1
Однажды я ехал на машине ночью по накатанной зимней дороге в заснеженной степи. Началась метель, снег бешено закружился в лучах фар, не давая никакого обзора. Вскоре я окончательно перестал понимать, куда еду, и упёрся в сугроб. Я вылез из машины на разведку. Сугроб вырос на остатках бурьяна, а далее вроде бы уже нащупывалась твёрдая дорога. Пришлось, мысленно проклиная погоду, да и саму поездку, доставать из багажника сапёрную лопатку и откапываться. Но минут через десять я убедился в бесполезности моего предприятия, всё что мне удавалось отбросить, прокладывая колею, пурга следом нагло заметала, да и что там дальше, где дорога – неизвестно, всё было в мельтешащем мраке. Глухое раздражение, перерождающееся в отчаяние, невольно лишало воли, заставляя опускать руки. Замёрзший, распсиховавшийся, я вернулся в тёплое нутро машины, решив ждать рассвета, сориентироваться, и тогда уже что-то предпринимать. В привычном теплом полумраке, под лёгкий озноб тихо журчащего двигателя я успокоился, даже попытался придать всей ситуации юмористическую окраску. Метель продолжала обстреливать мой автомобиль зарядами сухого снега, кристаллики которого, словно песчинки с шорохом били в стёкла, струйками неслись по капоту, бешено плясали, проносясь в световых облаках подфарников. Вскоре глаза привыкли к однообразной сумасшедшей картине, к попыткам метели проникнуть ко мне в салон, к неровному гулу ветра, я начал шёпотом повторять знакомое с детства: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…» Но как зверь она не выла, а скорее шипела и царапалась. Вскоре тело моё отогрелось, нервы присмирели, и я под этот авангардистский аккомпанемент задремал.
Как долго длился мой сон, я не засёк, но в окружающем меня мире ничего не изменилось. По-прежнему было темно, бился в стёкла снег, сердито пел ветер. Чтобы стало чуть-чуть по радостней, я включил фары. В лучах света быстро неслись потоки снега, и всё же я снова решил проверить, далеко ли дорога, сколько можно стоять и жечь бензин.
Я вылез из кабины – конец света продолжался! Ветер не просто дул, он хлестал наотмашь колючим снегом, проникая под куртку, под перчатки, в сапоги. Машину замело почти по ступицы, но колёса провернуть ещё можно. Уклоняясь от агрессивного ветра, заряженного снегом, я побрёл по лучу, и уже через несколько шагов снег поглотил свет фар, и я понял, что могу заблудился. И мне показалось, что я совершенно один в мире: бесконечная темнота, бесконечный снег и единственный я. Не так уж долго я беспомощно и бессмысленно пробивался сквозь пургу, которая яростно то ли плевала, то ли целовала меня в лицо, как где-то в гуле ветра я услышал какое-то бренчанье и через минуту понял, что это колокольчик. Я стал пробиваться на звук и в бело-чёрной сумятице начал проявляться чёрный силуэт, и это оказался странный экипаж - возок запряженный тройкой покрытых снегом, как попонами, лошадей. Лошади, упершись в меня остановились. Кучер в тулупе с поднятым воротником и с заиндевевшей бородой, наклонившись в мою сторону, спросил: – "Мил человек, а где дорога на Моховой?" Потом спрыгнул с облучка, подошёл к окошку возка, постучал в него и прокричал:
– Барин, тут человек прохожий! Странный какой-то, немец что ли?
Барин выглянул из окошка, неровный свет свечного фонаря осветил его голову в высокой меховой шапке, смуглое лицо, обёрнутое в бакенбарды, как будто это был Пушкин, и я тут же уверовал, что узнал его – да, Пушкин! Почему я не удивился, не знаю, но мне очень захотелось что-нибудь сказать ему. Хотя мгновением раньше мелькнула внешне трезвая мысль, что это загримированные артисты, или просто шутники – но тройка! Карета! В степи ночью, в метель! И я поверил, что это Пушкин. Мне отчаянно захотелось что-нибудь сказать ему. И я, преодолев смущение и застенчивость, неожиданно сказал, перекрывая шум ветра:
– Здравствуйте Александр Сергеевич!
Поэт коротко вздрогнул, удивился, наверное, моей ярко красной куртке, что-то ответил, похожее на приветствие. А рука моя вдруг быстро достала из кармана записную книжку с карандашиком в петельке, раскрыла её и протянул ему в окошко:
– Дайте автограф, пожалуйста, распишитесь на память!
Поэт улыбнулся, снял перчатку с руки, взял книжку и размашисто во всю страницу по диагонали расписался и вернул книжку, которая сразу стала раритетом, сокровищем.
– Спасибо огромное, Александр Сергеевич! – крикнул я, и имя поэта звучало так вкусно, что хотелось его повторять вновь и вновь, – а это Вам, сувенир!
И протянул ему кохиноровский карандашик.
Пушкин взял маленький подарок, и в этот миг кучер с ноющей интонацией прокричал:
– Пора ехать, барин, лошади стынут! – полез на своё место.
Щёлкнул кнутом, лошади, перебирая ногами, сдёрнули пристывшие полозья, и возок покатил в снежную кутерьму. Напоследок окошко кареты открылось, и гениальная рука помахала, прощаясь.
Я, трогательно улыбаясь, махал вслед, до тех пор, пока снег не поглотил удивительный экипаж. Потом вспомнив про автомобиль, про не стихающую метель, которая била мне в левую щёку, когда я шёл сюда, и выбрав нужное направление двинулся обратно. Свет от машины обнаружился на удивление быстро, нырнув в своё гнездо, я извлёк из бардачка бутылку виски, и подумал: «Вот бы её с Александром Сергеевичем распить!» Я нисколько не удивлялся фантастической встрече, не искал объяснения, не сомневался, я просто уверовал в чудо!
И, забыв о непогоде, с мечтательно радостным ощущеньем крепко напился прямо в машине.
Кстати драгоценный автограф я никогда никому не показывал, и об этом случае не рассказывал.
2
Из письма А.С. Пушкина П.В. Нащёкину:
«…А по дороге случилось со мной, друг мой Павел, странное и чУдное приключение. Попал я в ночь в снежную бурю, ямщик потерял дорогу, и тут возник из метели человек, одетый столь необычно, как и парижане не одеваются. Было на нём нечто вроде венгерки ярко красного цвет, только без шнура и с capuchon, узкие тёмные панталоны, заправленные в короткие сапоги и попросил он у меня оставить автограф в его записную книжку. Я любезно расписался его же изящным , имеющимся в ней карандашиком, похожим на стило. Он горячо поблагодарил, и оставил мне сувенир, тот самый карандаш, по всей видимости английский. Незнакомец растворился в метели, а я так и не мог догадать, кто и откуда он был…»