Знаешь, ты неожиданно для себя самой дала мне понять, что же такое ностальгия.
Оказалось, что для меня это тоска по детству, которое не уходит, а прячется где-то до поры до времени...
На твоей фотографии девушка развешивает на заднем дворе выстиранное белье. Скорее всего, это дача. Здесь и небрежно выложенная дорожка из керамических плит, и шанцевый инструмент, и ящик с песком, задекорированный гладиолусами, и поливочный шланг. Вдали сквозь заросли бурьяна просвечивает забор. Там и беседка, увитая диким виноградом, фруктовые деревья.
Но самое главное это молоденькая стройная, крепко сбитая девушка. Она только что закрепила прищепку и, видимо, окликнутая фотографом, повернула голову на зов в простодушной естественности. И в этой естественности была очень красива. Словно позирующая скульптору.
Глядя на нее, я перенесся в далекое детство...
...Возница остановил лошадь у ворот палисада. Мы сняли с телеги поклажу и постучались в калитку. На наш стук отозвался Пустобрех — лохматая дворняга — и бросился навстречу, энергично виляя хвостом. Из дома вышла тетя Аня. Она всплеснула руками, приветливо заголосила и побежала распахивать ворота. Пошли объятия, потекли слезы радости, возгласы.
Тетя Аня стала звать домочадцев. Я же был прикован взглядом к девушке, развешивающей белье на веревке. Она глядела в нашу сторону в изумительной позе застывшего движения. Потом подошла поздороваться. Оказалось, что это моя кузина, которую я видел последний раз совсем маленьким. За эти годы она стала настоящей красавицей. Поздоровавшись Тамара вернулась к белью. Нас же завели в хату, затащили мои вещи в комнату, где мне предстояло жить все лето. Потом выдали полотенца, показали, где у летней кухни рукомойник, а за сараем туалет. Умывшись с дороги, мы пошли к столу, где тетя Аня уже вовсю хлопотала.
На следующий день взрослые ушли к автобусу, чтобы проводить моих на станцию, а меня оставили под присмотром двоюродных брата и сестры. Они-то и будут моими наставниками все лето в деревне, где хилый городской мальчишка должен набраться сил и поздороветь.
Я вошел в избу. Огляделся. Все здесь было по-другому. Хорошо помню, что тогда не было деревянного пола. Была доливка — земляное покрытие, густо намазанное глиной, укрытое для тепла слоем тростника — очеретом. Отсутствовали и полати у лежанки. Не было лавок вдоль большого стола в горнице. Их заменяли красивые стулья. Только печь была та же самая.
Снаружи тоже многое изменилось. Крыша, когда-то крытая соломой, была железная. Крашеная суриком она светилась на солнце. Не было и жердей от земли до кровли, за которые укладывались стебли подсолнечника, картофельная ботва, тростник и прочий утеплитель, чтобы мороз не забирался в дом в зимнее время. Новый хлев, где хрюкали свиньи и гомонила разная живность. Из коровника рядом тянуло теплом и запахом молока. Вспомнилось, как строили тогда этот коровник. Взрослые натаскали глины, накидали туда резаной соломы и зачем-то навоза, а мальчишки и девчонки с удовольствием месили босыми ногами эту смесь. Потом из нее делали блоки, которые сушились на солнце. Из этих блоков выкладывали стены, на которые громоздили стропила, поверх вязались жерди, затем укрывали соломенными снопами. Внутри такого хлева было тепло даже в сильные морозы.
-Санька, ты где шляешься? - раздался Володин голос. - Иди сюда, помогать будешь.
Так вот куда все подевались! Володя повел меня на огород, где они пололи сорняки, и вручил мне тяпку. Он указал грядки, которые мне нужно было пропалывать, и показал, как это делается. Я тут же, чтобы не ударить в грязь лицом перед деревенскими ребятами, со рвением стал орудовать тяпкой. Иди знай, что она может быть такой острой, что прорезав землю с сорняками, достать до моей ноги. Меня тут же прогнали с огорода. Мы все вместе побежали к дому. Там Тамара стала мыть мне ногу ледяной водой, которой Володька щедро поливал из ведра. Грязь сошла, и стало видно, что рана совсем не глубокая. Это была скорее всего лишь царапина. Тамара принесла горячей воды, мыло и снова стала обмывать мою рану, которой я был благодарен за те ощущения, которые получал от таких уверенных и ласковых рук. Потом Тамара сорвала подорожник, сполоснула его, побила лист деревянной колотушкой, так, что из него пошел сок, приложила к ране и забинтовала мне ногу. Как хотелось, чтобы эта процедура длилась бесконечно! Впервые внимание девушки было столь обворожительным. Это не то, что приставучие, противные школьные девчонки.
Вернулась тетя Аня с автовокзала. Увидев меня забинтованным, позвала детей и устроила им головомойку. Мне было запрещено прикасаться к любому режущему предмету. Тут уж за меня вступился Володя: «Как мы из этого задохлика мужика сделаем, если ему ничего делать нельзя?» Тетя Аня махнула на нас рукой, пошла в хату, а вскоре позвала обедать.
-На тебе заживает как на собаке, - сказала Тамара, разбинтовав мою ногу через пару дней, - даже шрама не осталось. Иди принеси воды из колодца.
Я побежал выполнять поручение, не зная, какое предстоит испытание. В колодец ведро ушло резво, а вот обратно никак не хотело. Наполнившись водой оно стало таким тяжелым, что вытащить его не было сил. К тому же своей тяжестью оно потянуло вниз, и рукоятка ворота, вырвавшись из рук, больно стукнула меня по предплечью. Тут же вздулась шишка. Я уже было совсем отчаялся, но тут подошла какая-то тетка, отодвинула меня в сторону, молча вытащила ведро, перелила воду в мое, поставила пустое на сруб и ушла. Я поднял тяжеленное ведро с водой и направился к дому. Шел с остановками, расплескивая воду, радуясь, что моя ноша с каждым шагом становится легче.
-Ну, и что ты принес? - спросила Тамара.
Я заглянул в ведро. Там воды было чуть больше половины.
-Эх, ты, малявка, - сказала Тамара. Вылила мою драгоценную воду в умывальник и, взяв уже две посудины, пошла к колодцу. Я не знал, куда деваться от стыда. Она была старше меня всего на два года, но уже такая - взрослая.
С этого дня я старался не отставать от деревенских мальчишек и девчонок. Я забросил сандали под кровать и в любую погоду ходил босиком. И заметил, что насморк и больное горло больше меня не беспокоят. Скоро уже не только вытаскивал воду из колодца, но и поднимал на вилах сена больше, чем Володька. А к концу лета обогнал его в росте на целую голову. Тетя Аня не могла нарадоваться. Будет чем похвастаться перед городскими родственниками, которые чуть не сгноили такого парня.
Но это все уже было в конце моих летних каникул.
Больше всего моим воспитанием занимался Володя. Мы были ровесниками, что облегчало наше общение. Он вместе с другими деревенскими ребятами учил, как ходить босиком по стерне, как рвать голыми руками молодую крапиву для щей. (Кстати, щи из свежей крапивы с лебедой были очень вкусными). Ездить на лошадях и гонять их в ночное, пасти коров и гусей. Косить косой и жать серпом, молотить цепом на току. Да разве припомнишь все то, что приносило столько удовольствия и неподдельной радости от достижения успехов в сельской жизни, которая была обычной для них и столь непривычной для меня.
Девчонки же учили распознавать травы, цветы, дикие ягоды. (Ах, какая вкусная белая акация и луговая кашка!)
Я старался изо всех сил запомнить все, чему меня учила Тамара. Меня больше занимало то, как меняется ко мне ее отношение. От чуть ли не презрительного в первое время, до безразличного, а потом я стал замечать, что она ко мне немного потеплела и прежней неприязни уже не выказывает.
С вечера меня предупредили, что чуть свет пойдем в дальний лес за черникой. Во время ее цветения уже набрали листьев и даже насушили, а теперь самое время собирать ягоду.
Будить меня не пришлось. К тому времени, когда девчонки встали, я успел умыться и был готов в путь. Это оказалась небольшая прогулка в три километра. Но какое же удовольствие шлепать босиком по росистой траве, потом погружать ступни в прохладную пыль, которая ласкала их и покрывала пальцы как пудра. Ноги сами собой обувались в башмаки из затвердевшей пыли. Тогда снова возвращался на мягкую росистую траву и смывал эту пылевую обувку.
Наконец мы вышли на черничную поляну. Разобрали лукошки и, так называемые комбайны, для сборки черники, и Тамара показала мне, как пользоваться скребком. Разбрелись по поляне. Вначале работа пошла споро, но довольно скоро стало ломить поясницу, потом от сидения на корточках дали знать себя и колени. Но разве можно было показать свою слабость? Превозмогая боль, я продолжал работать и был несказанно рад, когда откуда ни возьмись налетела туча, закрыла солнце, и ливанул дождь. Мы бросились под ближайшие деревья, чтобы укрыться от неожиданного подарка небес. Я добежал до раскидистого клена быстрее Тамары. Она влетела следом за мной. Но как быстро мы ни бежали, успели намокнуть. Тонкое ситцевое платье на Тамаре промокло враз. Оно обрисовало ее тело со всеми подробностями. Ее упругая попка стала похожа на два крупных зубчика чеснока. Так и захотелось ее потрогать. Моя рука сама собой коснулась этих выпуклостей. В следующую секунду я получил оплеуху и довольно сильный пинок выкинул меня под дождь.
-Охолонь! - услышал я вдогонку по пути к другому дереву.
Дождь скоро закончился. Мы подхватили лукошки с черникой и пошли восвояси. Тамара обогнала меня, не говоря ни слова. Да ей и говорить ничего не нужно было. Достаточно было того, что проходя мимо она обдала меня запахом своего тела, от которого стала кружиться голова.
Было стыдно смотреть в глаза Тамары. Она же как ни в чем не бывало обращалась ко мне и даже давала разные поручения, которые я выполнял с особым рвением.
Но все когда-нибудь кончается.
Тетя Аня получила письмо, в котором говорилось, что за мной некому приехать. А раз по ее описанию я уже так возмужал, то посадить меня на поезд, чтобы я добирался сам. Вот это да!
Мне доверили одному совершить путешествие!
Провожать меня поехал Володя.
На прощание Тамара крепко меня обняла и шепнула в ухо: «Эх, если бы ты не был моим братом!» И поцеловала меня в самые губы. Да так, что у меня подкосились коленки.
...Вот, что напомнила мне, твоя фотография.