******************Невидимая грань**********************
Этот поход ещё больше отдалил её от всех. Между Мариной и остальными словно пролегла невидимая грань. Магическая черта, которую нельзя переступить. В тот раз она сделала вид, что ничего не слышала. Она по-прежнему ходила в группу Карпинского, вместе со всеми улыбалась шуткам, вместе со всеми накрывала на стол. Но никогда ни с кем – не переступала черты.
В разговоры Марина не вступала, в обсуждениях и спорах не участвовала. Если к ней обращались – отвечала односложно. Никто о ней ничего не знал. Даже фамилии не знали.
«Нелюдимая. За весь день слова не скажет» - говорили о Марине. А она вовсе не была нелюдимой, но «гробик» простить не могла. И как её назвали старухой. Марина тогда обиделась и перестала к ним ходить. Но Карпинский настойчиво звонил ей каждую субботу – приглашал, уговаривал, расстраивался, услышав её «не смогу»… И Марина уступила. И снова пришла в группу.
Встретили её тепло, улыбались, хлопали по плечу и шумно радовались – «Ну наконец-то!", "Нарисовалась, картинка!", "Выезжают расписные...". К ней, в общем-то, относились неплохо. К коричневому платку, с которым Марина не желала расставаться ни зимой, ни летом, в группе давно привыкли. И разглядели под ним большие глаза и красиво очерченные губы на каменно-невозмутимом лице. – «Да она, пожалуй, не старая совсем… И красивая! Как статуя музейная. А одевается как деревенская бабка. И молчит всегда. А мы молчать не умеем, мы ребята весёлые! С нами не соскучишься!»
***********************Весёлые ребята********************
С первым снегом группа Карпинского дружно вставала на лыжи и не снимала их до майских праздников (по Ярославскому северному направлению природа жила на особый лад: весна здесь наступала не раньше мая. Случались и курьёзы: поехали в апреле в Арсаки - лес в снегу утопает, настоящее Берендеево царство. Радуясь такой удаче, влезли в лыжи и погнали…
Минут через двадцать лес неожиданно кончился. Впереди расстилались поля, рыжие от прошлогодней травы. Там и сям маленькими островками лежали остатки снега. Была середина апреля, солнце припекало вовсю – вот и растаял снег!
Не возвращаться же домой?! Карпинский объявил десятиминутную остановку – и народ стал дружно снимать лыжи…Все тридцать пять заявленных в «Плане» километров группа шла пешком, с лыжами на плечах и в «лыжном» темпе. Вот это был экстрим! Уже в электричке, когда все сидели, блаженно улыбаясь и растирая затёкшие плечи (у Марины они болели три дня), кто-то сказал: «А что, неплохо прогулялись, сам себе завидую! И темп хороший, и места красивые. Если бы не лыжи, совсем было бы замечательно!» - И вагон содрогнулся от смеха…
Марина редко ходила с Карпинским летом – с июня Николай не объявлялся в «Плане походов», и всё лето группа ходила в «необъявленные» двухдневные, а ночевать в палатке Марина не любила – она замерзала даже летом.
Но зимние, лыжные походы старалась не пропускать: бежать на лыжах тепло, да и на привале не замёрзнешь – с обязательным горячим супом (рецепт супа привожу полностью: замороженная курица рубится туристским топориком на порционные куски по числу обедающих и варится в котле до готовности с солью и перцем; к супу подаются бутерброды) и костровым ароматным чаем из растопленного снега. Чаю кипятили два котла: первый выпивали за обедом, второй разливали по термосам и несли в рюкзаках до самой станции. И пили его – горячий, настоявшийся! – в электричке, громко предлагая:
- Пряники! Кому пряников?
- А вот бутерброды, кто хочет?
- Ребята, у меня конфет целый пакет! Налетай!
- А я всё думаю, куда конфеты со стола испарились… А это вот, оказывается, кто!
- Так я ж не для себя, я ж для общества! Он же запечатанный, пакет…
Сгибаясь под туго набитыми рюкзаками и волоча за собой сумки-тележки, через вагон проходили дачники, которых в группе метко окрестили «фазендёрами» («Рабыню Изауру» смотрела вся страна). Они наработались за день до изнеможения, а поесть, как всегда, не успевали, торопясь на электричку. Дома поедят. И теперь – с завистью смотрели на разложенную на сиденьях нехитрую снедь, на двухлитровые термоса, и кружки с дымящимся чаем. Кто-то сказал: «А я и не знал, что в электричках есть вагоны-рестораны» - и все засмеялись: и туристы, и дачники. И им уже протягивали бутерброды и кружки с чаем – от души..
И вновь – открываю секрет: снедь на обратную дорогу набирали с общего стола ещё до начала обеда (иначе бы мало что осталось…) и распределяли по рюкзакам. Термоса с чаем несли, разумеется, мужчины.
*************************Неписаные правила*******************
Группа Карпинского бегала на лыжах резво – почти все имели спортивные разряды, и Марина с трудом выдерживала темп, но не отставала, хотя шла обычно «в хвосте». Ей нравилось идти последней: никто её не обгонял, никто не подгонял и не приставал с разговорами.
В группе существовали (и неукоснительно соблюдались всеми) раз и навсегда установленные правила, которые были здесь нормой и никого не обременяли – их соблюдали машинально, не замечая, как мы не замечаем воздух и не думаем о том, что нам всё время надо дышать Просто дышим – и всё.
Уступить лыжню, если тебя догнали и «дышат в затылок». Оставлять на поворотах стрелки – чтобы идущие сзади не пропустили поворот и не отстали от группы. Стрелки у Карпинского были особенные («Авторский дизайн!» - смеялся Николай) – буква «Н», увенчанная уголком по направлению движения. Летом стрелки выкладывали из камешков, зимой из еловых веточек. Чертить на снегу лыжной палкой в группе считалось дурной приметой: «художников» в лесу много, не мудрено и ошибиться.
Если путь преграждала река, или шоссе, или дачный посёлок с обязательным мордастым охранником в будке и «ново-русским» забором, обнесенным поверху тремя рядами «колючки», - группа стояла, поджидая отставших. И только когда все были в сборе, продолжали движение. К чести туристов, никто особенно не отставал, минуты на три, не больше.
Но были у Карпинского старые, любимые всеми маршруты, такие как Калистово – река Клубиш – Калистово, Фрязино – Корякино – Фрязино и знаменитая лыжная трасса Яхрома – Калистово (когда всю дорогу солнце светит в лицо, и лыжня кажется золотисто-прозрачной), она же Калистово – Яхрома (когда солнце всю дорогу греет спину).
Этот тридцатипятикилометровый маршрут, проложенный вдоль газопровода - всю дорогу по просеке, по пересеченной местности, со множеством подъемов и крутых длинных спусков (особенно в районе Яхромы) и с непременной переправой через коварную родниковую Яхрому с тонким, ненадёжным льдом – этот неслабый маршрут назывался в туристических кругах - «широкая тропа пенсионеров».
На этих маршрутах каждый шёл, по выражению Карпыча, в своём темпе (и это тоже было – неписаным правилом), и маленькая (пятнадцать - семнадцать человек) группа растягивалась на добрый километр. Шли группами, шли парами, шли поодиночке – как хотели, так и шли (то есть, бежали, конечно, не шли). И при встрече спрашивали друг друга: «А Карпыч – где?»
Не факт, что руководитель группы был впереди: где хотел, там и был! Группа словно бы распадалась… Кто-то останавливался отдохнуть. Его догоняли идущие позади, и состав всё время менялся: пары соединялись в группы, группы разбивались на пары, от них отрывались одиночки и уносились по сверкающей под солнцем лыжне, чтобы присоединиться к идущим впереди… И всем было хорошо и весело!
Марина любила такие маршруты. Она никогда ни к кому не присоединялась и шла всегда одна, испытывая невыразимый, пьянящий восторг. Слева и справа высокими зелеными стенами вздымался заснеженный лес, над которым нависало близкое небо. Лыжня убегала в горизонт и там, вдали, соединялась с небом. И как в детстве, Марина верила: вот сейчас она поднимется на небо и поедет по облакам. Интересно, из какого снега облака? Скорее всего, из мокрого, с подлипом. Она намажет лыжи свечкой ( у неё всегда в кармане лежит кусочек стеариновой свечи) и помчится стрелой…
Марину не покидало чувство нереальности происходящего: она едет совсем одна по безмолвному, застывшему в зимней тишине лесу – по бесконечной, в никуда уходящей лыжне. А ей ничуть не страшно! Далеко впереди видны на снегу черные точки. Если прибавить скорость, точки превратятся в людей: это Маринина группа, это свои. Наверное, Павел с Нонной, им всегда надо впереди всех…
Марина, неплохо владевшая техникой лыжной ходьбы (у неё даже книжка была, которая так и называлась – «Техника ходьбы на лыжах», и Марина долго училась по ней, старательно выполняя упражнения) легко могла догнать ребят. Но никогда не догоняла. Пусть бегут, она доедет – сама.
Если оглянуться назад – можно увидеть темнеющие на снегу фигурки лыжников.
Марина даже рассмеялась – везде свои! Если остановиться и подождать минут пять-семь, её догонят, и можно до самой станции ехать вместе.
Марина останавливалась на три минуты, чтобы – не догнали. И слушала тишину. Тишина пряталась от неё за ширканьем лыж, за скрипом энергично вбиваемых в снег палок, за громким от бега дыханием. И теперь – обрушилась на Марину, и она впитывала в себя эту целительную лесную тишину, пахнущую хвоей и почему-то арбузом.
Насладившись тишиной, как наслаждаются утонченной музыкой, Марина срывалась с места и мчалась по лыжне, захлёбываясь морозным сладким воздухом, и вместе с ней мчался ветер, и солнце искрилось и сверкало, отражаясь миллионы раз в алмазных гранях бесчисленных снежинок. Щекам было тепло и щекотно от солнца. Марина улыбалась этой мимолётной ласке и летела, не чувствуя под собой ног, всецело отдаваясь чувству полёта.
Может, это и есть счастье? А другого у неё – не было…
Вы спросите, почему? Почему она, сторонясь людей, ухитрялась оставаться одна даже в компании? – И будете совершенно правы. Марине отчаянно не хватало дружеского общения, но разве могла она в этом признаться? От друзей – настоящих, конечно, - не принято иметь секретов, но разве могла она рассказать об Илье, об Анечке, о суде? О разводе, о размене, о том, как сменила ненавистную фамилию Кестель на свою, девичью. Никогда, никому не расскажет об этом Марина. А всё-таки, как не хватало – друзей…
Не хватало отца, от которого приходили два раза в год, на Новый год и на день её рождения, письма в ярких конвертах (письма Марина рвала не читая – не могла простить отцу, что оставил маму). Не хватало тёплых и сильных рук Ильи – того, настоящего, который её любил и без которого она когда-то не представляла своей жизни. Но тот Илья исчез, словно умер, а вместо него появился другой Илья, о котором Марина ничего не хотела знать.
То, что случилось с ней – по вине Ильи! – сломало Марину, лишив её прошлого (ведь всё оказалось неправдой – и любовь, и семья… и синеглазая девочка, которой не суждено было стать взрослой), и заодно – настоящего. А будущего у неё не будет. Она больше никому не позволит себя обмануть, не станет ничьей игрушкой. И пусть её считают пугалом, она не против, она даже «за».
Марина снимала одежду и разглядывала себя в зеркале. Всё такая же красивая. Лебединая шея. Высокая грудь. Тонкая талия. Тонкие руки. Роскошные длинные волосы. – Кукла! Дорогая красивая кукла, неплохо разбирающаяся в искусстве и говорящая на нескольких языках. Игрушка, которой наигрались, и больше не хотят. Надоела. И никто не виноват…
Марина жила по инерции, будто ехала по накатанной лыжне, механически отталкиваясь палками. Она ни к чему не стремилась, ни о чём не мечтала, принимая жизнь как данность, как некую аксиому, которую никому не опровергнуть и никому не доказать. Имея за плечами, кроме искусствоведческого, с кандидатской степенью, диплом института им. Мориса Тореза, Марина делала переводы для ***ского издательства, работая на дому. Отвозила в издательство готовый текст и уезжала с новым.
Одиночество не тяготило Марину, она давно к нему привыкла. Устав от однообразной утомительной работы, брала в руки вышивание или садилась за рояль. У неё тоже были свои неписаные правила. И только с одним человеком Марина позволила себе сблизиться – с 23-летней Нонной.
Продолжение http://www.proza.ru/2015/10/12/1879