ноздри как нашатырь. Ночью долго не мог уснуть. Мешал тя¬желый привкус табака во рту.

Неделю было очень тяжело.

 В моральном отно-шении был на грани отчаяния.

 Не помогало и кофе, поглощаемое в слоновьих дозах. Затем тиски, сжи¬мавшие сердце, ослабли. По отношению к Эле я сде¬лал все, что смог. Теперь надо успокоиться. Было ли полезным мое вмешательство или нет, и чем оно обернулось - не имело значения. Я не мог набрать¬ся мужества, чтобы узнать о результатах.

Если ни¬чего не вышло с лечением - это будет удар, кото¬рый убьет во мне последнюю способность утешать себя тем, что жизнь была не напрасной. А если, дай Бог, повезло, то я, наверное, стану искать пути и подходы, чтобы воспользоваться благополучным исходом.

Наделаю глупостей и переживу еще боль¬шее разочарование. Не говоря о том, что такие дей¬ствия или даже поползновения, будут с моей сторо¬ны бесстыдными и недостойными. Пусть она будет счастлива, или, по крайней мере, пусть у нее появится возможность стать таковой!

Навалилась уже знакомая апатия. Не было ни-какого желания двигаться, что-то делать. Мысли о какой-то повседневной мелочи, например, о том, чтобы побриться, было достаточно, чтобы вывести из состояния душевного равновесия и сделать жизнь невыносимо тягостной.

Снова появилась рассеянность. Едва не вымыл голову стиральным порошком, но в последний мо-мент спохватился и заменил шампунем. Вернулись нервность и раздражительность. На лоб поползли тонкие, как трещины, морщины. Взял в привычку грызть бумагу на работе, доставалось и кончику галстука. Не было случая, чтобы, надев только что взятый из химчистки костюм, я не заляпал его при первой же трапезе.

Местные жители, прежде восхищавшие своей культурой поведения, стали бесить мелочностью, ме¬щанским благополучием, лицемерием, лживостью и пошлостью. Готовы на все, чтобы оправдать свои поступки, даже самые подлые и трусливые. Женщи¬ны от мала до велика при внимательном рассмотре¬нии оказались удивительно страшны. И, на мой те¬перешний взгляд, никакая косметика уже не помо¬гала. Но все-таки, сравнивая, я думал, что культу¬ра, даже поверхностная, лучше, чем неприкрытое свинство.

Раздражал унылый быт, нарушаемый только незначительными происшествиями. Угнетало на-вязанное самому себе одиночество. Жаждавшее общения естество нет-нет да и восставало. Как- то варил соус для спагетти. Раздался звонок в дверь. Я сорвался с места и побежал открывать. На пороге - усатая, беззубая и краснорожая тет¬ка трясет афишкой. Объявляет, что регулярно раз-носит такие афиши по домам, просит подачку. Всплыла в памяти усатая девочка, пытавшаяся всучить мне на улице брошюру со своим расска-зом. Ее и ее приятелей — начинающих литерато-ров часто видел на центральной площади города. Вспомнилась рыскавшая там же бродячая соба¬ка. Собаки потому и интересны, что все время чем- то заняты, что-то ищут. И еще парень с девушкой. Он целовал ее и что-то шептал на ухо, улыбаясь. А она подтягивала на жирном заду сползающие брюки.

* * *

Из череды сновидений запало в память еще одно. Все происходило как наяву.
...Ночью в дом ворвались, вытащили меня из по¬стели и отвезли в тюрьму. Там бросили в подземную камеру. Посреди нее стоял стол, на котором горела лампа с черным абажуром. Сидящий за столом сле¬дователь, очень похожий на вокзального инспекто¬ра, строго сказал:

— Алан, сейчас я буду задавать вам вопросы, а вы будете отвечать. От ответов зависит ваша дальнейшая судьба. Если они мне понравятся, я вас отпущу, а если не понравятся, вы умрете. По-нятно?

— Понятно, — сказал я. — Можно я сяду.

— Садитесь, — разрешил следователь.
Я опустился на цементный пол.

— Готовы? — спросил следователь.

— Да, — ответил я.

— Тогда начали...

— «Наконец-то случилось», — подумал я с облегчением.

Сон оборвался.

* * *

Наступил сезон туманов. Голые ветки груши во дворике посольства покрылись колючим инеем. Как найти выход из нудного существования? Меня не должны интересовать банальные вещи. Необходи¬мо вывернуть обыденность наизнанку — и возмож¬но тогда получится настоящая жизнь.

Принцип был четок и стар, как мелодия шарманки. Но, тем не менее, я с удовольствием обдумал бы его снова в попытке найти какие-то зацепки, веду¬щие к практической трансформации бытия. Но, к со¬жалению, зарубежная командировка кончилась.

Частично побросав, частично раздав нажитый за рубежом скарб, я вернулся домой, где меня ник¬то не ждал. Начальник отдела кадров министер¬ства, которому я отрапортовал о возвращении, предложил оформить длительный, месяца на два, отпуск. «Вызовем вас, когда откроется подходящая вашему уровню вакансия». По его не слишком дру¬желюбному взгляду я понял, что он был бы рад не видеть меня вовсе. Вероятно, это были отголоски дела с украденными деньгами, и возле моей фами¬лии стоял жирный знак вопроса. Черт знает, по ка¬ким каналам и в каком виде передавалась инфор¬мация в мире чиновников, и как это еще аукнется. Я никогда не пытался в этом разобраться. А воз¬можно, я просто устал, и мне все виделось в мрач¬ном свете.

Жилья мне не предоставили, ссылаясь на бюд-жетные трудности, переживаемые министерством. Но это не тревожило, я ге рассчитывал на привилегии. У меня оставались деньги, и, по крайней мере, пару недель можно было пожить в отеле. Я только задался вопросом, был ли смысл в моем воз¬вращении.

Понадобится время, чтобы настроиться на мыс-ли о том, как жить дальше. В новой жизни не будет ярких событий, не будет свершений. Не будет и всплесков возвышенных чувств, возможность испы¬тать которые радовала раньше. Вольфрамовая нить моих эмоций перегорела окончательно, а вос¬станавливать ее не было уже ни сил, ни желания...

* * *

Теперь, когда я понял, что полностью предос-тавлен самому себе, меня неудержимо потянуло на море. День, когда я решил сделать это, был хму¬рым и мглистым, и косые полосы тумана висели в воздухе, напоминая раскрученные медицинские бинты.

Набережная сиротливо пустовала. Редкие фо-нарные столбы напоминали поникшие в одиноче-стве человеческие фигуры.

На глаза попалась дергающаяся неоновая вывес¬ка бара, того самого, где когда-то, нагулявшись вдоль берега, Марта, Эля и я пили кофе. Захотелось сладкого. Молоденькая пышная продавщица в бе¬лоснежном фартуке смотрела на единственного по¬сетителя растерянно, почти испуганно.

— Одно мороженное, — сказал я.

Она не сдвинулась с места. Ее губы быстро зашевелились.

— Что? — не разобрал я.

... — С каким сиропом: клубничным, шоколадным, карамельным? — перечислила она, волнуясь.

«Но¬венькая», подумал я.

— Карамельным, — назвал я машинально и за-казал также кофе. Продавщица долго возилась с крупной купюрой, потому что у нее не было сдачи.

— Мне тоже с карамельным, — сказали за спи-ной, когда я отходил от стойки. Обращались к про-давщице.

Я занял столик у окна с видом на серое море. Съев две ложки мороженого, понял, что на самом деле хотел, чтобы сироп был шоколадным.

— Можно к вам? — раздался над ухом голос.

Вокруг было полно свободных столиков. Я поднял взгляд. Стройные длинные ноги. И сама она вы¬тянулась и расцвела.

А самое главное, она сделала то, чего не могла сделать раньше. Она подошла.


* * *