Около шестого подъезда - там, где росли кусты черемухи и сирени, собиралась своеобразная компания, в основном - молодые пенсионеры-шахтеры. Играли в преферанс, забивали «козла» в домино, словом, убивали летние денечки, кто как мог.
Бывало, впадали в ностальгию по прошлым годам, когда путевка на курорт стоила гроши, а проезд по нынешним временам и деньгам и вовсе ничего не стоил.
Крыли почем зря Горбачева, еще больше - Ельцина, проклинали тех, кого сами в 1989 году выбирали руководить забастовкой, и, самое главное - себя считали безвинными жертвами.
Я жил в этом подъезде, и вечером, когда возвращался с работы, меня часто окликали: «Валентиныч, посиди, поговорим за жизнь. Ты, во-на, в газетке статейки пописываешь, может, просветишь нас насчет нынешней политики?»
Откровенно сказать, я не любил этот «бессмысленный и бесполезный» треп, в котором все смешивалось в кучу, сбивалось в один комок, а когда пытался хоть как-то «отделить мух от супа», то мои собеседники увядали, и разговор сам собой прекращался.
Однажды я задержался дольше обычного на этой лавочке. Была та летняя пора, когда черемуха уже побурела, а сирень еще горела фиолетовым с красным, огнем. Было тепло и тихо. Разговор шел о курортных приключениях, и, как обычно, о женщинах. Политикой меня не донимали.
Нового я ни чего не услышал, кроме набившей оскомину мнения, что все женщины ****и, а мужики, напротив, порядочней и добродетельнее некуда. Соответственно, и примеры из той же серии, как и анекдоты, кстати и некстати рассказанные заядлым анекдотчиком Кузьмой Перловым. И все бы ничего: поболтали, поболтали, да и разбрелись бы к вечернему кинофильму, если бы не Гришка Митягин.
Слушал он слушал это переливание из пустого в порожнее, да и скажи: «Поглядишь на вас: вроде, мужики, а послушаешь – мудаки, хуже распоследней бабенки! Вот ты, Егор, - обратился он к рослому не потерявшему привлекательности мужику, - вот ты Егор, ты бабенку которую сейчас только вверх жопой не поставил, наверное облизывал; наверное, слова разные на ушко шептал и как только не навеличивал. Ты бы постыдился своей памяти, а?
- А что я! Что! - вскричал Егор. - Я соврал что ли? Сама говорила, что у неё муж, что она его любит, ребятишек двое... Я, что, соврал?!
- Может, и не соврал, да пусть ты всю правду-матку о ней сказал, ты главное утаил: ты о себе ничего не сказал. Поди, тоже про свою жену Настю ей разное плел, а может и такое, что и сейчас стыдно вспомнить, потому и её поносишь, чтобы самому перед своей совестью чище выглядеть?
- Ты, Гришаня, говори, да не заговаривайся, а то зубы с земли доставать будешь! - желваки под скулами Егора заходили, и лицо налилось бордовой нехорошей кровью.
- Да ладно вам! - попробовал вмешаться Виталий Николотов. - Ну что вы? Было, да сплыло! Не хватало бы еще соседям по пустячному делу передраться.
- А ты, «шплинт», - Николотов был и на самом деле мал ростом, - прижми жопу покрепче к скамейке да помолчи: тебя это не касается, - Егор вышел из-за стола. Гришка Митякин хоть был на голову ниже Егора, но в плечах пошире его. Тот также стал вытаскивать ноги из-за стола. Словом, быть беде. Потому мужики и я, в том числе встали, чтобы, не приведи Бог, драки не было. Николотов и Дубов увели Егора, а я опекал Митякина. Так получилось, что минут через десять мы остались с ним одни.
- Чего ты на Захара взъелся? - спросил его, выкладывая на опустевший столик только что купленную пачку сигарет.
- Терпенье ведь лопнет! Подумаешь, какой герой! С юношеских лет таких болтунов-бабников на дух не перевариваю. Ну, чего он расхвастался? Бабы, конечно, сплошь да рядом дуры, но ведь не к козлам же они ходят, а к мужикам! Выходит, что мужики-то ничем не отличаются, от баб в своем нравственном виде. Нечего хвастаться.
- Но, ведь к женщине, так уж испокон веков повелось, общество предъявляет повышенные требования к морали, нравственности. Как никак мать. Ответственность у женщины перед будущем повыше будет, чем у мужчины.
- А кто с этим спорит? Я же о другом говорю: нечего языком лязгать что между вами было. Тайное это дело, понял?
- Тайное-то оно тайное, но если в эту тайну не заглянуть, так и литературы никакой не будет, да и вообще искусства.
- Я в этих делах ничего не знаю, но по мне так: если она мерзавка, то и ты мерзавец. Постель - она, знаешь ли, всех уравнивает. До постели еще может быть люди разные, а как вместе легли, то никто, никого не чище. Если уж на то пошло, то и мне есть что рассказать из этой области, но я расскажу тебе другое, если есть у тебя охота и время послушать.
Предложение было заманчивым - тем более что я мало знал Гришку Митякина. Он всего год с небольшим въехал в наш подъезд, а я от природы любопытен до всяких подобных баек.
- Только рассказывать я буду не с пята на десята, а по порядку. Так вот, скажу тебе откровенно, что я не святой какой, более того - от жены тайком, было дело, похаживал. Это так, как говорят армейские, «вводная» тебе. Потому к курортно-санаторным романам отношусь спокойно. Так вот. Отдыхал я в Нальчике в санатории «Кавказ»... Был там такой случай. Ты в санаториях бывал? - неожиданно спросил Гришка.
- Доводилось.
- Тогда должен знать, что дня два-три человек приглядывается и присматривается к окружающему миру, и начинается это со столовки. Так вот эту женщину я заприметил в первый же день. Очень яркая было женщина. Ножки, талия, мордашка и глазищи, огромные и синие-синие, как омут. «Ну, - думаю, - в эти глазищах не один утонет». И вправду: вижу что около нее увивается один тип...
- А ты, наверное, на её глаз положил? - не удержался я и перебил Гришку.
- Если ты меня будешь перебивать, то я ни чего рассказывать не буду.
Я пообещал, что буду нем, как рыба.
- Так вот, сообщаю тебе, что эта особа не по моему карману...
- Но, Гришка! - не удержался я. - Как же тебя не перебивать? Причем здесь карман? Не все же покупается и продается!
- Этак я к утру с тобой до средины моего рассказа не доберусь. Наберись терпения, а иначе пошли по квартирам?
- Все, Гриша! Всё!
- Хочешь знать мое мнение, то все, исключительно все, в мире продается, за очень редким исключением. А сказать точнее, бывают исключительные люди. Иная женщина не возьмет у тебя денег, швырнет в морду, и дело с концом, но с радостью и благодарностью возьмет цветы, по сути - те же деньги. У меня на этот счет правило; нет женщин недоступных и непреступных. Требуется сочетание трех условий. Первое - твое желание, второе условие - время и третье условие - деньги. В разных пропорциях и соотношениях они являются ключом к женскому сердцу.
Считай это отступлением от темы. Та женщина была не по моему карману, а умный от дурака, в таких вещах отличается тем, что умеет выбирать для себя реальную цель. Через день, вижу, другой вьется. «Ага, - думаю, - отшила того, вчерашнего». И так в течение недели насчитал я вокруг этой особы человек с десяток. «Ну, - думаю, - эта и на самом деле лечиться приехала». Бывают и такие на курортах-санаториях.
Дней через десять-двенадцать - всё, пусто вокруг неё. Так, изредка, вновь прибывший, метнется на голубые завлекущие глаза, да не солоно хлебавши и разворачивается. Очень интересная особа. Сердцем чувствую, что не может быть в таком справном теле такая монашеская душа! Однако сам не подхожу: очень это чувствительно для мужчины - получать от ворот поворот. Тем более, вижу: её подруга - нет-нет - да и бросит на меня взгляд. Это ведь, сказки, что мужчины выбирают себе жен и любовниц. Ничего подобного! Это они нас выбирают.
-Ну, - думаю - потомись, потомись малехонько.
Под утро мне не поспалось, душно показалось в номере. Вышел на балкон, а ночи там темные чертовски - почти до шести часов утра в летнее время темнота стоит, да и то посуди: вокруг горы высоченные!
Сел в шезлонг. Сижу, покуриваю - вдруг слышу из розового куста, ну точь в точь, - Моисею из куста тернового, голос ко мне:
- Мужчина, а мужчина…
По-первости я, конечно, вовсе не подумал, что тот голос ко мне. Оглядел окрест, в том числе и балконы, которые, конечно, увидеть мог - ни одной живой души. А голос снова: «Мужчина, а мужчина... Да Вы, тот, что на балконе...»
И говорить старается не очень громко, даже шепотом говорит. Перегнулся я через перила, чтобы рассмотреть, кто же меня зовет, да ничего, кроме того куста роз не вижу. А она своё:
- Мужчина, будьте добры, сходите в сорок второй номер, там живет Даша, пусть она спустится и подойдет к этой клумбе.
Сорок второй номер - это как раз на моем этаже, четвертом, и Дашей зовут подругу той самой синеокой красавицы, которая всех мужиков отшила. Вот эта Даша мне глазки и строила. Тут-то я признал голос этой красавицы! Сказать, что удивился, значит ничего не сказать. Изумился я до чрезвычайности, но не медля ни минуты пошел в тот самый номер к Даше.
Постучал в дверь, а номер был, как и мой, двухместный. Через минуту голосок: «Лида, ты?» Оказывается, синеокую Лидой звали.
- Не пугайтесь, - отвечаю я, - тут дело такое: Лида просила выйти на улицу срочно, буквально немедленно. – И добавил от себя уже: - Она вас ждет у второй клумбы с розовым кустом с правой стороны от входа.
И тут же ушел, потому что знаю: женщины любят задавать пустячные вопросы вместо того, чтобы действовать. Зашел я в свой номер, вышел на балкон и в темноту сказал: «Ваша просьба исполнена».
- Спасибо. - отвечает она.
Сижу. минут через пять выбегает Даша. Огляделась - прямиком к кусту. Только заскочила за этот куст, как тут же стремглав, выбежала, только двери в вестибюле хлопнули. Потом цокоток по коридору, а через минуту обратно тем же манером. На этот раз Даша пробыла за кустом минут пять, а вышла вместе с Лидой.
Бегом в вестибюль и по коридору – цокоток двух пар ног.
Очень загадочное это дело было для меня. Весь день ходил и размышлял над ним, а еще раньше, утром на завтраке, не увидел ни Лиду, ни её подругу Дашу. В обед Даша появилась, но одна.
И даже рукой мне от своего столика помахала.
«Ну, все. - думаю, - вечером подойду: кажется, яблочко уже созрело». А самое главное - распирает меня любопытство, что же такое случилось сегодня утром с её подругой и отчего её нет? После ужина я подошел к ней, сказал обычное, «здравствуйте» и еще чего-то сказал.
- А я уж думала, что вы ко мне не подойдете. - призналась Даша. Словом, наш роман развивался куда стремительнее, чем это обычно пишут в книжках. Настолько стремительно, что вытеснил мое любопытство её подругой. На следующий день сидим мы в тени роз, наслаждаемся запахом алых бутонов и я спросил про её подругу, Лиду:
- Даша, а где твоя подруга?
- Уехала домой.
- А что так-то? Путевка кончилась? - прикидываюсь, что будто забыл про утренний голос из розового куста.
- Тут целая история вышла. Слава Богу, что все обошлось.
- Да не мучай ты меня. Что за история?!
- Лидка-то, вишь, с вывертами: «Не хочу своих мужиков, они мне в моем Мурманске обрыгли, хочу местного, аборигена». У меня как сердце чувствовало, говорю ей:
- Лидка, попадешь в такой переплет - не рада будешь. «Нет, - говорит, - ты в людях ничего не понимаешь».
Приходит как-то из ресторана «Эльбрус» и хвалится: «Вот это мужчины! Обходительны, вежливы! А как деньги красиво тратят! Наш мужик достанет кошелек, откроет его, три раза вздохнет и минут пять разворачивает купюры, да еще за каждую копейку торгуется с официантом. Проводит до ворот и тут же лапищей в трусы лезет. А этот проводил меня, букет цветов... (она и вправду тогда огромный букет цветов притащила.) дарит. И ни-ни, даже не поцеловал, только в ручку».
Словом, Лидка была без ума от этого Радика, кажется. В тот день пригласил он её покататься на машине, горы показать. Лидка рассказывает: цветами завалил её, шашлыками разными кормил, а к вечеру увез черт знает куда, в какой-то горный аул. «С братом, - говорит, - познакомлю».
Так вот, этих «братовей» у него оказалось пятеро, и один, самый первый, что на Лидку забрался, лет так под семьдесят пять. В санаторий привез её кто-то из «братовей», и для потехи догола раздели. Остальное, тебе известно». Вот такая моя история о женщинах. – И тут же поправился, - да и не моя вроде как, а история женщины о женщине же. А дальше уж сам рассуждай, насколько хороши мы и насколько они, а я так думаю, что и на самых точных весах никто никого не перетянет. Все хороши.
Гришка Митякин потянулся за сигаретой. Закурили от одной зажигалки. Сидели молча, пока сигареты не обратились в кучку серого пепла в консервной банке.
Гришка встал, потянулся и сказал:
- Пора, кажись, этот сериал кончился, еще успеем «Новости» посмотреть.
Гришка ушел, а я смотрел на эту консервную банку, на серый пепел в ней, и в моей голове плыли такие же серые и почти невесомые, как этот пепел мысли. Невесомые и невеселые, но отчего и почему они были такими, я так и не мог додумать до конца.
1999 год.