ШКОЛА
По дороге домой Илза всем улыбалась – всем подряд, даже регулировщику Дайнису, даже вздорной болтушке Милде: пусть знают, пусть все завидуют! Илзу переполнял восторг: она нашла Вальдеку школу! – так удачно, ах, только бы он там остался, только б выдержал испытательную неделю, не разбил бы какого-нибудь окна в учительской или в классе, не испортил бы снова отличнику-однокласснику тест повышенной сложности для стипендии попечительского совета, а ещё – кабинеты химии, естествознания или физики, это тоже опасно, это Вальдеку – раз войти, и уже готово, уже всё изувечено, взорвано и разбито, а её вызывают и требуют заплатить, а Вальдека исключают, грозят волчьим билетом и инспектором из полиции, но пока, слава богу, до этого не дошло, ведь она не заслуживает, она крутится день и ночь, она сводит концы, бедный Вальдек растёт без отца, войдите в моё положение; разумеется, в положение входят, но столько всего накопилось, что лучше не превышать, да и школ поблизости нет, они как сговорились, не глядя берут и отказывают, а возить далеко нет возможности, а теперь и возить ни к чему – если выдержит, если он подойдёт им, – но это такая школа!.. – такая, такая..! – Илза не знала, как и сказать, какими словами подумать, но ей верилось в лучшее, а тем паче, могли и не допустить её, пренебречь, но впустили же, и она шла – сначала по длинной аллее, после – вверх по ступенькам с чертежами и умными символами, по мраморной строгой лестнице, вдоль ровного ряда пристальных цепких охранников, так почтительно ей поклонившихся, прямо как настоящая дама она теперь, Илза, прямо как настоящая…
Она даже не знала про эту школу, хотя проходила уже, случалось, вдоль чопорной высоченной ограды, за которой виднелись деревья, одни сплошь деревья, как лес, – плотно, густо и непроглядно, и всё, и не разглядишь никогда, что там скрыто за этим лесом. Да ей и ни к чему, всегда Илза вполглаза, скорей, бегом. А вчера ей всучили пакет – срочно, лично, как раз тебе по пути. Ничего ей и не по пути, но взяла – не терять же работу, подумаешь, крюк в два квартала, и там ещё. Илзе часто дают поручения, вовсе не потому, что недавно она, – проверяют её исполнительность, а потом, может, раз – и повысят, отказываться нельзя: что бы ей ни сказали, куда бы её не отправили, надо стать самой незаменимой. И школа – она и мечтать не могла, сразу и не осмелилась, накануне себя целый вечер настраивала, уговаривала: ну и что, ну откажут и пусть, надо всё же решиться, попробовать, пусть отправят, конечно, отправят, тут и думать не о чем, вон там как, там забор этот, каменные столбы, лес, табличка – винтаж, сразу видно, и как она только могла пройти мимо, как в голову ей не пришло, можно было и раньше, – но ведь не написано, что школа частная или закрытая, – просто школа, и завтра она пойдёт и сама посмотрит, а что? – если даже и выгонят, и не примут её, не выслушают…
Её приняли. Выслушали благосклонно, доброжелательно. И ни разу не перебили, не торопили, пока она, спотыкаясь, запутываясь в словах, забывая, краснея и отвлекаясь, – то и дело в глаза лезли старые эти перчатки, петля с длинной выпавшей ниткой на правой, давно где-то зацепилась и вылетело совсем, не подумала, вот попалась, теперь так и лезет в глаза, так и портит всё, так и бросается, а куда их, куда, она тоже приличия знает, руки надо на воле держать, в карман запихнуть нельзя, подумают, что и внимания не достойна, – они с Вальдеком, то есть, внимания, – а они…
Не сбивали, не мучили дополнительными вопросами, нет, – поставили вазочку с фруктами, предложили чай-кофе, вручили альбомы, какие-то грамоты от министерства, проспекты, награды, дипломы; конечно, она не видела ничего, разумеется, не могла Илза видеть, но ради приличия пялилась и кивала, и всё, а так – ничего не видела, всё плыло, только пятна перед глазами цветные, страницы когда листала рукой этой самой в позорной перчатке с зацепкою, ах, как стыдно-то, – и кивала, и будто бы слушала, а ни слова теперь не вспомнит, но это не главное ведь, главное, разрешили Вальдеку! – он пойдёт!.. – остальное теперь от него самого зависит, ну это она постарается, объяснит ему и втолкует, пусть знает – последний шанс, пусть попробует только испортить, ещё эти вылинявшие перчатки с ниткой, боже, могут подумать, да нет, ничего не заметили, зря она, сразу видно, приличные, образованные, святые люди…
Вальдек пообещал.
Поначалу она ещё дёргалась, волновалась – в первый день, во второй. Вечера стали пыткой: невольно ждала звонка, ждала – вы нам не подходите, извините, дальнейшее пребывание вашего сына мы вынуждены считать нежелательным… невозможным… или как они там говорят, эти все предыдущие завучи, воспитатели, классные руководители, директора…
Или надо – директоры?
Илза не знала, как правильно, всё равно. Пусть из Вальдека сделают человека, он бросит дурные затеи и станет учиться, получит хорошее образование и – далеко пойдёт. По крайней мере, подальше пойдёт куда-нибудь, чем в колонию для малолетних, или, боже, не приведи, в тюрьму. В этой школе такой директор, такие преподаватели и такие, главное, дети! – это ангелы, а не дети, это словно по телевизору дети: воспитанные все, здороваются, хоть её, Илзу, даже не знают, и девочки приседают, а мальчики делают ножкой, какой восторг, ничего подобного Илза в жизни не видела, неужели и Вальдек так сможет, господи, пусть Вальдек тоже сможет, пусть станет таким… таким…
А форма! Какая у них красивая форма, боже!
И главное, ни за что не надо платить. Если Вальдека примут, школа берёт на себя его полное обеспечение, весь пансион. Жить он тоже, сказали ей, будет там. Она будет скучать, боже, боже, она и сейчас и заранее уже скучает, но что поделаешь, многие так, не она одна, это только для блага, для лучшей жизни, она привыкнет, она сможет зато найти вторую работу, станет больше свободного времени, за Вальдеком будет присмотр, будет уход, – она видела, дети румяные и здоровые, как картиночки в календаре, а она, может, встретит кого-нибудь, одной так тяжело, так грустно, жизнь проходит, а ей всё никак, ей всё некогда, да и где?.. – вот и Роби её второй раз уже на свидание звал, и наверное, больше не позовёт, но теперь она сможет пойти, она сможет теперь, конечно, если только он позовёт, если всё ещё он рассчитывает, почему бы и нет, надо чаще ему на глаза попадаться, просто так, заходить, заговаривать, он поймёт, что теперь она сможет, ведь Вальдек теперь пристроен…
Нет, заранее думать нельзя, пускай Вальдек сначала всё выдержит, всю неделю!
А с чего бы ему не выдержать? Илза в первый же день спросила его: понравилось? Он кивнул. И чего ещё? Что говорить? Он всегда такой. Скажет два слова, и всё. А о чём ему с ней говорить? Он мальчик, ему с ней неинтересно. С отцом бы, конечно, он разговаривал – о машинах, о технике, о войне, о политике, о рыбной ловле. Как мужчина с мужчиной. С неё-то что взять, она делает всё, что может, – он одет и обут и сыт, не хуже других. Правда, только учиться не любит, одни хулиганские выходки от него, ну так все шалят, просто все сваливают на него, а он-то и рад, дурачок, красоваться в героях. Господи, хоть бы его оставили там, хоть бы приняли! – то и дело молится Илза, и ждёт, и ждёт: зазвонит сейчас телефон и ей скажут, – и ждать не выдерживает, и сама начинает звонить – всем подружкам, знакомым и сослуживицам, и рассказывает про Вальдека, – мол, какой замечательный и способный, – но про главное им молчит и себя обрывает, про глупости про какие-то начинает, про Кайсу с женатым официантиком, про Йолиту с хорошеньким, молоко на губах, санитаром из ветлечебки, лишь бы время тянуть, лишь бы не дозвонились и не сказали, а потом уже вечер, и вроде бы надо расслабиться, столько нервов у Илзы уходит, как никогда, столько нервов, от этого портится кожа и лезут волосы, она где-то читала, нельзя себя запускать, и она мажет голову глиной и греет маслом, и накладывает на лицо огуречную маску, или маску из мёда с оливками, или киви и что-то ещё, ведь неделя такая длинная, столько скрабов и масок и нервов, целый клубок…
Так её и шарахало, и кружило, и путало всю неделю: то надежды и грёзы, то – мрачные бездны отчаяния: не примут ведь, не возьмут, что-нибудь да набедокурит, что-нибудь да случится, не может всё стать иначе, к чему надеяться…
А в субботу с утра позвонили – Вальдек в школе был, без него. Сказали, мальчик успешно прошёл недельный рубеж, наилучшим образом адаптировался. Сказали, не видят причин для его отчисления. Сказали, готовы принять с понедельника, и, если нет от вас никаких возражений, приказ явится сегодня.
Илза так растерялась, что только всего и смогла бормотать неразборчивое «благодарствую», и в конце только встрепенулась спросить, что ему с собой брать из дома, какие вещи, учебники, обувь, может, бельё, она даже постельный комплект новый может…
Не беспокойтесь, сказали ей, ничего брать с собой не требуется. Школа предоставляет всё – от формы до зубной щётки. Парикмахеры, лечащие врачи, спортивные тренеры и другие профессиональные лица предусмотрены штатным списком. Ваш сын может взять что-нибудь в качестве сувенира – на память о доме. Если захочет. Всего вам доброго.
Илза сразу не поняла – бросилась хлопотать, что-то там придумать особенное на случай, разбирать комоды, шкафы, откладывая в отдельную стопочку то, что выглядело получше: так, в её представлении, полагалось, – в летний лагерь, в поход, в путешествие, на войну. Вспомнила – ничего не понадобится. Перестала. Но всё не могла успокоиться, всё ей требовалось какое-то дело, какое-то пристальное, не пустое, живое участие. Ничего не шло в голову, носилась по дому без толку, забывая, что и к чему, и в конце концов стала готовить, отпраздновать чтобы с ним, чтоб – его любимое: гору полутушёной капусты с говяжьими почками, и дебреценские колбаски, и смородиновое желе на десерт, и вафельное печенье к чаю, пусть много всего, пусть запомнит, ведь как он там будет, чем их там кормят, господи, чем их там только не кормят, она и представить себе не может, он ей расскажет потом, всё расскажет…
Вальдек пришёл не один – его сопровождали двое из школы.
Илза так растерялась, так застеснялась, что в доме не очень просторно, что скудно, ремонта ни разу не было, запах с кухни идёт, пол скрипит, всё такое неловкое, бедное, старое, – Илза так застыдилась, что волосы растрепались, и тушь может даже течёт, и вообще, может, всё испортила, вдруг посмотрят и Вальдека передумают, – так всё это она вдруг переживала, что, не глядя и не читая, черкнула в двух экземплярах дрожащим почерком, хоть они и настаивали – прочтите! – хоть они и указывали куда-то своими надушенными осторожными гибкими пальцами, – в мелкий шрифт, в нежно-бисерную латиницу; Илза даже не посмотрела туда, ей и незачем, лишь бы не передумали Вальдека, лишь бы тут не стояли, не высились в потолок, и от скуки чтоб не рассматривали её жизнь, а то вдруг передумают, вдруг…
Поклонились, надели шляпы свои.
Ушли.
Вальдек кратко сказал, что приняли. Да и что говорить, и так ясно уже, понятно, что всё сбылось.
Сели есть. Вальдек ел непривычно, особенно как-то, – по-взрослому. Как едят в ресторанах, в хороших, по телевизору. Илза даже сама бы так не смогла, случись чего. Ну, случись в дорогой ресторан, если Роби её вдруг возьмёт, надо будет скорее зайти к нему. Вальдек ел так красиво, так ловко, что Илза зачаровалась, и увидела – Вальдек не тот, Вальдек изменился. Прежде – крошки повсюду, пятна, капли масляные от соуса. Запихнёт как попало в рот, и бежать…
Жаль, конечно, что не разговорчивый, теперь самое время поговорить. Илза не дождалась и сама начала: как в школе, завёл ли друзей? Школа чтобы учиться, сказал. И всё, ничего больше. Ладно, так даже лучше, друзья его прежние только одни неприятности наводили, пусть учится, шестой класс, уже надо думать. Как быстро его в новой школе на путь поставили, образумили, Илза и не нарадуется. Поел, поблагодарил, салфеткою рот промокнул и к себе пошёл. На столе – ни единой крошечки. Ладно, завтра он ей расскажет. Всё расскажет. Как он ухитрился вдруг без единого замечания, пусть расскажет, и как на уроках выкручивался, а как же, откуда ему уроки знать, ведь условно переводили, и то, может, чтобы избавиться, чтоб отчётность не портил, а тут – взяли сходу и приняли; адаптировался, сказали, успешно.
Успешно!
Илза – к Вальдеку, в комнату: подошла и стоит, не входит, – тихо там, боже, как там тихо!.. И не стала с вопросами лезть, с телефоном в гостиной уселась – звонить всем, про Вальдека всем рассказывать, пусть узнают, и так всю неделю терпела, все нервы вдрызг, теперь всё, теперь можно, пусть знают, какая школа и какой Вальдек теперь, боже, боженьки, какой Вальдек!.. Она даже не думала, не мечтала, а так, пусть хотя бы недельку походит, хотя бы одну за всю жизнь такую недельку!..
Успокоиться и потом не могла Илза, долго прислушивалась: как там Вальдек, уснул, что ли? – нет, не спит, вроде книги листает, шуршит, мало что ли ему занятий, как сам не свой, вздумал тоже читать на ночь глядя, пойти пресечь?.. – не пошла Илза, даже не поняла сама, отчего, только вроде неловко ей сделалось, будто Вальдек не Вальдек стал… ну а кто? – чушь какая, Вальдек как Вальдек, надо радоваться, что зачислен, гора с плеч, на полном довольствии…
Илза всю ночь ворочалась, не спалось – чуть забудется, снова сон отступает, а думать вроде и не о чем, всё как надо, всё сделалось и сложилось, а всё-таки как-то пусто внутри, словно что-то не то, не так, это, может, из-за того, что не надо звонка ждать, не надо ни мучиться больше, ни волноваться, – всё кончилось, вот и пусто, место освободилось, а новым ничем не занять, и не знает Илза теперь, что ей думать, Вальдек пристроен, и думать, выходит, не о чем, но она не привыкла ещё, и чего-то всё не хватает, и Вальдек такой незнакомый стал, странный такой, такой… и глаза у него другие совсем, не прежние, и повадки, – манеры, то есть, всего-то неделя, а он… значит, Вальдек способный, сумели подход найти, боже мой, а то бегал бы воровал сейчас в лавках, как в те разы, горя не оберёшься, теперь-то он, значит, всё, он не будет, на правильный вышел путь, но какой-то как не родной, непривычный, зато ведь зачислили… и приказ… с полным обеспечением… завтра, может, на радостях снова с дружками прежними отчебучит, надо завтра следить…
Следить, оказалось, не надо: с утра Вальдек в библиотеку пошёл, бутерброды с собой взял, сказал, на обед не придёт, ему надо доклад подготовить по географии. Так и лучше. Плохо, что без обеда, ну вечером поплотнее поест, да и утром она ему расстаралась всего наготовила – ведь последний день дома Вальдек, последний день…
Он ушёл, а она – за уборку. Пусть сверкает всё, пусть будет чисто, пусть Вальдек запомнит, когда будет уходить. Илза думала, что займёт целый день, а уборки-то оказалось – пшик, домик крохотный, не хоромы. А у Вальдека в комнате вовсе порядок и чистота, и учебники аккуратными стопочками, по размеру, и тетради отдельно, и даже одежда нигде не валяется – всё развешено, убрано, сложено. Как увидела Илза, так вдруг и сжалось всё – знобко, не по-хорошему, – да и сердце неровно запрыгало. Опустилась на табуретку, осматривалась: когда успел? И зачем? Она сделала бы, всё сделала, а он вдруг, её Вальдек, зачем-то… как в голову-то пришло…
Смотрит Илза на ровные стопочки, и – мурашки, и веет от стопочек жутким, потусторонним, и Вальдек ведь, Вальдек в школе ни одного окна, ни единой пробирочки не разбил, никого не тронул, – с чего бы вдруг? Почему? Как они это с ним проделали? И ведь приняли Вальдека, – отчего? Он зачем им, Вальдек? Зачем он им подошёл?.. Не хватает у Илзы слов, чтобы думать ими, не знает она, как сказать, только чувствует что-то неладное, ощущает тревожный знак – в этих ровных прилежных стопочках, в гладко сложенных свитерах, в педантично расставленных вдоль стены футбольных и волейбольных мячах, – ничего особенного, шепчет Илза, порядок, порядок и всё, ничего особенного, – но Вальдек…
И про Вальдека когда думает Илза, мурашки тоже. Будто что-то не то с ним, а что – откуда понять? Ничего, кроме смутного ощущения, кроме холода, кроме мурашек не знает Илза.
Илзе не по себе.
Школа очень хорошая, думает Илза, чтобы прошли мурашки и это всё непонятное, смутное и тревожное.
Школа очень хорошая…
Илзе не по себе. И как справиться, Илза не знает, поэтому и не верит, и думает: какой вздор, это от недосыпа, вчера переволновалась, завтра пройдёт, завтра будет не надо думать, надо же чушь какая в голову лезет, – она берёт тряпку, встаёт и проводит ею по верхней полке – там-то он не достал, он не мог достать, так только кажется, – но поверхность тряпки чиста, ни единой пылинки, и Илза встаёт на цыпочки и глядит: полка чистая, идеальная, – Илза видит, но Илза не верит; она смотрит на полку и хочет представить себе, как Вальдек делает это, её неуправляемый Вальдек, задира, обманщик, воришка и хулиган, но Вальдека Илза не видит, не может себе представить, это чей-то другой Вальдек ей представляется, не её, новый Вальдек какой-то, старательный, ровный, тщательный, – вот он убирает пыль, выравнивает занавеску, складывает все игрушки в большую коробку от телевизора, чтобы в комнате стало просторнее, расставляет мячи, промокает салфеткой рот, говорит «спасибо», ловко пользуется приборами, готовит в библиотеке доклад…
Илза всё понимает теперь: она просто не успела, она не уследила за ним, его так перевоспитали за эту неделю, что не узнать, вот и всё, школа очень хорошая. Вальдек стал таким самостоятельным, умывается, чистит зубы – без напоминаний, без крика и ругани, то ли он со среды уже так, то ли раньше, сейчас и не вспомнишь. Перестал уходить гулять, сидел в комнате, тихо сидел, ничего не ломал и не портил, она заглядывала. И дружки его прежние не звонили, под окнами не орали… с какого дня?.. да без разницы, – Илза отмахивается, – не важно, он же сам мне сказал, сразу, в первый же день, он сказал, ему школа понравилась, да, Илза помнит…
И снова пришли мурашки, и странное то, жутковатое мёрзкое наваждение, но она теперь знает, что всё в порядке, она теперь не допустит мурашек и этих неясных дел, только с толку сбивают, ну да, Вальдек в первый же день сказал… или это она сказала, какая разница, если даже… пускай и она, да, – тогда Илза впрямь на него набросилась, тормошила, смеялась, расспрашивала, говорила – ты видел, видел, какой там бассейн, какой спортзал, кабинеты какие просторные, спальни и мастерские, а эта лепнина, а вазы, люстры, ковры, Вальдек, Вальдек, понравилась тебе школа, понравилась?.. – и он вроде кивнул, или ей показалось, да нет, он кивнул, в конце концов точно кивнул, сказал «да», только как-то… ну, как-то так, будто вынужден, будто нет выхода и нет возможности сказать что-то ещё, или страх промелькнул в нём на краткий миг, или ей тогда показалось… конечно, ей всё только показалось, ну что за бред…
И теперь Илза думает: нет, ничего подобного не было, было всё хорошо, и Вальдеку школа понравилась, школа очень хорошая, нечего тут выдумывать, перевирать, путать, Вальдек всё делает правильно, даже гвоздь в стену вбил, перчатки вешать боксёрские, где он взял их, она ему не покупала, откуда-то притащил прошлым летом и в стену так и молотил, пока не надоело, валялись с тех пор под кроватью, лучше бы выбросил, ну а так всё в порядке, всё хорошо, там и форма, и девочки приседают, и мальчики ношкой шаркают – как в кино...
Вроде надо и радоваться сейчас, а тогдашнее настроение не приходит. Не может Илза. Мешает ей что-то, мешает и – не даёт. И не может понять она – отчего?
Илзе не по себе опять, не спокойно. Будто что-то не то происходит, и всё – подвох.
Где подвох, в чём подвох – как понять?
Илза места себе не находит.
Илза даже не знает, что предположить, где искать, но тревожно ей как-то, тяжко, нехорошо.
Как во всём этом, страшном, неправильном, разобраться? – как понять, что вообще происходит, тем более, школа-то превосходная, лучше нет, даже Вальдек там сразу исправился, даже в библиотеку пошёл, почему она не удивилась, и вообще, он откуда вдруг может знать, где находится библиотека, ведь он ни разу…
Илзе кажется, что она поняла, что нащупала и схватила подвох.
Сейчас.
Она одевается в лучший свой выходной костюм, надевает шляпку и плащ; поверх одним точным движением Илза набрасывает белый шарф, – он ложится как надо, ложится и придаёт ей особенный элегантный шик. И – перчатки. И та невозможная нитка на правой..
Поздно.
Илза идёт по улице, потом быстро идёт.
Бежит.
Сейчас всё разъяснится, сейчас станет всё понятно.
Илза бежит. Ей нельзя останавливаться, нельзя, она всю дорогу боится, что Вальдека не окажется в библиотеке, и боится того, что, напротив, он будет там…
Илза не знает, чего ей бояться, поэтому она боится всего.
И перчатка. Её надо не забыть, надо прятать, скрывать, заметят ведь…
Илза врывается в библиотеку, бежит по каким-то оранжевым стрелочкам-указателям, и у входа в читальный зал её вежливо останавливают; она спрашивает про Вальдека, ей кивают – он здесь, указывают на стол, за которым сидит её Вальдек: вихрастый льняной затылок, свитер в серенькую полосочку, – и она стоит смотрит, долго стоит в дверях, в зал не входит, она просто смотрит на Вальдека, она ждёт, когда всё это пройдёт, но оно не проходит, оно лишь меняет форму – извне переходит внутрь, и уже никуда не гонит её, не подталкивает, не швыряет, а сидит у неё внутри, сидит и чего-то спокойно и твёрдо ждёт.
Илза выходит из библиотеки и ходит вокруг по садику.
Потом ходит по улице взад-вперёд.
Потом – снова по садику.
А потом вдруг бежит домой, несётся ещё пуще прежнего: Вальдек может увидеть её, может выйти и может увидеть, господи боже мой…
Вальдек приходит, переодевается, идёт в ванную.
Вальдек ужинает.
Илза любуется им, и он видит, как Илза любуется, и она видит, что он видит. Он наклоняет голову и теперь смотрит только в тарелку, но Илза всё видела, – хоть он и спрятал глаза потом, она успела.
Илзе тяжко и неуютно. Он так посмотрел на неё, будто думает. А что думает – не узнать.
Илза в панике. Она не хочет больше, чтоб он на неё смотрел, и сама на него смотреть она больше не может.
Илза встаёт и уходит в комнату Вальдека – собрать вещи.
Там она вспоминает, что вещи ему не понадобятся, всё дадут. Но зато можно взять из дома что-то на память, а там поставить на тумбочку у кровати, на полку или на стол.
Илза берёт из коробки маленького резного обгрызенного коня и ставит на край стола, чтобы на виду.
Конь – деревянный, серый, от старых шахмат.
Затем ставит рядом пластмассового человечка с бугристым расплавленным вытянутым лицом. Это Вальдек хотел ему сделать получше глаза, он тогда ещё не умел справляться с горящими спичками.
Чего-то ещё не хватает.
Илза приносит тусклую фотографию без стекла, в проволочной рамке. На ней Вальдеку шесть лет, два месяца и семь дней. А ей – ей тоже там, рядом с ним, наверное сколько-то.
Всё это Илза переставляет туда-сюда – то поближе к учебникам, то к тетрадям, то на самый край Вальдекова стола.
Да нет, вряд ли он заметит.
На столе, под стопкой тетрадей, лежит открытка. Илза тянет к себе и смотрит: та школа. От школы ей не по себе, это жуткая школа, плохая, опасная, нет, – школа очень хорошая, это открытка плохая, просто так нарисовано неудачно, не найден свет, да и перспектива…
Илза комкает невыносимую школу, то есть, открытку, рвёт её на куски, подлый мусор кладёт в карман; вроде легче.
Она перемешивает учебники и тетради, чтоб был бардак, а сверху устраивает коня, человечка и фотографию.
Он увидит.
Илза тихо, бочком, выбирается из его комнаты, идёт на кухню.
Вальдек как раз поднимается из-за стола. Он видит Илзу и говорит ей «спасибо» и «много благодарю».
И шаркает ножкой.
Илза не знает теперь, что и думать. Она и раньше не знала, но ведь – не так.
Илза знает, что надо его спросить, надо, чтобы он ей сказал, чтобы дальше всё не было так, а было как-то иначе, но она ничего не спрашивает, она может быть даже не хочет, чтоб он сказал ей, да он ничего и не скажет, не скажет, думает Илза.
Она теперь делает вид.
Вальдек тоже делает вид, Илза знает, и ей это неприятно.
Вальдек уходит к себе, затворяет дверь.
Илза моет посуду, но это не помогает.
Это очень хорошая школа, очень, очень хорошая, думает Илза.
Прислушивается – тихо.
Всё валится из рук.
Илза хватает перчатку, хочет убрать петлю, колет палец.
Перчатку теперь только выбросить – кровь не смыть.
Илза сидит, рассматривает перчатку: отмоется или выбросить или отмоется…
Школа очень хорошая, очень, думает Илза.
И вздрагивает – не услышала, как вошёл, только сразу вдруг тень на стене скользящая, только тень.
Это Вальдек пришёл пожелать ей спокойной ночи.
Илза так и не спрашивает его – не знает, как и спросить.
Неужели он и теперь это сделает, ну, ногой так, ногами, думает Илза.
Вальдек шаркает ножкой. Уходит спать.
Илза с перчаткой сидит ещё долго – сидит, сидит. Иногда она вдруг к чему-то как будто прислушивается, хотя в доме мёртвая тишина, Илза к ней прислушивается.
Не слышно.
Илза уходит спать, гасит свет. Она шёпотом начинает петь себе колыбельную и немножечко успокаивается, чуть-чуть, потому что она отвлекается на слова, чтобы правильно произносить их, не перепутать, поэтому ей не до этого, пока надо петь, пока надо правильно ставить слова – друг за другом слова, по порядку, какие положено.
Илза лежит и поёт себе колыбельную. И сквозь песню немного думает. Там, в кармане, думает Илза, в левом кармане фартука, лежит школа, её надо будет сжечь, до конца, говорит себе Илза, и прислушивается, и не забывает петь, – её надо… надо… а он, он ведь тоже теперь, Илза вздрагивает, – он уйдёт, он хороший, и школа очень хорошая, думает Илза, он далеко пойдёт, он способный, и очень самостоятельный, да, пожалуй, не надо теперь его провожать, думает Илза, и с большим облегчением думает дальше и дальше, что теперь он дойдёт и сам, без неё, тем более он так смотрел, нет, там что-то не то, не то, и к чему эти долгие проводы, он не хочет, она и не предлагала, просто раньше так думала, что пойдёт, представляла себе, как идёт с ним, и эта школа, думает Илза и снова прислушивается, замирает, но – ничего… а теперь ей никак, она просто туда не может, ей… ну, там… как-то это… не может она и всё, а тем более он уже самостоятельный, думает Илза, а рваные клочья – сжечь…
Илза думает про понедельник, и ей хочется, чтобы скорее пришёл этот понедельник и чтобы вообще никогда-никогда он не приходил, чтоб закончилось всё хорошо и она чтобы больше не думала это самое, от которого хочется, чтобы Вальдек так больше не делал, ей это не надо, ей хочется спать, но сна нет, Вальдек так изменился, думает Илза, к лучшему, Вальдек выбьется в люди, но сна всё нет, и тогда Илза тихо идёт на кухню и ест, и ест всё подряд, что лежит в холодильнике, Илза ест, она знает, что на ночь вредно, но как ещё, ничего не случится, ей всего тридцать пять, ей можно, ей ещё можно, и Илза ест, а потом поднимается в спальню, лежит и ждёт, и ей кажется, что всё это ей только кажется, а на самом деле у них, у неё и у Вальдека, всё прекрасно, всё лучше всех, завтра он отправится в школу и всё пройдёт, это очень хорошая школа, очень-очень хорошая, она скажет об этом Роби, когда он её пригласит в ресторан, или не в ресторан, или просто, она пойдёт, он её пригласит, и она пойдёт…
Илза спит.
Вальдек в снах её исчезает.
..