Рассказ награждён дипломом финалиста Третьего Международного Корнейчуковского конкурса детской литературы
По субботам она всегда собиралась к дочери.
Когда муж приходил из бани, красный и распаренный, для него это был обязательный субботний ритуал, у неё уже было всё готово; сумки сложены, по квартире плыл дивный запах испечённых пирогов и ещё обязательно какого-нибудь любимого дочкиного лакомства… На столе стояли закрытые салфетками тарелки, которые она оставляла мужу. Она никогда не жадничала, всегда щедро уделяла вкусностей и ему, но он всё равно, едва заходил в квартиру, морщился и беспомощно садился на табурет у двери.
- Опять?! – восклицал он с досадой. – Сколько я могу просить тебя, чтобы ты туда не ходила!..
- Ваня!.. – строго останавливала она его. – Лучше скажи мне, где серый томик Пушкина? Анечка так хотела почитать Мусеньке на ночь его сказки!
Закусив губу, он начинал метаться по комнате и, наконец, находил и со стуком ронял перед ней на стол этот серый томик. Она тем временем кутала в шерстяной платок кастрюльку с котлетами, чтобы донести их тёплыми, а сверху обязательно прятала какую-нибудь игрушку для трёхлетней Муси – пусть простого целлулоидного пупсика, но она не могла позволить себе без сюрприза прийти к внучке. Она представляла, как обнимут её тёплые нежные ручки, в колени уткнётся кудрявая головёнка, а тоненький голосок с надеждой спросит:
- Баба Оля, что ты мне принесла?
И вот тут-то она и протянет своей любимице игрушку, а после – ещё и утаённую даже от Вани так и не съеденную ею шоколадную конфету, что принёс ей муж третьего дня… Она увидит, как засверкают радостно тёмные Мусины глазки. А дочь, проходя мимо, как бы невзначай коснётся её плеча и скажет наигранно недовольным голосом:
- Зря, мама, ты её так балуешь. Ну какие сейчас конфеты, в такое тяжёлое время?! Да и вела себя она не очень…
- Очень! Очень! – счастливо закричит Муся. Займётся конфетой и игрушкой, а она, наконец, сумеет присесть рядом с дочкой на скрипящую железную кровать, обнимет её худенькое тело, заглянет в любимое лицо, в единственные на свете глубокие миндалевидные глаза, полные невыплаканных слёз, коснётся располневшего живота…
- Ну, как там мой внук? В порядке? Шевелит ножками?
- Шевелит, - вздохнёт дочка. Спрячет лицо у матери на груди, тихо проговорит:
- А Рома не пишет…
Она начнёт утешать её, говорить, что сейчас трудные времена, порой письма солдат подолгу не могут дойти до родных, потом покажет стопочку выстиранных наглаженных пелёнок:
- Узнаёшь? Ещё твои старые… Видишь, и пригодились! Даже Мусечке тогда не отдала, всё берегла…
- Ах, мамуля, бережливая ты моя, - вздохнёт дочь…
Эта счастливая картина расплывается у Ольги перед глазами. Она обнаруживает себя в своей комнате, уже полностью одетой, готовой к выходу. Её муж, этот сильный, большой человек, стоит перед ней на коленях и шепчет, чуть не плача:
- Оля… Не ходи туда… Не ходи…
Она решительно отстраняет его.
- Не надо, Ваня. Если ты не хочешь идти со мной, не мешай мне!
- Не хочу идти?! – с ужасом переспрашивает муж. Потом отворачивается.
- Иди… - бормочет еле слышно. Его лицо кажется сейчас таким серым, будто в него навсегда въелась известняковая пыль одесских катакомб, откуда он выходил уничтожать гитлеровцев вместе со своими товарищами. Она выходит, а он продолжает стоять на коленях на полу, раздавленный горем, и вовсе не похожий сейчас на отважного бойца-подпольщика. Потом тяжело поднимается, подходит к окну, поднимает крышку стоящей на подоконнике музыкальной шкатулки…
Она уже пересекает двор, когда до неё доносится весёлый мотив «Рио-Риты». И хотя в доме все окна сейчас распахнуты настежь – весна в разгаре, она безошибочно определяет, что звуки песни доносятся именно из их окна… На миг она останавливается, будто её ударяют по ногам. Потом вновь заставляет себя идти. Ничто на свете не помешает ей сегодня прийти к дочери…
- Анечка… - шепчет она. – Мусечка…
Они её ждут, они всегда так ждут её! Ведь у них больше никого на свете нет, с тех пор, как её первый муж, Анин отец, умер от тифа, а молодого Аниного мужа Рому забрали в армию…
Музыкальная шкатулка продолжает весело играть. Странно, что она всё ещё слышит эти звуки, хотя давно уже идёт по улице. На миг вся картина радостного весеннего дня, с высоким чистым голубым небосводом и нежной первой зеленью, как-то перекашивается у неё перед глазами, и всё вокруг становится – нет, не чёрным, а белым-белым! Как в тот день, когда…
… была зима, и ей совершенно нечего было больше принести им, а они голодали – маленькая Муся с копной кудряшек над ввалившимися щёчками и большая Аня, ставшая тоже совершенно маленькой от голода, её две дорогие, любимые, единственные девочки, ходившие закутанными в какое-то тряпьё, чтобы хоть как-то согреться в насквозь промёрзшей, обледеневшей комнате, и крошечный мальчик у Ани в животе тоже вместе с ними мёрз и голодал! Тогда она схватила единственное, что у неё осталось – старую музыкальную шкатулку, и побежала с ней на базар, чтобы обменять её там хоть на что-нибудь… Она помнит, как она помнит, этот белый-белый день, этот проникающий до костей холод, и тот миг, когда кто-то крикнул: «Облава!», и все побежали, толкая друг-друга, и она…
… шкатулку не выронила. Нет, она не выронила шкатулку! Ведь это была единственная возможность достать пищу для её девочек!..
Но, слава Богу, теперь они уже не голодают, ведь каждую субботу она приносит им еду, полные сумки еды, хотя, конечно, всю неделю приходится немного экономить, и Ваня сердится! Ещё приносит простиранные чистые простыни и пододеяльники, чтобы Анечке не приходилось надрываться над стиркой, и чистые кофточки Мусеньке, и даже пелёнки не рождённому мальчику – Аня обещала, что его назовут Боренькой, как и её отца! И сладости, и игрушки внучке – как же бабушке прийти в гости без игрушек?!.
… эта музыкальная шкатулка тоже должна была бы перейти в конце-концов дочери и внукам, их музыкальная шкатулка со своей совершенно невероятной историей, благодаря которой она и познакомилась с Ваней. Что-то Андерсеновское было в похождениях этого маленького деревянного ящичка, хотя вокруг тогда был не трогательный, порой светлый, а порой до боли грустный мир знаменитого сказочника, а заснеженная Одесса периода оккупации…
Мир продолжает как-то двоиться и перекашиваться в усталых глазах Ольги. Знакомый, тысячи раз пройденный путь к дому дочери вдруг начинает напоминать что-то другое… какое-то бесконечное страшное белое поле, по которому она как будто бежала – или ковыляла, а ей казалось, что это она бежит – в единственном порыве найти и вернуть что-то очень дорогое, без чего она не сможет жить!..
Тогда зимой – как она хотела забрать к себе Аню с Мусей! Её останавливала только одна мысль – в их доме все знали, что Анечкин отец был евреем, а все, в ком текло хоть немного еврейской крови, давно были кем-то выданы и больше их никто не видел… В то время, как на той квартире – Аня была просто женой Романа Орлова, обычного русского парня и солдата. Она и дочь носили фамилию Орловы. И Ольга надеялась, что это убережёт их от…
… Господи, да что это с ней?! Какое-то чудовищное головокружение! Ольга даже остановилась. Она знала, когда это у неё началось – тогда зимой, в переполненной камере тюрьмы, куда её бросили после облавы на базаре. Ольга не знала, сколько времени она провела в ней… Вокруг были крики, стоны, в камеру без конца врывались фашисты в поисках подпольщиков, евреев или просто молодых девушек… Кого-то уводили навсегда, кого-то бросали обратно – растерзанных, окровавленных. Но Ольга ничего не замечала… Как не замечала, пила ли она что-то это время, ела ли… Всё для неё слилось в один бесконечный кошмарный день, когда она могла думать только об одном – как там Анечка с Мусей и нерождённым Боренькой?! Ведь они никуда не могут выйти, им неоткуда ждать помощи. Только от неё… А она здесь…
Ольга глухо мычала, билась головой об скользкую ледяную стену. Из её носа и ушей текла кровь…
Просветление наступило в момент, когда она увидела перед собой молодого румынского солдата. Он жадными глазами смотрел на что-то в её руках – шкатулка! Оказалось, что она всё это время продолжала судорожно сжимать её, как ребёнка… Солдат что-то говорил ей, потом показал на дверь камеры. Она повела вокруг помрачённым взглядом – видимо, была ночь, большинство людей вокруг спало… Они стонали, вскрикивали во сне, но спали, укрывшись от холода, чем только могли. Из их ртов шёл пар…
Ночь… Бесконечный ужасный день кончился…
Она как-то сразу поняла то, о чём говорил ей этот худой черноглазый парень в чужой форме. Судорожно закивала и попыталась протянуть ему шкатулку. Но пальцы, будто прикипевшие к ней, не разгибались. Тогда он грубо вырвал ящичек из её пальцев – их обожгло такой болью, что Ольга подумала: «Сломал!», но как-то отстранённо… И подтолкнул её к приоткрытой двери камеры.
Она побежала, как будто поплыла, над ночным городом… Где-то ходили патрули, был комендантский час, но Ольгу никто не замечал, словно она в тюремной камере стала призраком, и враги больше не были властны над ней. Она бежала к дочери…
И вот теперь она вновь пришла к ней. Теперь всё было уже хорошо, ведь война кончилась, все остались живы, вот только Рома ещё не вернулся, но, несомненно, его возвращение было только вопросом времени… Ольга научилась верить в чудеса, ведь даже её музыкальная шкатулка вернулась к ней чудесным образом в тот апрельский день, когда она впервые вышла на улицу после долгой-долгой болезни. Что-то случилось с её ногами, раньше, в какой-то другой жизни, где было бесконечное белое поле, и чёрные пятна на нём – мёртвые люди, и замёрзшие пятна крови, и она всё бежала, чтобы найти и вернуть что-то очень дорогое!.. И после этого бесконечного бега её глаза упёрлись в чёрные густые столбы дыма, уходящие в белёсое небо…
Но это, наверно, уже была болезнь… А когда в апреле она вышла на улицу, её ноги уже шли, но будто чужие, и она вся шаталась от невероятной слабости. Мимо шли солдаты, но уже не чужие, а наши, и она смотрела на них, не замечая слёз, беспрерывно текущих по её лицу. Все эти мужские лица казались ей прекрасными, пусть они почти все были грубыми и обветренными… И прекрасным показался высокий широкоплечий человек с бледным, будто присыпанным каменной пылью лицом, который вдруг завернул в их двор и неуверенно спросил у стоящих перед воротами соседей, не знают ли они такую Ольгу… В руках он держал что-то, завёрнутое в газету. Она выбежала на своих шатающихся ногах навстречу ему, встретила взгляд его спокойных серых глаз… Он развернул газету. Солнце отразилось от маленькой бронзовой таблички, прикреплённой когда-то покойным мужем: «Любимой Оленьке от Бори… Улица, дом…» Как Боря когда-то смеялся:
- Это тебе навсегда память… Даже если когда-нибудь потеряется, наши одесситы принесут обратно!
Вот и принесли… Он был умным, её Боря. И Анечка вся в него, такая умница, и прекрасно училась, и Мусенька – всего три годика, а разговаривает, как взрослая! И маленький нерождённый мальчик будет… конечно же, будет! Врачом, или инженером, или музыкантом, или просто рабочим, но он будет жить в прекрасной свободной стране, освобождённой её Ваней и такими, как он! Он будет жить в их родной любимой Одессе!..
- Мамочка!.. – голос дочери над ухом. Она испуганно вскинулась.
- Мамочка, ты что не заходишь? – вот Аня, машет ей в окно. И Мусенька рядом, кричит:
- Бабушка!.. Баба Оля!
Она мигом взбегает на третий этаж. В её ногах уже давно нет слабости… Объятия, поцелуи, всё, как всегда. В квартире немного не убрано. Но это понятно – ведь дочь уже на последнем месяце. Ей и ходить-то тяжело, да ещё смотреть за таким живым ребёнком, как Муся… Где уж там усиленно заниматься хозяйством! Ольга только рада ей помочь. Конечно, она приходит сюда как бы не для этого, ей просто радостно видеть дочь и внучку, живых и здоровых. Но она с наслаждением снуёт по их маленькой квартирке, готовит, убирает, стирает, время от времени отрываясь, чтобы коснуться своих родных девочек, погладить их блестящие волосы… В какой-то миг ей показалось, что косы Ани потускнели, и в них запутались снежинки, но она даже не успела испугаться – сквозь окно прорвался солнечный луч, и всё вновь засияло живым блеском!
Да, она очень счастлива с ними, но солнце начинает клониться к закату, напоминая ей, что её визит подходит к концу. Ей пора домой, её ждёт Ваня… Волнуется… Вот чудной, зачем за неё волноваться, когда она в полной безопасности здесь, со своими родными! Всегда отказывается сходить с ней сюда… Чудной…
И хоть бы нормально отдыхал – ведь это его выходной после тяжёлой рабочей недели! Так нет же – она знает, что он никуда не уходит, но и не спит, тяжело ходит взад-вперёд по комнате, курит, подолгу стоит у окна, глядя на алый закат… И слушает «Рио-Риту»…
Знакомые звуки музыкальной шкатулки будто долетают и сюда… Улыбки гаснут на любимых лицах. Аня осторожно отстраняет мать, её глаза смотрят печально и строго.
- Мама, тебе пора! – тихо говорит она.
- Нет, нет!.. – пытается возражать Ольга.
- Бабушка, тебе пора! – теперь и Мусенька. – Но ты же придёшь ещё, правда?!
- Конечно! – она обнимает внучку, бессчётно целует её нежные щёчки, тёплые кудряшки… - Конечно приду, моё сокровище! Как ты можешь подумать, что я вас забуду?!
- А мы думали… - Мусенька замолкает. – Папа, наверно, нас забыл, - говорит огорчённо. – Совсем не пишет. А у тебя дедушка Ваня. Он тоже солдат, как папа?
- Он был солдатом. Теперь он работает на заводе. А на войне он сражался с фашистами не на земле, а под землёй. Он был в катакомбах.
Муся зябко обнимает себя за плечи.
- Под землёй холодно… Ты приходи скорей, бабушка! Нам плохо без тебя! Скучно!
Аня на прощание крепко обнимает мать, целует её скрюченные пальцы. В её глазах дрожат слёзы, она кусает губы, но ничего не говорит…
Обернувшись в дверях, Ольга в последний раз видит своих девочек. Они стоят, крепко обнявшись, в полыхающем луче заката, как в пламени пожара… Муся прижалась к матери, нежно положила ручку той на живот, будто охраняя неродившегося братишку от всех невзгод на свете…
Ольга начинает спускаться по лестнице. Она знает – невдалеке её ждёт Ваня. Он ни разу не заходил сюда, но он никогда не позволяет ей идти домой одной. С того апрельского дня они неразлучны. Она знает – Боря не был бы против. Он никогда не хотел, чтобы она была одна…
Она идёт к мужу, не оборачиваясь, и не видит разрушенное серое здание позади себя. Выше второго этажа там одни руины, в которых свищет ветер. Среди обрушенных стен носятся летучие мыши, их крошечные силуэты мелькают на фоне кроваво-красного заката. Из обломков торчит уцелевший угол стола, на нём сидит целлулоидный куклёнок, прислонившись к закутанной кастрюльке с котлетами и пирожками. Рядом лежит стопка пелёнок и маленький томик Пушкина…
- Всё в порядке? – спрашивает муж, принимая её в свои большие руки, как в тот апрельский день…
- Да, всё хорошо. Только вот Рома не пишет…
Они уходят, не оборачиваясь. Она уносит с собой частицу своих девочек – их слёзы, их улыбки, их запах, тепло их кожи – до следующей субботы. А то, что она видела во время своей болезни – страшное снежное поле с чёрными и кровавыми пятнами, густой чёрный дым, валивший в зимнее небо из высоких труб – больше никогда не повторится, пока на свете жив её Ваня и сотни, тысячи, миллионы таких, как он, - солдат-освободителей с прекрасными обветренными лицами!
Г. Одесса
Весна 2015 г.