1
Облачная июньская ночь. Переполненный зал сельского клуба. Во тьме, на лавках, вдоль стен кучкуются по два-три человека выпускники: курят, болтают, пьют. Поминутно скрипит дверь. Мерцание телевизора выхватывает из темноты очертания топчущихся пар. На экране – усатая женщина с волосатой грудью. Она, то борется с микрофоном, то пылесосит ковёр. Из распахнутых настежь окон в душную мглу, сквозь гомон и шарканье разносится её неженский голос: «Show must go o-o-on! E-e-e!..»
С улицы входит человек; опустив руки на плечи двух парней, выясняет что-то; пробирается вдоль стены; клонится над спящим в углу; тормошит его,
- Лапша! Лапша, слышь! Э-э! Лапша!
- Чё те?
- Там Корнаухову ебут за клубом... Пойдём?..
- Чё?!
- Корнаухову, говорю, пороть будешь?.. Слышишь?..
- Щас иду.
- Вставай быстрее, а то набегут тоншаевские, потом не дождёшься…
- Да щас…
- Кароч, я пошёл. Давай, догоняй!
Лапша пришёл в себя, сел в углу, харкнул, взглянул на экран. Ярлычок в правом нижнем углу только что сменился, теперь на нём было написано: Максим «Трудный возраст». С первой нотой вся женская половина зала завизжала, с первым словом – хором запела,
- Просто трудный возраст, смя-та-я посте-ель!..
Упираясь в стену, Лапша поднялся, наощупь побрёл к выходу.
На перилах крыльца курили двое: Мотылёв и Калмык. Едва за Лапшой хлопнула, притянутая пружиной, дверь, Калмык сказал:
- Чё, ты, домой?
- Ага, хули… домой! - ухмыльнулся Лапша, - Есть курить?..
Калмык вынул из кармана пачку «Петра», сказал,
- После меня пойдёшь.
- Иди нахуй! Малой мне забил уже, я после него иду…
- Малой уж дерёт её, ёб-те!! - вспылил Калмык, - После него Мотыль, а потом я, а ты – третий…
Калмык спрыгнул с перил, сел на ступеньку. Лапша прикурил, опустился рядом. Мотылёв с ногами влез на перила, заглянул за угол и произнёс, пришепётывая,
- Давай быре, Малой!
С железнодорожной платформы, преодолевая грохот музыки, доносились, то свистки тепловозов, а то гулкие удары от сцепки вагонов. По временам под мягким полночным ветром шелестели кусты сирени, плотной стеной с трёх сторон окаймлявшие бревенчатое здание клуба. Иногда трещали сверчки, иногда, заставляя посмеиваться ожидавших своей очереди парней, приглушённо охала на задах пьяная Корнаухова.
- У Малого елда как у мерина по ходу!
- Насквозь бы только не проебал, ха-ха…
В свете фонаря, напоминавшего издали зеркальце стоматолога, высветился силуэт мужчины. Слегка припадая на левую ногу, мужчина шагал в сторону клуба. Мотыль заметил,
- Копёныч.
Калмык сощурился и подтвердил,
- Да, это Копёныч… Пойду скажу, чтобы не выла.
Калмык обогнул крыльцо, протиснулся в лаз между стеной и изгородью, дошёл по разбитой бетонной стяжке до зарослей сирени и, нырнув в чёрный зев между ветками, оказался на крохотном пятачке, куда все местные тащили девок из клуба, если те были не против. На освежёванном до жёлтоватого и мягкого как подкожный жир поролона сиденье, с головой, обмотанной подолом платья, лежала Ирка Корнаухова, и на ней, встревоженный шорохом веток, замер Малой.
- Малой, ты заебал! Слазь, бnядь! Там уже Копёныч бродит!
- Копёныч? Где? - Малой вскочил, живо натянул штаны.
- Там…
- Где там-то?!
- Увидишь! Ты только сразу на крыльцо не выскакивай, понял? Послушай, чё, как… - поучал Калмык.
От вида раскинутых женских ног у него сбилось дыхание и набрякло в паху. Он приспустил штаны, лёг на Ирку - от той несло потом и перегаром, - задвигался, забылся.
Малой осторожно подкрался к крыльцу, прислушался…
- Ребята! - позвал на ходу Копёныч. Идти ему оставалось ещё метров тридцать.
- Здрасьте! - Мотыль поздоровался.
- Ребята, тха-ак, - Копёныч остановился в отдалении; нарочито громко, чтобы привлечь общее внимание, заговорил срывающимся, пожёвывающим голосом, - Тха-ак это… что же… Ребята, ведь второй час ночи! Где?! Тха-ак… где, у вас ответственные… это… Кто?..
Чтобы не отвечать, Мотыль юркнул за дверь. Малой медленно вышел из-за крыльца, поздоровался. Копёныч был братом его отца.
- А? Антоха, это ты? - Копёныч подошёл ближе, повелительно положил на плечо племянника руку, - Тха-ак… а ты-ы, а ты… это… разве не у бабушки… это… н-ночуешь?..
- Ну да. - Малой высвободился из-под руки, смачно плюнул, утёрся. Отвалилась дверь, из угольно-чёрного проёма вылезла тень Мотылёва, а за ним тень завклубом - Урядина.
- Тха-ак, Миша! - сразу же обратился к завклубом Копёныч, - Давай это… заканчивай гуляние. Третий час ночи уже…
Не дослушав, Малой поплёлся вдоль тропинки на станцию, где его бабушка служила дежурной по переезду.
2
Купе поезда «Москва – Пермь». Слева, у окна, - за окном угадываются макушки деревьев, - обхватив колени, уронив на них струящуюся волнистыми прядями голову, сидит миловидная девушка в клетчатой рубашке; возле неё, у двери, закинув нога на ногу, щиплет струны темноволосый бородач в закатанных джинсах с удивительным амулетом на шее. Напротив в картинной позе устроился парень, - фиолетовый ирокез, тоннели в ушах, штаны из кожи, тельняшка, - и ещё кто-то, чья голова сокрыта склеенным из папье-маше рыцарским шлемом. Этот последний сидит с подобранными ногами, зажав в паху табла, и неуловимым тремором пальцев поддерживает вокальную партию бородатого:
У-у-у, меня-а-а, до-ма!
Нет, ни-ху-я-а!
У-у-у меня-а-а, до-ма!
Нет, ни-и-ихуя-а-а!
А у-у-у неё-о до-ма!
Бутылочка вис-ка-ря-а-а!
А у-у-у неё-о до-ма!
Бутылочка вис-ка-ря-а-а!
Но она не для меня-а-а-а-ааа-а-а!
Но она не для меня-а-а!
Но она не для меня-а-а-а-ааа-а-а!
Нет! Она не для меня!..
На откидном столике, корнишоны, бекон, хлеб, апельсиновый сок, «Крымское», две бутылки «Державной», пюре б/п «Роллтон», вилки, нож, пластиковые стаканчики, и заряжающееся iPod устройство. Под столиком два пакета набиты объедками.
Парень с тоннелями, - его все зовут Лемми, - раздаёт пластиковые стаканчики, и, дождавшись когда бородатый, в последний раз ударив по струнам, закинет гитару на верхнюю полку, торжественно объявляет:
- Да святится Имя Отца!
- За «Очеloveченных» - бормочет «рыцарь».
Все выпивают. Рыцарь, сняв шлем, превращается в лысого юношу с тонкими чертами лица и крупным родимым пятном на шее. Он встаёт, ищет в кармане куртки, висящей на крючке возле двери, сигареты. Оборачивается уходя,
- Айда, попыхаем!
Остальные, помедлив, следуют за ним.
Поезд сбавляет скорость, близится станция. В тамбуре, отворив дверь в ночь, курит проводница, одетая в красивую синюю униформу с эмблемой РЖД. Позади неё - Лемми, лысый и девушка. Бородатый же, или Коврик, - так к нему обращаются спутники, - топчется в коридоре. По выхваченной из мрака, свечением его КПК, сетке расписания скользит палец: «Н.Новгород, Шахунья, Тоншаево… Тоншаево: прибытие - 2:39; отправление - 2:41»
Блокировка отключена. Меню. Видеосъёмка. Play.
3
http://www.youtube.com/watch?v=Pd5PwfoogHE
Ограбление в Тоншаево 672 просмотра
В кадре полумрак, что-то прямоугольное, синее. Узнаваемый железнодорожный ритм сильно разрежен и вскоре смолкнет. Оператор, сотрясая пространство, шагает вперёд. Открывается, стонет дверь и сквозь грохочущую фиолетовую тьму проступает профиль лысого юноши с полуприкрытыми веками. Приложив пальцы к губам, он тлит уголёк сигареты.
- Рома-ан!
Голос оператора глушит скрежет металла. Импульс. На секунду картинка смазывается и теряется.
Тамбур. В кадре парень (он обнимает девушку), затылок лысого, проводница. Резким движением проводница отбрасывает вовне что-то тяжёлое и громоздкое, встаёт у стены. Озарённая желтым фонарным светом, льющимся с улицы, компания сходит по трапу на платформу.
Глубокая ночь. Полустанок, брошенный посреди леса. Вдалеке огни частных построек, маячки фонарей.
Голос за кадром,
- Итак, ladies and gentleman, группа «Очеloveченные»! Встречаем!!
- У-у-у!!
Картинка сдвигается влево и в кадре появляется девушка, - она делает «козу». Парень, - худые белые руки лежат на её животе, голова с потрёпанным ирокезом клонится к её шее – мямлит:
- Хай…
- Чувак, семки е?! - в кадр лезет лысый. Выпятив челюсть, точно дебил, он нарочито громко чавкает жвачкой.
Камера откатывается назад, уловляя всех троих в фокус. Человек за кадром:
- Ну что, «Очеloveченные», как вам гастролить по необъятн…
- Ахуенно! - перебивает лысый.
- Очень-очень-очень ахуенно! - бубнит парень с ирокезом в шею подруги.
- Если всё так здорово, то вы просто обязаны зачитать тоншаевцам на-а-аш са-амый пи-издатый фриста-айл!! Лэ-эм?!
- Коврик, отвянь...
- Лэ-эм! - повторяет оператор, - Ну и хрен на тебя! Рома-ан! Ты?!.. Чинк-чинк-пэр-ринк-чинк… Джинг-джинг-пэр-ринг-джинг… Пошёл! Чинк-чинк-пэр-ринг-чинк… Джинг-джинг…
Роман усмехается, смыкает руки на груди, какое-то время молчит, перенимая ритм, и, присев на корточки, наклоняется вплоть к камере:
Я посвя-ща-ю фрис-тайл, всем тем, кто не ку-рит!
Я посвя-ща-ю свой стайл всем тем, кто не ку-рит!
Тот, дни-и-ночи, кто про-во-дил в мен-ту-ре.
Тот, кто попал-ся-с-дурью в на-ту-ре ду-рень…
В эту секунду на асфальт, рядом с тенью лысого ложится ещё одна. Камера смещается вверх и вправо, и с нового ракурса взору открывается участок потрескавшегося, жёлтого от искусственного света, асфальта, несколько изуродованных скамеек, бетонное ограждение и фигура подростка, остановившегося неподалёку. Расплескав краски, оператор подходит к нему:
- Малой, давай ты!.. Чинк-чинк-пэр-ринк-чинк… Джинг-джинг…
- Да не-е… Я не умею.
- Чинк-чинк… Давай-давай! Как умеешь! Джинг-джинг…
Задавив улыбку, подросток подходит ближе и, окинув взглядом шепчущихся позади оператора, читает,
Тут не-е… я ви-дел… за-би-ты-е ок-на…
Это не… ле-том…
За кадром - смех. Камера вздрагивает в руках оператора. Улыбающаяся проводница высовывается из вагона, командует:
- Отправляемся!
Картинка пляшет и мажется, и на секунду, - вид сверху, - в кадре оказываются закатанные джинсы, кеды, окурок. Затем толчок и всё снова приходит в движение: вместо фонарей - долгие искры; вместо отблесков на асфальте - мелькание всполохов; вместо предметов - система штрихов. Слышится свисток тепловоза, сразу за ним - крик:
- Стой, сука!!
Шорох одежд. Шелест листвы. Задувания ветра. Надсаженное бегом дыхание. Чей-то уже далёкий отчаянный возглас: «Съебал, бnядь!» Смутно очерченное лицо. Тьма.