Кондрат Петрович Профунькин – немолодой и только чуть оплывший хирург средней руки (по части карманно-прикладной математики) из средней полосы (по части географии) – помимо смешной фамилии имел одну не менее смешную привычку – он неустанно женился. Не то, чтобы слыл смазливым бабником или очаровательно-льстивым ловеласом, да и денег за все годы, что привычка вырабатывалась и закреплялась, не накопилось на слишком уж красивые ухаживания. Да только походы в ЗАГС совершал Кондрат Петрович с педантичной точностью – аккурат в марте каждого четвертого года. Привычка обросла, надо понимать, не только и не столько приятными хлопотами, но отказываться от нее Профунькин не собирался. Чтобы уяснить такое нечеловеческое, прямо скажем, упрямство, необходимо заглянуть в глаза судьбы Кондрат Петровича двадцатипятилетней давности – именно в тот самый момент, когда она, злодейка, смотрела на юного Кондрика из-под томного прищура и обещала невозможные невозможности.
Дело было как раз в марте. Стайка молодых парней тискала во дворе обшарпанного дома соседских девчонок и ни на миг не помышляла ни о чем таком, что сейчас зовется моральным долгом перед честной девушкой. Среди шалунов был и Кондрат. Он пользовался в то время небольшим успехом, поскольку до семнадцати с половиной лет не только не соизволил прочесть ни одной романтической книжки, цитатами из которой в ту пору было проще запудрить девчонкам мозги, но даже и росту-то набрать приличного не удосужился. Дашка из соседнего подъезда была выше его на целую голову, отчего целоваться с ней выходило не совсем удобно, но она оказалась единственной из всей компании, кто вообще мог позволить Кондрику такую вольность, посему он терпеливо выворачивал шею под ее мощными пальцами и угодливо привставал на цыпочки.
В один из таких моментов и вышел поворот. Краем стиснутого Дашкиной пятерней глаза заметил Кондрик совершенно очаровательное лицо. Второй глаз упирался в Дашкину щеку, потому удостоверить, что это не визуальный обман, он не мог. Но секундное очарование оказалось настолько сильным, что Кондрик высвободился из слюнявого плена и даже сделал несколько прыжков по улице вслед за удаляющейся спиной в белой шубке. Когда Кондрик тронул эту шубку за локоть, он почти в ту же секунду, еще при повороте лебединой шеи, понял, как ошибся. Обернувшаяся девушка была не просто красива. Она была божественна! Сногсшибательна! Умопомрачительна! Прекрасна как прекраснейшая из нимф! Откуда в голове, абсолютно чистой от эмоциональных каскадов всяких там романистов, взялось последнее сравнение, Кондрик не имел ни малейшего понятия, и даже сам себе удивился. Из самых потаенных глубин души всплывали от созерцания этого очарования такие эпитеты, метафоры и даже гиперболы, что Профунькин только диву давался. Он успел сравнить ее с Луной, Еленой Прекрасной (про нее еще в детстве бабушка рассказывала), Шахерезадой (открытие младшей сестры) и даже Афродитой (а об этой в школе слышал, кажется, самая красивая из древнегреческих богинь) – и все за каких-то пару минут, пока девушка в белой шубке презрительно осматривала его с головы до ног и фыркала от возмущения. Нафыркавшись, она выдернула свой рукав из руки окаменевшего Кондрата (вот тут подошло бы сравнение с Медузой Горгоной, но он в ту пору не был знаком с этим коварным мифологическим персонажем) и пошла дальше, чуть вильнув на прощание узкими бедрами. Кондрик словно потерял точку опоры, оторвавшись от белой шубки. Он качнулся вбок, смешно подогнув колени, и неуклюже спланировал прямо в жидкую кашу из подтаявшего грязного снега, мусора и остатков пожухших листьев. Его компания за спиной надрывно хохотала, причем Дашкин бас слышался громче других. А Кондрик все лежал в грязной жиже и смотрел на удаляющееся белое пятно. Больше он никогда не видел эту девушку, спустя годы он даже не знал – было ли прекрасное видение наяву или только во сне воспаленного мозга. Однако совершенный образ засел в его голове намертво. С толстогубой, веселой Дашкой Кондрат расстался в тот же вечер. Она, бедняжка, даже просила прощения за то, что смеялась над ним вместе со всеми – не понимала весь масштаб приключившейся трагедии.
Дашка оказалась только началом... Нет, скорее так – предисловием, ведь на ней Профунькин не собирался жениться, и она не была путеводной звездой. Эта роль, а зодно и посвящение – важная Первая глава его книги «О Совершенстве» – достались сокурснице Верочке. До белой шубки ей было как до луны, но она сделала студенту медицинского института Профунькину, пожалуй, самый ценный подарок – позволила возомнить себя Пигмалионом. Именно благодаря неказистой внешности Верочки Кондрик понял свое призвание и четко определился с профессией. Несмотря на продолжающийся бойкот авторам любовных романов, Кондрат понимал, что голыми руками женщину, пусть даже и некрасивую, не возьмешь. А тем более, если рассматриваешь ее как своего рода эксперимент или даже так – как старт на восхождении к карьерным высотам. На Верочке пришлось жениться. Студент-медик, начинающий пластический хирург мягко подталкивал жену к решениям меняться. Верочке, в общем, повезло – она была первой и единственной, с кем Профунькин действовал мягкими уговорами, да, в общем и медицинские достижения тех лет оставляли желать много лучшего. Короче, Верочка отделалась легким испугом – пережила всего-навсего ринопластику (что, к слову сказать, никак не приблизило ее нос к тому чуду природы, что посчастливилось увидеть Кондрику незабвенным мартовским вечером) и изменение формы верхней губы. Через четыре года Кондрат ясно понял, что выбрал неудачный биоматериал для Галатеи, и супруги расстались.
Второй главой стала добродушная медсестра Диля. Почему-то Профунькину показалось ее лицо убедительным, но он понял свою ошибку довольно быстро – слишком уж явно преобладали в нем азиатские черты. Четыре года они прожили в браке только потому, что Профунькин долго не мог найти героиню для третьей главы.
Она отыскалась в рядах пациенток. Вот это был благодатный и благодарный материал! Жена номер три перенесла помимо рино- еще ментопластику (Профунькин откорректировал ее подбородок почти идеально), а заодно пластику скул и нижней челюсти. Позже Кондрат увеличил жене грудь и поработал над формой глаз. Он был почти доволен – его жена уже смутно напоминала идеал, но чего-то все-таки не хватало. Так и не разгадав этого пробела, Профунькин разозлился и развелся в очередной раз. Правда, бывшая жена не осталась в накладе, она почти тут же выскочила замуж снова и, надо сказать, весьма удачно.
Четвертая глава была самой красивой, и человек в здравом уме не стал бы в ней ничего менять, но Профунькин был одержим и несчастен в своей погоне за идеалом. Очередной жене пришлось согласиться на «некоторые», как заверил ее супруг, изменения, но она вовремя испугалась. Долго и наглядно пыталась доказать Кондрату, что красива и без его скальпеля. Он делал вид, что верит и продолжал давить. Противостояние не дотянуло до четырех лет всего четыре месяца.
Хирург снова значился в списках холостяков. Правда, все-таки незавидных, потому как, тратя кучу времени и нервов на свои домашние изыскания, он крайне нелюбезно относился к своим побочным пациенткам, что здорово сказывалось на его непосредственной работе и зарплате. Кроме того, городок, где он жил, был весьма небольшой и дурная слава мужа-садиста быстро распространялась в кругах потенциальных невест. «Вот дурехи, - печально думал Профунькин, - не понимают своего возможного счастья, ведь я хочу сделать их лучше». О том, что они могут быть и без того хороши, Кондрат не думал – как честный комсомолец он был верен своей многолетней клятве служить Совершенству, и по его мнению лицо у этого Совершенства могло быть только одно...
С пятой женой ничего не ладилось. Уши получились слишком острыми, щеки, скуловая и подглазничная области заметно птозированными (опущенными – раздраженно пояснял Профунькин жене), о шее вообще говорить не стоило. Кондрат запаниковал. Получалось, он теряет форму. А быть может, забыл образ? Идеал мутировал в переходах его памяти и вылился в то, что он сделал со своей пятой женой?
Профунькин решил передохнуть. Он отложил развод (благо и срок еще не совсем поджимал) и отправился колесить по Крыму. В Ялте и особенно в Севастополе было так много хорошеньких женских лиц, что любой нормальный мужчина давно пустился бы во все-превсе тяжкие. Только не Профунькин! Он отчаянно, самозабвенно искал на этих лицах следы своего Совершенства. Иногда ему даже удавалось мысленно соединить в один образ «зеленые глаза вон той шатенки», «игривые ямочки на щеках этой блондиночки», «пухлые, почти детские губы брюнетки» и «веселые веснушки на высоких скулах рыженькой»... Но выстраданный идеал быстро рассыпался, и снова накатывало отчаяние. Кондрат Петрович уже не способен был радоваться морю, солнцу и упоительному воздуху. Он бредил новой женитьбой, и руки – в предвкушении – чесались по скальпелю.
Домой Профунькин возвращался поездом – решил дать себе еще немного времени, пофантазировать о будущих операциях. Купе у него было не отдельное, но отпуск затеялся не в сезон, и людей из Крыма возвращалось совсем немного – попутчицей Кондрат Петровича оказалась только одна женщина примерно его же лет. Он быстро ощупал лицо дамы привычным оценивающим взглядом и, не найдя ничего потенциально интересного, отвернулся к окну. Женщина, напротив, заинтересовалась Кондрат Петровичем надолго. Она внимательно всматривалась в его профиль: заостренный нос, мешковатую щеку, уставший кончик рта и даже подсвеченные вечерним солнцем волоски на мочке правого уха. Молчаливый осмотр длился не меньше получаса. Профунькин все это время с тоской провожал глазами стройные березы, корявые пни и пасущихся возле них ленивых коров.
- Скажите, - вдруг ожила дама, - вы в какой город едете?
- Что, простите? – встрепенулся Профунькин.
- Я говорю – вы из какого города?
- Из Салатинска.
- Я тоже... Хм...
Она снова впилась в него взглядом, впрочем, теперь ненадолго.
- А лет... двадцать пять назад вы не жили на улице Лизюкова?
- Что-что? – теперь Профунькин посмотрел на даму с вниманием.
- Я так и думала, - горько усмехнулась она. – У меня потрясающая зрительная память.
- Не... не понимаю...
- Простите, не знаю вашего имени, но так получилось, что запомнила вас на всю жизнь.
- К-какую жизнь? – начал заикаться Профунькин. – Кто вы такая? Какая-то пациентка? Впрочем... – он почесал переносицу, - вы говорите двадцать пять лет назад... Я еще не практиковал...
- Вы остановили меня вечером, на улице. Так смотрели на меня... Так, будто хотели запомнить на всю жизнь. Долго. Я все ждала, что вы извинитесь за приставания. Сказала вам что-то грубое... Извините вот хоть теперь... Впрочем, все это уже не важно... – она снова улыбнулась – грустно и как-то отрешенно.
Профунькин почувствовал, как у него пересохло во рту. Ужасно зачесался язык – видимо от эмоций, которые распирали горло и никак не могли найти выхода в словесную форму. Кондрат Петрович не мог поверить в это и в то же время верил безоговорочно. Как своему приговору. Как же теперь он сможет жить дальше, если не узнал свое Совершенство?! И если это Совершенство им вовсе не является?! Может, и не являлось никогда?! Просто показалось ему двадцать пять лет назад там, во дворе обшарпанного дома в компании малосимпатичных подруг, что Она – красавица, которых и на свете не существует?!
А теперь Профунькин видел ее потухшие глаза в частой сетке морщин, глубокие носогубные складки, запавшие щеки с пигментными пятнами, расплывшийся подбородок... Машинально он стал подбирать ей необходимые процедуры: липоскульптура, блефаропластика, отопластика, лифтинг... «Стоп! – раздраженно воскликнул он самому себе. – Все это бред! Полный бред! Эта... не может быть ЕЮ! Не может! Не может!» - повторял Кондрат Петрович как заклинание.
- Да успокойтесь вы! – не выдержала напряжения дама. – Я же ничего от вас не хочу. Чего вы так перепугались?
«И правда – чего?» - спросил сам себя Профунькин. И честно ответил: «Своего ожившего кошмара. Неужели же я думал, что Она не подвластна времени?»
Он снова заглянул в глаза своей спутнице. Глубокие, зеленые, сведшие его с ума четверть века назад, они еще хранили в самой толще какое-то непостижимое таинство, придавленное многолетней усталостью...
Кондрат оттянул ворот джемпера. Было душно, кружилась голова.
«Но ведь я... я все-таки Пигмалион! - вспомнил Профунькин. – Я могу вернуть ей молодость! Подарить себе ЕЕ – ту, давишнюю...»
- Простите... – он запнулся, не зная, как обратиться.
Она поняла, улыбнулась.
- Венера.
- Как???
- Родители решили соригинальничать.
Он нервно усмехнулся.
- А я когда-то назвал вас Афродитой... Хм. Немного ошибся...
Надо ли говорить, что Венера стала шестой госпожой Профунькиной. Буквально через два года после свадьбы ее было не узнать – почти та же юная, стройная очаровательница, что свела с ума салатинского Пигмалиона. Ей завидовали все бальзаковские подруги, ему – малочисленные друзья, знавшие тайну. Впрочем, тайна перестала быть таковой, поскольку лишилась своего секрета – идеал был найден, отреставрирован, помещен в сердце и паспорт. Однако Профунькин не был счастлив. Он изводил себя вопросами, ночами всматривался в новое лицо своей новой жены, не находил технических ошибок и оттого усиливал свое страдание, потому что не понимал... Что, что было не так?..
А еще через два года, аккурат в положенный срок, Венера заявила мужу, что уходит от него. Он не понял и этого.
- Я полюбила! – кричала она, а он все равно не понимал и не слышал.
- Тебе тоже нужно испытать это! – уговаривала жена. – Влюбись! По-настоящему! Только тогда будешь счастлив.
Он молчал и не понимал совершенно. Когда она ушла, он плакал. Первый раз в жизни. И решил, что больше никогда не женится.
А наутро поехал в Крым...