Розовый венец

Юджин Дайгон       Розовый венец.
Жанну вели в белом балахоне, по улице, усыпанной алыми розами – их шипы больно ранили ее ноги, а лепестки прохладно ласкали кожу. Кровь окрасила стебли и листья, но пока еще ее следы были незаметны. Они остались только на свежеоструганных ступенях и досках помоста эшафота. Фигуры в черных сутанах, сопровождавшие ее, от которых несло таким ужасом, что она едва могла пошевелиться, привязали ее к столбу и обложили вязанками хвороста. Хворост тоже был из розовых кустов и сами они, обступившие площадь, роняли вниз не листья – те уже облетели и устлали улицы золотым ковром. Они роняли вниз лепестки – как капли ее крови. Столб обвили длинными побегами со все теми же распустившимися бутонами. На голову ей надели венок из роз, и их шипы сразу же расцарапали в кровь ей лоб. Кровь на ногах и кровь на голове.
Инквизитор зажег факел и поднес его к сложенному костру. Мгновенно вспыхнуло пламя и стало пожирать ее жизнь, впитывая весь восторг воинов, которых она вела в атаку, сидя в латах  на боевом коне. Когда-то они взяли этот город, и она ехала по той же улице, по которой ее сейчас провели босую, также устланной розами из перевернутых корзин торговок цветами. На этот раз розы срезали с кустов. Тех, кого она вела за собой, и кто громко славил ее криками и звоном оружия, уже не было на этой площади, как тогда. Другие воины, кольцом обступив место казни, стояли молча. Сухие губы под капюшоном тихо шептали латинские слова. Она превращалась в пламя – родившееся из роз, и даже нашивка на балахоне, ее герб, роза на белом поле, уже сгорела. Когда-то этот герб был на ее доспехах. Она не чувствовала боли, только бесконечное сожаление и печаль.
Тогда ее считали ангелом, а сейчас – ведьмой.
Когда ей предъявили ультиматум и потребовали дать ответ, пока не закончится песок в верхней чаше стеклянных часов, она схватила эти часы и разбила их о стену.
Теперь она превращается в пламя. И уже видит свою следующую жизнь – без сражений и инквизиции. Кареты, которые едут сами, без лошадей… Лестницы, которые сами несут вверх и вниз… Живые картины в зеркалах…
Ее душа превратилась в дуновение ветра и улетела, погасив костер. Она летела над крышами домов и розовыми кустами, уже почти голыми, над копьями солдат, над столбом на эшафоте и капюшонами монахов, оставив далеко внизу молчащие угли и свои почерневшие кости. Лепестки облетающих роз лениво вальсировали, опадая и покрывая все своей россыпью – в туманно-желтом свете утра, золотистом легком сумраке, подсвеченном мутным костром в небе, там, где должно быть солнце. Запах прелых листьев и спелых роз опьянял. Гарью почти не пахло.
Теплое утро, согретый от ночной прохлады мир. Где это – в параллельном мире, на другой планете, в фантазии наркомана во время концерта?
Это одно и то же, одинаково далеко и одинаково не так. Просто другая реальность. А она может начинаться на Марсе, или тысячу лет назад, а заканчиваться здесь, но продолжаться только полчаса. Куча параметров, жизнь, возникающая при активации масс духа в определенном их настроении – там, в космосе, и здесь, на поверхности планеты, в душе-проекции, двери, открываемой Средами для того, чтобы войти в определенную реальность – границы восприятия и существования, которые признаются и удерживаются, как нормальные. Границы, существующие в том же воображении.

Я внимательно смотрел на девушку. Определенно можно было утверждать, что пресловутая Жанна только что перенеслась в нее. Была ли это Жанна из истории нашего, или другого мира, была ли эта история у нашего мира вообще (или различные реальности просто переходили друг в друга, истощая свои возможности и порождая последующие миры) – утверждать было сложно.
Во всяком случае, я активировал имплантированный в левый желудочек моего мозга передатчик и сообщил, что переход состоялся. В нашем мире теперь живет еще одно Воплощение – оформленная первородная материя, наполнявшая тело этой девушки, как жидкость наполняет пустую емкость. Как правило, после перехода Воплощения задерживались в новом мире – хотя бы из любопытства. Если они только не являлись Странниками или не выполняли какое-либо задание Сред. В данном случае речь шла об обычном переселении душ, новом существовании после мучительной смерти. Жанна, несомненно, уже поглотила душу этой девушки, наиболее восприимчивой, как показали тесты и анализ ее анамнеза, она была просто предназначена для аварийного сброса Воплощения в случае непредвиденных событий в его прошлой жизни. В этой новой жизни Жанна будет отходить от предыдущих подвигов и неудач. Жизнь-курорт. Восстановление.
Ничего выдающегося до сих пор эта девушка из себя не представляла – обычная проститутка. Но по тестам она была предназначена именно для переселения Жанны, входила в систему ее оборота.
И теперь мы запряжем это Воплощение – в вычисленной жизни оно будет почти беззащитно. Обычно Среды стараются держать предназначенных для Воплощения скрыто. Чтобы люди не вмешивались в их планы.
Теперь носитель первородной субстанции раскрыт, и несмотря на это, Воплощение  все же перешло в него.
Девушке предстоит много работы. Из нее выжмут все силы. Она – вновь открытая скважина. Спиритус ойл, инкорпорейтид. «Качаем Дух Святой по умеренным ценам».
Вероятнее всего, Воплощение будет вынуждено вновь повторить свою судьбу, и новая жизнь окажется похожей на прежнюю.
Потому что в том мире я был инквизитором. Я в этом совершенно уверен – ведь это я сжег ее на костре. Я уничтожу ее и здесь. Но сначала ей предстоит маленько побыть святой. И только тогда, когда светлая сторона ее истощится, и она покажет себя с темной изнанки, которая есть у каждого Воплощения, тогда ее уничтожат. Если только ей не удастся совершить прорыв и подключить Третью Сторону – Лед. Тогда она станет такой же, как и я. Некоторое время она проживет успешно, а потом Лед перейдет в свою противоположность. Но от этого она почти застрахована – ведь Пламени в ее истории было уже достаточно. Хотя скорее всего, ей не позволят перестроить себя. Ведь если все будут разумны и рациональны, то где же тогда мы возьмем этот наш Продукт? Мы – не благотворительная организация, спасающая терпящих бедствие высших существ. Ее заставят быть святой снова и выжмут досуха. А потом ее уничтожат. Или найдут какое-нибудь занятие для ее тени.
В этом шоу я был ее братом. Точнее, сегодня была моя смена играть его роль. Мне она доверяла больше всего. Мне, и остальным шести клонам. Мы охраняли ее, наблюдали за ней и иногда давали ей задания – ее пробные маленькие роли в большой игре, которые она выполняла, не задумываясь о том, что она делает. Собственно, в нашей части всеобщего шоу она находилась в центре – как часть декорации, эдакая спящая красавица. Но сейчас ей предстояло сыграть свою главную роль. Ведь это наша героиня. Точнее, наша героиня – Жанна, которая пришла и надела ее, как платье. Сейчас она проснется и начнет играть.
А та девушка? Я думаю, что она уже уснула настолько крепко, что можно считать, что она умерла. При желании, можно разбудить и ее, но она так сыграть не сможет. Я старательно забыл, как ее звали, чтобы случайно не разбудить то, что от нее осталось.
-Жанна, проснись!
Она открыла глаза и села на кровати.
-Ты слишком долго спала. Поговори со своим другом..
Она выглядела неуверенно, моргала и озиралась.
-Где я нахожусь?
-Ты перебрала вчера, - успокоил я ее. – Это снова проблемы с нереальностью окружающего. Выпей это, и все пройдет.
Я протянул ей стакан с разведенным в тонике гипнотиком. Она послушно выпила.
-А теперь слушай. Вчера я устроил тебя секретаршей…
Жанна способна пройти, где угодно, вызвав у всех лишь доверие, сочувствие, восхищение. Ее никто и никогда ни в чем не заподозрит. Не заподозрят и тех, кто притаится в ее лучах. Откровенно говоря, при ее появлении все должны впасть в экстаз, тихо млея от того, что им удалось узреть такое внутреннее совершенство. Особенно те, кто полагается на свою интуицию. И ее невозможно ни с кем спутать. Особенно с той, что моя (или наша?) «сестра».
Закончив инструктаж, я предложил Жанне уснуть. Она уснула и я разбудил «сестру».
-Вставай, тебе пора на работу. Про тебя уже спрашивали.
Она обожает то, чем она занимается.
-Послушай, мне приснился странный сон. Меня сожгли на костре. И все вокруг было в розах.
-Меньше смотри телевизор перед сном. Ты же знаешь, тебе это вредно, - сигнал кольнул меня в основание черепа. – Тебе пора, собирайся быстрее.

А там, давным-давно, в предыдущей реальности, я собрал пепел, еще сохранивший форму тела сожженной. Все-таки, она была святой, а не ведьмой. Я сложил ее прах в кожаный мешочек и всегда носил его с собой.
Иногда, беседуя о спасении душ с мирянами, гордыми и тщеславными по причине высокого происхождения, я доставал мешочек и высыпал прах Жанны на стол, разговаривая с ними. Это всегда благодатно действовало – мои собеседники раскаивались и я отпускал им грехи.
Потом я высыпал прах в вазу, в которой росли комнатные розы. Потом, когда уже стал епископом. Так ее прах упокоился в земле, откуда он мог перейти лишь в корни, а из них – в чудесные алые розы. А остальное развеял ветер – тот самый, что поднялся через полчаса после казни, тогда не только последние лепестки с розовых кустов, крыши с домов облетели. А эшафот и вовсе оторвало от земли и разбило в щепы о башню собора. Такого урагана в этих краях не было ни до, ни после.

Я вернулся обратно, в наш сегодняшний мир.
-Послушай, если ты не торопишься, то я безжалостно расскажу тебе правду о мире, в котором ты живешь.
-М-м? – мне удалось ее заинтересовать. Этой шуткой мы ее пугаем с детства – и предыдущие клоны, изображавшие ее брата, когда он должен был быть ребенком, скорее всего, тоже.
-Вокруг полно вампиров, которые пожирают твое мясо и пьют твою кровь, пока ты спишь. Если ты не поторопишься, то я скормлю им тебя на самом деле.
-У-у-у, - она тихо смеялась, превратившись в маленькую девочку. Иногда я чувствую себя почти Сатаной, по крайней мере – одним из его слуг. Хотя на самом деле, я иезуит. Такую работу, по раскручиванию предполагаемых перерождения святых на те чудеса, которые они способны совершить, можно доверить только истинным слугам божьим. Шесть моих подлинных братьев, неотличимых от меня, воспитывались в других орденах. Мы, клоны, не растем. Мы появляемся на свет такими, как есть. Мы – идеальные перчатки для Воли Господа.
Не то, чтобы я ненавидел эту несчастную – просто мы с ней принадлежали к разным линиям Сред, росли на разных ветвях одного дерева, что на границе между двумя садами, мы – с одной стороны, а она – с другой. Не знаю даже, был ли какой-нибудь сад с ее стороны. Может быть, заповедник? Или никем не огороженные угодья? Как бы то ни было, упав на землю, мы с ней оказались по разные стороны стены. И дерево наше росло из облачных почв. А стена… Стена большей частью находилась на земле. Если бы облако пролетело чуть дальше, мы бы упали по одну сторону. Но случилось то, что случилось. Может быть, мы все же служим одному большому делу (идолу?), и эти Воплощения по-иному не способны творить чудеса? Тогда мы просто создаем для них необходимые условия. Но все же, это иногда мне кажется жестоким.
Но если учесть, что Воплощения могут быть почти всемогущи, с учетом того, что связано с ними – со всеми этими громадами духа и энергии в космосе (так это видится отсюда, снизу, из мира нормальных границ) – то подобные вещи не могут происходить с ними иначе, чем по их собственной воле. В конце концов, они не люди. И к ним нельзя подходить, как к людям. Они – тени того, чем на самом деле являются. То есть – сначала – яркие, сияющие тени. Не исключено, что и сами Среды рассматривают предназначенных для Воплощений, как своего рода одноразовые стаканы. Хотя и берегут их. Но одноразовые стаканы берегут до тех пор, пока из них не пролито и не выпито. Масштабы Сред – не земные масштабы. Я и сам такой же, как она.
Я достал карманную икону – она опять гноеточила. Последний раз это было, когда мне пришлось продавать сирот из одного приюта педофилам в юго-восточную Азию. Верный признак того, что неисповедимые пути завели меня на тропу тех еще благих намерений.
Случались, правда, и более богоугодные задания. Так, однажды, в одной горной стране, где суд инквизиции существовал до сих пор, полиция передала нам трех старух, которые пили кровь младенцев, купленных ими у бедных родителей. Они доили малышей.
То утро я тоже помню – и это ощущение нереальности себя и всего вокруг, которое бывает при перемещении сознания в пара-существование – восприятие фиксирует этот переход, как трансформацию мира вокруг и себя внутри. Все вокруг было плоским, потом – пустым изнутри, как объемные глиняные фигуры. И хотелось разбить эти фигуры – домов, людей, животных, чтобы осколки открыли пустоту внутри. Я не был человеком. Моя кожа была натянута, как чехол на человекообразную фигуру, похожую по ощущениям больше на крокодила или большую ящерицу, стоящих на задних лапах. Сначала я чувствовал себя, словно с обратной стороны экрана в кинотеатре на историческом фильме, потом – словно в виртуальной реальности компьютерной игры. Я до сих пор не исключаю возможности, что на мои электроды новый программный психокурс.
А может быть, мы на самом деле переместились тогда в шестнадцатый век и сожгли этих старух. Только полиция со своими патрульными машинами и рациями переместилась тогда вместе с нами. В этой стране смертная казнь вообще-то была отменена. Но суд инквизиции почему-то не отменили. Поэтому мы приговорили старух к смерти за вампиризм и сожгли их тела, отпустив души в Рай – ведь они искупили свои преступления мученической смертью. Все селение смотрело на наше шоу. А полиция переместилась вслед за нами на случай, если мы не сможем вовремя остановиться и начнем судить и казнить дальше. Все-таки убийство здесь было редким преступлением.
-Давайте, побыстрее с этим делом, пока не появились журналисты. Не хватало нам международного репортажа по всем каналам, - сказал нам начальник полицию
-А что, ожидаются журналисты? – спросил я.
-Сейчас их удалось задержать на таможне, но бесконечно долго их там держать не будут, - ответил мне начальник полиции.
Несколько совершенных душевных калек пытались удержать нас еще на день или дольше – они убеждали нас, что в селении есть и другие грешники.
-Спасите нас от гнева Нашего Отца! – кричали калеки. – Не оставляйте нас на растерзание Дьяволу!
Но полиция заявила, что троих ведьм им для поддержания порядка вполне будет достаточно, надолго достаточно.
Больше мне там бывать не приходилось. Я даже не вполне уверен – возможно, мы просто принимали участие в съемках какого-то фильма и сожгли троих клоно-муляжей. Человеческих тел без души и без разума, выращенных на убой – бывают ведь в той же полиции разные экзамены на уничтожение противника. Клоно-муляжи выполняют роль мишеней и тренажеров при отработке навыков рукопашного боя – полицейские ломают настоящие кости и рвут настоящие связки. Иногда мишеням вводят простые программы и они выступают в качестве спарринг-партнеров. Обо всем этом мне известно, потому что в нашем монастыре мы учились вразумлять бесов во плоти и одержимых на таких же «идолах». Мы их так называли. Потому что в наше время безмозглое человеческое тело превратилось в фетиш, который был и вещью, и наказанием (когда им становилсиь), и наградой (когда его дарили в качестве раба). «Идолы» не предназначались для восприятия душ. Но та, которая стала Жанной, не была такой. Она выполняла свою работу осознанно, находила в ней смысл жизни.
Каждый хочет быть богом во вселенной чьего-нибудь сознания – это очень приятное состояние, чувствовать себя Высшей Силой. Тем более, тот, кто ничтожен, как червь во множестве разных вселенных, входящих друг в друга, как составные части усложняющейся бесконечно структуры, и существующих параллельно, в качестве составных одного уровня. А это создает собственную надстройку над уровнем, позволяет подняться над собой, перепрыгнуть свой потолок.

«Наблюдаемая цинично-альтруистична?»  А какую еще я мог сделать запись в дневнике после вчерашнего дежурства?
-А это кто? Ваш врач? Я бы ему не доверил собаку от поноса лечить.
Мое прикрытие и официальное занятие – врач-психиатр.
-Много вы знаете о собачьем поносе!
Тоже, кстати, не так легко вылечить.
Мне пора было с одного дежурства на другое. Наша штаб-квартира располагалась в фешенебельном отеле, где мы занимали целый этаж. И на этом этаже у нас возникла новая проблема.
И вино превратилось в яд.
Я был согласен стать собакой в следующей жизни. А остальным – им придется стать крысами (это такие очень коллективные существа с большим аппетитом на все простые радости жизни).
Реинкарнат стал наводить порчу. Из Источника Жизни она превратилась в гнойник. Колодец, зараженный холерой. Она разбиралась в партизанской войне.
Видимо, мы ухватили не тот информационный сгусток, когда наводили Жанну. Так часто бывает – пытаешься вызвать одного реально жившего персонажа, но ошибаешься и вызываешь такое же существо невидимого мира, но созданное чьим-то воображением на основе того, реально жившего. Эрзац-реальность, мир духов, сплетен, ставших настоящим, заблуждений, лжи, жупелов и демагогии. Не удивительно ошибиться – эрзац-версии намного больше, ярче и сильнее, чем оригиналы. А их структуризованные аналоги – реальности идеологии, религий, кино-теле-книжных эпопей. С другой стороны, по этим искаженным чужим восприятием и воображением версиям мы и узнаем, кто нам нужен из персонажей. Если только не знали их лично. А сам прототип часто может оказаться совсем не похож на свой имидж в Вечности. И даже полной его противоположностью. Он даже не всегда имел влияние на свои отражения и мифические образы. А отражения могли быть настолько яркими, что становились самостоятельными существами невидимого мира. Но чаще прототип мог управлять ими.
По полу пробежала крыса. Она помахала мне лапкой и напомнила мне одного моего пациента. Хотя сам он на крысу был совсем не похож.
Робот накурился и пребывал в своей кибер-нирване. Поэтому крысы, которых он должен был собирать (мусорщик-дезинфектор-дератизатор, клонированные ткани и микрочипы) бегали по коридору и корчили рожи. Не исключено, что их нам напустили конкуренты, заразив их предварительно чумой. И они же вывели из строя уборщика, научив его курить гашиш.
Я активировал встроенный в мозг передатчик и передал в режиме кодовых электромагнитных импульсов.
-Нападение с использованием биологического оружия. Чума. Крысы. Вероятность пороговая.
Электромагнитная речь была воспринята всеми, кто был оборудован такими же станциями. Я подумывал о том, чтобы передать то же в текстовом режиме и в голосовом для мониторов и динамиков, чтобы оповестить тех, кто не подвергся модернизации нашего уровня. Однако, паника, способная возникнуть при этом, явно была бы преждевременна. Возможно, крыс запустили в расчете именно на такую реакцию. Остановимся на этом.
В противном случае через трое суток многие в отеле будут выведены из строя проклятьем, очень хорошо знакомым мне по прошлым жизням, пришедшимся на европейское, азиатское и дальневосточное средневековье.  И на все примыкающие к тем ярусам истории реальности, до которых доносились эманации трагедий зачумленных миров и беженцы из них, живописующие ужасы биологической войны (ни одна из европейских эпидемий чумы или другой страшной болезни не была естественной, все они явились результатом спланированных и четко осуществленных действий).
Зайдя в кафе отеля, я заказал и съел обед. Хемосенсоры, имплантированные в язык и небо (ядоискатели) помогли превратить удовольствие от поглощения еды в практически наркотическое.
В одной из прошлых жизней я был шаманом, который вырезал всю свою деревню. Они пришли ко мне и требовали прекратить грозу, ливень, уничтожавший их поля. Ненастье было вызвано их грязной жизнью. Они угрожали мне расправой и я, покрытый тотемными письменами, жившими на моей коже, с длинными черными волосами, достал два древних клинка, принадлежавших когда-то великим воинам. Убив всех, я сжег дома и амбары – дождь в это время прекратился все  дерево стен и изгородей высушил жаркий ветер. А перед этим, во сне, к ним приходили крысы, которые душили их, сжимая их шеи своими сильными хвостами и проглатывали их лица, натягиваясь им на головы, как удавы. Темные крысы отгрызали их головы своими зубами, вращая их, как колесо телеги, которое пытается сдвинуться с места, но не может выехать из ямы ни вперед по дороге, ни обратно, туда, откуда приехало… Черви копошились в их животах, и они превращались в лохматых воющих безмолвно, одной душою, жителей леса. Только выли они молча и обращались обратно в людей, стоило зажечь перед ними свет. Я был тогда змеем в селении крыс, остатком древней, предыдущей, расы, одним из последних представителей некогда многочисленного народа, строившего города м передвигавшегося между ними по воздуху усилием воли…
-Какой у вас Знак? – ко мне подошел портье.
-Зодиака? А сейчас какой?
-А ваш?
-Если бы я спросил, какой сейчас час?
-Семь тридцать…
-А под каким знаком сегодня справляют дни рождения?
-Рыбы…
-Тогда какой у меня может быть Знак? Конечно, я рыба.
-С Днем Рождения вас.
Реальность справа и слева от портье пошла кругами, как гладь воды, когда кто-то выныривает из глубины, и из этих кругов вышли двое безликих, закованных в кибер-космические латы. Они схватили портье за руки и увлекли с собой, туда, в глубины, под поверхность реальности, исчезая в троекратных кругах… Теперь они невидимы для всех, на кого действует гипнонегативное поле, делающее невидимым все, что должно быть невидимым – двери, транспорт, здания, существ. Для тех же, кто оказывался по другую его сторону – в «невидимости», все «видимое» казалось несколько нереальным. Поэтому я старался не сильно напрягаться и не обращать внимания на «невидимое» без лишней необходимости, чтобы не выглядеть неестественно среди тех, кто видит только то, что «есть». Можно. Конечно, трансформируя поле вокруг, заставлять всех видеть себя естественным, но тогда они не будут  собой, пребывая в трансе, а чаще всего лучше видеть окружающих такими, какие они есть на самом деле. Иначе можно ошибиться на их счет, увидев в них только отражение своей власти над ними. Или можно вмешаться в чью-то работу, проделанную над ними, не исключено, кем-то, стоящим выше, чем я. А зачем мне эти сложности? Тем более, что все трансформации поля пеленгуются и затем расследуются – не была ли трансформация покушением на чье-то положение, или частью какого-нибудь заговора. Тем не менее, я вернулся назад во времени и затер материализацию ловцов. Они любят такие полумистические проявления своего практически сверхъестественного существования. Но мне лишние таинства вокруг ни к чему. Я и так достаточно странный. А это – постоянный риск обратить на себя внимание тех, кто наблюдает за порядком. Нам всем ни к чему лишние помехи с их стороны, и утрясание нашей лояльности, как и подозрительность к нам тех, кто видит только то, что «есть».
Портье просто не было здесь. Он вошел в лифт вместе со мной, а вышел я один. И этот промежуток времени с разговором и исчезновением перемонтировался во всех банках данных внутреннего наблюдения: в кабине погас свет и дальше там было темно. А вышел я один. Не зря же я наполовину компьютер. А портье и вовсе не было сегодня. Он удалился со всех записей с момента заступления на смену. Не входил он сегодня в этот отель. И не выходил из своего дома. Там и исчез.
Иногда мы переносились в другое время – не сознанием, а полностью, в том теле, в котором были, если нужно было произвести какие-то изменения Здесь – не только в прошлое, но и в будущее – ведь оно растет из сегодня, и если уничтожить в нем плод, не нужны будут и все корни его в Сейчас, в нашей реальности. И вся цепь событий, связанная с этими плодами, отмирает. Изменения расходятся, словно круги (или сферы) – в дальнейшие и предыдущие реальности и во все параллели. Это что касается более-менее случайных событий, не подкрепленных чьей-то мощной Волей. Подкрепленные, обусловленные вещи не могут не произойти – события просто огибают препятствие или пустоту, проходя своей тропой необходимости. И происходят, возникают все равно – но, как правило, в другом месте или чуть другой реальности, не беспокоя нас. Бывают, правда, случаи просто непоколебимые – что ни делай, бесполезно.
Тем не менее, я зашел в станцию управления. Табло цветовывода сообщений, похожее на кишащее жизнью тропическое море и цветистый луг в ветреную погоду, было покрыто вспышками алфавитного цветокода (буква, цифра – цвет, величина и яркость, сила света вспышки – тоже характеристики важности, уровня адресованности и свежести информации) и более сложного иероглифического шифра (то же, плюс форма фигуры или пятна, особенно хитроумной была динамика изображения – периодически изменяющиеся изображения передавали сообщения или их заголовки, строку или страницу во времени на месте одного знака, площадь которого в течении периода могла изменяться, подчеркивая или разворачивая те или иные места сообщения; постоянные четкие неизменные факты, текущие потоком, впрочем, их тоже можно было отмотать до любого предшествующего момента – показатели или динамику какого-либо процесса или действия – вплоть до температуры и уровня радиоактивного излучения у входа в отель). Амебы делились, распускались и сворачивались цветы, рыбы плавали сквозь струящиеся водоросли, пожирая друг друга, геометрия чертила свои теоремы, печати и оттиски строились и распадались, а сквозь все это проносился, сгорая на фоне звездного неба, метеорный рой. В невидимых обычным взглядом спектрах картина была многослойной, многоуровневой, объемной,  многие знаки оказывались окнами, через которые открывались другие луга-лагуны-небеса-гробницы. Все это пульсировало, искрилось, текло и конструировалось, превращалось, меняло краски, но сообщало в сотни тысяч раз больше, чем любые другие представляющие справки устройства. Преимущество оказывалось в том, что за несколько секунд оказывалось возможным охватить все, что имело отношение к делам, не упустив ни одной мелочи. И при необходимости углубиться в подробные детали – причем относительно нескольких аспектов параллельно. И все это происходило почти без участия оперативного фокуса сознания – сразу видно, как идут дела, особенно если представляешь себе, как они должны идти в тех же обозначениях. Слова здесь уже не участвовали, кК и числа – они оказывались промежуточным, уже необязательным кодом, достаточно универсальным и технически удобным. Непосвященному расшифровать это было невозможно. Научиться понимать эти знаки оказалось бесполезно, да никто и не рассчитывал на то, чтобы кого-то учить пользоваться этой системой (сотни миллионов символических нюансов без учета их комбинаций). Воспринять это можно было, только имея соответствующий процессор в голове и сканеры нужных диапазонов. Информация передавалась через все параметры прямо в мозг, использовались все переменные, доступные нашей науке в нашем конгломерате-континууме реальностей вселенной. Некоторые из уровней этой системы не существовали и для меня, со всеми их базами данных. Наверное, они были предусмотрены для каких-то вовсе уж невероятных эмиссаров и ревизоров из Центра Галактикию не исключено, что на этих уровнях содержатся все наши ляпы и махинации в динамике и все меры, предпринятые нами, чтобы их прикрыть и замазать. Разумеется, все параметры располагались в соответствующих секторах.
Для всех, кто не имел об этом представления, табло являлось просто динамичной видеокартиной, дорогим произведением искусства.
Происхождение его оставалось тайной. А откуда у нас многое из того, чем мы располагаем? База в другой реальности? Лаборатории, рассеянные по всем вселенным? Склад или арсенал вне любого доступного нашему пониманию пространства или измерения? Оттуда же, откуда и мы сами.
-Ну как, все нормально? – спросил я у сменщика.
-Да вроде, более-менее. Жанна чудит.
-Это с непривычки. Она вообще недавно была девственницей.
-Ну, да. И сразу в проститутки.
-А клиенты довольны?
-Очень хорошие отзывы. Она ведь прямо огнем горит.

Смерть качается на скрипучих качелях, в темноте. Скрип цепей… Бледная измученная улыбка, обрывки одежды вечного ребенка, чье детство – бесконечная старость, а куклы – маленькие скелетики, вырытые из могил… Щербатый серп косы – словно сошедшая на землю луна…
Тоска и блеклый рассеянный свет звезд, сменяющий сумерки… Череп подпрыгивает на тропинке, как мячик. Лирика, полуденный перерыв. Ей тоже нужен отдых. В нашем хозяйстве этот сотрудник устает больше всех.
Активировав генератор Двери, я материализовался в двух с половиной мерном мире – между Горами Неба и Холмами Земли, обращенными друг к другу. Здесь было две тверди. И если их не закрывали друг от друга облака. Их обитатели могли видеть друг друга – жители Скорлупы и жители Ядра и даже летать к соседям, в напротиволежащий предел на сложных помесях парусников с дирижаблями. Рядом с одним таким кораблем я и появился внезапно, в виде дракона. По нашим расчетам, я должен был сжечь этот корабль. Все вокруг было плоским, но имело некоторую глубину. И казалось не настоящим, декоративным, тонкой пленкой изображений, скрывающих за собой пустоту – как всегда при переходе в другое измерение. Потом все предметы обретали реальность, одушевленность – это происходило, когда ты адаптировался к духам посещаемого мира и уже мог оставаться в нем, как полноправный его обитатель. В этом же измерении структура пространства была чуть проще, чем в нашем конгломерате – поэтому все было мне видно и прямо, и немного с боков. Не поворачивая предмет или собственную голову, можно было повернуть его так, что он становился доступен если не в двух, то в полутора проекциях. Не знаю, как местные видели меня, но я их видел сразу с двух сторон – с той, что ближе ко мне и еще с одной. Поэтому они не могли от меня спрятаться. Еще я видел все, что они будут делать через несколько минут. Не знаю, чем они нам мешали, и нам ли, но я их сжег, как летающий муравейник. Хотя они были вполне человекоподобны.
После этого я переместился в одну лабораторию – но уже в виде огромного стального паука. Там перепирались два лаборанта.
-Мне в лом.
-Вот тебе два лома. Подойди к нему и пусть он засунет тебе один лом в глаз, а другой в ухо. Нам очень важно, оба лома будут торчать справа или слева в твоей голове, или вразнобой. И совпадут ли они с твоими ведущими глазом и ухом, или нет – и что это будет означать, поразил ли он наиболее уязвимые органы чувств (ведущие) или наоборот их пощадил, или он предпочел вырубить в тебе больше зрение или слух. Это будет очень важный результат для нас.
-А он?
-А он уже проинструктирован.
После этого я бегал по каким-то картинам и сценам, а из зала на меня смотрели существа, для которых я сам был плоским, как для трехмерных – рисунки на стене. Но в моем, более простом пространстве превращались проекции бесчисленных измерений, и  те, кто смотрел на мои приключения и сражения (кажется, я был каким-то животным), оказались полностью захвачены тем, что происходило в моем безмерном, спрятанном в плоскость мире…
Потом я стал анатомом и вскрывал одного гнусного старого пройдоху – вместо сердца у него оказалась куча говна. Эта реальность показалась мне особенно смешной. Весь покрытый шерстью, он работал в зоопарке и совокуплялся с молодыми павианами – за деньги, для увеселения публики. Сначала у него было здоровое сильное сердце, но я заменил его на свое, изношенное и изъеденное червями. Левой рукой я вынул свое, а правой – его сердце, прямо сквозь кожу и ребра так, что те остались невредимы. Мое сердце выскользнуло и он стал хвататься за него руками, визжать и задыхаться, его сердце с удовольствием проскользнуло на место моего (на самом деле оно было не его, он украл его у одной макаки-ротозейки), а мое отказалось идти в эту мразь. Тогда мне пришлось заменить его сердце первым попавшимся куском обезьяньего помета, правда свежего и душистого. А что еще нужно жуликоватому сторожу обезьянника?
Мое же сердце превратилось в осьминога, и я выпустил его в одно из трансформирующихся параллельных  морей следующей реальности, каждое из которых являлось туманом над предыдущим. Но мне пришлось вернуться на похороны своего пациента – старый пройдоха все-таки надорвался со своими павианами и куском говна в груди, из-за которого у него развился бред величия, и он стал кричать, что он и есть самая главная обезьяна, наделенная великой силой и даже нашел у себя хвост. Но кусок говна не был рассчитан на эту манию, и ему пришлось издохнуть. А поскольку могильщики отказались хоронить кусок говна, то мне. В свою очередь, пришлось вторично лишить его сердца, вернее, не сердца уже, а того, что его ему заменяло – на этот раз по всем правилам, в подвале морга, в полнолуние. Он, видимо, чем-то заразился от обезьян, потому что постепенно весь уже стал превращаться в их помет, и могильщики все равно отказались его хоронить – да и вовсе он не был человеком на самом деле, а хитро притворялся им. Нетрудно было догадаться, что и сам он был человекообразным шимпанзе, которому удавалось втирать всем очки из-за особенностей рельефа, атмосферы и оптики, но природа все равно брала свое.
В следующем мире я, в темно-коричневом плаще с капюшоном, вез на старом рассохшемся корабле клетки с крысами. Крысы несли в себе чуму. Я был молод – и стар, очень стар, начал стареть еще в детстве. Рос похожим на маленького сморщенного урода – лысым, с иссохшей шелушащейся кожей. Мною пугали других детей. Я словно превращался из старика-карлика в старца маленького роста, калеку среднего роста, высокого старика. Меня отдали на воспитание инквизиторам. Латынь и пытки (ведьм, грешников, колдунов) – вот что я изучал. Мне хорошо давались эти предметы. Аутодафе, экзорцизм, допросы слуг Сатаны – я оказался способным помошником. И когда на грешную Европу пришлась Кара, мне доверили быть в числе Рук Воздающих. В далекие азиатские страны отправили нас – верных, способных псов, страдавших с рождения, невинными детьми начавших искупать чужие преступления. Мы скупали насекомых, кошек, птиц, грызунов, баранов и коз – всех, в ком помещалась Кара, всех одержимых мелкими демонами, десятками умещавшихся на острие иглы – портовых шлюх, блудливых акробатов, безумных от горячки жонглеров и заразных смехом клоунов с брызжущей слюной. Все эти проклятые твари обрушат Кару на разложившиеся вертепы развращенных европейских стран, когда наши суда, десятки разваливающихся корыт, которым не пережить следующего плавания, прибудут в порты со своим зараженным грузом. И пряности, лежащие в трюмах, среди кала и дыхания больных подданных Смерти – они тоже послужат нашей цели и отравят грешных. Часть из специй перемешана с медленно действующим ядом, часть – с зельем, которого требуется чревоугоднику еще и еще, и неважно, по какой цене, часть – с перемолотым в пыль сухим гноем из язв и сухим дерьмом больных чумой. Все это найдет свою цель, как стрела, пущенная слепцом, чью руку направляют Небеса.
Но мне опять не удалось доплыть до столицы блуда – одного итальянского порта.
Потому что я оказался биороботом, клонированным не то из святых мощей, не то из останков прототипа Дракулы. Сорок электродов, помещенных в мой мозг через дырки в черепе, управляли мной и передавали все о моих намерениях, мыслях и чувствах. Радиоволны связывали с таинственным экраном, на котором отражался весь я – в виде сорока шкал и показателей их комбинаций. Кнопки и круглые ручки в чьих-то руках управляли мной. Из репродуктора, установленного в кабине, неслись неслышные, но ощущавшиеся волны, воздействовавшие на остальные, не охваченные электричеством участки мозга. В голове крутились команды и инструкции, сложенные, как программы, на многочисленных занятиях, заседаниях, беседах. Электроды и волны закрепляли их и невозможно было свернуть в сторону без сигнала, посланного по радио. Мои мысли стали, словно рельсы. И сам я превратился в паровоз. Только рельсы мои – рельсы в небе. Ведь я летчик. Истребитель. И если партии нужно, она и в небе проложит рельсы. Прямо в Рай – если туда ведет генеральная линия. Паровоз, летящий в Рай – это мой самолет. А я в нем – собака Павлова. Только памятник мне, если что, поставят отдельный. Ведь, если я погибну, не сойдя с этих рельс, я буду Героем. И юные послушники станут молиться на меня. И молить Великих Отцов, чтобы те даровали им мою отвагу и силу. А пока что я лечу над мирными курортами Европы, которые наши бомбардировщики, а затем танкисты, скоро превратят в Ад. Ведь для того, чтобы создать Рай, нужно создать и Ад. Как в опытах Павлова – камера в подвале Органов и номер в гостинице Коминтерна. Безжалостные живые гвозди, зубья и передачи государственного механизма страшнее, чем ожившие демоны. Тайные комсомолки, труженицы спален и ресторанов, чьи клиенты часто – известные артисты, обходительные агенты Коминтерна прочие наши друзья – как ангелы, сошедшие с Небес. Инженеры душ задушевно, за коньяком, объясняют мораль и цитируют библии коммунизма, написанные ими самими. Только так. Иначе не получится Павловский Пилот. Ведь я - Новый Человек, та его порода, которая пригодна для жизни в современном обществе. Но чтобы построить его, этот Рай, нужно разрушить все старое – так бульдозер сносит обветшалые хибары, чтобы расчистить место для постройки нового дома. Бульдозер – тот же паровоз, но рельсы у него проложены в воображении. Чтобы уничтожить источник заразы, всех носителей болезни старого мира, необходима дезинфекция – нужно устроить Ад на месте будущей стройки. Чтобы будущие жители Рая не болели чумой и холерой, необходимо сжечь всех крыс и тараканов. И если для того, чтобы мои товарищи могли построить Рай на земле, мне придется отправиться в Рай на небе, я должен, не колеблясь, влететь в него на всех парах. Ведь я – паровоз, рельсы которого проложены в небе. Кинокамеры и микрофоны передают все, что происходит вокруг, в ту таинственную операторскую, откуда диспетчер отправляет поезда в Рай. Я знаю, что и этот диспетчер скоро сам отправится в ту же сторону, пассажиром какого-нибудь состава. И сам диспетчер знает об этом. И его преемник тоже знает о том, что ему уготовлено. И их общий диспетчер – но его поезд отправится в светлое будущее чуть позже. А может быть, раньше. Если инженеры разработают более совершенную модель диспетчера. Ведь нет предела совершенству. Мой самолет, в сталь которого добавлена кровь клонов святых (или вампиров – а может быть, хромосомы и ДНК у них одинаковые), возможно, моей модели, почти не нуждается в моторе. Он и так принадлежит небу больше, чем земле.
Только так, иначе не получится Павловский Пилот, небесный паровоз. Один литератор за водкой в доме отдыха (меня как раз выпустили, как ошибочно привлеченного по Процессу Колдунов), втолковывал мне, что мы – летчики, оживший миф о древних богах, несущихся по небу в летающих колесницах. И никакой материализм не может этого изменить. Истребитель – Ангел Смерти. Только ангелов и богов не бывает, но есть определенные функционально-подготовительные закономерности, без которых не добиться Результата.  Из-за этого нас убивают и воскрешают, оживляя задатки святых и вампиров – да хоть дурней балаганных, лишь бы самолет полетел. Если для этого нужно будет заразить нас сифилисом (венерическая болезнь – значит небесная, имеет магическую связь с планетой Венерой, опять же не зря говорят – «летит на крыльях любви», а Венера – это богиня любви), то нас заразят сифилисом. И комсорг отпустит нам грехи. И спляшут, когда надо, перед нами и споют – если видно будет, что без этого самолеты не полетят. Потому что мы должны быть «окрыленными», «орлиным взглядом» смотреть, для этого, кто надо и «соколом» назовет «ненаглядным». Лишь бы с рельс не сошли. А рельсы проложены в небе.
А сейчас я должен отбивать наши бомбардировщики – их строй, как туча саранчи, идет горизонтом ниже – от вражеских гадов, которые полезут защищать свои школы, фермы и детские сады от того апокалепсиса, который мы им сейчас устроим. И весь наш строй разорвет их, поднявшихся впопыхах в этот ранний апрельский час. Ведь они только вчера отмечали День Рождения своего вождя («религия – опиум, но этот – антихрист»), и сегодня быстро подняться не могут. Этим белокурым исчадиям Ада придется отправиться в Ад. А на их месте мы разведем приличных добродушных негров. Из них потом получатся отличные парашутисты, которых ночью не надо будет мазать краской, чтобы их лица не блестели в свете прожекторов зениток.
Бестии сами собирались нас уничтожить, но не успели. Кто-то там, НАВЕРХУ, перевел стрелку. И их поезд остался в тупике стоять, а наш вот он – летит, несется. Впереди я, паровоз. За мной – мои вагоны, летающие танки. Справа и слева – другие составы идут параллельным курсом. «Наш бронепоезд сотрет эту кулацко-рассистскую контру с лица земли», - так наш комдив сказал. Он раньше был кавалеристом. Пересел с коня на аэроплан. Но шашку носит до сих пор. Даже на парад надевает ее. И в полет с собой берет. Я, говорит, лучше парашют не возьму. Так и ходит по летному полю – в гермошлеме и с шашкой. Говорят, что это вселяет в нас боевой дух. «Крылатые кони», «небесная конница», «Марс – бог войны», - замполит-астролог много чего говорит на этот счет на политинформации, после того, как объявит нам прогноз дивизионного астрологического центра. «Нужно будет, шаманов притащим. Будут на крыльях в бубен камлать» - лишь бы летали. Комдив на прошлой неделе рассказывал, что был у них один аэрокавалерист, который летал еще при царе – так у того без марафета мотор не заводился (никто не мог завести). Так ему сам парторг марафет приносил – из каких-то  партийных фондов. Зато фигуры высшего пилотажа у этого асса получались неповторимые. Конструкторы сами удивлялись – не рассчитаны на это ни крылья, ни корпус. А самолет не разваливался. Сам асс объяснял, что летит он не внутри, а вокруг самолета, становится невидимым и большим, как облако и «держит» самолет, не дает ему упасть и развалиться.
После операции, когда я лежал в госпитале с загипсованной головой (от сверления черепа швы черепных костей разошлись, и хирурги боялись, что голова у меня совсем развалится), мне пришлось услышать один разговор: «Не жалко?» - «Все равно не люди. Мы и людей-то не жалеем». – «А кто ж они?» - «Марсиане. Колонисты. Нами выращенные из мертвых клеток, раскопанных в древних гробницах. Так что не переживайте, батенька, мы над ними вовсе не издеваемся. Без нас их вовсе бы сейчас на этом свете не было бы. Инвентарь они, батенька, живой казенный инвентарь. Одушевленные орудия труда». А потом мне объяснили, что я – машинист небесного паровоза, который летит вперед по рельсам Павлова.
Но я не успел принять участие в уничтожении Фатерлянда – Земли Чужих Отцов.
Рябь по поверхности реальности, дрожь стеклянных декораций фильма, снимаемого неведомым безликим оператором на миллионах съемочных площадок по тщательному подробному, многовариантному сценарию, написанному столь же гигантскими, как сама вселенная, авторами под руководством еще более глобального и рассеянного по мирам режиссера… На мгновение все окружающее – самолеты, облака, дома и крошечные фигурки внизу превратились в картинки мультфильма, нарисованные акварельными красками, и вдруг все эти картинки перетекли в другие, сменили формы – самолеты стали летающими бескрылыми автомобилями, облака – великолепием стали и пластика небоскребов, суетящиеся и оцепеневшие внизу люди – в прохожих многоуровневого проспекта, пересекаемого висящими высоко над землей площадками скверов, парковок и просто широких веранд магазинов и кинотеатров. А моя кабина стала комнатой, увешанной фотографиями пришельцев, похожих на обитателей морского дна, улья и рассматриваемых под микроскопом бацилл.
Теперь я был поэтом, который ждал, когда созреет образ. Образ зрел, как гнойник. А потом он вскрывался. И на свет появлялись страшные стихи о смерти. На Земле они никого не интересовали, но переведенные на языки (а скорее сигнальные системы обозначений) других миров, они неплохо продавались. И каждый «том» (хотя чаще «тома» напоминали аквариумы, лампы пульсирующего света, генераторы переменного микроклимата или неощущаемых человеком волн и их гибриды) выполнялся по индивидуальному заказу – как в древности картины или скульптуры. Часто на заказ: «что-нибудь о японском средневековье» - если турист из другой звездной системы находился под впечатлением экскурсии по памятникам самурайской культуры, или «о контакте испанцев с индейцами майя» - если заказчик штудировал пирамиды и фрески Юкатана. Переводчики всегда становились соавторами. Но образы, воплощаемые для иных, непохожих на земной, разумов, создавал только я. Чаще всего продукция уходила в единственном экземпляре, подчас туристам хватало одного-единственного стихотворения. В моих образах, в их взаимосвязи и развитии, пришельцы находили какой-то ритм, гармонию. Возможно, я смотрел на Землю немного их, неземными глазами. Быть может, этот взгляд был универсален для описания земных культур. Возможно, я сам думал на каком-то вселенском, пракосмическом, первоначальном языке, от которого произошли все остальные языки и формы передачи сообщений разных цивилизаций Галактики. Во всяком случае, инопланетянам нравились (или были наиболее понятны, внутренне близки) мои описания земной истории и земных легенд.
Для меня же эти образы были гноем. Я гнил, и этот гной, выходя наружу, отливался в предлагаемые заказчиками формы.
Переводчики, шутя, называли меня «вселенским корреспондентом». Мой психиатр говорил, что реальность Земли отторгает меня, как чужеродную плоть. Словно я имплантирован в земной мир кем-то извне, имплантирован именно для того, чтобы описывать дух Земли тем, кто хочет составить о нем представление.
                Тихо Смерть к нам пришла,
                Все легли по гробам.
                Саван тишины затопил меня ядом.
                И я утонул, беспомощно погружаясь,
                Зарываясь в скользкий ил,
                Прячась от ледяного ветра,
                Что заморозил поверхность пруда.
Я писал стихи японскими или марсианскими иероглифами, поэтому, когда мои стихи переводили на наиболее общепринятые языки, получалось, что рифмы не было. Земные критики ругали меня, а учителя литературы подавали на меня в суд, но мне было на них наплевать. Я писал для Вселенной.
                Оскал луны, беспощадный глаз звезды
                Сулили гибель.
                Перевернулся в склепе
                Старый самурай.
                Он кутался в крылья
                Летучей мыши.
                Кожа его давно стала чешуей.
                Он не успел умереть –
                Маг превратил его в дракона.
                И теперь он ждет
                Полной луны,
                Чтобы в небо подняться.
В общем, вурдалак собирался пробраться в один замок и похитить дочь князя. За это маг обещал вернуть ему человеческий облик на все время, пока светит солнце – холодно и неуютно было старому самураю все время валяться в каменном склепе, оживая только в полнолуние. Он соскучился по нормальной жизни и хотел жить по-человечески, по крайней мере, днем. Дочь князя он похитил, но маг его обманул – стал превращать в каменного истукана (ему не хватало колонны, поддерживающей свод в подземелье). Но самурай не стал просто так  держать потолок, каменея, а взял, да и перерезал горло подлому магу. Такие вот саблезубые бамбуковые джунгли, звериное лицо борьбы за существование и естественный отбор, который никто не может пройти без помощи высших неземных сил. Запертая в подвале девушка умирала от голода и жажды, пока фея-покровительница ее рода не превратила ее в легкий туман, просочившийся на волю через щель под дверью подземелья. С тех пор эта юная леди каждое утро выпадает на стенах родного замка в виде росы. В общем, это ее слезы.
Переводить это собираются, кстати в газопылекапельносветовом виде в форме здорового такого террариума с киберскорпионами, макетами замка, склепа и подземелья, оскала луны, которая затем полнеет и разными голографическими эффектами, сопровождаемыми подробными квантовопульсационными сносками справочного материала. Персонажи и весь сюжет передаются непосредственно моим ментальным излучением (каждый раз, садясь писать стихи, надеваю шлем записи биопотенциалов мозга). А все остальное – красивый переплет, картинки в книжке и кундсткамероподобная экзотика. Кроме моих иыслеобразов в их первоначальном, полупотустороннем, виде, заказчики воспримут только лунный свет и росу с туманом. А остальные навороты останутся для них загадочным духом Земли, бесполезным и непонятным для них сувениром. Если только они не фанатичные земнологи, старающиеся при помощи фантастических игрушек поддержать миф о собственной компетентности. Я впрочем надеюсь, что они такие же получающие удовольствие от собственной странности чудаки, как и я.
Ничего нет удивительного в том, что мало кому на Земле нравится гной моих стихов. Для землян я больной, отторгаемая чужеродная часть организма. Но и такие, как я необходимы землянам – в качестве вакцины, например. Без нас они не смогут найти общий язык с пришельцами. Мы делаем землян более понятными для обитателей других миров. А фантасты транслируют культуру в обратном направлении.
Сигнал замигал и зазвенел прямо от двери, подплыл ко мне. Наполовину зеркальная, наполовину прозрачная штуковина размером с баскетбольный мяч с кучей лампочек и динамиков, позволяющих воспроизводить любые волны в виде света , звука и других излучений. Антигравитационная батарея позволяла ему свободно перемещаться в пределах квартиры, а интелпроцессор – выполнять все функции домашнего секретаря. Покопавшись в моих биотоках, сигнал впустил посетителя – он так изучил мой мозг, что успевал уловить распоряжение до того, как я его сформулировал.
Вошел огромный краб, облепленный пластиковыми трубами. На длинных стебельках болтались два шарика, постоянно менявших цвет и яркость. Краб и сигнал замигали и загудели друг другу, выполняя ритуал приветствия, а когда они обсуждали расценки и сроки выполнения заказа, я едва не ослеп и не оглох от их стробоскопических тирольских переливов. Все мог делать за меня сигнал, кроме одного – он не мог создавать образы. А значит, не мог и писать стихи. Хотя для моих заказчиков мои стихи стихами не являются – они обращаются как раз за образами – кривой тенью пресловутого праязыка, прамысли, порожденных неким праразумом, породившим все цивилизации вселенной – а точнее, за характерным земным искажением, отражающим многообразие земных реальностей, нашей земной трансформацией этой праречи, описывающей все, что могло заинтересовать пришельцев на Земле в знакомых им или легко усваиваемых ими представлениях. С этой праречи все легко переводилось на любой язык вселенной. Если же землянин не умел думать так, как я, то ни написанное, ни сказанное им перевести пришельцам было невозможным. Перевод получался механическим, как общение с пришельцами сигнала. Даже прямая передача мыслей человека, лишенного этой способности, воспринималась большенством неродственных землянам гуманоидов, как неинформативный шум, в лучшем случае ими воспринимались эмоции. В худшем случае вопсринимался только генетический код, и тогда они обращались к потенциальному идеально развитому варианту данного землянина, каким он был бы, не покалечь его среда и общество, пока он развивался. А то, что хотел сообщить этот землянин в данный момент, и почему он не реагирует, как следует из его генетической маркировки, оставалось для этих пришельцев полной загадкой. Негуманоидные виды вовсе ничего, свидетельствующего о разумности обычных землян, не воспринимали. А я своими образами думал на «вселенской латыни». Иногда мне даже удавалось уловить некоторые вещи из мифологии заказчиков и воспроизвести их в земном колорите, найдя аналоги их мифологии в заинтересовавших их культурах. Как правило, это вызывало, если не восторг, то интерес и новые заказы. Иногда этот сплав миров вел за собой протесты и угрозы. Но скандалы вокруг стихов всегда привлекали новых инопланетян. Поскольку со мной общалось большое количество представителей разных цивилизаций, то у ксенопсихологов даже возникло бредовое предположение, что я должен хорошо разбираться во всех многочисленных областях ксенопсихологий этих представителей и мне предложили провести соответствующие исследования. На это мне пришлось ответить, что я не фантаст. А что касается ксенопсихологии, то в некоторых ее областях лучше разберуться минерологи, метеорологи и плазмохимики. Я же представления не имею о том, как они думают, эти пришельцы, и что ими движет. Все, что у меня в руках – это призраки, тени общего с этими представителями иных цивилизаций прошлого, а вернее – тени общих духов прошлого, вездесущих и непостижимых привидений. Вот и все мои карты. Все это пронеслось в моей голове, потому что краб явно собирался заказать обширный трактат об истории представлений землян о пришельцах. Но не успел сигнал сообщить мне об этом, как все вдруг остекленело, потекло, поплыло, и я опять оказался в номере Жанны.
 Почему-то мысль о фантастах, каждый из которых представляет свои, продвигающие его и представляемые им цивилизации, культуры и реальности, не отпускала меня. В самом деле, ксенопсихологам достаточно проанализировать романы с описанием пришельцев и других потусторонних существ и выделить закономерности, выбирая сходные гипотезы, описания и характеристики. Возможно, они даже найдут отражение этих описаний (и реальных цивилизаций-прототипов) среди нравов, произведений искусства и реальных предметов, построек и сооружений землян – отдельных народов и широких слоев унитарного общества. А подумают, есть ли на Земле вообще кто-нибудь, кроме пришельцев. В некоторых реальностях все люди вообще погибли в результате ядерной войны в середине двадцатого века, а дальше их место заняли клонированные тела, модифицированные кибернетиками, или просто андроиды, которые дальше, как ни в чем ни бывало, разыгрывали обычную жизнь людей, со всеми их глупостями, как будто никакой ядерной войны не было. И многие из них даже сами не знали о том, что они гомункулюсы или киборги разных моделей, а считали себя людьми.
Даже Жанна, обнаженная Жанна на постели, застланной простынями, покрытыми изображениями алых роз, которые были голографическими и поэтому смотрелись, как настоящие, не могла меня отвлечь от этой прогулки по моим реальностям.

Мне пришлось еще раз вернуться в измерение с инквизицией. Мы пытали одного особо мерзкого колдуна. Выдирали ему ногти клещами, но он так и не признавался в растлении детей и животных. Тогда Карл, природой наделенный весом быка, но разумом восьмилетнего ребенка, выколол старому греховоднику глаз, позволил ему вытечь, водой из кувшина вымыл остатки, а в пустую глазницу налил расплавленного свинца… Но и в последних криках уродливой души, посланной в мир дьяволом, не было ничего от истинного раскаяния. Я был уверен, что если бы к проклятому наговорнику привели невинное дитя или козу, то он не замелил бы отслужить темную службу демонам похоти и плодородия. Я даже спросил его об этом. И в муках, судорожно цепляющегося за жизнь разодранного каленым железом тела, подлец нашел в себе силы, чтобы сладострастно засверкать своим оставшимся левым глазом. И даже дернул промежностью. Он явно был одержим. А вообще, был ли он человеком? Или он являлся одним из тех животных, которых легко принять за человека, потому что они могут издавать звуки, похожие на речь человека и скорчить морду, похожую на лицо? Нет, скорее всего это был один из мелких чертей, сбежавших из Ада, сбежавший от какого-то наказания и не нужный теперь ни своему, ни нашему повелителю. Души он не имел. И чтобы не возвращать его Властелину Всех Бесов, мы скормили то, что от него осталось, нашим верным четвероногим братьям. Ему не удастся ни испортить их нрав, ни восстать из могилы, ни нарушить покой наших снов. Мы уничтожили этого врага. Даже кости его изгрызли наши братья.
-А почем сейчас индульгенции?
-Тебе зачем? Спроси у брата Марка, он ими приторговывает. В помошники к нему хочешь перейти? Слаб стал?
-Да нет, я так, интересуюсь.
-Смотри, не сомневайся. Нам с тобой индульгенции не нужны. Мы с тобой святое дело делаем.
Потом я вернулся в измерение с обезьянником и помочился на останки сторожа.
В случае этих двух персонажей управляющие системы, для которых любой организм – такой же механизм, как часы или лифт, дали какой-то сбой. Это были дефектные единицы. Или уже испорченные, впрочем, такой вселенский лом сам собирался в некоторые подобия управляющих систем, в большей или меньшей степени исковеркано им подражавших. Они даже ломали исправные единицы, подгоняя их под свои квазистандарты. Когда этот процесс выходил за рамки допустимого отклонения вселенского плана или  сценария, который ими яростно отрицался, вселенские управляющие системы принимали определенные меры по коррекции квазисистем. Не корректирующиеся квазисистемы уничтожались – иначе, расширяя свои помехи, они начинали уничтожать большие массивы плановых реальностей, и в захваченных их влиянием мирах-пространствах-временах все шло не по сценарию Основателей, а следовательно, не развивалось в свой срок то, что должно было развиться и это нарушало еще какую-то часть вселенского плана. Для воздействия на эти квазисистемные возмущения часто использовались элементы самих квазиситем. Но сломанные единицы всегда старались уцепиться за неповрежденные – чтобы проехать на них свою запланированную часть пути. При этом у них создавалась иллюзия того, что они нормальны, и все у них идет как надо.
В этих сложных, рассчитываемых Высшими Силами разных уровней и их ренегатами хитросплетениях, мы тоже играли какую-то роль. Мы часто выполняли их ходы, но зачастую не понимали, что именно двинуло нас на ту или иную операцию. Единственный выход был в осмысленности, иллюзии автономности, рациональном следовании собственным интересам, но этот умозрительный сепаратизм сразу же подвигал нас на путь, которым следовали квазисистемы. И не было выхода из этого лабиринта, в котором блуждали машины, созданные на конвейерах, существующих сотни миллионов, миллионы, десятки тысяч и просто десятки лет. При этом сошедшие с одного из них естественно считали нормой себя и неестественным – серии других производителей. Лично я предпочитал всегда вовремя проходить очередную модификацию – хоть пятьдесят миллионов лет назад (если мои прыжки по реальностям можно размотать  в стандартах времени одной из них), хоть через пять миллиардов лет. Я всегда старался быть модифицированным максимально, соответственно тому миру, в котором оказывался, насколько это не нарушало планов Основателей. Мне приходилось трансформироваться при этих перемещениях, так что иногда я сам себя не узнавал. Я был змеей и ящером, перепончатокрылым и просто крылатым, часовым механизмом, молнией, выращенным в большой пробирке и собранным из биомодулей зондом – иногда при переходах приходилось претерпевать очень резкие изменения.
Иногда я не узнавал себя и по другой причине. Существа из уровней мироздания, лежащих более высоко, чем наш, иногда оказывались в моей основной реальности (сейчас о обитал в той, где появилась Жанна) и заполняли меня, как путешественники гостиничный номер. Чаще это помогало мне, реже – мешало. Во всяком случае, ретроспективно оказывалось, что они больше соответствовали духу той ситуации, в которой появлялись в моей жизни, чем я сам, и успешно разрешали мои проблемы или предотвращали мои ошибки.

Я решил развеяться и переместился в танцевальный клуб «Немо», устроенный на огромной старой подводной лодке, с которой сняли все вооружение и смонтировали на его месте залы и бары с огромными окнами, сквозь которые, подсвеченные прожекторами, ошеломляли своим великолепием подводные тропические джунгли. Когда свет в зале гас, они царили, потрясая воображение, с обоих бортов, и казалось, что  находишься на террасе между двумя рядами колонн, на дне морском. Подобный клуб в космосе, к примеру, был бы менее интересен. Лучи, пульсирующие лампы и калейдоскопы, голограммы, летающие и танцующие между людьми и пришельцами, способными воспринять это развлечение, создавали совершенно фантастическую атмосферу бала русалок. А когда голограммы повторяли то, что находилось за толстыми прозрачными плитами окон, все чувствовали себя ихтиандрами или атлантами, переселившимися на глубокую поверхность Земли, пейзажи которой, кстати, более характерны для нашей планеты, чем то, что находится на верхней поверхности – суше.
-Что закажете?
-Вино. Какое-нибудь белое вино, на ваш выбор.
-У нас сегодня интересная программа, - сказала официантка в мини и топлесс.
-Для гостей инопланетных стараетесь?
-Они тоже входят в программу.
-Ну да, для нас в программе они, а для них в программе – мы, земляне.
Здесь я встретился с одним из адептов культа «двойников». Они считали, что давно уже умерли и ангелы (пришельцы) заменили их собой, приняв их облик (сделав скафандры в виде их тел). Свои святилища они устраивали в глубоких пещерах или подвалах небоскребов, заброшенных убежищах от радиации. Сами помещения, где они отправляли свои обряды, делались круглыми, со сводчатым потолком. А общину называли кораблем, службу (дикую распущенную наркооргию) – полетом. Была у них еще одна интересная особенность – обращаясь, они становились настолько похожи друг на друга, что по очереди превращались в жреца, словно его дух переселялся из одного «двойника» в другого. И при каждом таком переселении личность и память жреца сохранялись. Но мало кто из них был способен пробыть жрецом хотя бы сутки – это очень истощало их, хотя они не помнили о том, как вели службы и разбирали споры. Жрец никогда не спал.
Что-то от моего инквизиторского прошлого проснулось во мне. Быть может, дух святого Торквемады, усердного паломника тибетских долин, японских берегов, тайских джунглей и монгольских степей? Случалось, что «двойники» совершали человеческие жертвоприношения, как правило, если им  удавалось уловить инкарнат кого-то из Великих – Аристотеля, Цезаря, Павла, Парацельса, Вольтера в их здешних воплощениях им удалось положить на алтарь  своего корабля, чтобы наполнить их божественной кровью свои кубки. После этого «двойники» обретали способность к левитации, ясновидению и провидению – в частности, при помощи этого они определяли, где искать следующую жертву.
Я был уполномочен провести переговоры о продаже им Жанны.
…Когда в распущенной Европе пошатнулось могущество Вселенской, мы принесли в нее чуму, холеру и сифилис, оспу, проказу. Сейчас мы собирались уничтожить один из флагманов «двойников». Мы так поколдовали над Жанной, что ее нельзя было убить. Она бы мгновенно зарастила раны, а будучи отравлена и одурманена, все равно бы сразу же воскресла, обрушив на адептов-корабельщиков всю накопленную во врнмя мук и незаслуженных унижений мощь. В лучшем слуае, они получили бы беспощадную хозяйку, которая не стала бы переходить из одной корабельщицы в другую, а постоянно оставалась бы сама собой, тираня адептов и держа их в железной узде. На нас она тоже была бы не в обиде – ведь это мы бы привели ее к этой власти. И с ней можно было бы сотрудничать. Ведь это мы извлекли ее из небытия, подарив ей какое-то время беззаботной и праздной жизни, подготовив ее переход. На самом деле она должна была воплотиться в замученную многодетную медсестру. А в худшем случае она бы разнесла флагман вместе с командой и уничтожила бы самого сильного капитана-жреца. Вместо агнца алчущие столкнутся с драконом, и их жертвенные ножи отправят их самих на орбиты холода и мрака. А капитан окажется заточен в черной дыре. С точки зрения моего прошлого, весь этот законспирированный культ являлся паразитирующей сетью семей демонов, пожиравшей важные элементы мироздания нашего конгломерата реальностей. А если они на самом деле являлись пришельцами – колонией нелегальных иммигрантов, подрывавших сакрально-энергетический цикл моего участка вселенной, вирусом, на который нужно направить лимфоцит.
Но сейчас мне необходимо соблазнить адепта эти лакомым священным куском и выжать из него максимальную цену за этот товар.
За соседним столиком играли в карты. Кажется, в Блэк Джэк.
-А что изображено на картах? – спрашивал высокий серый гуманоид.
-А, так, картинки, - отвечал ему бородатый планетолог, видимо, пригласивший серого гуманоида в «Немо» после очередного симпозиума, чтобы порадовать местной экзотикой.
Разговаривали они на хорошем английском, но оба с акцентом.
-А я думал, что это изображения ваших земных богов.
-Что ж мы, богами в карты будем играть?
-Они играют вами, а вы играете ими. Так все честно.
-Нет. Это просто картинки. Изображения богов у нас хранятся в специальных местах.
Передо мной мелькали извивающиеся тела – шелка и пластик землян, гремели латами своих скафандров разгулявшиеся туристы из системы Арктура, похожие на пещерных медведей, телепортировался из одного конца зала в другой пучеглазый взъерошенный ящер, визжа при каждом возникновении, между ними, обвивая танцующих, плыл призрак морского змея, появлялись и пропадали кораллы, актинии и медузы за прозрачными стенами, следуя вакханалии, устроенной лайтджеем. На соседний стул присел смуглый бритоголвый парень в кожаном комбинезоне, черном с синими вставками. Совсем молодой на вид, невысокого роста, худощавый и удивительно спокойный, полный умиротворенного внутреннего напряжения. Это был смотритель порта, от которого отчалил подводный клуб. Каждый локус конгломерата имел своего управителя в области разных таинственных дел. По большому счету, мне было все равно, лама это, раввин, пастор, кюре, мулла или просто шаман-орангутанг, весь приход которого состоит из стада обезьян. Есть вещи и силы, которые сами знают, кто им лучше подходит в качестве посредника в том или ином захолустье вселенной. Мы обменялись быстрой бессловестной серией невидимых молний. Он был обеспокоен – среди его подопечных пропало трое, двое из них были детьми, и он связывал их исчезновение с кораблем, скрытым в недрах горы, которая раньше извергала пепел и лаву, так что в земле на прилегающей к нему территории археологи раскапывали не один десяток слоев уничтоженных ею поселений. Он исчез так же незаметно, как появился на глаза – его традиция обладала своими секретами.
А ко мне уже подплывал, колыхаясь, жирный лысый и бледный боцман в голубом просторном одеянии. Во время торга глаза его жадно блестели, он потел и теребил совершенно мокрые багровые четки. Кровь инкарнатов действовала, как наркотик. К тому же левитация давала ему существенное избавление от неудобств веса, а ясновидение – успех в азартных играх. Но на наши игры его ясновидение не действовало. Он не скупясь натянул на лапу расставленный нами капкан. Судьба его команды и Жанны решилась в соответствии с нашими планами.
-А почему она проститутка? – спросил он напоследок.
-Подражает Марии Магдалине, - ответил я.
-Что ж, это даже многое упрощает, - довольно потер руки толстяк. – У нас, знаете ли, радения сначала бывают перед жертвоприношением. Многие захотят ее познать…
-Даже не сомневайтесь, все пройдет отлично, - заверил я его.
-А то знаете ли, девственницы недолго выдерживают, да и сопротивляются, а от опиума они совершенно, как резиновые куклы.
Сказав это, он пошел в зал в поисках другой компании.
Да, их ожидает жестокий сюрприз. Без нашей киберпривязи Жанна просто так никому давать не будет.
Следующей в программе клуба оказалась медленная жестокая баллада, стилизованная под кельтский фольклор с хором, певшим на латыни, посвещенная Орлеанской Деве, которая в тексте, со своим мечом и латами постепенно становилась  Железной Невестой – гильотиной. В пространстве, среди огней Святого Витта, эльфов и привидений, расцвели розовые кусты, кондиционеры подняли легкое холодящее дуновение и розы облетели лепестками, подняв в зале алую пургу…
А потом пришел, облизываясь (видимо, из недр кухни) талисман клуба – кот Поцелуй, довольно крупный, с сенбернара размером и сразу же завел ученую беседу с крабошершнем и черепахокентавром, выбрав их в собеседники, видимо, из-за их размеров, близких к его габаритам. Разговор у них шел легко, потому что они могли смотреть друг другу в глаза, их головы находились на одном уровне, и разрешать лингвистические трудности перевода в три разных языка, помогая прямой передачей образов взглядом. Набежали похожие на пауков и богомолов роботы и растащили собеседников – крабошершень оказался членом дипломатической миссии, и все его контакты жестко регламентировались,  а у мистера Тортилохарона внезапно мог активироваться защитный рефлекс нападения, если бы кто-нибудь не разделил его точку зрения. Обсуждали они, признаться, довольно щекотливую тему – брачный сезон осьминогов, часть которого в этот момент весь клуб наблюдал по левому борту. Так Поцелуй трактовал это зрелище, теребя лапой фиолетовую ленточку на на кремовой шкуре с серыми полосами. Его случайно услышали и шумно поддержали своими комментариями пьяные тинейджеры, заседавшие у стойки бара. Крабошершень расспрашивал о деталях и котяра доверительно пустился в подробности. Тортиллохарон пытался выяснить, то ли это самое эротическое шоу, упоминавшееся в бкуклете «Немо», и когда головоногие начнут снимать друг с друга кожу.
А по-моему, два осьминога просто пытались задавить друг друга, пуская облака чернил на мшистых камнях, опутанные какими-то водорослями.
Жулик-кот, устроив скандал, немедленно испарился, но тинейджеры успели все заснять на телефон и уже передали всю сцену в молодежную сеть «Аркад». Добра от этого ожидать не приходилось – назревал дипломатический конфликт, весь эпизод наверняка уже посмотрели десятки тысяч придурков-абонентов и каждую секунду их число увеличивалось на несколько тысяч.
Пришлось стереть эту часть реальности, вместе с осьминогами – все равно из-за суматохи фантомов, вспышек и звука никто в зале не заметил внезапного скачка – обрыва и резкой смены тем разговоров, того, что за окнами нет следов прежнего пейзажа, а уже совсем другой, невпопад раздавшегося смеха и неестественного импульса движения тел, выравнивающих переход от одного положения в пространстве к другому…
Шоу продолжалось, осталось смутное ощущение чего-то забавного и неприличного. Но это ощущение у всех посетителей не пропало зря – наступило очередь Парада Белых Кроликов. Сначала по залу проскакал объемный мультипликационный символ «Плейбоя» величиной с кенгуру, в цилиндре и перчатках, естественно, белых. А затем эти цилиндры и перчатки стали раздавать всем желающим девушки в мини-костюмах кроликов с белыми ушками и белыми хвостиками. Желающие должны были поиграть в «паровозик». К цилиндрам и перчаткам прилагались кроличьи хвосты на веревочках и кроличьи маски на пол-лица или на всю голову. Все это надевалось как вместе, так и по отдельности – не каждый инопланетный гость смог бы примерить все части костюма, а их всех настойчиво приглашали прикинуться привратником Страны Чудес, изобразить его движения и даже обещали приз за лучшего Белого Кролика среди пришельцев.
За соседним столиком заглушили опасную секундную паузу в музыке, с шумом и хлюпаньем втянув коктейль. Там сидели охотники – почти похожие на людей оранжевые псевдохомы и какой-то гибрид муравья с саксофоном с переливающимися радужными сполохами фасеточными глазами. Они явно собирались охотиться на скатов и акул, а сюда поришли, чтобы попривыкнуть к океанической среде. Псевдохомы шевелили кружевными жабо и бакенбардами жабр, беспокойно перебирали щупальцами-косичками, а гибрид дудел, трещал и бибикал клапанами и похрустывал суставами ногочелюстей. На борт «Немо» они перешли прямо в Посейдоне – подводном космопорту для обитателей океаносферных миров, которые все, находящееся выше водной поверхности, вообще не интересовало. Влажный воздух клуба давался им с трудом, но происходящее вокруг забавляло.
Буйство Белых Кроликов, плясавших и прыгавших в трюме этого Наутилуса так, что дрожал пластиковый пол, завершилось награждением какого-то лилового длинноухого ящера, которому цилиндр и перчатки очень шли, а хвоста хватало своего. Походил он, скорее, правда на навсегда оставшегося на дыбах жеребца, но скакал он так, словно собирался передавить всех, кто приходился ему по колено.
-Приветствуйте победителя! – кричал ди-джей.
Зал отвечал оглушительным ревом.
-Хочу ребенка! – громко воскликнула какая-то девушка и зал отозвался ей бурным хохотом.
Постепенно я стал уставать от этого веселья и вызвал на связь одного партнера, с которым нужно было поддержать дежурный брифинг-диалог. Нужно было рассказать ему что-нибудь связное и желательно забавное, но так, чтобы он не понял, где я нахожусь. Я поступил так, как всегда делал в таких случаях – открыв канал связи и обменявшись кодовыми приветствиями, стал вылавливать среди мыслей и фраз окружающих весельчаков все, что могло поддержать мой рассказ, связно укладывалось в продолжение сказанного перед этим, и могло  вызвать интерес внимавшего мне меланхолика. Комбинируя отобранные остроты, куски анекдотов и отдельных предложений, парадоксальные впечатления разнообразных представителей внеземного разума, мне удалось выстроить довольно занимательную «сказку без костей», разрежаемую отдельными эмоциональными всплесками и замечаниями, направляющими полет моего репортажа. Партнер этот находился в мирах и уровнях, настолько вышележащих и недоступных, что даже мною они ощущались, как заоблачные. Моя роль приближалась к роли корреспондента в развлекательном блоке программы новостей. Как всегда, мне удалось Его рассмешить.
Под раскаты его удаляющегося от нашей галактики смеха, я торопливо заказал себе ужин – омары, устрицы, морская капуста и камбала, съел все это, запил белым вином и подмигнул дельфину, благодушно бодающему панорамный иллюминатор своей мудрой головой гиганта мысли.
Мои увеселения представителя вселенских уровней повысили настроение всех, находящихся в клубе – они просто заливались смехом и хохотом, гоготали, ухали и совершали иные эквиваленты внешнего проявления радости и удовольствия. В моем репортаже все они создавали фон, аккампанировали. В свою очередь, они мысленно улавливали суть моих усилий – передача проходила очень мощная. Мне удалось развеселить даже до того унылую компанию зомби-утопленников, выловленных в предыдущем рейсе этого Наутилуса, отмечающих свое второе (или какое там оно у них по счету) рождение. День Рождения зомби – довольно понурое празднество, а если зомби собирается сразу несколько, и все они – именинники, то гнетущая депрессия просто течет вокруг, затягивая всех в свой омут. Но не в этот раз. Им повезло – они прыскали, плакали от счастья, улыбались и пели дурацкие детские песенки. Дело дошло до частушек – при этом они даже не думали буйствовать. Обычно они очень тоскливо, злобно веселятся, круша и ломая все вокруг и нудно, долго истязая все живое, что попадалось им под руку, и еще не успело погибнуть. На этот раз их садизм ограничился только одним прижженным сигаретой кактусом, стоявшим в вазе посреди их стола, а вандализм завершился погнутой вилкой. И не было даже луж пролитой водки, которую они называли «мертвой водой».
Толстяк, договорившийся о покупке Жанны, объяснял суть своего культа похожим на демонов птеродактилям с другого конца Галактики. Они напоминали фигурой людей, только к рукам у них приросли перепончатые крылья, походившие на серые складчатые мантии, чуть раскрывавшиеся и вызывавшие мимолетный порыв воздуха от порывистых жестов. Длинные клювы щелкали, но мрачное сознание телепатов, а вовсе не слух помогали им понять боцмана. Их сознание, наполненное образами черных гор, гейзеров, темных туч и красных туманов, холода, шквального ветра и ураганов, распространялось вокруг, как пронизывающая сырость осенним пасмурным днем.
Рогатые головы и желтые змеиные глаза, длинные голые хвосты, вившиеся кольцами…
Они были вылитой копией тех птеродактилей, с которыми мы так не ладили в мире шагающих гор. Нам даже пришлось обрушить на Землю комету, чтобы уничтожить их культуру, их страшные жестокие цивилизации, такие же серые, как их сухая чешуйчатая кожа… Потоп и пепел, Зима и бледнеющие чахнущие папоротники, которыми питались их боевые машины и скот – разрушения эхом прокатились по реальностям, стерев чужаков во всех доступных нам пределах. Они ведь были колонистами. А эти, беседующие с боцманом, видно, из их метрополии. Землетрясения, цунами, извержения, вспышки маленьких солнц ненавистного для них света – их покой был нашим кошмаром, их радость – ужасом для нас. Они ели все формы жизни, а разумный мозг для них являлся деликатесом. Но если толстяк пытался найти в них прототипы своих братьев, тех таинственных беглецов, которые, как оборотни, превратились в основателей его культа, то он просчитался. Птеродактили явно считали себя чужими ему, а если и было между теми основателями и ими какое-то родство, то ведь тогда от них-то эти основатели и сбежали… Как бы то ни было, корабельщики часто пристают к Гостям с такими расспросами – все пытаются найти свою звездную родину, вернуть секрет трансформации материи своих тел в другие формы жизни. Им мало того, что они пьют кровь и, раздирая на куски аватар-инкарнатов, пожирают их плоть, чтобы обрести что-нибудь из их способностей  и свойств несчастных Воплощений. Они хотят разгадать побольше вселенских секретов и стать равными тем, кто обитает в верхних этажах мироздания, не понимая, что даже если им это удастся, то они не удержатся в тех реальностях. Но до сих пор им не удалось найти союзников в иных мирах – никто не принимает их всерьез. Видимо, их основатели и в самом деле совершили что-то мерзкое там, откуда бежали…
Еще они мечтают когда-нибудь уловить инкарната Самого. Но тут бы их ожидал неприятный сюрприз – свершись это, они оказались бы поражены намного больше, чем Жанной.  Сам был не самым приятным и удобным персонажем – он всегда восставал против любой системы и старался ее уничтожить. Как правило, ему это удавалось. Он считал, что все не правы, кроме него. Естественно, что ему, принадлежащему к Посланникам-Ревизорам высшего руководства Систем, контролирующих правильную работу машины вселенной, любые, даже самые совершенные копии, подобия и проекции Его Организации, управляющей всем, что мы можем представить – все они казались несовершенными, неправильными, преступными и малоэффективными. Он и появлялся-то только тогда, когда нельзя было обойтись без их разрушения и возвращения работы того или иного узла машины вселенной в русло, оптимальное для беспрепятственной реализации вселенского плана. Он устранял препятствия, разрушал все мешающее и намечал, как исправить расхождения. В другие, более спокойные периоды своих пребываний в конгломерате наших реальностей, Он вспоминал об этих своих горячих миссиях с болью, тоской и неприязнью – ведь в них он являлся и скальпелем хирурга, и ножом бульдозера, и запалом бомбы. А уж корабельщиков он бы постарался при помощи какого-нибудь провокационного плана, которые удавались ему лучше, чем кому-нибудь другому, превратить в развеянный ветром прах…  Даже ценой собственных мук – так, как Он это сделал в Израиле.
Толстяк раздражал птеродактилей, и они явно не отвечали ему благосклонностью. Судьба изгоев Галактики их не интересовала. Они, похоже, собирались организовать для эскадры корабельщиков паломничество на бойни своих миров. В их расчетах корабельщикам уготавливалась роль экзотических продуктов, доставляемых в свежем виде. В принципе. Это могло послужить выходом из ситуации вокруг кораблей, если только они организуют поставки паломников крупными партиями. Но вряд ли они заберут полностью все команды. Скорее, попытаются обеспечить регулярные поступления в обетованный край мясных отделов своих магазинов (или складов – признаться, меня не сильно интересовало, как они хотели распределять свои лакомства, я уловил суть их намерений и этого мне оказалось достаточно – конгломерат их реальностей не входил в мою зону ответственности). Главное, чтобы они не стали разводить стада этих будущих туш в наших реальнсотях – а эта идея забрезжила в недрах их мглистых намерений ровными предгрозовыми сумерками.
Поэтому пришлось перекомпилировать ход событий еще раз: Толстяк не подходил к птерадактилям, они вообще друг друга не заметили, он видел пустоту на их месте, а они скользнули по нему равнодушным спаренным, почти не заинтересованным взглядом (их разум был не коллективен, но синхронен, парен).
Танцующие в сполохах света, смываемые прибоем звука, с самого начала видели птеродактилей чем-то вроде страусов в накидках из павлиньих перьев. Просто синих птиц счастья. Это они уж сами устанавливали такую нарядную ширму, распространяя вокруг ощущение симпатичной сентиментальной печали. Сквозь ширму проникли только я и толстяк – в предыдущем варианте хода истории этой реальности, которая сегодня разветвилась уже дважды. Так растет дерево миров.
Иногда эти ветви сходятся, и разные варианты событий, имеющих одинаковое начало, имеют одинаковый конец. Реже сливаются ветви от разных стволов. В конце концов, обитатели высших уровней вселенной в разных своих состояниях непохожи сами на себя настолько, что их невозможно узнать в том, что (если бы речь шла о существах из наших уровней) можно было бы назвать уверенностью, гневом или довольством – особенно, когда они материализуются, спускаясь к нам. В этих трех различных расположениях духа один и тот же Верхний Житель принимается нами за трех разных. Подчас даже создается впечатление, что эти трое враждебны друг другу. Будучи при этом воплощениями настроения одного противоречивого персонажа… А ведь Их неисчислимое множество. И у каждого возможны самые различные расположения духа – более, чем три. Являясь, они перестраивают вокруг реальность. И даже склонны в одном настроении посещать одни, а в другом – иные реальности, подстроенные Ими специально так, чтобы соответствовать определенной стороне Их личности (или определенной личности, если у каждого из Них этих личностей много). При появлении в наших реальностях Они исполняют свои роли - и для этих своих игр Они и создают театры наших миров. По настроению, один и тот же из них в одном мире играет героя, в другой реальности он – злодей, а в третьей – беспристрастный судья. Реальность – зеркало, в которое Они смотрятся, мир – отражение эмоций своих создателей. А вся вселенная отражается в своей границе. Так и получаются различные пантеоны. При этом обитатели каждой реальности воспринимают свою ипостась того из Них, кто участвовал в создании данной реальности, или просто нашел ее пригодной для выхода той или иной части себя. Из соседней реальности такие же ипостаси воспринимаются преломлено, под влиянием ее создателей и посетителей, которые могут быть теми же, что у соседей, но исполняют в ней другие роли. Они могут прийти внезапно, из ничего, или постоянно жить в избранном для себя мире, маскируясь под его обычного жителя или часть этого мира, например, под храм или под горное озеро. Они могут даже, шутя, избрать своим ремеслом создание других, воображаемых миров для развлечения обычных жителей своей реальности, создавая эти миры на самом деле , где-то во вселенной, другой, большей, вечной частью Себя. Ведь Они могут находиться сразу во многих местах, жить сразу несколько жизней, и при этом большей частью Себя оставаться на верхних этажах мироздания. Они – как деревья, корни которых живут в земле и разбросаны в разные стороны, ствол и ветви – в траве, а большая часть ветвей и листьев – в небе. И цветы на Них зреют в небе, а плоды падают на землю, а семена возвращаются в землю, порождая ростки, из которых вырастают новые деревья, также живущие сразу под землей, на земле и в небе. Оставаясь целостными и находясь при этом на удалении сами от себя, разными своими частями, и будучи направлены в разные стороны. Поэтому правильнее воспринимать Их, как лес.
В зале «Немо» присутствовало сейчас около сотни реальностей, а вернее, их выходов, сплавлявшихся в сложный коктейль. Пришельцы находились в своих реальностях, принося их с собой и наблюдая из них на мир «Немо». Танцующие и сидящие за столиками люди также принадлежали к разным культурам, а следовательно, к разным реальностям, правда, более близким, составляющим наш конгломерат. Немногие из них могли вырваться за пределы своей, но взглянуть оттуда на другие, необычные для них реальности, могли. Для этого они и пришли в «Немо», за окнами которого, трансформируя их восприятие и смешиваясь с их рассеянными «атмосферами ощущения», врываясь в зал, проплывал подводный мир, почти столь же далекий от их обычных миров, как те, откуда прибыли гости с далеких планет. Мелькание и мягкие переливы, путешествия света по стенам, его превращения из одних красок в другие и смена музыкальных миров творили свой собственный мир, обложку, раму, письмена на картинах иных галактических грез… А джунгли океана становились фоном – они окружали нас и проносились сквозь все – глубоко внутри нас. И это было волшебно. Мы все не теряли здесь времени зря.
Очередная композиция «Снежная королева», с голографическим снегопадом, мягкие хлопья которого исчезали, словно тая, не долетев до одежды, бокалов и столиков, с медленно проявляющимися и размывающимися миражами покрытых инеем кустов и беседок, перенесла нас в зимнее царство… Сама королева, бледная, созданная из искрящегося льда, приветствовала нас, лениво и холодно, со своего трона. Кондиционеры подпустили холодного свежего воздуха, и танцующие пары Каев и Герд грустно пытались согреться, обнимаясь и что-то шепча, дыша теплом в томные уши…
Сверчок запрыгал по моим тарелкам. Мне сразу и не удалось определить его природу. Но он оказался не стереофантомом, а настоящим любопытным туристом. Он уловил во мне того, кто может открыть ему ворота в эти земные миры. Я рассказал ему сказку о Пиноккио – быстрыми мысленными картинами без слов. Он не владел языками нашего конгломерата. И ускакал вглубь зала.
Следом за ним, тяжело топая, приплелся настоящий снежный человек. От него веяло ужасом. В левой лапе он сжимал полусырой окорок, к которому время от времени прикладывался, откусывая крупные куски.
«Ты дважды обрушил лавину, герольд. Реальность не лошадь, но ты загнал ее».
«А сколько раз ты обрушил ее?»
«Я не врывался сюда сквозь ткань Майи. И не выдирал свершившееся из океана цифровых ветров, дующих в зеркала…»
Древние учителя, получив свой официальный статус по настоянию галактического союза, на правах иной, нечеловеческой цивилизации Земли, спустились со своих гор и теперь проповедовали всем, кто имел несчастие воспринимать их телепатическую мощь. О древних законах они знали больше, чем люди и старались передать свои знания. Контакт с ними, признание их прав (то же произошло и с дельфинами) стал условием приема землян в содружество галактических цивилизаций.
«Я не учитель. Мне приходится быть бесцеремонным. Но я сожалею о том, что порвал ткань Покрывала Мира».
«Ты кроишь мир и шьешь из него одежду. В тебе есть жизнь металла, камней и молний. Ты очень нов, в тебе есть то, что древнее нас. И то, что еще не родилось, может быть, никогда не родится. Ты вернулся из Завтрашних Миров?»
«Для меня нет Завтра и Вчера. И то, и другое для меня – Сегодня».
«Черновик».
Как два философа, мы могли бесконечно упражняться в переводе образов и планов представлений, их многомерных многоуровневых напластований, на речь. Это старая игра, в которой неизбежны ошибки, пояснения, уточнения – и все равно беседка остается лодкой, швыряемой штормом мыслей, нечеловеческих и неземных. Мы пытались пригнать эту лодку к какому-то берегу смысла. Так всегда с упрощением коммуникации – она не желает обращаться в слова. Многозначность порождает больше вопросов, даже на ровном месте, а уж на холмах и в оврагах противоречий… Успокоить бурю, проложить ровную дорогу сквозь скалы, построить мост над пропастью – тяжелый это труд, разговор тех, кто многое понимает. Мгновенно уяснив суть друг друга, мы не могли бы сделать свой обмен мнениями понятным кому-то третьему, владеющему одной только речью. Согласившись в этом, мы вернулись к своим занятиям: я – к вину, а седой лохматый исполин – к мясу. И оба – к созерцанию Бала Чудес – фей и монстров, туристов и праздных гуляк, просто странных типов с разных звезд, пытавшихся найти где-то место, более странное, чем они. «Немо» не напрягал и никого не делал исключением. Здесь многие смотрелись необычными, чужими, фантастичными. И это являлось нормой.
Воспоминания вновь унесли меня в далекую Палестину – туда, где Сам расколол миры, появившись одновременно в лице Учителя и Врача на свету и Вора и Убийцы во тьме. В основном, в нем проявились эти две стороны – как сиамские близнецы, как разные души в одном теле у множественной личности, и обе ничего не знали о делах и жизни друг друга, но каждая осознавала в себе присутствие другой и боролась с ней. В итоге победила более бескорыстная и беззащитная Его часть, и Он позволил казнить себя за преступления – разбой, мошенничества и убийства, совершенные побежденной частью. Энергии, выделившейся при этом, хватило на то, чтобы дать разгон колеснице христианских миров, и еще хватило на начальный толчок для миров ислама. Пересечение параллельных жизней и разных ипостасей, взаимная аннигиляция наслоившихся реальностей прошли по конгломерату волнами, порождая параллельные миры и ветви почти вселенского масштаба. Обе его ипостаси затем получили своих последователей, противопоставивших их и смертельно враждовавших, а также многочисленные смешанные трансформации, интерпретации и инверсии. Причем это не было чем-то новым, а практически полностью повторяло более ранние события, произошедшие в Индии. Затем Сам также не раз повторял этот трюк, но с меньшим ажиотажем, хотя, бывало, задействовались силы не менее мощные, чем Тогда. Никогда не знаешь, какая миссия станет хитом, а какая нет.
Почему я так задержался в этом подводном клубе? Не только потому, что из него не выйти обычным способом, пока он снова не причалит к берегу. Просто я праздновал свой  День Рождения. Каждый день я появляюсь в этом мире заново (или в каком-нибудь другом). И каждый день ухожу из него – по логике постоянных обитателей этих миров. Здесь сейчас, кажется, идет Овен? Значит, я появился на этот свет под знаком Овна. Вообще-то, в этой вселенной я был всегда – с самого начала ее появления. И в некоторых других вселенных тоже. Возможно, и в той вселенной, что предшествовала этой. Если то. Что там было, это был я. Это сложно уложить в мыслях данной реальности.
Я изложил свою точку зрения всем пришельцам – ящерам, насекомым, птицам и остальным порождениям кошмара и бреда землян, хотя они могли просто видеть этих жителей других миров сквозь космос, если с ними случались приступы ясновидения, или сквозь время, если с ними случались вспышки предвидения. Они, вполне возможно, прорывались сквозь все реальности и видели наше Сегодня, этот день, этот бал в «Немо». Или другие моменты будущего посещения Земли инопланетянами. Или входили в контакт с духами, обитавшими в нашей будущей реальности, в которой пришельцы свободно разгуливают по Земле и поражают впечатлительных аборигенов – и ощущали там, в прошлом, ужас и удивление своих потомков. Или что-то аналогичное в реальности параллельной ветви.
Те из гостей из иных миров, которые появились в земных пределах в течении последних суток, поддерживали меня.
И мы вместе праздновали наш общий День Рождения – День Пришельца.
А поскольку в этом подводном мире мы все, включая землян, получались пришельцами, то праздник включил в себя всех. И мы пугали обитателей саргассовых лесов и атлантических гор своей иллюминацией. Ведь мы для них были тем же НЛО, непонятным явлением, изумляющим жителей реальностей начала освоения космоса.
Все это мы подробно обсудили с инопланетянами и другими гостями нашего конгломерата реальностей. Для этого мне даже пришлось оживить голографические фантомы – они сообщали нам много интересного и иллюстрировали наше общение.
Наша подводная лодка при этом перемещалась сквозь измерения, принимая на борт новых и отпуская уставших посетителей, способных телепортироваться самостоятельно или при помощи носимого с собой снаряжения. Мы перепрыгивали из одной реальности в другую, а затем вдруг, включив прожектора, оказались висящими в воздухе над пустырем какого-то города, составленного из многоэтажных ульев жилых и циклопических бараков индустриальных коробок…
Видимо, хозяева нашего Наутилуса успели смонтировать и антигравитаторы.
-Смотрите, внизу бегает стая диких собак!
-А они съедобные?
-Нет, что вы, собаки – это табу.
-Я знаю, на Земле едят собак.
-Лично я не ем. Раньше их ели дикари и бездомные, но сейчас есть собак запрещено. Они же полуразумные!
-Жаль, жаль, на вид ваши собаки вполне аппетитные.
Мы пришлюзовались к какому-то окну, в котором совершенно невменяемый от виски и гашиша директор клуба узрел какие-то опознавательные знаки для стыковки. На самом деле это была древняя цветомузыка. Взятый на борт человек показался мне моим близнецом.
После этого мы летали над настоящим лесом и горным хребтом с обледенелыми вершинами, пока снова не провалились в родную для «Немо» водную стихию.
Хорошо, что я вовремя сообразил – стены лодки разорвет в вакууме гравитационный эффект полей и попросил фиолетовых гномов из системы Альдебарана, обитающим в лавовых морях, а на гномов ставших похожими, потому что такой эквивалент землепригодного облика показался им более подходящим для выражения своей сути, сгонять домой и принести для «Немо» силовой генератор. Они сбросили свои маски, застывшие похожими на восковые фигуры экспонатами, телепортировались туда-обратно (я не зря обратился именно к ним), и мы смогли продолжить свой марафон по самым живописным земным реальностям.
Продолжая танцевать и дегустировать все жидкое, твердое и газообразное, что могла предложить нам кухня нашего Наутилуса, мы веселились и радовались, независимо от того, кто кем был.
Я помнил о Жанне. Она сейчас ублажала клиентов одного швейцарского курорта. Еще бы. Попробовала бы она забастовать, наша золотая скважина. Ведь у нее в голове были самые умные и надежные гвозди, подключавшие ее к программе «Кама Сутра». И розовый венец, о котором знал только я.
 
Юджин Дайгон       Розовый венец.
Жанну вели в белом балахоне, по улице, усыпанной алыми розами – их шипы больно ранили ее ноги, а лепестки прохладно ласкали кожу. Кровь окрасила стебли и листья, но пока еще ее следы были незаметны. Они остались только на свежеоструганных ступенях и досках помоста эшафота. Фигуры в черных сутанах, сопровождавшие ее, от которых несло таким ужасом, что она едва могла пошевелиться, привязали ее к столбу и обложили вязанками хвороста. Хворост тоже был из розовых кустов и сами они, обступившие площадь, роняли вниз не листья – те уже облетели и устлали улицы золотым ковром. Они роняли вниз лепестки – как капли ее крови. Столб обвили длинными побегами со все теми же распустившимися бутонами. На голову ей надели венок из роз, и их шипы сразу же расцарапали в кровь ей лоб. Кровь на ногах и кровь на голове.
Инквизитор зажег факел и поднес его к сложенному костру. Мгновенно вспыхнуло пламя и стало пожирать ее жизнь, впитывая весь восторг воинов, которых она вела в атаку, сидя в латах  на боевом коне. Когда-то они взяли этот город, и она ехала по той же улице, по которой ее сейчас провели босую, также устланной розами из перевернутых корзин торговок цветами. На этот раз розы срезали с кустов. Тех, кого она вела за собой, и кто громко славил ее криками и звоном оружия, уже не было на этой площади, как тогда. Другие воины, кольцом обступив место казни, стояли молча. Сухие губы под капюшоном тихо шептали латинские слова. Она превращалась в пламя – родившееся из роз, и даже нашивка на балахоне, ее герб, роза на белом поле, уже сгорела. Когда-то этот герб был на ее доспехах. Она не чувствовала боли, только бесконечное сожаление и печаль.
Тогда ее считали ангелом, а сейчас – ведьмой.
Когда ей предъявили ультиматум и потребовали дать ответ, пока не закончится песок в верхней чаше стеклянных часов, она схватила эти часы и разбила их о стену.
Теперь она превращается в пламя. И уже видит свою следующую жизнь – без сражений и инквизиции. Кареты, которые едут сами, без лошадей… Лестницы, которые сами несут вверх и вниз… Живые картины в зеркалах…
Ее душа превратилась в дуновение ветра и улетела, погасив костер. Она летела над крышами домов и розовыми кустами, уже почти голыми, над копьями солдат, над столбом на эшафоте и капюшонами монахов, оставив далеко внизу молчащие угли и свои почерневшие кости. Лепестки облетающих роз лениво вальсировали, опадая и покрывая все своей россыпью – в туманно-желтом свете утра, золотистом легком сумраке, подсвеченном мутным костром в небе, там, где должно быть солнце. Запах прелых листьев и спелых роз опьянял. Гарью почти не пахло.
Теплое утро, согретый от ночной прохлады мир. Где это – в параллельном мире, на другой планете, в фантазии наркомана во время концерта?
Это одно и то же, одинаково далеко и одинаково не так. Просто другая реальность. А она может начинаться на Марсе, или тысячу лет назад, а заканчиваться здесь, но продолжаться только полчаса. Куча параметров, жизнь, возникающая при активации масс духа в определенном их настроении – там, в космосе, и здесь, на поверхности планеты, в душе-проекции, двери, открываемой Средами для того, чтобы войти в определенную реальность – границы восприятия и существования, которые признаются и удерживаются, как нормальные. Границы, существующие в том же воображении.

Я внимательно смотрел на девушку. Определенно можно было утверждать, что пресловутая Жанна только что перенеслась в нее. Была ли это Жанна из истории нашего, или другого мира, была ли эта история у нашего мира вообще (или различные реальности просто переходили друг в друга, истощая свои возможности и порождая последующие миры) – утверждать было сложно.
Во всяком случае, я активировал имплантированный в левый желудочек моего мозга передатчик и сообщил, что переход состоялся. В нашем мире теперь живет еще одно Воплощение – оформленная первородная материя, наполнявшая тело этой девушки, как жидкость наполняет пустую емкость. Как правило, после перехода Воплощения задерживались в новом мире – хотя бы из любопытства. Если они только не являлись Странниками или не выполняли какое-либо задание Сред. В данном случае речь шла об обычном переселении душ, новом существовании после мучительной смерти. Жанна, несомненно, уже поглотила душу этой девушки, наиболее восприимчивой, как показали тесты и анализ ее анамнеза, она была просто предназначена для аварийного сброса Воплощения в случае непредвиденных событий в его прошлой жизни. В этой новой жизни Жанна будет отходить от предыдущих подвигов и неудач. Жизнь-курорт. Восстановление.
Ничего выдающегося до сих пор эта девушка из себя не представляла – обычная проститутка. Но по тестам она была предназначена именно для переселения Жанны, входила в систему ее оборота.
И теперь мы запряжем это Воплощение – в вычисленной жизни оно будет почти беззащитно. Обычно Среды стараются держать предназначенных для Воплощения скрыто. Чтобы люди не вмешивались в их планы.
Теперь носитель первородной субстанции раскрыт, и несмотря на это, Воплощение  все же перешло в него.
Девушке предстоит много работы. Из нее выжмут все силы. Она – вновь открытая скважина. Спиритус ойл, инкорпорейтид. «Качаем Дух Святой по умеренным ценам».
Вероятнее всего, Воплощение будет вынуждено вновь повторить свою судьбу, и новая жизнь окажется похожей на прежнюю.
Потому что в том мире я был инквизитором. Я в этом совершенно уверен – ведь это я сжег ее на костре. Я уничтожу ее и здесь. Но сначала ей предстоит маленько побыть святой. И только тогда, когда светлая сторона ее истощится, и она покажет себя с темной изнанки, которая есть у каждого Воплощения, тогда ее уничтожат. Если только ей не удастся совершить прорыв и подключить Третью Сторону – Лед. Тогда она станет такой же, как и я. Некоторое время она проживет успешно, а потом Лед перейдет в свою противоположность. Но от этого она почти застрахована – ведь Пламени в ее истории было уже достаточно. Хотя скорее всего, ей не позволят перестроить себя. Ведь если все будут разумны и рациональны, то где же тогда мы возьмем этот наш Продукт? Мы – не благотворительная организация, спасающая терпящих бедствие высших существ. Ее заставят быть святой снова и выжмут досуха. А потом ее уничтожат. Или найдут какое-нибудь занятие для ее тени.
В этом шоу я был ее братом. Точнее, сегодня была моя смена играть его роль. Мне она доверяла больше всего. Мне, и остальным шести клонам. Мы охраняли ее, наблюдали за ней и иногда давали ей задания – ее пробные маленькие роли в большой игре, которые она выполняла, не задумываясь о том, что она делает. Собственно, в нашей части всеобщего шоу она находилась в центре – как часть декорации, эдакая спящая красавица. Но сейчас ей предстояло сыграть свою главную роль. Ведь это наша героиня. Точнее, наша героиня – Жанна, которая пришла и надела ее, как платье. Сейчас она проснется и начнет играть.
А та девушка? Я думаю, что она уже уснула настолько крепко, что можно считать, что она умерла. При желании, можно разбудить и ее, но она так сыграть не сможет. Я старательно забыл, как ее звали, чтобы случайно не разбудить то, что от нее осталось.
-Жанна, проснись!
Она открыла глаза и села на кровати.
-Ты слишком долго спала. Поговори со своим другом..
Она выглядела неуверенно, моргала и озиралась.
-Где я нахожусь?
-Ты перебрала вчера, - успокоил я ее. – Это снова проблемы с нереальностью окружающего. Выпей это, и все пройдет.
Я протянул ей стакан с разведенным в тонике гипнотиком. Она послушно выпила.
-А теперь слушай. Вчера я устроил тебя секретаршей…
Жанна способна пройти, где угодно, вызвав у всех лишь доверие, сочувствие, восхищение. Ее никто и никогда ни в чем не заподозрит. Не заподозрят и тех, кто притаится в ее лучах. Откровенно говоря, при ее появлении все должны впасть в экстаз, тихо млея от того, что им удалось узреть такое внутреннее совершенство. Особенно те, кто полагается на свою интуицию. И ее невозможно ни с кем спутать. Особенно с той, что моя (или наша?) «сестра».
Закончив инструктаж, я предложил Жанне уснуть. Она уснула и я разбудил «сестру».
-Вставай, тебе пора на работу. Про тебя уже спрашивали.
Она обожает то, чем она занимается.
-Послушай, мне приснился странный сон. Меня сожгли на костре. И все вокруг было в розах.
-Меньше смотри телевизор перед сном. Ты же знаешь, тебе это вредно, - сигнал кольнул меня в основание черепа. – Тебе пора, собирайся быстрее.

А там, давным-давно, в предыдущей реальности, я собрал пепел, еще сохранивший форму тела сожженной. Все-таки, она была святой, а не ведьмой. Я сложил ее прах в кожаный мешочек и всегда носил его с собой.
Иногда, беседуя о спасении душ с мирянами, гордыми и тщеславными по причине высокого происхождения, я доставал мешочек и высыпал прах Жанны на стол, разговаривая с ними. Это всегда благодатно действовало – мои собеседники раскаивались и я отпускал им грехи.
Потом я высыпал прах в вазу, в которой росли комнатные розы. Потом, когда уже стал епископом. Так ее прах упокоился в земле, откуда он мог перейти лишь в корни, а из них – в чудесные алые розы. А остальное развеял ветер – тот самый, что поднялся через полчаса после казни, тогда не только последние лепестки с розовых кустов, крыши с домов облетели. А эшафот и вовсе оторвало от земли и разбило в щепы о башню собора. Такого урагана в этих краях не было ни до, ни после.

Я вернулся обратно, в наш сегодняшний мир.
-Послушай, если ты не торопишься, то я безжалостно расскажу тебе правду о мире, в котором ты живешь.
-М-м? – мне удалось ее заинтересовать. Этой шуткой мы ее пугаем с детства – и предыдущие клоны, изображавшие ее брата, когда он должен был быть ребенком, скорее всего, тоже.
-Вокруг полно вампиров, которые пожирают твое мясо и пьют твою кровь, пока ты спишь. Если ты не поторопишься, то я скормлю им тебя на самом деле.
-У-у-у, - она тихо смеялась, превратившись в маленькую девочку. Иногда я чувствую себя почти Сатаной, по крайней мере – одним из его слуг. Хотя на самом деле, я иезуит. Такую работу, по раскручиванию предполагаемых перерождения святых на те чудеса, которые они способны совершить, можно доверить только истинным слугам божьим. Шесть моих подлинных братьев, неотличимых от меня, воспитывались в других орденах. Мы, клоны, не растем. Мы появляемся на свет такими, как есть. Мы – идеальные перчатки для Воли Господа.
Не то, чтобы я ненавидел эту несчастную – просто мы с ней принадлежали к разным линиям Сред, росли на разных ветвях одного дерева, что на границе между двумя садами, мы – с одной стороны, а она – с другой. Не знаю даже, был ли какой-нибудь сад с ее стороны. Может быть, заповедник? Или никем не огороженные угодья? Как бы то ни было, упав на землю, мы с ней оказались по разные стороны стены. И дерево наше росло из облачных почв. А стена… Стена большей частью находилась на земле. Если бы облако пролетело чуть дальше, мы бы упали по одну сторону. Но случилось то, что случилось. Может быть, мы все же служим одному большому делу (идолу?), и эти Воплощения по-иному не способны творить чудеса? Тогда мы просто создаем для них необходимые условия. Но все же, это иногда мне кажется жестоким.
Но если учесть, что Воплощения могут быть почти всемогущи, с учетом того, что связано с ними – со всеми этими громадами духа и энергии в космосе (так это видится отсюда, снизу, из мира нормальных границ) – то подобные вещи не могут происходить с ними иначе, чем по их собственной воле. В конце концов, они не люди. И к ним нельзя подходить, как к людям. Они – тени того, чем на самом деле являются. То есть – сначала – яркие, сияющие тени. Не исключено, что и сами Среды рассматривают предназначенных для Воплощений, как своего рода одноразовые стаканы. Хотя и берегут их. Но одноразовые стаканы берегут до тех пор, пока из них не пролито и не выпито. Масштабы Сред – не земные масштабы. Я и сам такой же, как она.
Я достал карманную икону – она опять гноеточила. Последний раз это было, когда мне пришлось продавать сирот из одного приюта педофилам в юго-восточную Азию. Верный признак того, что неисповедимые пути завели меня на тропу тех еще благих намерений.
Случались, правда, и более богоугодные задания. Так, однажды, в одной горной стране, где суд инквизиции существовал до сих пор, полиция передала нам трех старух, которые пили кровь младенцев, купленных ими у бедных родителей. Они доили малышей.
То утро я тоже помню – и это ощущение нереальности себя и всего вокруг, которое бывает при перемещении сознания в пара-существование – восприятие фиксирует этот переход, как трансформацию мира вокруг и себя внутри. Все вокруг было плоским, потом – пустым изнутри, как объемные глиняные фигуры. И хотелось разбить эти фигуры – домов, людей, животных, чтобы осколки открыли пустоту внутри. Я не был человеком. Моя кожа была натянута, как чехол на человекообразную фигуру, похожую по ощущениям больше на крокодила или большую ящерицу, стоящих на задних лапах. Сначала я чувствовал себя, словно с обратной стороны экрана в кинотеатре на историческом фильме, потом – словно в виртуальной реальности компьютерной игры. Я до сих пор не исключаю возможности, что на мои электроды новый программный психокурс.
А может быть, мы на самом деле переместились тогда в шестнадцатый век и сожгли этих старух. Только полиция со своими патрульными машинами и рациями переместилась тогда вместе с нами. В этой стране смертная казнь вообще-то была отменена. Но суд инквизиции почему-то не отменили. Поэтому мы приговорили старух к смерти за вампиризм и сожгли их тела, отпустив души в Рай – ведь они искупили свои преступления мученической смертью. Все селение смотрело на наше шоу. А полиция переместилась вслед за нами на случай, если мы не сможем вовремя остановиться и начнем судить и казнить дальше. Все-таки убийство здесь было редким преступлением.
-Давайте, побыстрее с этим делом, пока не появились журналисты. Не хватало нам международного репортажа по всем каналам, - сказал нам начальник полицию
-А что, ожидаются журналисты? – спросил я.
-Сейчас их удалось задержать на таможне, но бесконечно долго их там держать не будут, - ответил мне начальник полиции.
Несколько совершенных душевных калек пытались удержать нас еще на день или дольше – они убеждали нас, что в селении есть и другие грешники.
-Спасите нас от гнева Нашего Отца! – кричали калеки. – Не оставляйте нас на растерзание Дьяволу!
Но полиция заявила, что троих ведьм им для поддержания порядка вполне будет достаточно, надолго достаточно.
Больше мне там бывать не приходилось. Я даже не вполне уверен – возможно, мы просто принимали участие в съемках какого-то фильма и сожгли троих клоно-муляжей. Человеческих тел без души и без разума, выращенных на убой – бывают ведь в той же полиции разные экзамены на уничтожение противника. Клоно-муляжи выполняют роль мишеней и тренажеров при отработке навыков рукопашного боя – полицейские ломают настоящие кости и рвут настоящие связки. Иногда мишеням вводят простые программы и они выступают в качестве спарринг-партнеров. Обо всем этом мне известно, потому что в нашем монастыре мы учились вразумлять бесов во плоти и одержимых на таких же «идолах». Мы их так называли. Потому что в наше время безмозглое человеческое тело превратилось в фетиш, который был и вещью, и наказанием (когда им становилсиь), и наградой (когда его дарили в качестве раба). «Идолы» не предназначались для восприятия душ. Но та, которая стала Жанной, не была такой. Она выполняла свою работу осознанно, находила в ней смысл жизни.
Каждый хочет быть богом во вселенной чьего-нибудь сознания – это очень приятное состояние, чувствовать себя Высшей Силой. Тем более, тот, кто ничтожен, как червь во множестве разных вселенных, входящих друг в друга, как составные части усложняющейся бесконечно структуры, и существующих параллельно, в качестве составных одного уровня. А это создает собственную надстройку над уровнем, позволяет подняться над собой, перепрыгнуть свой потолок.

«Наблюдаемая цинично-альтруистична?»  А какую еще я мог сделать запись в дневнике после вчерашнего дежурства?
-А это кто? Ваш врач? Я бы ему не доверил собаку от поноса лечить.
Мое прикрытие и официальное занятие – врач-психиатр.
-Много вы знаете о собачьем поносе!
Тоже, кстати, не так легко вылечить.
Мне пора было с одного дежурства на другое. Наша штаб-квартира располагалась в фешенебельном отеле, где мы занимали целый этаж. И на этом этаже у нас возникла новая проблема.
И вино превратилось в яд.
Я был согласен стать собакой в следующей жизни. А остальным – им придется стать крысами (это такие очень коллективные существа с большим аппетитом на все простые радости жизни).
Реинкарнат стал наводить порчу. Из Источника Жизни она превратилась в гнойник. Колодец, зараженный холерой. Она разбиралась в партизанской войне.
Видимо, мы ухватили не тот информационный сгусток, когда наводили Жанну. Так часто бывает – пытаешься вызвать одного реально жившего персонажа, но ошибаешься и вызываешь такое же существо невидимого мира, но созданное чьим-то воображением на основе того, реально жившего. Эрзац-реальность, мир духов, сплетен, ставших настоящим, заблуждений, лжи, жупелов и демагогии. Не удивительно ошибиться – эрзац-версии намного больше, ярче и сильнее, чем оригиналы. А их структуризованные аналоги – реальности идеологии, религий, кино-теле-книжных эпопей. С другой стороны, по этим искаженным чужим восприятием и воображением версиям мы и узнаем, кто нам нужен из персонажей. Если только не знали их лично. А сам прототип часто может оказаться совсем не похож на свой имидж в Вечности. И даже полной его противоположностью. Он даже не всегда имел влияние на свои отражения и мифические образы. А отражения могли быть настолько яркими, что становились самостоятельными существами невидимого мира. Но чаще прототип мог управлять ими.
По полу пробежала крыса. Она помахала мне лапкой и напомнила мне одного моего пациента. Хотя сам он на крысу был совсем не похож.
Робот накурился и пребывал в своей кибер-нирване. Поэтому крысы, которых он должен был собирать (мусорщик-дезинфектор-дератизатор, клонированные ткани и микрочипы) бегали по коридору и корчили рожи. Не исключено, что их нам напустили конкуренты, заразив их предварительно чумой. И они же вывели из строя уборщика, научив его курить гашиш.
Я активировал встроенный в мозг передатчик и передал в режиме кодовых электромагнитных импульсов.
-Нападение с использованием биологического оружия. Чума. Крысы. Вероятность пороговая.
Электромагнитная речь была воспринята всеми, кто был оборудован такими же станциями. Я подумывал о том, чтобы передать то же в текстовом режиме и в голосовом для мониторов и динамиков, чтобы оповестить тех, кто не подвергся модернизации нашего уровня. Однако, паника, способная возникнуть при этом, явно была бы преждевременна. Возможно, крыс запустили в расчете именно на такую реакцию. Остановимся на этом.
В противном случае через трое суток многие в отеле будут выведены из строя проклятьем, очень хорошо знакомым мне по прошлым жизням, пришедшимся на европейское, азиатское и дальневосточное средневековье.  И на все примыкающие к тем ярусам истории реальности, до которых доносились эманации трагедий зачумленных миров и беженцы из них, живописующие ужасы биологической войны (ни одна из европейских эпидемий чумы или другой страшной болезни не была естественной, все они явились результатом спланированных и четко осуществленных действий).
Зайдя в кафе отеля, я заказал и съел обед. Хемосенсоры, имплантированные в язык и небо (ядоискатели) помогли превратить удовольствие от поглощения еды в практически наркотическое.
В одной из прошлых жизней я был шаманом, который вырезал всю свою деревню. Они пришли ко мне и требовали прекратить грозу, ливень, уничтожавший их поля. Ненастье было вызвано их грязной жизнью. Они угрожали мне расправой и я, покрытый тотемными письменами, жившими на моей коже, с длинными черными волосами, достал два древних клинка, принадлежавших когда-то великим воинам. Убив всех, я сжег дома и амбары – дождь в это время прекратился все  дерево стен и изгородей высушил жаркий ветер. А перед этим, во сне, к ним приходили крысы, которые душили их, сжимая их шеи своими сильными хвостами и проглатывали их лица, натягиваясь им на головы, как удавы. Темные крысы отгрызали их головы своими зубами, вращая их, как колесо телеги, которое пытается сдвинуться с места, но не может выехать из ямы ни вперед по дороге, ни обратно, туда, откуда приехало… Черви копошились в их животах, и они превращались в лохматых воющих безмолвно, одной душою, жителей леса. Только выли они молча и обращались обратно в людей, стоило зажечь перед ними свет. Я был тогда змеем в селении крыс, остатком древней, предыдущей, расы, одним из последних представителей некогда многочисленного народа, строившего города м передвигавшегося между ними по воздуху усилием воли…
-Какой у вас Знак? – ко мне подошел портье.
-Зодиака? А сейчас какой?
-А ваш?
-Если бы я спросил, какой сейчас час?
-Семь тридцать…
-А под каким знаком сегодня справляют дни рождения?
-Рыбы…
-Тогда какой у меня может быть Знак? Конечно, я рыба.
-С Днем Рождения вас.
Реальность справа и слева от портье пошла кругами, как гладь воды, когда кто-то выныривает из глубины, и из этих кругов вышли двое безликих, закованных в кибер-космические латы. Они схватили портье за руки и увлекли с собой, туда, в глубины, под поверхность реальности, исчезая в троекратных кругах… Теперь они невидимы для всех, на кого действует гипнонегативное поле, делающее невидимым все, что должно быть невидимым – двери, транспорт, здания, существ. Для тех же, кто оказывался по другую его сторону – в «невидимости», все «видимое» казалось несколько нереальным. Поэтому я старался не сильно напрягаться и не обращать внимания на «невидимое» без лишней необходимости, чтобы не выглядеть неестественно среди тех, кто видит только то, что «есть». Можно. Конечно, трансформируя поле вокруг, заставлять всех видеть себя естественным, но тогда они не будут  собой, пребывая в трансе, а чаще всего лучше видеть окружающих такими, какие они есть на самом деле. Иначе можно ошибиться на их счет, увидев в них только отражение своей власти над ними. Или можно вмешаться в чью-то работу, проделанную над ними, не исключено, кем-то, стоящим выше, чем я. А зачем мне эти сложности? Тем более, что все трансформации поля пеленгуются и затем расследуются – не была ли трансформация покушением на чье-то положение, или частью какого-нибудь заговора. Тем не менее, я вернулся назад во времени и затер материализацию ловцов. Они любят такие полумистические проявления своего практически сверхъестественного существования. Но мне лишние таинства вокруг ни к чему. Я и так достаточно странный. А это – постоянный риск обратить на себя внимание тех, кто наблюдает за порядком. Нам всем ни к чему лишние помехи с их стороны, и утрясание нашей лояльности, как и подозрительность к нам тех, кто видит только то, что «есть».
Портье просто не было здесь. Он вошел в лифт вместе со мной, а вышел я один. И этот промежуток времени с разговором и исчезновением перемонтировался во всех банках данных внутреннего наблюдения: в кабине погас свет и дальше там было темно. А вышел я один. Не зря же я наполовину компьютер. А портье и вовсе не было сегодня. Он удалился со всех записей с момента заступления на смену. Не входил он сегодня в этот отель. И не выходил из своего дома. Там и исчез.
Иногда мы переносились в другое время – не сознанием, а полностью, в том теле, в котором были, если нужно было произвести какие-то изменения Здесь – не только в прошлое, но и в будущее – ведь оно растет из сегодня, и если уничтожить в нем плод, не нужны будут и все корни его в Сейчас, в нашей реальности. И вся цепь событий, связанная с этими плодами, отмирает. Изменения расходятся, словно круги (или сферы) – в дальнейшие и предыдущие реальности и во все параллели. Это что касается более-менее случайных событий, не подкрепленных чьей-то мощной Волей. Подкрепленные, обусловленные вещи не могут не произойти – события просто огибают препятствие или пустоту, проходя своей тропой необходимости. И происходят, возникают все равно – но, как правило, в другом месте или чуть другой реальности, не беспокоя нас. Бывают, правда, случаи просто непоколебимые – что ни делай, бесполезно.
Тем не менее, я зашел в станцию управления. Табло цветовывода сообщений, похожее на кишащее жизнью тропическое море и цветистый луг в ветреную погоду, было покрыто вспышками алфавитного цветокода (буква, цифра – цвет, величина и яркость, сила света вспышки – тоже характеристики важности, уровня адресованности и свежести информации) и более сложного иероглифического шифра (то же, плюс форма фигуры или пятна, особенно хитроумной была динамика изображения – периодически изменяющиеся изображения передавали сообщения или их заголовки, строку или страницу во времени на месте одного знака, площадь которого в течении периода могла изменяться, подчеркивая или разворачивая те или иные места сообщения; постоянные четкие неизменные факты, текущие потоком, впрочем, их тоже можно было отмотать до любого предшествующего момента – показатели или динамику какого-либо процесса или действия – вплоть до температуры и уровня радиоактивного излучения у входа в отель). Амебы делились, распускались и сворачивались цветы, рыбы плавали сквозь струящиеся водоросли, пожирая друг друга, геометрия чертила свои теоремы, печати и оттиски строились и распадались, а сквозь все это проносился, сгорая на фоне звездного неба, метеорный рой. В невидимых обычным взглядом спектрах картина была многослойной, многоуровневой, объемной,  многие знаки оказывались окнами, через которые открывались другие луга-лагуны-небеса-гробницы. Все это пульсировало, искрилось, текло и конструировалось, превращалось, меняло краски, но сообщало в сотни тысяч раз больше, чем любые другие представляющие справки устройства. Преимущество оказывалось в том, что за несколько секунд оказывалось возможным охватить все, что имело отношение к делам, не упустив ни одной мелочи. И при необходимости углубиться в подробные детали – причем относительно нескольких аспектов параллельно. И все это происходило почти без участия оперативного фокуса сознания – сразу видно, как идут дела, особенно если представляешь себе, как они должны идти в тех же обозначениях. Слова здесь уже не участвовали, кК и числа – они оказывались промежуточным, уже необязательным кодом, достаточно универсальным и технически удобным. Непосвященному расшифровать это было невозможно. Научиться понимать эти знаки оказалось бесполезно, да никто и не рассчитывал на то, чтобы кого-то учить пользоваться этой системой (сотни миллионов символических нюансов без учета их комбинаций). Воспринять это можно было, только имея соответствующий процессор в голове и сканеры нужных диапазонов. Информация передавалась через все параметры прямо в мозг, использовались все переменные, доступные нашей науке в нашем конгломерате-континууме реальностей вселенной. Некоторые из уровней этой системы не существовали и для меня, со всеми их базами данных. Наверное, они были предусмотрены для каких-то вовсе уж невероятных эмиссаров и ревизоров из Центра Галактикию не исключено, что на этих уровнях содержатся все наши ляпы и махинации в динамике и все меры, предпринятые нами, чтобы их прикрыть и замазать. Разумеется, все параметры располагались в соответствующих секторах.
Для всех, кто не имел об этом представления, табло являлось просто динамичной видеокартиной, дорогим произведением искусства.
Происхождение его оставалось тайной. А откуда у нас многое из того, чем мы располагаем? База в другой реальности? Лаборатории, рассеянные по всем вселенным? Склад или арсенал вне любого доступного нашему пониманию пространства или измерения? Оттуда же, откуда и мы сами.
-Ну как, все нормально? – спросил я у сменщика.
-Да вроде, более-менее. Жанна чудит.
-Это с непривычки. Она вообще недавно была девственницей.
-Ну, да. И сразу в проститутки.
-А клиенты довольны?
-Очень хорошие отзывы. Она ведь прямо огнем горит.

Смерть качается на скрипучих качелях, в темноте. Скрип цепей… Бледная измученная улыбка, обрывки одежды вечного ребенка, чье детство – бесконечная старость, а куклы – маленькие скелетики, вырытые из могил… Щербатый серп косы – словно сошедшая на землю луна…
Тоска и блеклый рассеянный свет звезд, сменяющий сумерки… Череп подпрыгивает на тропинке, как мячик. Лирика, полуденный перерыв. Ей тоже нужен отдых. В нашем хозяйстве этот сотрудник устает больше всех.
Активировав генератор Двери, я материализовался в двух с половиной мерном мире – между Горами Неба и Холмами Земли, обращенными друг к другу. Здесь было две тверди. И если их не закрывали друг от друга облака. Их обитатели могли видеть друг друга – жители Скорлупы и жители Ядра и даже летать к соседям, в напротиволежащий предел на сложных помесях парусников с дирижаблями. Рядом с одним таким кораблем я и появился внезапно, в виде дракона. По нашим расчетам, я должен был сжечь этот корабль. Все вокруг было плоским, но имело некоторую глубину. И казалось не настоящим, декоративным, тонкой пленкой изображений, скрывающих за собой пустоту – как всегда при переходе в другое измерение. Потом все предметы обретали реальность, одушевленность – это происходило, когда ты адаптировался к духам посещаемого мира и уже мог оставаться в нем, как полноправный его обитатель. В этом же измерении структура пространства была чуть проще, чем в нашем конгломерате – поэтому все было мне видно и прямо, и немного с боков. Не поворачивая предмет или собственную голову, можно было повернуть его так, что он становился доступен если не в двух, то в полутора проекциях. Не знаю, как местные видели меня, но я их видел сразу с двух сторон – с той, что ближе ко мне и еще с одной. Поэтому они не могли от меня спрятаться. Еще я видел все, что они будут делать через несколько минут. Не знаю, чем они нам мешали, и нам ли, но я их сжег, как летающий муравейник. Хотя они были вполне человекоподобны.
После этого я переместился в одну лабораторию – но уже в виде огромного стального паука. Там перепирались два лаборанта.
-Мне в лом.
-Вот тебе два лома. Подойди к нему и пусть он засунет тебе один лом в глаз, а другой в ухо. Нам очень важно, оба лома будут торчать справа или слева в твоей голове, или вразнобой. И совпадут ли они с твоими ведущими глазом и ухом, или нет – и что это будет означать, поразил ли он наиболее уязвимые органы чувств (ведущие) или наоборот их пощадил, или он предпочел вырубить в тебе больше зрение или слух. Это будет очень важный результат для нас.
-А он?
-А он уже проинструктирован.
После этого я бегал по каким-то картинам и сценам, а из зала на меня смотрели существа, для которых я сам был плоским, как для трехмерных – рисунки на стене. Но в моем, более простом пространстве превращались проекции бесчисленных измерений, и  те, кто смотрел на мои приключения и сражения (кажется, я был каким-то животным), оказались полностью захвачены тем, что происходило в моем безмерном, спрятанном в плоскость мире…
Потом я стал анатомом и вскрывал одного гнусного старого пройдоху – вместо сердца у него оказалась куча говна. Эта реальность показалась мне особенно смешной. Весь покрытый шерстью, он работал в зоопарке и совокуплялся с молодыми павианами – за деньги, для увеселения публики. Сначала у него было здоровое сильное сердце, но я заменил его на свое, изношенное и изъеденное червями. Левой рукой я вынул свое, а правой – его сердце, прямо сквозь кожу и ребра так, что те остались невредимы. Мое сердце выскользнуло и он стал хвататься за него руками, визжать и задыхаться, его сердце с удовольствием проскользнуло на место моего (на самом деле оно было не его, он украл его у одной макаки-ротозейки), а мое отказалось идти в эту мразь. Тогда мне пришлось заменить его сердце первым попавшимся куском обезьяньего помета, правда свежего и душистого. А что еще нужно жуликоватому сторожу обезьянника?
Мое же сердце превратилось в осьминога, и я выпустил его в одно из трансформирующихся параллельных  морей следующей реальности, каждое из которых являлось туманом над предыдущим. Но мне пришлось вернуться на похороны своего пациента – старый пройдоха все-таки надорвался со своими павианами и куском говна в груди, из-за которого у него развился бред величия, и он стал кричать, что он и есть самая главная обезьяна, наделенная великой силой и даже нашел у себя хвост. Но кусок говна не был рассчитан на эту манию, и ему пришлось издохнуть. А поскольку могильщики отказались хоронить кусок говна, то мне. В свою очередь, пришлось вторично лишить его сердца, вернее, не сердца уже, а того, что его ему заменяло – на этот раз по всем правилам, в подвале морга, в полнолуние. Он, видимо, чем-то заразился от обезьян, потому что постепенно весь уже стал превращаться в их помет, и могильщики все равно отказались его хоронить – да и вовсе он не был человеком на самом деле, а хитро притворялся им. Нетрудно было догадаться, что и сам он был человекообразным шимпанзе, которому удавалось втирать всем очки из-за особенностей рельефа, атмосферы и оптики, но природа все равно брала свое.
В следующем мире я, в темно-коричневом плаще с капюшоном, вез на старом рассохшемся корабле клетки с крысами. Крысы несли в себе чуму. Я был молод – и стар, очень стар, начал стареть еще в детстве. Рос похожим на маленького сморщенного урода – лысым, с иссохшей шелушащейся кожей. Мною пугали других детей. Я словно превращался из старика-карлика в старца маленького роста, калеку среднего роста, высокого старика. Меня отдали на воспитание инквизиторам. Латынь и пытки (ведьм, грешников, колдунов) – вот что я изучал. Мне хорошо давались эти предметы. Аутодафе, экзорцизм, допросы слуг Сатаны – я оказался способным помошником. И когда на грешную Европу пришлась Кара, мне доверили быть в числе Рук Воздающих. В далекие азиатские страны отправили нас – верных, способных псов, страдавших с рождения, невинными детьми начавших искупать чужие преступления. Мы скупали насекомых, кошек, птиц, грызунов, баранов и коз – всех, в ком помещалась Кара, всех одержимых мелкими демонами, десятками умещавшихся на острие иглы – портовых шлюх, блудливых акробатов, безумных от горячки жонглеров и заразных смехом клоунов с брызжущей слюной. Все эти проклятые твари обрушат Кару на разложившиеся вертепы развращенных европейских стран, когда наши суда, десятки разваливающихся корыт, которым не пережить следующего плавания, прибудут в порты со своим зараженным грузом. И пряности, лежащие в трюмах, среди кала и дыхания больных подданных Смерти – они тоже послужат нашей цели и отравят грешных. Часть из специй перемешана с медленно действующим ядом, часть – с зельем, которого требуется чревоугоднику еще и еще, и неважно, по какой цене, часть – с перемолотым в пыль сухим гноем из язв и сухим дерьмом больных чумой. Все это найдет свою цель, как стрела, пущенная слепцом, чью руку направляют Небеса.
Но мне опять не удалось доплыть до столицы блуда – одного итальянского порта.
Потому что я оказался биороботом, клонированным не то из святых мощей, не то из останков прототипа Дракулы. Сорок электродов, помещенных в мой мозг через дырки в черепе, управляли мной и передавали все о моих намерениях, мыслях и чувствах. Радиоволны связывали с таинственным экраном, на котором отражался весь я – в виде сорока шкал и показателей их комбинаций. Кнопки и круглые ручки в чьих-то руках управляли мной. Из репродуктора, установленного в кабине, неслись неслышные, но ощущавшиеся волны, воздействовавшие на остальные, не охваченные электричеством участки мозга. В голове крутились команды и инструкции, сложенные, как программы, на многочисленных занятиях, заседаниях, беседах. Электроды и волны закрепляли их и невозможно было свернуть в сторону без сигнала, посланного по радио. Мои мысли стали, словно рельсы. И сам я превратился в паровоз. Только рельсы мои – рельсы в небе. Ведь я летчик. Истребитель. И если партии нужно, она и в небе проложит рельсы. Прямо в Рай – если туда ведет генеральная линия. Паровоз, летящий в Рай – это мой самолет. А я в нем – собака Павлова. Только памятник мне, если что, поставят отдельный. Ведь, если я погибну, не сойдя с этих рельс, я буду Героем. И юные послушники станут молиться на меня. И молить Великих Отцов, чтобы те даровали им мою отвагу и силу. А пока что я лечу над мирными курортами Европы, которые наши бомбардировщики, а затем танкисты, скоро превратят в Ад. Ведь для того, чтобы создать Рай, нужно создать и Ад. Как в опытах Павлова – камера в подвале Органов и номер в гостинице Коминтерна. Безжалостные живые гвозди, зубья и передачи государственного механизма страшнее, чем ожившие демоны. Тайные комсомолки, труженицы спален и ресторанов, чьи клиенты часто – известные артисты, обходительные агенты Коминтерна прочие наши друзья – как ангелы, сошедшие с Небес. Инженеры душ задушевно, за коньяком, объясняют мораль и цитируют библии коммунизма, написанные ими самими. Только так. Иначе не получится Павловский Пилот. Ведь я - Новый Человек, та его порода, которая пригодна для жизни в современном обществе. Но чтобы построить его, этот Рай, нужно разрушить все старое – так бульдозер сносит обветшалые хибары, чтобы расчистить место для постройки нового дома. Бульдозер – тот же паровоз, но рельсы у него проложены в воображении. Чтобы уничтожить источник заразы, всех носителей болезни старого мира, необходима дезинфекция – нужно устроить Ад на месте будущей стройки. Чтобы будущие жители Рая не болели чумой и холерой, необходимо сжечь всех крыс и тараканов. И если для того, чтобы мои товарищи могли построить Рай на земле, мне придется отправиться в Рай на небе, я должен, не колеблясь, влететь в него на всех парах. Ведь я – паровоз, рельсы которого проложены в небе. Кинокамеры и микрофоны передают все, что происходит вокруг, в ту таинственную операторскую, откуда диспетчер отправляет поезда в Рай. Я знаю, что и этот диспетчер скоро сам отправится в ту же сторону, пассажиром какого-нибудь состава. И сам диспетчер знает об этом. И его преемник тоже знает о том, что ему уготовлено. И их общий диспетчер – но его поезд отправится в светлое будущее чуть позже. А может быть, раньше. Если инженеры разработают более совершенную модель диспетчера. Ведь нет предела совершенству. Мой самолет, в сталь которого добавлена кровь клонов святых (или вампиров – а может быть, хромосомы и ДНК у них одинаковые), возможно, моей модели, почти не нуждается в моторе. Он и так принадлежит небу больше, чем земле.
Только так, иначе не получится Павловский Пилот, небесный паровоз. Один литератор за водкой в доме отдыха (меня как раз выпустили, как ошибочно привлеченного по Процессу Колдунов), втолковывал мне, что мы – летчики, оживший миф о древних богах, несущихся по небу в летающих колесницах. И никакой материализм не может этого изменить. Истребитель – Ангел Смерти. Только ангелов и богов не бывает, но есть определенные функционально-подготовительные закономерности, без которых не добиться Результата.  Из-за этого нас убивают и воскрешают, оживляя задатки святых и вампиров – да хоть дурней балаганных, лишь бы самолет полетел. Если для этого нужно будет заразить нас сифилисом (венерическая болезнь – значит небесная, имеет магическую связь с планетой Венерой, опять же не зря говорят – «летит на крыльях любви», а Венера – это богиня любви), то нас заразят сифилисом. И комсорг отпустит нам грехи. И спляшут, когда надо, перед нами и споют – если видно будет, что без этого самолеты не полетят. Потому что мы должны быть «окрыленными», «орлиным взглядом» смотреть, для этого, кто надо и «соколом» назовет «ненаглядным». Лишь бы с рельс не сошли. А рельсы проложены в небе.
А сейчас я должен отбивать наши бомбардировщики – их строй, как туча саранчи, идет горизонтом ниже – от вражеских гадов, которые полезут защищать свои школы, фермы и детские сады от того апокалепсиса, который мы им сейчас устроим. И весь наш строй разорвет их, поднявшихся впопыхах в этот ранний апрельский час. Ведь они только вчера отмечали День Рождения своего вождя («религия – опиум, но этот – антихрист»), и сегодня быстро подняться не могут. Этим белокурым исчадиям Ада придется отправиться в Ад. А на их месте мы разведем приличных добродушных негров. Из них потом получатся отличные парашутисты, которых ночью не надо будет мазать краской, чтобы их лица не блестели в свете прожекторов зениток.
Бестии сами собирались нас уничтожить, но не успели. Кто-то там, НАВЕРХУ, перевел стрелку. И их поезд остался в тупике стоять, а наш вот он – летит, несется. Впереди я, паровоз. За мной – мои вагоны, летающие танки. Справа и слева – другие составы идут параллельным курсом. «Наш бронепоезд сотрет эту кулацко-рассистскую контру с лица земли», - так наш комдив сказал. Он раньше был кавалеристом. Пересел с коня на аэроплан. Но шашку носит до сих пор. Даже на парад надевает ее. И в полет с собой берет. Я, говорит, лучше парашют не возьму. Так и ходит по летному полю – в гермошлеме и с шашкой. Говорят, что это вселяет в нас боевой дух. «Крылатые кони», «небесная конница», «Марс – бог войны», - замполит-астролог много чего говорит на этот счет на политинформации, после того, как объявит нам прогноз дивизионного астрологического центра. «Нужно будет, шаманов притащим. Будут на крыльях в бубен камлать» - лишь бы летали. Комдив на прошлой неделе рассказывал, что был у них один аэрокавалерист, который летал еще при царе – так у того без марафета мотор не заводился (никто не мог завести). Так ему сам парторг марафет приносил – из каких-то  партийных фондов. Зато фигуры высшего пилотажа у этого асса получались неповторимые. Конструкторы сами удивлялись – не рассчитаны на это ни крылья, ни корпус. А самолет не разваливался. Сам асс объяснял, что летит он не внутри, а вокруг самолета, становится невидимым и большим, как облако и «держит» самолет, не дает ему упасть и развалиться.
После операции, когда я лежал в госпитале с загипсованной головой (от сверления черепа швы черепных костей разошлись, и хирурги боялись, что голова у меня совсем развалится), мне пришлось услышать один разговор: «Не жалко?» - «Все равно не люди. Мы и людей-то не жалеем». – «А кто ж они?» - «Марсиане. Колонисты. Нами выращенные из мертвых клеток, раскопанных в древних гробницах. Так что не переживайте, батенька, мы над ними вовсе не издеваемся. Без нас их вовсе бы сейчас на этом свете не было бы. Инвентарь они, батенька, живой казенный инвентарь. Одушевленные орудия труда». А потом мне объяснили, что я – машинист небесного паровоза, который летит вперед по рельсам Павлова.
Но я не успел принять участие в уничтожении Фатерлянда – Земли Чужих Отцов.
Рябь по поверхности реальности, дрожь стеклянных декораций фильма, снимаемого неведомым безликим оператором на миллионах съемочных площадок по тщательному подробному, многовариантному сценарию, написанному столь же гигантскими, как сама вселенная, авторами под руководством еще более глобального и рассеянного по мирам режиссера… На мгновение все окружающее – самолеты, облака, дома и крошечные фигурки внизу превратились в картинки мультфильма, нарисованные акварельными красками, и вдруг все эти картинки перетекли в другие, сменили формы – самолеты стали летающими бескрылыми автомобилями, облака – великолепием стали и пластика небоскребов, суетящиеся и оцепеневшие внизу люди – в прохожих многоуровневого проспекта, пересекаемого висящими высоко над землей площадками скверов, парковок и просто широких веранд магазинов и кинотеатров. А моя кабина стала комнатой, увешанной фотографиями пришельцев, похожих на обитателей морского дна, улья и рассматриваемых под микроскопом бацилл.
Теперь я был поэтом, который ждал, когда созреет образ. Образ зрел, как гнойник. А потом он вскрывался. И на свет появлялись страшные стихи о смерти. На Земле они никого не интересовали, но переведенные на языки (а скорее сигнальные системы обозначений) других миров, они неплохо продавались. И каждый «том» (хотя чаще «тома» напоминали аквариумы, лампы пульсирующего света, генераторы переменного микроклимата или неощущаемых человеком волн и их гибриды) выполнялся по индивидуальному заказу – как в древности картины или скульптуры. Часто на заказ: «что-нибудь о японском средневековье» - если турист из другой звездной системы находился под впечатлением экскурсии по памятникам самурайской культуры, или «о контакте испанцев с индейцами майя» - если заказчик штудировал пирамиды и фрески Юкатана. Переводчики всегда становились соавторами. Но образы, воплощаемые для иных, непохожих на земной, разумов, создавал только я. Чаще всего продукция уходила в единственном экземпляре, подчас туристам хватало одного-единственного стихотворения. В моих образах, в их взаимосвязи и развитии, пришельцы находили какой-то ритм, гармонию. Возможно, я смотрел на Землю немного их, неземными глазами. Быть может, этот взгляд был универсален для описания земных культур. Возможно, я сам думал на каком-то вселенском, пракосмическом, первоначальном языке, от которого произошли все остальные языки и формы передачи сообщений разных цивилизаций Галактики. Во всяком случае, инопланетянам нравились (или были наиболее понятны, внутренне близки) мои описания земной истории и земных легенд.
Для меня же эти образы были гноем. Я гнил, и этот гной, выходя наружу, отливался в предлагаемые заказчиками формы.
Переводчики, шутя, называли меня «вселенским корреспондентом». Мой психиатр говорил, что реальность Земли отторгает меня, как чужеродную плоть. Словно я имплантирован в земной мир кем-то извне, имплантирован именно для того, чтобы описывать дух Земли тем, кто хочет составить о нем представление.
                Тихо Смерть к нам пришла,
                Все легли по гробам.
                Саван тишины затопил меня ядом.
                И я утонул, беспомощно погружаясь,
                Зарываясь в скользкий ил,
                Прячась от ледяного ветра,
                Что заморозил поверхность пруда.
Я писал стихи японскими или марсианскими иероглифами, поэтому, когда мои стихи переводили на наиболее общепринятые языки, получалось, что рифмы не было. Земные критики ругали меня, а учителя литературы подавали на меня в суд, но мне было на них наплевать. Я писал для Вселенной.
                Оскал луны, беспощадный глаз звезды
                Сулили гибель.
                Перевернулся в склепе
                Старый самурай.
                Он кутался в крылья
                Летучей мыши.
                Кожа его давно стала чешуей.
                Он не успел умереть –
                Маг превратил его в дракона.
                И теперь он ждет
                Полной луны,
                Чтобы в небо подняться.
В общем, вурдалак собирался пробраться в один замок и похитить дочь князя. За это маг обещал вернуть ему человеческий облик на все время, пока светит солнце – холодно и неуютно было старому самураю все время валяться в каменном склепе, оживая только в полнолуние. Он соскучился по нормальной жизни и хотел жить по-человечески, по крайней мере, днем. Дочь князя он похитил, но маг его обманул – стал превращать в каменного истукана (ему не хватало колонны, поддерживающей свод в подземелье). Но самурай не стал просто так  держать потолок, каменея, а взял, да и перерезал горло подлому магу. Такие вот саблезубые бамбуковые джунгли, звериное лицо борьбы за существование и естественный отбор, который никто не может пройти без помощи высших неземных сил. Запертая в подвале девушка умирала от голода и жажды, пока фея-покровительница ее рода не превратила ее в легкий туман, просочившийся на волю через щель под дверью подземелья. С тех пор эта юная леди каждое утро выпадает на стенах родного замка в виде росы. В общем, это ее слезы.
Переводить это собираются, кстати в газопылекапельносветовом виде в форме здорового такого террариума с киберскорпионами, макетами замка, склепа и подземелья, оскала луны, которая затем полнеет и разными голографическими эффектами, сопровождаемыми подробными квантовопульсационными сносками справочного материала. Персонажи и весь сюжет передаются непосредственно моим ментальным излучением (каждый раз, садясь писать стихи, надеваю шлем записи биопотенциалов мозга). А все остальное – красивый переплет, картинки в книжке и кундсткамероподобная экзотика. Кроме моих иыслеобразов в их первоначальном, полупотустороннем, виде, заказчики воспримут только лунный свет и росу с туманом. А остальные навороты останутся для них загадочным духом Земли, бесполезным и непонятным для них сувениром. Если только они не фанатичные земнологи, старающиеся при помощи фантастических игрушек поддержать миф о собственной компетентности. Я впрочем надеюсь, что они такие же получающие удовольствие от собственной странности чудаки, как и я.
Ничего нет удивительного в том, что мало кому на Земле нравится гной моих стихов. Для землян я больной, отторгаемая чужеродная часть организма. Но и такие, как я необходимы землянам – в качестве вакцины, например. Без нас они не смогут найти общий язык с пришельцами. Мы делаем землян более понятными для обитателей других миров. А фантасты транслируют культуру в обратном направлении.
Сигнал замигал и зазвенел прямо от двери, подплыл ко мне. Наполовину зеркальная, наполовину прозрачная штуковина размером с баскетбольный мяч с кучей лампочек и динамиков, позволяющих воспроизводить любые волны в виде света , звука и других излучений. Антигравитационная батарея позволяла ему свободно перемещаться в пределах квартиры, а интелпроцессор – выполнять все функции домашнего секретаря. Покопавшись в моих биотоках, сигнал впустил посетителя – он так изучил мой мозг, что успевал уловить распоряжение до того, как я его сформулировал.
Вошел огромный краб, облепленный пластиковыми трубами. На длинных стебельках болтались два шарика, постоянно менявших цвет и яркость. Краб и сигнал замигали и загудели друг другу, выполняя ритуал приветствия, а когда они обсуждали расценки и сроки выполнения заказа, я едва не ослеп и не оглох от их стробоскопических тирольских переливов. Все мог делать за меня сигнал, кроме одного – он не мог создавать образы. А значит, не мог и писать стихи. Хотя для моих заказчиков мои стихи стихами не являются – они обращаются как раз за образами – кривой тенью пресловутого праязыка, прамысли, порожденных неким праразумом, породившим все цивилизации вселенной – а точнее, за характерным земным искажением, отражающим многообразие земных реальностей, нашей земной трансформацией этой праречи, описывающей все, что могло заинтересовать пришельцев на Земле в знакомых им или легко усваиваемых ими представлениях. С этой праречи все легко переводилось на любой язык вселенной. Если же землянин не умел думать так, как я, то ни написанное, ни сказанное им перевести пришельцам было невозможным. Перевод получался механическим, как общение с пришельцами сигнала. Даже прямая передача мыслей человека, лишенного этой способности, воспринималась большенством неродственных землянам гуманоидов, как неинформативный шум, в лучшем случае ими воспринимались эмоции. В худшем случае вопсринимался только генетический код, и тогда они обращались к потенциальному идеально развитому варианту данного землянина, каким он был бы, не покалечь его среда и общество, пока он развивался. А то, что хотел сообщить этот землянин в данный момент, и почему он не реагирует, как следует из его генетической маркировки, оставалось для этих пришельцев полной загадкой. Негуманоидные виды вовсе ничего, свидетельствующего о разумности обычных землян, не воспринимали. А я своими образами думал на «вселенской латыни». Иногда мне даже удавалось уловить некоторые вещи из мифологии заказчиков и воспроизвести их в земном колорите, найдя аналоги их мифологии в заинтересовавших их культурах. Как правило, это вызывало, если не восторг, то интерес и новые заказы. Иногда этот сплав миров вел за собой протесты и угрозы. Но скандалы вокруг стихов всегда привлекали новых инопланетян. Поскольку со мной общалось большое количество представителей разных цивилизаций, то у ксенопсихологов даже возникло бредовое предположение, что я должен хорошо разбираться во всех многочисленных областях ксенопсихологий этих представителей и мне предложили провести соответствующие исследования. На это мне пришлось ответить, что я не фантаст. А что касается ксенопсихологии, то в некоторых ее областях лучше разберуться минерологи, метеорологи и плазмохимики. Я же представления не имею о том, как они думают, эти пришельцы, и что ими движет. Все, что у меня в руках – это призраки, тени общего с этими представителями иных цивилизаций прошлого, а вернее – тени общих духов прошлого, вездесущих и непостижимых привидений. Вот и все мои карты. Все это пронеслось в моей голове, потому что краб явно собирался заказать обширный трактат об истории представлений землян о пришельцах. Но не успел сигнал сообщить мне об этом, как все вдруг остекленело, потекло, поплыло, и я опять оказался в номере Жанны.
 Почему-то мысль о фантастах, каждый из которых представляет свои, продвигающие его и представляемые им цивилизации, культуры и реальности, не отпускала меня. В самом деле, ксенопсихологам достаточно проанализировать романы с описанием пришельцев и других потусторонних существ и выделить закономерности, выбирая сходные гипотезы, описания и характеристики. Возможно, они даже найдут отражение этих описаний (и реальных цивилизаций-прототипов) среди нравов, произведений искусства и реальных предметов, построек и сооружений землян – отдельных народов и широких слоев унитарного общества. А подумают, есть ли на Земле вообще кто-нибудь, кроме пришельцев. В некоторых реальностях все люди вообще погибли в результате ядерной войны в середине двадцатого века, а дальше их место заняли клонированные тела, модифицированные кибернетиками, или просто андроиды, которые дальше, как ни в чем ни бывало, разыгрывали обычную жизнь людей, со всеми их глупостями, как будто никакой ядерной войны не было. И многие из них даже сами не знали о том, что они гомункулюсы или киборги разных моделей, а считали себя людьми.
Даже Жанна, обнаженная Жанна на постели, застланной простынями, покрытыми изображениями алых роз, которые были голографическими и поэтому смотрелись, как настоящие, не могла меня отвлечь от этой прогулки по моим реальностям.

Мне пришлось еще раз вернуться в измерение с инквизицией. Мы пытали одного особо мерзкого колдуна. Выдирали ему ногти клещами, но он так и не признавался в растлении детей и животных. Тогда Карл, природой наделенный весом быка, но разумом восьмилетнего ребенка, выколол старому греховоднику глаз, позволил ему вытечь, водой из кувшина вымыл остатки, а в пустую глазницу налил расплавленного свинца… Но и в последних криках уродливой души, посланной в мир дьяволом, не было ничего от истинного раскаяния. Я был уверен, что если бы к проклятому наговорнику привели невинное дитя или козу, то он не замелил бы отслужить темную службу демонам похоти и плодородия. Я даже спросил его об этом. И в муках, судорожно цепляющегося за жизнь разодранного каленым железом тела, подлец нашел в себе силы, чтобы сладострастно засверкать своим оставшимся левым глазом. И даже дернул промежностью. Он явно был одержим. А вообще, был ли он человеком? Или он являлся одним из тех животных, которых легко принять за человека, потому что они могут издавать звуки, похожие на речь человека и скорчить морду, похожую на лицо? Нет, скорее всего это был один из мелких чертей, сбежавших из Ада, сбежавший от какого-то наказания и не нужный теперь ни своему, ни нашему повелителю. Души он не имел. И чтобы не возвращать его Властелину Всех Бесов, мы скормили то, что от него осталось, нашим верным четвероногим братьям. Ему не удастся ни испортить их нрав, ни восстать из могилы, ни нарушить покой наших снов. Мы уничтожили этого врага. Даже кости его изгрызли наши братья.
-А почем сейчас индульгенции?
-Тебе зачем? Спроси у брата Марка, он ими приторговывает. В помошники к нему хочешь перейти? Слаб стал?
-Да нет, я так, интересуюсь.
-Смотри, не сомневайся. Нам с тобой индульгенции не нужны. Мы с тобой святое дело делаем.
Потом я вернулся в измерение с обезьянником и помочился на останки сторожа.
В случае этих двух персонажей управляющие системы, для которых любой организм – такой же механизм, как часы или лифт, дали какой-то сбой. Это были дефектные единицы. Или уже испорченные, впрочем, такой вселенский лом сам собирался в некоторые подобия управляющих систем, в большей или меньшей степени исковеркано им подражавших. Они даже ломали исправные единицы, подгоняя их под свои квазистандарты. Когда этот процесс выходил за рамки допустимого отклонения вселенского плана или  сценария, который ими яростно отрицался, вселенские управляющие системы принимали определенные меры по коррекции квазисистем. Не корректирующиеся квазисистемы уничтожались – иначе, расширяя свои помехи, они начинали уничтожать большие массивы плановых реальностей, и в захваченных их влиянием мирах-пространствах-временах все шло не по сценарию Основателей, а следовательно, не развивалось в свой срок то, что должно было развиться и это нарушало еще какую-то часть вселенского плана. Для воздействия на эти квазисистемные возмущения часто использовались элементы самих квазиситем. Но сломанные единицы всегда старались уцепиться за неповрежденные – чтобы проехать на них свою запланированную часть пути. При этом у них создавалась иллюзия того, что они нормальны, и все у них идет как надо.
В этих сложных, рассчитываемых Высшими Силами разных уровней и их ренегатами хитросплетениях, мы тоже играли какую-то роль. Мы часто выполняли их ходы, но зачастую не понимали, что именно двинуло нас на ту или иную операцию. Единственный выход был в осмысленности, иллюзии автономности, рациональном следовании собственным интересам, но этот умозрительный сепаратизм сразу же подвигал нас на путь, которым следовали квазисистемы. И не было выхода из этого лабиринта, в котором блуждали машины, созданные на конвейерах, существующих сотни миллионов, миллионы, десятки тысяч и просто десятки лет. При этом сошедшие с одного из них естественно считали нормой себя и неестественным – серии других производителей. Лично я предпочитал всегда вовремя проходить очередную модификацию – хоть пятьдесят миллионов лет назад (если мои прыжки по реальностям можно размотать  в стандартах времени одной из них), хоть через пять миллиардов лет. Я всегда старался быть модифицированным максимально, соответственно тому миру, в котором оказывался, насколько это не нарушало планов Основателей. Мне приходилось трансформироваться при этих перемещениях, так что иногда я сам себя не узнавал. Я был змеей и ящером, перепончатокрылым и просто крылатым, часовым механизмом, молнией, выращенным в большой пробирке и собранным из биомодулей зондом – иногда при переходах приходилось претерпевать очень резкие изменения.
Иногда я не узнавал себя и по другой причине. Существа из уровней мироздания, лежащих более высоко, чем наш, иногда оказывались в моей основной реальности (сейчас о обитал в той, где появилась Жанна) и заполняли меня, как путешественники гостиничный номер. Чаще это помогало мне, реже – мешало. Во всяком случае, ретроспективно оказывалось, что они больше соответствовали духу той ситуации, в которой появлялись в моей жизни, чем я сам, и успешно разрешали мои проблемы или предотвращали мои ошибки.

Я решил развеяться и переместился в танцевальный клуб «Немо», устроенный на огромной старой подводной лодке, с которой сняли все вооружение и смонтировали на его месте залы и бары с огромными окнами, сквозь которые, подсвеченные прожекторами, ошеломляли своим великолепием подводные тропические джунгли. Когда свет в зале гас, они царили, потрясая воображение, с обоих бортов, и казалось, что  находишься на террасе между двумя рядами колонн, на дне морском. Подобный клуб в космосе, к примеру, был бы менее интересен. Лучи, пульсирующие лампы и калейдоскопы, голограммы, летающие и танцующие между людьми и пришельцами, способными воспринять это развлечение, создавали совершенно фантастическую атмосферу бала русалок. А когда голограммы повторяли то, что находилось за толстыми прозрачными плитами окон, все чувствовали себя ихтиандрами или атлантами, переселившимися на глубокую поверхность Земли, пейзажи которой, кстати, более характерны для нашей планеты, чем то, что находится на верхней поверхности – суше.
-Что закажете?
-Вино. Какое-нибудь белое вино, на ваш выбор.
-У нас сегодня интересная программа, - сказала официантка в мини и топлесс.
-Для гостей инопланетных стараетесь?
-Они тоже входят в программу.
-Ну да, для нас в программе они, а для них в программе – мы, земляне.
Здесь я встретился с одним из адептов культа «двойников». Они считали, что давно уже умерли и ангелы (пришельцы) заменили их собой, приняв их облик (сделав скафандры в виде их тел). Свои святилища они устраивали в глубоких пещерах или подвалах небоскребов, заброшенных убежищах от радиации. Сами помещения, где они отправляли свои обряды, делались круглыми, со сводчатым потолком. А общину называли кораблем, службу (дикую распущенную наркооргию) – полетом. Была у них еще одна интересная особенность – обращаясь, они становились настолько похожи друг на друга, что по очереди превращались в жреца, словно его дух переселялся из одного «двойника» в другого. И при каждом таком переселении личность и память жреца сохранялись. Но мало кто из них был способен пробыть жрецом хотя бы сутки – это очень истощало их, хотя они не помнили о том, как вели службы и разбирали споры. Жрец никогда не спал.
Что-то от моего инквизиторского прошлого проснулось во мне. Быть может, дух святого Торквемады, усердного паломника тибетских долин, японских берегов, тайских джунглей и монгольских степей? Случалось, что «двойники» совершали человеческие жертвоприношения, как правило, если им  удавалось уловить инкарнат кого-то из Великих – Аристотеля, Цезаря, Павла, Парацельса, Вольтера в их здешних воплощениях им удалось положить на алтарь  своего корабля, чтобы наполнить их божественной кровью свои кубки. После этого «двойники» обретали способность к левитации, ясновидению и провидению – в частности, при помощи этого они определяли, где искать следующую жертву.
Я был уполномочен провести переговоры о продаже им Жанны.
…Когда в распущенной Европе пошатнулось могущество Вселенской, мы принесли в нее чуму, холеру и сифилис, оспу, проказу. Сейчас мы собирались уничтожить один из флагманов «двойников». Мы так поколдовали над Жанной, что ее нельзя было убить. Она бы мгновенно зарастила раны, а будучи отравлена и одурманена, все равно бы сразу же воскресла, обрушив на адептов-корабельщиков всю накопленную во врнмя мук и незаслуженных унижений мощь. В лучшем слуае, они получили бы беспощадную хозяйку, которая не стала бы переходить из одной корабельщицы в другую, а постоянно оставалась бы сама собой, тираня адептов и держа их в железной узде. На нас она тоже была бы не в обиде – ведь это мы бы привели ее к этой власти. И с ней можно было бы сотрудничать. Ведь это мы извлекли ее из небытия, подарив ей какое-то время беззаботной и праздной жизни, подготовив ее переход. На самом деле она должна была воплотиться в замученную многодетную медсестру. А в худшем случае она бы разнесла флагман вместе с командой и уничтожила бы самого сильного капитана-жреца. Вместо агнца алчущие столкнутся с драконом, и их жертвенные ножи отправят их самих на орбиты холода и мрака. А капитан окажется заточен в черной дыре. С точки зрения моего прошлого, весь этот законспирированный культ являлся паразитирующей сетью семей демонов, пожиравшей важные элементы мироздания нашего конгломерата реальностей. А если они на самом деле являлись пришельцами – колонией нелегальных иммигрантов, подрывавших сакрально-энергетический цикл моего участка вселенной, вирусом, на который нужно направить лимфоцит.
Но сейчас мне необходимо соблазнить адепта эти лакомым священным куском и выжать из него максимальную цену за этот товар.
За соседним столиком играли в карты. Кажется, в Блэк Джэк.
-А что изображено на картах? – спрашивал высокий серый гуманоид.
-А, так, картинки, - отвечал ему бородатый планетолог, видимо, пригласивший серого гуманоида в «Немо» после очередного симпозиума, чтобы порадовать местной экзотикой.
Разговаривали они на хорошем английском, но оба с акцентом.
-А я думал, что это изображения ваших земных богов.
-Что ж мы, богами в карты будем играть?
-Они играют вами, а вы играете ими. Так все честно.
-Нет. Это просто картинки. Изображения богов у нас хранятся в специальных местах.
Передо мной мелькали извивающиеся тела – шелка и пластик землян, гремели латами своих скафандров разгулявшиеся туристы из системы Арктура, похожие на пещерных медведей, телепортировался из одного конца зала в другой пучеглазый взъерошенный ящер, визжа при каждом возникновении, между ними, обвивая танцующих, плыл призрак морского змея, появлялись и пропадали кораллы, актинии и медузы за прозрачными стенами, следуя вакханалии, устроенной лайтджеем. На соседний стул присел смуглый бритоголвый парень в кожаном комбинезоне, черном с синими вставками. Совсем молодой на вид, невысокого роста, худощавый и удивительно спокойный, полный умиротворенного внутреннего напряжения. Это был смотритель порта, от которого отчалил подводный клуб. Каждый локус конгломерата имел своего управителя в области разных таинственных дел. По большому счету, мне было все равно, лама это, раввин, пастор, кюре, мулла или просто шаман-орангутанг, весь приход которого состоит из стада обезьян. Есть вещи и силы, которые сами знают, кто им лучше подходит в качестве посредника в том или ином захолустье вселенной. Мы обменялись быстрой бессловестной серией невидимых молний. Он был обеспокоен – среди его подопечных пропало трое, двое из них были детьми, и он связывал их исчезновение с кораблем, скрытым в недрах горы, которая раньше извергала пепел и лаву, так что в земле на прилегающей к нему территории археологи раскапывали не один десяток слоев уничтоженных ею поселений. Он исчез так же незаметно, как появился на глаза – его традиция обладала своими секретами.
А ко мне уже подплывал, колыхаясь, жирный лысый и бледный боцман в голубом просторном одеянии. Во время торга глаза его жадно блестели, он потел и теребил совершенно мокрые багровые четки. Кровь инкарнатов действовала, как наркотик. К тому же левитация давала ему существенное избавление от неудобств веса, а ясновидение – успех в азартных играх. Но на наши игры его ясновидение не действовало. Он не скупясь натянул на лапу расставленный нами капкан. Судьба его команды и Жанны решилась в соответствии с нашими планами.
-А почему она проститутка? – спросил он напоследок.
-Подражает Марии Магдалине, - ответил я.
-Что ж, это даже многое упрощает, - довольно потер руки толстяк. – У нас, знаете ли, радения сначала бывают перед жертвоприношением. Многие захотят ее познать…
-Даже не сомневайтесь, все пройдет отлично, - заверил я его.
-А то знаете ли, девственницы недолго выдерживают, да и сопротивляются, а от опиума они совершенно, как резиновые куклы.
Сказав это, он пошел в зал в поисках другой компании.
Да, их ожидает жестокий сюрприз. Без нашей киберпривязи Жанна просто так никому давать не будет.
Следующей в программе клуба оказалась медленная жестокая баллада, стилизованная под кельтский фольклор с хором, певшим на латыни, посвещенная Орлеанской Деве, которая в тексте, со своим мечом и латами постепенно становилась  Железной Невестой – гильотиной. В пространстве, среди огней Святого Витта, эльфов и привидений, расцвели розовые кусты, кондиционеры подняли легкое холодящее дуновение и розы облетели лепестками, подняв в зале алую пургу…
А потом пришел, облизываясь (видимо, из недр кухни) талисман клуба – кот Поцелуй, довольно крупный, с сенбернара размером и сразу же завел ученую беседу с крабошершнем и черепахокентавром, выбрав их в собеседники, видимо, из-за их размеров, близких к его габаритам. Разговор у них шел легко, потому что они могли смотреть друг другу в глаза, их головы находились на одном уровне, и разрешать лингвистические трудности перевода в три разных языка, помогая прямой передачей образов взглядом. Набежали похожие на пауков и богомолов роботы и растащили собеседников – крабошершень оказался членом дипломатической миссии, и все его контакты жестко регламентировались,  а у мистера Тортилохарона внезапно мог активироваться защитный рефлекс нападения, если бы кто-нибудь не разделил его точку зрения. Обсуждали они, признаться, довольно щекотливую тему – брачный сезон осьминогов, часть которого в этот момент весь клуб наблюдал по левому борту. Так Поцелуй трактовал это зрелище, теребя лапой фиолетовую ленточку на на кремовой шкуре с серыми полосами. Его случайно услышали и шумно поддержали своими комментариями пьяные тинейджеры, заседавшие у стойки бара. Крабошершень расспрашивал о деталях и котяра доверительно пустился в подробности. Тортиллохарон пытался выяснить, то ли это самое эротическое шоу, упоминавшееся в бкуклете «Немо», и когда головоногие начнут снимать друг с друга кожу.
А по-моему, два осьминога просто пытались задавить друг друга, пуская облака чернил на мшистых камнях, опутанные какими-то водорослями.
Жулик-кот, устроив скандал, немедленно испарился, но тинейджеры успели все заснять на телефон и уже передали всю сцену в молодежную сеть «Аркад». Добра от этого ожидать не приходилось – назревал дипломатический конфликт, весь эпизод наверняка уже посмотрели десятки тысяч придурков-абонентов и каждую секунду их число увеличивалось на несколько тысяч.
Пришлось стереть эту часть реальности, вместе с осьминогами – все равно из-за суматохи фантомов, вспышек и звука никто в зале не заметил внезапного скачка – обрыва и резкой смены тем разговоров, того, что за окнами нет следов прежнего пейзажа, а уже совсем другой, невпопад раздавшегося смеха и неестественного импульса движения тел, выравнивающих переход от одного положения в пространстве к другому…
Шоу продолжалось, осталось смутное ощущение чего-то забавного и неприличного. Но это ощущение у всех посетителей не пропало зря – наступило очередь Парада Белых Кроликов. Сначала по залу проскакал объемный мультипликационный символ «Плейбоя» величиной с кенгуру, в цилиндре и перчатках, естественно, белых. А затем эти цилиндры и перчатки стали раздавать всем желающим девушки в мини-костюмах кроликов с белыми ушками и белыми хвостиками. Желающие должны были поиграть в «паровозик». К цилиндрам и перчаткам прилагались кроличьи хвосты на веревочках и кроличьи маски на пол-лица или на всю голову. Все это надевалось как вместе, так и по отдельности – не каждый инопланетный гость смог бы примерить все части костюма, а их всех настойчиво приглашали прикинуться привратником Страны Чудес, изобразить его движения и даже обещали приз за лучшего Белого Кролика среди пришельцев.
За соседним столиком заглушили опасную секундную паузу в музыке, с шумом и хлюпаньем втянув коктейль. Там сидели охотники – почти похожие на людей оранжевые псевдохомы и какой-то гибрид муравья с саксофоном с переливающимися радужными сполохами фасеточными глазами. Они явно собирались охотиться на скатов и акул, а сюда поришли, чтобы попривыкнуть к океанической среде. Псевдохомы шевелили кружевными жабо и бакенбардами жабр, беспокойно перебирали щупальцами-косичками, а гибрид дудел, трещал и бибикал клапанами и похрустывал суставами ногочелюстей. На борт «Немо» они перешли прямо в Посейдоне – подводном космопорту для обитателей океаносферных миров, которые все, находящееся выше водной поверхности, вообще не интересовало. Влажный воздух клуба давался им с трудом, но происходящее вокруг забавляло.
Буйство Белых Кроликов, плясавших и прыгавших в трюме этого Наутилуса так, что дрожал пластиковый пол, завершилось награждением какого-то лилового длинноухого ящера, которому цилиндр и перчатки очень шли, а хвоста хватало своего. Походил он, скорее, правда на навсегда оставшегося на дыбах жеребца, но скакал он так, словно собирался передавить всех, кто приходился ему по колено.
-Приветствуйте победителя! – кричал ди-джей.
Зал отвечал оглушительным ревом.
-Хочу ребенка! – громко воскликнула какая-то девушка и зал отозвался ей бурным хохотом.
Постепенно я стал уставать от этого веселья и вызвал на связь одного партнера, с которым нужно было поддержать дежурный брифинг-диалог. Нужно было рассказать ему что-нибудь связное и желательно забавное, но так, чтобы он не понял, где я нахожусь. Я поступил так, как всегда делал в таких случаях – открыв канал связи и обменявшись кодовыми приветствиями, стал вылавливать среди мыслей и фраз окружающих весельчаков все, что могло поддержать мой рассказ, связно укладывалось в продолжение сказанного перед этим, и могло  вызвать интерес внимавшего мне меланхолика. Комбинируя отобранные остроты, куски анекдотов и отдельных предложений, парадоксальные впечатления разнообразных представителей внеземного разума, мне удалось выстроить довольно занимательную «сказку без костей», разрежаемую отдельными эмоциональными всплесками и замечаниями, направляющими полет моего репортажа. Партнер этот находился в мирах и уровнях, настолько вышележащих и недоступных, что даже мною они ощущались, как заоблачные. Моя роль приближалась к роли корреспондента в развлекательном блоке программы новостей. Как всегда, мне удалось Его рассмешить.
Под раскаты его удаляющегося от нашей галактики смеха, я торопливо заказал себе ужин – омары, устрицы, морская капуста и камбала, съел все это, запил белым вином и подмигнул дельфину, благодушно бодающему панорамный иллюминатор своей мудрой головой гиганта мысли.
Мои увеселения представителя вселенских уровней повысили настроение всех, находящихся в клубе – они просто заливались смехом и хохотом, гоготали, ухали и совершали иные эквиваленты внешнего проявления радости и удовольствия. В моем репортаже все они создавали фон, аккампанировали. В свою очередь, они мысленно улавливали суть моих усилий – передача проходила очень мощная. Мне удалось развеселить даже до того унылую компанию зомби-утопленников, выловленных в предыдущем рейсе этого Наутилуса, отмечающих свое второе (или какое там оно у них по счету) рождение. День Рождения зомби – довольно понурое празднество, а если зомби собирается сразу несколько, и все они – именинники, то гнетущая депрессия просто течет вокруг, затягивая всех в свой омут. Но не в этот раз. Им повезло – они прыскали, плакали от счастья, улыбались и пели дурацкие детские песенки. Дело дошло до частушек – при этом они даже не думали буйствовать. Обычно они очень тоскливо, злобно веселятся, круша и ломая все вокруг и нудно, долго истязая все живое, что попадалось им под руку, и еще не успело погибнуть. На этот раз их садизм ограничился только одним прижженным сигаретой кактусом, стоявшим в вазе посреди их стола, а вандализм завершился погнутой вилкой. И не было даже луж пролитой водки, которую они называли «мертвой водой».
Толстяк, договорившийся о покупке Жанны, объяснял суть своего культа похожим на демонов птеродактилям с другого конца Галактики. Они напоминали фигурой людей, только к рукам у них приросли перепончатые крылья, походившие на серые складчатые мантии, чуть раскрывавшиеся и вызывавшие мимолетный порыв воздуха от порывистых жестов. Длинные клювы щелкали, но мрачное сознание телепатов, а вовсе не слух помогали им понять боцмана. Их сознание, наполненное образами черных гор, гейзеров, темных туч и красных туманов, холода, шквального ветра и ураганов, распространялось вокруг, как пронизывающая сырость осенним пасмурным днем.
Рогатые головы и желтые змеиные глаза, длинные голые хвосты, вившиеся кольцами…
Они были вылитой копией тех птеродактилей, с которыми мы так не ладили в мире шагающих гор. Нам даже пришлось обрушить на Землю комету, чтобы уничтожить их культуру, их страшные жестокие цивилизации, такие же серые, как их сухая чешуйчатая кожа… Потоп и пепел, Зима и бледнеющие чахнущие папоротники, которыми питались их боевые машины и скот – разрушения эхом прокатились по реальностям, стерев чужаков во всех доступных нам пределах. Они ведь были колонистами. А эти, беседующие с боцманом, видно, из их метрополии. Землетрясения, цунами, извержения, вспышки маленьких солнц ненавистного для них света – их покой был нашим кошмаром, их радость – ужасом для нас. Они ели все формы жизни, а разумный мозг для них являлся деликатесом. Но если толстяк пытался найти в них прототипы своих братьев, тех таинственных беглецов, которые, как оборотни, превратились в основателей его культа, то он просчитался. Птеродактили явно считали себя чужими ему, а если и было между теми основателями и ими какое-то родство, то ведь тогда от них-то эти основатели и сбежали… Как бы то ни было, корабельщики часто пристают к Гостям с такими расспросами – все пытаются найти свою звездную родину, вернуть секрет трансформации материи своих тел в другие формы жизни. Им мало того, что они пьют кровь и, раздирая на куски аватар-инкарнатов, пожирают их плоть, чтобы обрести что-нибудь из их способностей  и свойств несчастных Воплощений. Они хотят разгадать побольше вселенских секретов и стать равными тем, кто обитает в верхних этажах мироздания, не понимая, что даже если им это удастся, то они не удержатся в тех реальностях. Но до сих пор им не удалось найти союзников в иных мирах – никто не принимает их всерьез. Видимо, их основатели и в самом деле совершили что-то мерзкое там, откуда бежали…
Еще они мечтают когда-нибудь уловить инкарната Самого. Но тут бы их ожидал неприятный сюрприз – свершись это, они оказались бы поражены намного больше, чем Жанной.  Сам был не самым приятным и удобным персонажем – он всегда восставал против любой системы и старался ее уничтожить. Как правило, ему это удавалось. Он считал, что все не правы, кроме него. Естественно, что ему, принадлежащему к Посланникам-Ревизорам высшего руководства Систем, контролирующих правильную работу машины вселенной, любые, даже самые совершенные копии, подобия и проекции Его Организации, управляющей всем, что мы можем представить – все они казались несовершенными, неправильными, преступными и малоэффективными. Он и появлялся-то только тогда, когда нельзя было обойтись без их разрушения и возвращения работы того или иного узла машины вселенной в русло, оптимальное для беспрепятственной реализации вселенского плана. Он устранял препятствия, разрушал все мешающее и намечал, как исправить расхождения. В другие, более спокойные периоды своих пребываний в конгломерате наших реальностей, Он вспоминал об этих своих горячих миссиях с болью, тоской и неприязнью – ведь в них он являлся и скальпелем хирурга, и ножом бульдозера, и запалом бомбы. А уж корабельщиков он бы постарался при помощи какого-нибудь провокационного плана, которые удавались ему лучше, чем кому-нибудь другому, превратить в развеянный ветром прах…  Даже ценой собственных мук – так, как Он это сделал в Израиле.
Толстяк раздражал птеродактилей, и они явно не отвечали ему благосклонностью. Судьба изгоев Галактики их не интересовала. Они, похоже, собирались организовать для эскадры корабельщиков паломничество на бойни своих миров. В их расчетах корабельщикам уготавливалась роль экзотических продуктов, доставляемых в свежем виде. В принципе. Это могло послужить выходом из ситуации вокруг кораблей, если только они организуют поставки паломников крупными партиями. Но вряд ли они заберут полностью все команды. Скорее, попытаются обеспечить регулярные поступления в обетованный край мясных отделов своих магазинов (или складов – признаться, меня не сильно интересовало, как они хотели распределять свои лакомства, я уловил суть их намерений и этого мне оказалось достаточно – конгломерат их реальностей не входил в мою зону ответственности). Главное, чтобы они не стали разводить стада этих будущих туш в наших реальнсотях – а эта идея забрезжила в недрах их мглистых намерений ровными предгрозовыми сумерками.
Поэтому пришлось перекомпилировать ход событий еще раз: Толстяк не подходил к птерадактилям, они вообще друг друга не заметили, он видел пустоту на их месте, а они скользнули по нему равнодушным спаренным, почти не заинтересованным взглядом (их разум был не коллективен, но синхронен, парен).
Танцующие в сполохах света, смываемые прибоем звука, с самого начала видели птеродактилей чем-то вроде страусов в накидках из павлиньих перьев. Просто синих птиц счастья. Это они уж сами устанавливали такую нарядную ширму, распространяя вокруг ощущение симпатичной сентиментальной печали. Сквозь ширму проникли только я и толстяк – в предыдущем варианте хода истории этой реальности, которая сегодня разветвилась уже дважды. Так растет дерево миров.
Иногда эти ветви сходятся, и разные варианты событий, имеющих одинаковое начало, имеют одинаковый конец. Реже сливаются ветви от разных стволов. В конце концов, обитатели высших уровней вселенной в разных своих состояниях непохожи сами на себя настолько, что их невозможно узнать в том, что (если бы речь шла о существах из наших уровней) можно было бы назвать уверенностью, гневом или довольством – особенно, когда они материализуются, спускаясь к нам. В этих трех различных расположениях духа один и тот же Верхний Житель принимается нами за трех разных. Подчас даже создается впечатление, что эти трое враждебны друг другу. Будучи при этом воплощениями настроения одного противоречивого персонажа… А ведь Их неисчислимое множество. И у каждого возможны самые различные расположения духа – более, чем три. Являясь, они перестраивают вокруг реальность. И даже склонны в одном настроении посещать одни, а в другом – иные реальности, подстроенные Ими специально так, чтобы соответствовать определенной стороне Их личности (или определенной личности, если у каждого из Них этих личностей много). При появлении в наших реальностях Они исполняют свои роли - и для этих своих игр Они и создают театры наших миров. По настроению, один и тот же из них в одном мире играет героя, в другой реальности он – злодей, а в третьей – беспристрастный судья. Реальность – зеркало, в которое Они смотрятся, мир – отражение эмоций своих создателей. А вся вселенная отражается в своей границе. Так и получаются различные пантеоны. При этом обитатели каждой реальности воспринимают свою ипостась того из Них, кто участвовал в создании данной реальности, или просто нашел ее пригодной для выхода той или иной части себя. Из соседней реальности такие же ипостаси воспринимаются преломлено, под влиянием ее создателей и посетителей, которые могут быть теми же, что у соседей, но исполняют в ней другие роли. Они могут прийти внезапно, из ничего, или постоянно жить в избранном для себя мире, маскируясь под его обычного жителя или часть этого мира, например, под храм или под горное озеро. Они могут даже, шутя, избрать своим ремеслом создание других, воображаемых миров для развлечения обычных жителей своей реальности, создавая эти миры на самом деле , где-то во вселенной, другой, большей, вечной частью Себя. Ведь Они могут находиться сразу во многих местах, жить сразу несколько жизней, и при этом большей частью Себя оставаться на верхних этажах мироздания. Они – как деревья, корни которых живут в земле и разбросаны в разные стороны, ствол и ветви – в траве, а большая часть ветвей и листьев – в небе. И цветы на Них зреют в небе, а плоды падают на землю, а семена возвращаются в землю, порождая ростки, из которых вырастают новые деревья, также живущие сразу под землей, на земле и в небе. Оставаясь целостными и находясь при этом на удалении сами от себя, разными своими частями, и будучи направлены в разные стороны. Поэтому правильнее воспринимать Их, как лес.
В зале «Немо» присутствовало сейчас около сотни реальностей, а вернее, их выходов, сплавлявшихся в сложный коктейль. Пришельцы находились в своих реальностях, принося их с собой и наблюдая из них на мир «Немо». Танцующие и сидящие за столиками люди также принадлежали к разным культурам, а следовательно, к разным реальностям, правда, более близким, составляющим наш конгломерат. Немногие из них могли вырваться за пределы своей, но взглянуть оттуда на другие, необычные для них реальности, могли. Для этого они и пришли в «Немо», за окнами которого, трансформируя их восприятие и смешиваясь с их рассеянными «атмосферами ощущения», врываясь в зал, проплывал подводный мир, почти столь же далекий от их обычных миров, как те, откуда прибыли гости с далеких планет. Мелькание и мягкие переливы, путешествия света по стенам, его превращения из одних красок в другие и смена музыкальных миров творили свой собственный мир, обложку, раму, письмена на картинах иных галактических грез… А джунгли океана становились фоном – они окружали нас и проносились сквозь все – глубоко внутри нас. И это было волшебно. Мы все не теряли здесь времени зря.
Очередная композиция «Снежная королева», с голографическим снегопадом, мягкие хлопья которого исчезали, словно тая, не долетев до одежды, бокалов и столиков, с медленно проявляющимися и размывающимися миражами покрытых инеем кустов и беседок, перенесла нас в зимнее царство… Сама королева, бледная, созданная из искрящегося льда, приветствовала нас, лениво и холодно, со своего трона. Кондиционеры подпустили холодного свежего воздуха, и танцующие пары Каев и Герд грустно пытались согреться, обнимаясь и что-то шепча, дыша теплом в томные уши…
Сверчок запрыгал по моим тарелкам. Мне сразу и не удалось определить его природу. Но он оказался не стереофантомом, а настоящим любопытным туристом. Он уловил во мне того, кто может открыть ему ворота в эти земные миры. Я рассказал ему сказку о Пиноккио – быстрыми мысленными картинами без слов. Он не владел языками нашего конгломерата. И ускакал вглубь зала.
Следом за ним, тяжело топая, приплелся настоящий снежный человек. От него веяло ужасом. В левой лапе он сжимал полусырой окорок, к которому время от времени прикладывался, откусывая крупные куски.
«Ты дважды обрушил лавину, герольд. Реальность не лошадь, но ты загнал ее».
«А сколько раз ты обрушил ее?»
«Я не врывался сюда сквозь ткань Майи. И не выдирал свершившееся из океана цифровых ветров, дующих в зеркала…»
Древние учителя, получив свой официальный статус по настоянию галактического союза, на правах иной, нечеловеческой цивилизации Земли, спустились со своих гор и теперь проповедовали всем, кто имел несчастие воспринимать их телепатическую мощь. О древних законах они знали больше, чем люди и старались передать свои знания. Контакт с ними, признание их прав (то же произошло и с дельфинами) стал условием приема землян в содружество галактических цивилизаций.
«Я не учитель. Мне приходится быть бесцеремонным. Но я сожалею о том, что порвал ткань Покрывала Мира».
«Ты кроишь мир и шьешь из него одежду. В тебе есть жизнь металла, камней и молний. Ты очень нов, в тебе есть то, что древнее нас. И то, что еще не родилось, может быть, никогда не родится. Ты вернулся из Завтрашних Миров?»
«Для меня нет Завтра и Вчера. И то, и другое для меня – Сегодня».
«Черновик».
Как два философа, мы могли бесконечно упражняться в переводе образов и планов представлений, их многомерных многоуровневых напластований, на речь. Это старая игра, в которой неизбежны ошибки, пояснения, уточнения – и все равно беседка остается лодкой, швыряемой штормом мыслей, нечеловеческих и неземных. Мы пытались пригнать эту лодку к какому-то берегу смысла. Так всегда с упрощением коммуникации – она не желает обращаться в слова. Многозначность порождает больше вопросов, даже на ровном месте, а уж на холмах и в оврагах противоречий… Успокоить бурю, проложить ровную дорогу сквозь скалы, построить мост над пропастью – тяжелый это труд, разговор тех, кто многое понимает. Мгновенно уяснив суть друг друга, мы не могли бы сделать свой обмен мнениями понятным кому-то третьему, владеющему одной только речью. Согласившись в этом, мы вернулись к своим занятиям: я – к вину, а седой лохматый исполин – к мясу. И оба – к созерцанию Бала Чудес – фей и монстров, туристов и праздных гуляк, просто странных типов с разных звезд, пытавшихся найти где-то место, более странное, чем они. «Немо» не напрягал и никого не делал исключением. Здесь многие смотрелись необычными, чужими, фантастичными. И это являлось нормой.
Воспоминания вновь унесли меня в далекую Палестину – туда, где Сам расколол миры, появившись одновременно в лице Учителя и Врача на свету и Вора и Убийцы во тьме. В основном, в нем проявились эти две стороны – как сиамские близнецы, как разные души в одном теле у множественной личности, и обе ничего не знали о делах и жизни друг друга, но каждая осознавала в себе присутствие другой и боролась с ней. В итоге победила более бескорыстная и беззащитная Его часть, и Он позволил казнить себя за преступления – разбой, мошенничества и убийства, совершенные побежденной частью. Энергии, выделившейся при этом, хватило на то, чтобы дать разгон колеснице христианских миров, и еще хватило на начальный толчок для миров ислама. Пересечение параллельных жизней и разных ипостасей, взаимная аннигиляция наслоившихся реальностей прошли по конгломерату волнами, порождая параллельные миры и ветви почти вселенского масштаба. Обе его ипостаси затем получили своих последователей, противопоставивших их и смертельно враждовавших, а также многочисленные смешанные трансформации, интерпретации и инверсии. Причем это не было чем-то новым, а практически полностью повторяло более ранние события, произошедшие в Индии. Затем Сам также не раз повторял этот трюк, но с меньшим ажиотажем, хотя, бывало, задействовались силы не менее мощные, чем Тогда. Никогда не знаешь, какая миссия станет хитом, а какая нет.
Почему я так задержался в этом подводном клубе? Не только потому, что из него не выйти обычным способом, пока он снова не причалит к берегу. Просто я праздновал свой  День Рождения. Каждый день я появляюсь в этом мире заново (или в каком-нибудь другом). И каждый день ухожу из него – по логике постоянных обитателей этих миров. Здесь сейчас, кажется, идет Овен? Значит, я появился на этот свет под знаком Овна. Вообще-то, в этой вселенной я был всегда – с самого начала ее появления. И в некоторых других вселенных тоже. Возможно, и в той вселенной, что предшествовала этой. Если то. Что там было, это был я. Это сложно уложить в мыслях данной реальности.
Я изложил свою точку зрения всем пришельцам – ящерам, насекомым, птицам и остальным порождениям кошмара и бреда землян, хотя они могли просто видеть этих жителей других миров сквозь космос, если с ними случались приступы ясновидения, или сквозь время, если с ними случались вспышки предвидения. Они, вполне возможно, прорывались сквозь все реальности и видели наше Сегодня, этот день, этот бал в «Немо». Или другие моменты будущего посещения Земли инопланетянами. Или входили в контакт с духами, обитавшими в нашей будущей реальности, в которой пришельцы свободно разгуливают по Земле и поражают впечатлительных аборигенов – и ощущали там, в прошлом, ужас и удивление своих потомков. Или что-то аналогичное в реальности параллельной ветви.
Те из гостей из иных миров, которые появились в земных пределах в течении последних суток, поддерживали меня.
И мы вместе праздновали наш общий День Рождения – День Пришельца.
А поскольку в этом подводном мире мы все, включая землян, получались пришельцами, то праздник включил в себя всех. И мы пугали обитателей саргассовых лесов и атлантических гор своей иллюминацией. Ведь мы для них были тем же НЛО, непонятным явлением, изумляющим жителей реальностей начала освоения космоса.
Все это мы подробно обсудили с инопланетянами и другими гостями нашего конгломерата реальностей. Для этого мне даже пришлось оживить голографические фантомы – они сообщали нам много интересного и иллюстрировали наше общение.
Наша подводная лодка при этом перемещалась сквозь измерения, принимая на борт новых и отпуская уставших посетителей, способных телепортироваться самостоятельно или при помощи носимого с собой снаряжения. Мы перепрыгивали из одной реальности в другую, а затем вдруг, включив прожектора, оказались висящими в воздухе над пустырем какого-то города, составленного из многоэтажных ульев жилых и циклопических бараков индустриальных коробок…
Видимо, хозяева нашего Наутилуса успели смонтировать и антигравитаторы.
-Смотрите, внизу бегает стая диких собак!
-А они съедобные?
-Нет, что вы, собаки – это табу.
-Я знаю, на Земле едят собак.
-Лично я не ем. Раньше их ели дикари и бездомные, но сейчас есть собак запрещено. Они же полуразумные!
-Жаль, жаль, на вид ваши собаки вполне аппетитные.
Мы пришлюзовались к какому-то окну, в котором совершенно невменяемый от виски и гашиша директор клуба узрел какие-то опознавательные знаки для стыковки. На самом деле это была древняя цветомузыка. Взятый на борт человек показался мне моим близнецом.
После этого мы летали над настоящим лесом и горным хребтом с обледенелыми вершинами, пока снова не провалились в родную для «Немо» водную стихию.
Хорошо, что я вовремя сообразил – стены лодки разорвет в вакууме гравитационный эффект полей и попросил фиолетовых гномов из системы Альдебарана, обитающим в лавовых морях, а на гномов ставших похожими, потому что такой эквивалент землепригодного облика показался им более подходящим для выражения своей сути, сгонять домой и принести для «Немо» силовой генератор. Они сбросили свои маски, застывшие похожими на восковые фигуры экспонатами, телепортировались туда-обратно (я не зря обратился именно к ним), и мы смогли продолжить свой марафон по самым живописным земным реальностям.
Продолжая танцевать и дегустировать все жидкое, твердое и газообразное, что могла предложить нам кухня нашего Наутилуса, мы веселились и радовались, независимо от того, кто кем был.
Я помнил о Жанне. Она сейчас ублажала клиентов одного швейцарского курорта. Еще бы. Попробовала бы она забастовать, наша золотая скважина. Ведь у нее в голове были самые умные и надежные гвозди, подключавшие ее к программе «Кама Сутра». И розовый венец, о котором знал только я.
 
Юджин Дайгон       Розовый венец.
Жанну вели в белом балахоне, по улице, усыпанной алыми розами – их шипы больно ранили ее ноги, а лепестки прохладно ласкали кожу. Кровь окрасила стебли и листья, но пока еще ее следы были незаметны. Они остались только на свежеоструганных ступенях и досках помоста эшафота. Фигуры в черных сутанах, сопровождавшие ее, от которых несло таким ужасом, что она едва могла пошевелиться, привязали ее к столбу и обложили вязанками хвороста. Хворост тоже был из розовых кустов и сами они, обступившие площадь, роняли вниз не листья – те уже облетели и устлали улицы золотым ковром. Они роняли вниз лепестки – как капли ее крови. Столб обвили длинными побегами со все теми же распустившимися бутонами. На голову ей надели венок из роз, и их шипы сразу же расцарапали в кровь ей лоб. Кровь на ногах и кровь на голове.
Инквизитор зажег факел и поднес его к сложенному костру. Мгновенно вспыхнуло пламя и стало пожирать ее жизнь, впитывая весь восторг воинов, которых она вела в атаку, сидя в латах  на боевом коне. Когда-то они взяли этот город, и она ехала по той же улице, по которой ее сейчас провели босую, также устланной розами из перевернутых корзин торговок цветами. На этот раз розы срезали с кустов. Тех, кого она вела за собой, и кто громко славил ее криками и звоном оружия, уже не было на этой площади, как тогда. Другие воины, кольцом обступив место казни, стояли молча. Сухие губы под капюшоном тихо шептали латинские слова. Она превращалась в пламя – родившееся из роз, и даже нашивка на балахоне, ее герб, роза на белом поле, уже сгорела. Когда-то этот герб был на ее доспехах. Она не чувствовала боли, только бесконечное сожаление и печаль.
Тогда ее считали ангелом, а сейчас – ведьмой.
Когда ей предъявили ультиматум и потребовали дать ответ, пока не закончится песок в верхней чаше стеклянных часов, она схватила эти часы и разбила их о стену.
Теперь она превращается в пламя. И уже видит свою следующую жизнь – без сражений и инквизиции. Кареты, которые едут сами, без лошадей… Лестницы, которые сами несут вверх и вниз… Живые картины в зеркалах…
Ее душа превратилась в дуновение ветра и улетела, погасив костер. Она летела над крышами домов и розовыми кустами, уже почти голыми, над копьями солдат, над столбом на эшафоте и капюшонами монахов, оставив далеко внизу молчащие угли и свои почерневшие кости. Лепестки облетающих роз лениво вальсировали, опадая и покрывая все своей россыпью – в туманно-желтом свете утра, золотистом легком сумраке, подсвеченном мутным костром в небе, там, где должно быть солнце. Запах прелых листьев и спелых роз опьянял. Гарью почти не пахло.
Теплое утро, согретый от ночной прохлады мир. Где это – в параллельном мире, на другой планете, в фантазии наркомана во время концерта?
Это одно и то же, одинаково далеко и одинаково не так. Просто другая реальность. А она может начинаться на Марсе, или тысячу лет назад, а заканчиваться здесь, но продолжаться только полчаса. Куча параметров, жизнь, возникающая при активации масс духа в определенном их настроении – там, в космосе, и здесь, на поверхности планеты, в душе-проекции, двери, открываемой Средами для того, чтобы войти в определенную реальность – границы восприятия и существования, которые признаются и удерживаются, как нормальные. Границы, существующие в том же воображении.

Я внимательно смотрел на девушку. Определенно можно было утверждать, что пресловутая Жанна только что перенеслась в нее. Была ли это Жанна из истории нашего, или другого мира, была ли эта история у нашего мира вообще (или различные реальности просто переходили друг в друга, истощая свои возможности и порождая последующие миры) – утверждать было сложно.
Во всяком случае, я активировал имплантированный в левый желудочек моего мозга передатчик и сообщил, что переход состоялся. В нашем мире теперь живет еще одно Воплощение – оформленная первородная материя, наполнявшая тело этой девушки, как жидкость наполняет пустую емкость. Как правило, после перехода Воплощения задерживались в новом мире – хотя бы из любопытства. Если они только не являлись Странниками или не выполняли какое-либо задание Сред. В данном случае речь шла об обычном переселении душ, новом существовании после мучительной смерти. Жанна, несомненно, уже поглотила душу этой девушки, наиболее восприимчивой, как показали тесты и анализ ее анамнеза, она была просто предназначена для аварийного сброса Воплощения в случае непредвиденных событий в его прошлой жизни. В этой новой жизни Жанна будет отходить от предыдущих подвигов и неудач. Жизнь-курорт. Восстановление.
Ничего выдающегося до сих пор эта девушка из себя не представляла – обычная проститутка. Но по тестам она была предназначена именно для переселения Жанны, входила в систему ее оборота.
И теперь мы запряжем это Воплощение – в вычисленной жизни оно будет почти беззащитно. Обычно Среды стараются держать предназначенных для Воплощения скрыто. Чтобы люди не вмешивались в их планы.
Теперь носитель первородной субстанции раскрыт, и несмотря на это, Воплощение  все же перешло в него.
Девушке предстоит много работы. Из нее выжмут все силы. Она – вновь открытая скважина. Спиритус ойл, инкорпорейтид. «Качаем Дух Святой по умеренным ценам».
Вероятнее всего, Воплощение будет вынуждено вновь повторить свою судьбу, и новая жизнь окажется похожей на прежнюю.
Потому что в том мире я был инквизитором. Я в этом совершенно уверен – ведь это я сжег ее на костре. Я уничтожу ее и здесь. Но сначала ей предстоит маленько побыть святой. И только тогда, когда светлая сторона ее истощится, и она покажет себя с темной изнанки, которая есть у каждого Воплощения, тогда ее уничтожат. Если только ей не удастся совершить прорыв и подключить Третью Сторону – Лед. Тогда она станет такой же, как и я. Некоторое время она проживет успешно, а потом Лед перейдет в свою противоположность. Но от этого она почти застрахована – ведь Пламени в ее истории было уже достаточно. Хотя скорее всего, ей не позволят перестроить себя. Ведь если все будут разумны и рациональны, то где же тогда мы возьмем этот наш Продукт? Мы – не благотворительная организация, спасающая терпящих бедствие высших существ. Ее заставят быть святой снова и выжмут досуха. А потом ее уничтожат. Или найдут какое-нибудь занятие для ее тени.
В этом шоу я был ее братом. Точнее, сегодня была моя смена играть его роль. Мне она доверяла больше всего. Мне, и остальным шести клонам. Мы охраняли ее, наблюдали за ней и иногда давали ей задания – ее пробные маленькие роли в большой игре, которые она выполняла, не задумываясь о том, что она делает. Собственно, в нашей части всеобщего шоу она находилась в центре – как часть декорации, эдакая спящая красавица. Но сейчас ей предстояло сыграть свою главную роль. Ведь это наша героиня. Точнее, наша героиня – Жанна, которая пришла и надела ее, как платье. Сейчас она проснется и начнет играть.
А та девушка? Я думаю, что она уже уснула настолько крепко, что можно считать, что она умерла. При желании, можно разбудить и ее, но она так сыграть не сможет. Я старательно забыл, как ее звали, чтобы случайно не разбудить то, что от нее осталось.
-Жанна, проснись!
Она открыла глаза и села на кровати.
-Ты слишком долго спала. Поговори со своим другом..
Она выглядела неуверенно, моргала и озиралась.
-Где я нахожусь?
-Ты перебрала вчера, - успокоил я ее. – Это снова проблемы с нереальностью окружающего. Выпей это, и все пройдет.
Я протянул ей стакан с разведенным в тонике гипнотиком. Она послушно выпила.
-А теперь слушай. Вчера я устроил тебя секретаршей…
Жанна способна пройти, где угодно, вызвав у всех лишь доверие, сочувствие, восхищение. Ее никто и никогда ни в чем не заподозрит. Не заподозрят и тех, кто притаится в ее лучах. Откровенно говоря, при ее появлении все должны впасть в экстаз, тихо млея от того, что им удалось узреть такое внутреннее совершенство. Особенно те, кто полагается на свою интуицию. И ее невозможно ни с кем спутать. Особенно с той, что моя (или наша?) «сестра».
Закончив инструктаж, я предложил Жанне уснуть. Она уснула и я разбудил «сестру».
-Вставай, тебе пора на работу. Про тебя уже спрашивали.
Она обожает то, чем она занимается.
-Послушай, мне приснился странный сон. Меня сожгли на костре. И все вокруг было в розах.
-Меньше смотри телевизор перед сном. Ты же знаешь, тебе это вредно, - сигнал кольнул меня в основание черепа. – Тебе пора, собирайся быстрее.

А там, давным-давно, в предыдущей реальности, я собрал пепел, еще сохранивший форму тела сожженной. Все-таки, она была святой, а не ведьмой. Я сложил ее прах в кожаный мешочек и всегда носил его с собой.
Иногда, беседуя о спасении душ с мирянами, гордыми и тщеславными по причине высокого происхождения, я доставал мешочек и высыпал прах Жанны на стол, разговаривая с ними. Это всегда благодатно действовало – мои собеседники раскаивались и я отпускал им грехи.
Потом я высыпал прах в вазу, в которой росли комнатные розы. Потом, когда уже стал епископом. Так ее прах упокоился в земле, откуда он мог перейти лишь в корни, а из них – в чудесные алые розы. А остальное развеял ветер – тот самый, что поднялся через полчаса после казни, тогда не только последние лепестки с розовых кустов, крыши с домов облетели. А эшафот и вовсе оторвало от земли и разбило в щепы о башню собора. Такого урагана в этих краях не было ни до, ни после.

Я вернулся обратно, в наш сегодняшний мир.
-Послушай, если ты не торопишься, то я безжалостно расскажу тебе правду о мире, в котором ты живешь.
-М-м? – мне удалось ее заинтересовать. Этой шуткой мы ее пугаем с детства – и предыдущие клоны, изображавшие ее брата, когда он должен был быть ребенком, скорее всего, тоже.
-Вокруг полно вампиров, которые пожирают твое мясо и пьют твою кровь, пока ты спишь. Если ты не поторопишься, то я скормлю им тебя на самом деле.
-У-у-у, - она тихо смеялась, превратившись в маленькую девочку. Иногда я чувствую себя почти Сатаной, по крайней мере – одним из его слуг. Хотя на самом деле, я иезуит. Такую работу, по раскручиванию предполагаемых перерождения святых на те чудеса, которые они способны совершить, можно доверить только истинным слугам божьим. Шесть моих подлинных братьев, неотличимых от меня, воспитывались в других орденах. Мы, клоны, не растем. Мы появляемся на свет такими, как есть. Мы – идеальные перчатки для Воли Господа.
Не то, чтобы я ненавидел эту несчастную – просто мы с ней принадлежали к разным линиям Сред, росли на разных ветвях одного дерева, что на границе между двумя садами, мы – с одной стороны, а она – с другой. Не знаю даже, был ли какой-нибудь сад с ее стороны. Может быть, заповедник? Или никем не огороженные угодья? Как бы то ни было, упав на землю, мы с ней оказались по разные стороны стены. И дерево наше росло из облачных почв. А стена… Стена большей частью находилась на земле. Если бы облако пролетело чуть дальше, мы бы упали по одну сторону. Но случилось то, что случилось. Может быть, мы все же служим одному большому делу (идолу?), и эти Воплощения по-иному не способны творить чудеса? Тогда мы просто создаем для них необходимые условия. Но все же, это иногда мне кажется жестоким.
Но если учесть, что Воплощения могут быть почти всемогущи, с учетом того, что связано с ними – со всеми этими громадами духа и энергии в космосе (так это видится отсюда, снизу, из мира нормальных границ) – то подобные вещи не могут происходить с ними иначе, чем по их собственной воле. В конце концов, они не люди. И к ним нельзя подходить, как к людям. Они – тени того, чем на самом деле являются. То есть – сначала – яркие, сияющие тени. Не исключено, что и сами Среды рассматривают предназначенных для Воплощений, как своего рода одноразовые стаканы. Хотя и берегут их. Но одноразовые стаканы берегут до тех пор, пока из них не пролито и не выпито. Масштабы Сред – не земные масштабы. Я и сам такой же, как она.
Я достал карманную икону – она опять гноеточила. Последний раз это было, когда мне пришлось продавать сирот из одного приюта педофилам в юго-восточную Азию. Верный признак того, что неисповедимые пути завели меня на тропу тех еще благих намерений.
Случались, правда, и более богоугодные задания. Так, однажды, в одной горной стране, где суд инквизиции существовал до сих пор, полиция передала нам трех старух, которые пили кровь младенцев, купленных ими у бедных родителей. Они доили малышей.
То утро я тоже помню – и это ощущение нереальности себя и всего вокруг, которое бывает при перемещении сознания в пара-существование – восприятие фиксирует этот переход, как трансформацию мира вокруг и себя внутри. Все вокруг было плоским, потом – пустым изнутри, как объемные глиняные фигуры. И хотелось разбить эти фигуры – домов, людей, животных, чтобы осколки открыли пустоту внутри. Я не был человеком. Моя кожа была натянута, как чехол на человекообразную фигуру, похожую по ощущениям больше на крокодила или большую ящерицу, стоящих на задних лапах. Сначала я чувствовал себя, словно с обратной стороны экрана в кинотеатре на историческом фильме, потом – словно в виртуальной реальности компьютерной игры. Я до сих пор не исключаю возможности, что на мои электроды новый программный психокурс.
А может быть, мы на самом деле переместились тогда в шестнадцатый век и сожгли этих старух. Только полиция со своими патрульными машинами и рациями переместилась тогда вместе с нами. В этой стране смертная казнь вообще-то была отменена. Но суд инквизиции почему-то не отменили. Поэтому мы приговорили старух к смерти за вампиризм и сожгли их тела, отпустив души в Рай – ведь они искупили свои преступления мученической смертью. Все селение смотрело на наше шоу. А полиция переместилась вслед за нами на случай, если мы не сможем вовремя остановиться и начнем судить и казнить дальше. Все-таки убийство здесь было редким преступлением.
-Давайте, побыстрее с этим делом, пока не появились журналисты. Не хватало нам международного репортажа по всем каналам, - сказал нам начальник полицию
-А что, ожидаются журналисты? – спросил я.
-Сейчас их удалось задержать на таможне, но бесконечно долго их там держать не будут, - ответил мне начальник полиции.
Несколько совершенных душевных калек пытались удержать нас еще на день или дольше – они убеждали нас, что в селении есть и другие грешники.
-Спасите нас от гнева Нашего Отца! – кричали калеки. – Не оставляйте нас на растерзание Дьяволу!
Но полиция заявила, что троих ведьм им для поддержания порядка вполне будет достаточно, надолго достаточно.
Больше мне там бывать не приходилось. Я даже не вполне уверен – возможно, мы просто принимали участие в съемках какого-то фильма и сожгли троих клоно-муляжей. Человеческих тел без души и без разума, выращенных на убой – бывают ведь в той же полиции разные экзамены на уничтожение противника. Клоно-муляжи выполняют роль мишеней и тренажеров при отработке навыков рукопашного боя – полицейские ломают настоящие кости и рвут настоящие связки. Иногда мишеням вводят простые программы и они выступают в качестве спарринг-партнеров. Обо всем этом мне известно, потому что в нашем монастыре мы учились вразумлять бесов во плоти и одержимых на таких же «идолах». Мы их так называли. Потому что в наше время безмозглое человеческое тело превратилось в фетиш, который был и вещью, и наказанием (когда им становилсиь), и наградой (когда его дарили в качестве раба). «Идолы» не предназначались для восприятия душ. Но та, которая стала Жанной, не была такой. Она выполняла свою работу осознанно, находила в ней смысл жизни.
Каждый хочет быть богом во вселенной чьего-нибудь сознания – это очень приятное состояние, чувствовать себя Высшей Силой. Тем более, тот, кто ничтожен, как червь во множестве разных вселенных, входящих друг в друга, как составные части усложняющейся бесконечно структуры, и существующих параллельно, в качестве составных одного уровня. А это создает собственную надстройку над уровнем, позволяет подняться над собой, перепрыгнуть свой потолок.

«Наблюдаемая цинично-альтруистична?»  А какую еще я мог сделать запись в дневнике после вчерашнего дежурства?
-А это кто? Ваш врач? Я бы ему не доверил собаку от поноса лечить.
Мое прикрытие и официальное занятие – врач-психиатр.
-Много вы знаете о собачьем поносе!
Тоже, кстати, не так легко вылечить.
Мне пора было с одного дежурства на другое. Наша штаб-квартира располагалась в фешенебельном отеле, где мы занимали целый этаж. И на этом этаже у нас возникла новая проблема.
И вино превратилось в яд.
Я был согласен стать собакой в следующей жизни. А остальным – им придется стать крысами (это такие очень коллективные существа с большим аппетитом на все простые радости жизни).
Реинкарнат стал наводить порчу. Из Источника Жизни она превратилась в гнойник. Колодец, зараженный холерой. Она разбиралась в партизанской войне.
Видимо, мы ухватили не тот информационный сгусток, когда наводили Жанну. Так часто бывает – пытаешься вызвать одного реально жившего персонажа, но ошибаешься и вызываешь такое же существо невидимого мира, но созданное чьим-то воображением на основе того, реально жившего. Эрзац-реальность, мир духов, сплетен, ставших настоящим, заблуждений, лжи, жупелов и демагогии. Не удивительно ошибиться – эрзац-версии намного больше, ярче и сильнее, чем оригиналы. А их структуризованные аналоги – реальности идеологии, религий, кино-теле-книжных эпопей. С другой стороны, по этим искаженным чужим восприятием и воображением версиям мы и узнаем, кто нам нужен из персонажей. Если только не знали их лично. А сам прототип часто может оказаться совсем не похож на свой имидж в Вечности. И даже полной его противоположностью. Он даже не всегда имел влияние на свои отражения и мифические образы. А отражения могли быть настолько яркими, что становились самостоятельными существами невидимого мира. Но чаще прототип мог управлять ими.
По полу пробежала крыса. Она помахала мне лапкой и напомнила мне одного моего пациента. Хотя сам он на крысу был совсем не похож.
Робот накурился и пребывал в своей кибер-нирване. Поэтому крысы, которых он должен был собирать (мусорщик-дезинфектор-дератизатор, клонированные ткани и микрочипы) бегали по коридору и корчили рожи. Не исключено, что их нам напустили конкуренты, заразив их предварительно чумой. И они же вывели из строя уборщика, научив его курить гашиш.
Я активировал встроенный в мозг передатчик и передал в режиме кодовых электромагнитных импульсов.
-Нападение с использованием биологического оружия. Чума. Крысы. Вероятность пороговая.
Электромагнитная речь была воспринята всеми, кто был оборудован такими же станциями. Я подумывал о том, чтобы передать то же в текстовом режиме и в голосовом для мониторов и динамиков, чтобы оповестить тех, кто не подвергся модернизации нашего уровня. Однако, паника, способная возникнуть при этом, явно была бы преждевременна. Возможно, крыс запустили в расчете именно на такую реакцию. Остановимся на этом.
В противном случае через трое суток многие в отеле будут выведены из строя проклятьем, очень хорошо знакомым мне по прошлым жизням, пришедшимся на европейское, азиатское и дальневосточное средневековье.  И на все примыкающие к тем ярусам истории реальности, до которых доносились эманации трагедий зачумленных миров и беженцы из них, живописующие ужасы биологической войны (ни одна из европейских эпидемий чумы или другой страшной болезни не была естественной, все они явились результатом спланированных и четко осуществленных действий).
Зайдя в кафе отеля, я заказал и съел обед. Хемосенсоры, имплантированные в язык и небо (ядоискатели) помогли превратить удовольствие от поглощения еды в практически наркотическое.
В одной из прошлых жизней я был шаманом, который вырезал всю свою деревню. Они пришли ко мне и требовали прекратить грозу, ливень, уничтожавший их поля. Ненастье было вызвано их грязной жизнью. Они угрожали мне расправой и я, покрытый тотемными письменами, жившими на моей коже, с длинными черными волосами, достал два древних клинка, принадлежавших когда-то великим воинам. Убив всех, я сжег дома и амбары – дождь в это время прекратился все  дерево стен и изгородей высушил жаркий ветер. А перед этим, во сне, к ним приходили крысы, которые душили их, сжимая их шеи своими сильными хвостами и проглатывали их лица, натягиваясь им на головы, как удавы. Темные крысы отгрызали их головы своими зубами, вращая их, как колесо телеги, которое пытается сдвинуться с места, но не может выехать из ямы ни вперед по дороге, ни обратно, туда, откуда приехало… Черви копошились в их животах, и они превращались в лохматых воющих безмолвно, одной душою, жителей леса. Только выли они молча и обращались обратно в людей, стоило зажечь перед ними свет. Я был тогда змеем в селении крыс, остатком древней, предыдущей, расы, одним из последних представителей некогда многочисленного народа, строившего города м передвигавшегося между ними по воздуху усилием воли…
-Какой у вас Знак? – ко мне подошел портье.
-Зодиака? А сейчас какой?
-А ваш?
-Если бы я спросил, какой сейчас час?
-Семь тридцать…
-А под каким знаком сегодня справляют дни рождения?
-Рыбы…
-Тогда какой у меня может быть Знак? Конечно, я рыба.
-С Днем Рождения вас.
Реальность справа и слева от портье пошла кругами, как гладь воды, когда кто-то выныривает из глубины, и из этих кругов вышли двое безликих, закованных в кибер-космические латы. Они схватили портье за руки и увлекли с собой, туда, в глубины, под поверхность реальности, исчезая в троекратных кругах… Теперь они невидимы для всех, на кого действует гипнонегативное поле, делающее невидимым все, что должно быть невидимым – двери, транспорт, здания, существ. Для тех же, кто оказывался по другую его сторону – в «невидимости», все «видимое» казалось несколько нереальным. Поэтому я старался не сильно напрягаться и не обращать внимания на «невидимое» без лишней необходимости, чтобы не выглядеть неестественно среди тех, кто видит только то, что «есть». Можно. Конечно, трансформируя поле вокруг, заставлять всех видеть себя естественным, но тогда они не будут  собой, пребывая в трансе, а чаще всего лучше видеть окружающих такими, какие они есть на самом деле. Иначе можно ошибиться на их счет, увидев в них только отражение своей власти над ними. Или можно вмешаться в чью-то работу, проделанную над ними, не исключено, кем-то, стоящим выше, чем я. А зачем мне эти сложности? Тем более, что все трансформации поля пеленгуются и затем расследуются – не была ли трансформация покушением на чье-то положение, или частью какого-нибудь заговора. Тем не менее, я вернулся назад во времени и затер материализацию ловцов. Они любят такие полумистические проявления своего практически сверхъестественного существования. Но мне лишние таинства вокруг ни к чему. Я и так достаточно странный. А это – постоянный риск обратить на себя внимание тех, кто наблюдает за порядком. Нам всем ни к чему лишние помехи с их стороны, и утрясание нашей лояльности, как и подозрительность к нам тех, кто видит только то, что «есть».
Портье просто не было здесь. Он вошел в лифт вместе со мной, а вышел я один. И этот промежуток времени с разговором и исчезновением перемонтировался во всех банках данных внутреннего наблюдения: в кабине погас свет и дальше там было темно. А вышел я один. Не зря же я наполовину компьютер. А портье и вовсе не было сегодня. Он удалился со всех записей с момента заступления на смену. Не входил он сегодня в этот отель. И не выходил из своего дома. Там и исчез.
Иногда мы переносились в другое время – не сознанием, а полностью, в том теле, в котором были, если нужно было произвести какие-то изменения Здесь – не только в прошлое, но и в будущее – ведь оно растет из сегодня, и если уничтожить в нем плод, не нужны будут и все корни его в Сейчас, в нашей реальности. И вся цепь событий, связанная с этими плодами, отмирает. Изменения расходятся, словно круги (или сферы) – в дальнейшие и предыдущие реальности и во все параллели. Это что касается более-менее случайных событий, не подкрепленных чьей-то мощной Волей. Подкрепленные, обусловленные вещи не могут не произойти – события просто огибают препятствие или пустоту, проходя своей тропой необходимости. И происходят, возникают все равно – но, как правило, в другом месте или чуть другой реальности, не беспокоя нас. Бывают, правда, случаи просто непоколебимые – что ни делай, бесполезно.
Тем не менее, я зашел в станцию управления. Табло цветовывода сообщений, похожее на кишащее жизнью тропическое море и цветистый луг в ветреную погоду, было покрыто вспышками алфавитного цветокода (буква, цифра – цвет, величина и яркость, сила света вспышки – тоже характеристики важности, уровня адресованности и свежести информации) и более сложного иероглифического шифра (то же, плюс форма фигуры или пятна, особенно хитроумной была динамика изображения – периодически изменяющиеся изображения передавали сообщения или их заголовки, строку или страницу во времени на месте одного знака, площадь которого в течении периода могла изменяться, подчеркивая или разворачивая те или иные места сообщения; постоянные четкие неизменные факты, текущие потоком, впрочем, их тоже можно было отмотать до любого предшествующего момента – показатели или динамику какого-либо процесса или действия – вплоть до температуры и уровня радиоактивного излучения у входа в отель). Амебы делились, распускались и сворачивались цветы, рыбы плавали сквозь струящиеся водоросли, пожирая друг друга, геометрия чертила свои теоремы, печати и оттиски строились и распадались, а сквозь все это проносился, сгорая на фоне звездного неба, метеорный рой. В невидимых обычным взглядом спектрах картина была многослойной, многоуровневой, объемной,  многие знаки оказывались окнами, через которые открывались другие луга-лагуны-небеса-гробницы. Все это пульсировало, искрилось, текло и конструировалось, превращалось, меняло краски, но сообщало в сотни тысяч раз больше, чем любые другие представляющие справки устройства. Преимущество оказывалось в том, что за несколько секунд оказывалось возможным охватить все, что имело отношение к делам, не упустив ни одной мелочи. И при необходимости углубиться в подробные детали – причем относительно нескольких аспектов параллельно. И все это происходило почти без участия оперативного фокуса сознания – сразу видно, как идут дела, особенно если представляешь себе, как они должны идти в тех же обозначениях. Слова здесь уже не участвовали, кК и числа – они оказывались промежуточным, уже необязательным кодом, достаточно универсальным и технически удобным. Непосвященному расшифровать это было невозможно. Научиться понимать эти знаки оказалось бесполезно, да никто и не рассчитывал на то, чтобы кого-то учить пользоваться этой системой (сотни миллионов символических нюансов без учета их комбинаций). Воспринять это можно было, только имея соответствующий процессор в голове и сканеры нужных диапазонов. Информация передавалась через все параметры прямо в мозг, использовались все переменные, доступные нашей науке в нашем конгломерате-континууме реальностей вселенной. Некоторые из уровней этой системы не существовали и для меня, со всеми их базами данных. Наверное, они были предусмотрены для каких-то вовсе уж невероятных эмиссаров и ревизоров из Центра Галактикию не исключено, что на этих уровнях содержатся все наши ляпы и махинации в динамике и все меры, предпринятые нами, чтобы их прикрыть и замазать. Разумеется, все параметры располагались в соответствующих секторах.
Для всех, кто не имел об этом представления, табло являлось просто динамичной видеокартиной, дорогим произведением искусства.
Происхождение его оставалось тайной. А откуда у нас многое из того, чем мы располагаем? База в другой реальности? Лаборатории, рассеянные по всем вселенным? Склад или арсенал вне любого доступного нашему пониманию пространства или измерения? Оттуда же, откуда и мы сами.
-Ну как, все нормально? – спросил я у сменщика.
-Да вроде, более-менее. Жанна чудит.
-Это с непривычки. Она вообще недавно была девственницей.
-Ну, да. И сразу в проститутки.
-А клиенты довольны?
-Очень хорошие отзывы. Она ведь прямо огнем горит.

Смерть качается на скрипучих качелях, в темноте. Скрип цепей… Бледная измученная улыбка, обрывки одежды вечного ребенка, чье детство – бесконечная старость, а куклы – маленькие скелетики, вырытые из могил… Щербатый серп косы – словно сошедшая на землю луна…
Тоска и блеклый рассеянный свет звезд, сменяющий сумерки… Череп подпрыгивает на тропинке, как мячик. Лирика, полуденный перерыв. Ей тоже нужен отдых. В нашем хозяйстве этот сотрудник устает больше всех.
Активировав генератор Двери, я материализовался в двух с половиной мерном мире – между Горами Неба и Холмами Земли, обращенными друг к другу. Здесь было две тверди. И если их не закрывали друг от друга облака. Их обитатели могли видеть друг друга – жители Скорлупы и жители Ядра и даже летать к соседям, в напротиволежащий предел на сложных помесях парусников с дирижаблями. Рядом с одним таким кораблем я и появился внезапно, в виде дракона. По нашим расчетам, я должен был сжечь этот корабль. Все вокруг было плоским, но имело некоторую глубину. И казалось не настоящим, декоративным, тонкой пленкой изображений, скрывающих за собой пустоту – как всегда при переходе в другое измерение. Потом все предметы обретали реальность, одушевленность – это происходило, когда ты адаптировался к духам посещаемого мира и уже мог оставаться в нем, как полноправный его обитатель. В этом же измерении структура пространства была чуть проще, чем в нашем конгломерате – поэтому все было мне видно и прямо, и немного с боков. Не поворачивая предмет или собственную голову, можно было повернуть его так, что он становился доступен если не в двух, то в полутора проекциях. Не знаю, как местные видели меня, но я их видел сразу с двух сторон – с той, что ближе ко мне и еще с одной. Поэтому они не могли от меня спрятаться. Еще я видел все, что они будут делать через несколько минут. Не знаю, чем они нам мешали, и нам ли, но я их сжег, как летающий муравейник. Хотя они были вполне человекоподобны.
После этого я переместился в одну лабораторию – но уже в виде огромного стального паука. Там перепирались два лаборанта.
-Мне в лом.
-Вот тебе два лома. Подойди к нему и пусть он засунет тебе один лом в глаз, а другой в ухо. Нам очень важно, оба лома будут торчать справа или слева в твоей голове, или вразнобой. И совпадут ли они с твоими ведущими глазом и ухом, или нет – и что это будет означать, поразил ли он наиболее уязвимые органы чувств (ведущие) или наоборот их пощадил, или он предпочел вырубить в тебе больше зрение или слух. Это будет очень важный результат для нас.
-А он?
-А он уже проинструктирован.
После этого я бегал по каким-то картинам и сценам, а из зала на меня смотрели существа, для которых я сам был плоским, как для трехмерных – рисунки на стене. Но в моем, более простом пространстве превращались проекции бесчисленных измерений, и  те, кто смотрел на мои приключения и сражения (кажется, я был каким-то животным), оказались полностью захвачены тем, что происходило в моем безмерном, спрятанном в плоскость мире…
Потом я стал анатомом и вскрывал одного гнусного старого пройдоху – вместо сердца у него оказалась куча говна. Эта реальность показалась мне особенно смешной. Весь покрытый шерстью, он работал в зоопарке и совокуплялся с молодыми павианами – за деньги, для увеселения публики. Сначала у него было здоровое сильное сердце, но я заменил его на свое, изношенное и изъеденное червями. Левой рукой я вынул свое, а правой – его сердце, прямо сквозь кожу и ребра так, что те остались невредимы. Мое сердце выскользнуло и он стал хвататься за него руками, визжать и задыхаться, его сердце с удовольствием проскользнуло на место моего (на самом деле оно было не его, он украл его у одной макаки-ротозейки), а мое отказалось идти в эту мразь. Тогда мне пришлось заменить его сердце первым попавшимся куском обезьяньего помета, правда свежего и душистого. А что еще нужно жуликоватому сторожу обезьянника?
Мое же сердце превратилось в осьминога, и я выпустил его в одно из трансформирующихся параллельных  морей следующей реальности, каждое из которых являлось туманом над предыдущим. Но мне пришлось вернуться на похороны своего пациента – старый пройдоха все-таки надорвался со своими павианами и куском говна в груди, из-за которого у него развился бред величия, и он стал кричать, что он и есть самая главная обезьяна, наделенная великой силой и даже нашел у себя хвост. Но кусок говна не был рассчитан на эту манию, и ему пришлось издохнуть. А поскольку могильщики отказались хоронить кусок говна, то мне. В свою очередь, пришлось вторично лишить его сердца, вернее, не сердца уже, а того, что его ему заменяло – на этот раз по всем правилам, в подвале морга, в полнолуние. Он, видимо, чем-то заразился от обезьян, потому что постепенно весь уже стал превращаться в их помет, и могильщики все равно отказались его хоронить – да и вовсе он не был человеком на самом деле, а хитро притворялся им. Нетрудно было догадаться, что и сам он был человекообразным шимпанзе, которому удавалось втирать всем очки из-за особенностей рельефа, атмосферы и оптики, но природа все равно брала свое.
В следующем мире я, в темно-коричневом плаще с капюшоном, вез на старом рассохшемся корабле клетки с крысами. Крысы несли в себе чуму. Я был молод – и стар, очень стар, начал стареть еще в детстве. Рос похожим на маленького сморщенного урода – лысым, с иссохшей шелушащейся кожей. Мною пугали других детей. Я словно превращался из старика-карлика в старца маленького роста, калеку среднего роста, высокого старика. Меня отдали на воспитание инквизиторам. Латынь и пытки (ведьм, грешников, колдунов) – вот что я изучал. Мне хорошо давались эти предметы. Аутодафе, экзорцизм, допросы слуг Сатаны – я оказался способным помошником. И когда на грешную Европу пришлась Кара, мне доверили быть в числе Рук Воздающих. В далекие азиатские страны отправили нас – верных, способных псов, страдавших с рождения, невинными детьми начавших искупать чужие преступления. Мы скупали насекомых, кошек, птиц, грызунов, баранов и коз – всех, в ком помещалась Кара, всех одержимых мелкими демонами, десятками умещавшихся на острие иглы – портовых шлюх, блудливых акробатов, безумных от горячки жонглеров и заразных смехом клоунов с брызжущей слюной. Все эти проклятые твари обрушат Кару на разложившиеся вертепы развращенных европейских стран, когда наши суда, десятки разваливающихся корыт, которым не пережить следующего плавания, прибудут в порты со своим зараженным грузом. И пряности, лежащие в трюмах, среди кала и дыхания больных подданных Смерти – они тоже послужат нашей цели и отравят грешных. Часть из специй перемешана с медленно действующим ядом, часть – с зельем, которого требуется чревоугоднику еще и еще, и неважно, по какой цене, часть – с перемолотым в пыль сухим гноем из язв и сухим дерьмом больных чумой. Все это найдет свою цель, как стрела, пущенная слепцом, чью руку направляют Небеса.
Но мне опять не удалось доплыть до столицы блуда – одного итальянского порта.
Потому что я оказался биороботом, клонированным не то из святых мощей, не то из останков прототипа Дракулы. Сорок электродов, помещенных в мой мозг через дырки в черепе, управляли мной и передавали все о моих намерениях, мыслях и чувствах. Радиоволны связывали с таинственным экраном, на котором отражался весь я – в виде сорока шкал и показателей их комбинаций. Кнопки и круглые ручки в чьих-то руках управляли мной. Из репродуктора, установленного в кабине, неслись неслышные, но ощущавшиеся волны, воздействовавшие на остальные, не охваченные электричеством участки мозга. В голове крутились команды и инструкции, сложенные, как программы, на многочисленных занятиях, заседаниях, беседах. Электроды и волны закрепляли их и невозможно было свернуть в сторону без сигнала, посланного по радио. Мои мысли стали, словно рельсы. И сам я превратился в паровоз. Только рельсы мои – рельсы в небе. Ведь я летчик. Истребитель. И если партии нужно, она и в небе проложит рельсы. Прямо в Рай – если туда ведет генеральная линия. Паровоз, летящий в Рай – это мой самолет. А я в нем – собака Павлова. Только памятник мне, если что, поставят отдельный. Ведь, если я погибну, не сойдя с этих рельс, я буду Героем. И юные послушники станут молиться на меня. И молить Великих Отцов, чтобы те даровали им мою отвагу и силу. А пока что я лечу над мирными курортами Европы, которые наши бомбардировщики, а затем танкисты, скоро превратят в Ад. Ведь для того, чтобы создать Рай, нужно создать и Ад. Как в опытах Павлова – камера в подвале Органов и номер в гостинице Коминтерна. Безжалостные живые гвозди, зубья и передачи государственного механизма страшнее, чем ожившие демоны. Тайные комсомолки, труженицы спален и ресторанов, чьи клиенты часто – известные артисты, обходительные агенты Коминтерна прочие наши друзья – как ангелы, сошедшие с Небес. Инженеры душ задушевно, за коньяком, объясняют мораль и цитируют библии коммунизма, написанные ими самими. Только так. Иначе не получится Павловский Пилот. Ведь я - Новый Человек, та его порода, которая пригодна для жизни в современном обществе. Но чтобы построить его, этот Рай, нужно разрушить все старое – так бульдозер сносит обветшалые хибары, чтобы расчистить место для постройки нового дома. Бульдозер – тот же паровоз, но рельсы у него проложены в воображении. Чтобы уничтожить источник заразы, всех носителей болезни старого мира, необходима дезинфекция – нужно устроить Ад на месте будущей стройки. Чтобы будущие жители Рая не болели чумой и холерой, необходимо сжечь всех крыс и тараканов. И если для того, чтобы мои товарищи могли построить Рай на земле, мне придется отправиться в Рай на небе, я должен, не колеблясь, влететь в него на всех парах. Ведь я – паровоз, рельсы которого проложены в небе. Кинокамеры и микрофоны передают все, что происходит вокруг, в ту таинственную операторскую, откуда диспетчер отправляет поезда в Рай. Я знаю, что и этот диспетчер скоро сам отправится в ту же сторону, пассажиром какого-нибудь состава. И сам диспетчер знает об этом. И его преемник тоже знает о том, что ему уготовлено. И их общий диспетчер – но его поезд отправится в светлое будущее чуть позже. А может быть, раньше. Если инженеры разработают более совершенную модель диспетчера. Ведь нет предела совершенству. Мой самолет, в сталь которого добавлена кровь клонов святых (или вампиров – а может быть, хромосомы и ДНК у них одинаковые), возможно, моей модели, почти не нуждается в моторе. Он и так принадлежит небу больше, чем земле.
Только так, иначе не получится Павловский Пилот, небесный паровоз. Один литератор за водкой в доме отдыха (меня как раз выпустили, как ошибочно привлеченного по Процессу Колдунов), втолковывал мне, что мы – летчики, оживший миф о древних богах, несущихся по небу в летающих колесницах. И никакой материализм не может этого изменить. Истребитель – Ангел Смерти. Только ангелов и богов не бывает, но есть определенные функционально-подготовительные закономерности, без которых не добиться Результата.  Из-за этого нас убивают и воскрешают, оживляя задатки святых и вампиров – да хоть дурней балаганных, лишь бы самолет полетел. Если для этого нужно будет заразить нас сифилисом (венерическая болезнь – значит небесная, имеет магическую связь с планетой Венерой, опять же не зря говорят – «летит на крыльях любви», а Венера – это богиня любви), то нас заразят сифилисом. И комсорг отпустит нам грехи. И спляшут, когда надо, перед нами и споют – если видно будет, что без этого самолеты не полетят. Потому что мы должны быть «окрыленными», «орлиным взглядом» смотреть, для этого, кто надо и «соколом» назовет «ненаглядным». Лишь бы с рельс не сошли. А рельсы проложены в небе.
А сейчас я должен отбивать наши бомбардировщики – их строй, как туча саранчи, идет горизонтом ниже – от вражеских гадов, которые полезут защищать свои школы, фермы и детские сады от того апокалепсиса, который мы им сейчас устроим. И весь наш строй разорвет их, поднявшихся впопыхах в этот ранний апрельский час. Ведь они только вчера отмечали День Рождения своего вождя («религия – опиум, но этот – антихрист»), и сегодня быстро подняться не могут. Этим белокурым исчадиям Ада придется отправиться в Ад. А на их месте мы разведем приличных добродушных негров. Из них потом получатся отличные парашутисты, которых ночью не надо будет мазать краской, чтобы их лица не блестели в свете прожекторов зениток.
Бестии сами собирались нас уничтожить, но не успели. Кто-то там, НАВЕРХУ, перевел стрелку. И их поезд остался в тупике стоять, а наш вот он – летит, несется. Впереди я, паровоз. За мной – мои вагоны, летающие танки. Справа и слева – другие составы идут параллельным курсом. «Наш бронепоезд сотрет эту кулацко-рассистскую контру с лица земли», - так наш комдив сказал. Он раньше был кавалеристом. Пересел с коня на аэроплан. Но шашку носит до сих пор. Даже на парад надевает ее. И в полет с собой берет. Я, говорит, лучше парашют не возьму. Так и ходит по летному полю – в гермошлеме и с шашкой. Говорят, что это вселяет в нас боевой дух. «Крылатые кони», «небесная конница», «Марс – бог войны», - замполит-астролог много чего говорит на этот счет на политинформации, после того, как объявит нам прогноз дивизионного астрологического центра. «Нужно будет, шаманов притащим. Будут на крыльях в бубен камлать» - лишь бы летали. Комдив на прошлой неделе рассказывал, что был у них один аэрокавалерист, который летал еще при царе – так у того без марафета мотор не заводился (никто не мог завести). Так ему сам парторг марафет приносил – из каких-то  партийных фондов. Зато фигуры высшего пилотажа у этого асса получались неповторимые. Конструкторы сами удивлялись – не рассчитаны на это ни крылья, ни корпус. А самолет не разваливался. Сам асс объяснял, что летит он не внутри, а вокруг самолета, становится невидимым и большим, как облако и «держит» самолет, не дает ему упасть и развалиться.
После операции, когда я лежал в госпитале с загипсованной головой (от сверления черепа швы черепных костей разошлись, и хирурги боялись, что голова у меня совсем развалится), мне пришлось услышать один разговор: «Не жалко?» - «Все равно не люди. Мы и людей-то не жалеем». – «А кто ж они?» - «Марсиане. Колонисты. Нами выращенные из мертвых клеток, раскопанных в древних гробницах. Так что не переживайте, батенька, мы над ними вовсе не издеваемся. Без нас их вовсе бы сейчас на этом свете не было бы. Инвентарь они, батенька, живой казенный инвентарь. Одушевленные орудия труда». А потом мне объяснили, что я – машинист небесного паровоза, который летит вперед по рельсам Павлова.
Но я не успел принять участие в уничтожении Фатерлянда – Земли Чужих Отцов.
Рябь по поверхности реальности, дрожь стеклянных декораций фильма, снимаемого неведомым безликим оператором на миллионах съемочных площадок по тщательному подробному, многовариантному сценарию, написанному столь же гигантскими, как сама вселенная, авторами под руководством еще более глобального и рассеянного по мирам режиссера… На мгновение все окружающее – самолеты, облака, дома и крошечные фигурки внизу превратились в картинки мультфильма, нарисованные акварельными красками, и вдруг все эти картинки перетекли в другие, сменили формы – самолеты стали летающими бескрылыми автомобилями, облака – великолепием стали и пластика небоскребов, суетящиеся и оцепеневшие внизу люди – в прохожих многоуровневого проспекта, пересекаемого висящими высоко над землей площадками скверов, парковок и просто широких веранд магазинов и кинотеатров. А моя кабина стала комнатой, увешанной фотографиями пришельцев, похожих на обитателей морского дна, улья и рассматриваемых под микроскопом бацилл.
Теперь я был поэтом, который ждал, когда созреет образ. Образ зрел, как гнойник. А потом он вскрывался. И на свет появлялись страшные стихи о смерти. На Земле они никого не интересовали, но переведенные на языки (а скорее сигнальные системы обозначений) других миров, они неплохо продавались. И каждый «том» (хотя чаще «тома» напоминали аквариумы, лампы пульсирующего света, генераторы переменного микроклимата или неощущаемых человеком волн и их гибриды) выполнялся по индивидуальному заказу – как в древности картины или скульптуры. Часто на заказ: «что-нибудь о японском средневековье» - если турист из другой звездной системы находился под впечатлением экскурсии по памятникам самурайской культуры, или «о контакте испанцев с индейцами майя» - если заказчик штудировал пирамиды и фрески Юкатана. Переводчики всегда становились соавторами. Но образы, воплощаемые для иных, непохожих на земной, разумов, создавал только я. Чаще всего продукция уходила в единственном экземпляре, подчас туристам хватало одного-единственного стихотворения. В моих образах, в их взаимосвязи и развитии, пришельцы находили какой-то ритм, гармонию. Возможно, я смотрел на Землю немного их, неземными глазами. Быть может, этот взгляд был универсален для описания земных культур. Возможно, я сам думал на каком-то вселенском, пракосмическом, первоначальном языке, от которого произошли все остальные языки и формы передачи сообщений разных цивилизаций Галактики. Во всяком случае, инопланетянам нравились (или были наиболее понятны, внутренне близки) мои описания земной истории и земных легенд.
Для меня же эти образы были гноем. Я гнил, и этот гной, выходя наружу, отливался в предлагаемые заказчиками формы.
Переводчики, шутя, называли меня «вселенским корреспондентом». Мой психиатр говорил, что реальность Земли отторгает меня, как чужеродную плоть. Словно я имплантирован в земной мир кем-то извне, имплантирован именно для того, чтобы описывать дух Земли тем, кто хочет составить о нем представление.
                Тихо Смерть к нам пришла,
                Все легли по гробам.
                Саван тишины затопил меня ядом.
                И я утонул, беспомощно погружаясь,
                Зарываясь в скользкий ил,
                Прячась от ледяного ветра,
                Что заморозил поверхность пруда.
Я писал стихи японскими или марсианскими иероглифами, поэтому, когда мои стихи переводили на наиболее общепринятые языки, получалось, что рифмы не было. Земные критики ругали меня, а учителя литературы подавали на меня в суд, но мне было на них наплевать. Я писал для Вселенной.
                Оскал луны, беспощадный глаз звезды
                Сулили гибель.
                Перевернулся в склепе
                Старый самурай.
                Он кутался в крылья
                Летучей мыши.
                Кожа его давно стала чешуей.
                Он не успел умереть –
                Маг превратил его в дракона.
                И теперь он ждет
                Полной луны,
                Чтобы в небо подняться.
В общем, вурдалак собирался пробраться в один замок и похитить дочь князя. За это маг обещал вернуть ему человеческий облик на все время, пока светит солнце – холодно и неуютно было старому самураю все время валяться в каменном склепе, оживая только в полнолуние. Он соскучился по нормальной жизни и хотел жить по-человечески, по крайней мере, днем. Дочь князя он похитил, но маг его обманул – стал превращать в каменного истукана (ему не хватало колонны, поддерживающей свод в подземелье). Но самурай не стал просто так  держать потолок, каменея, а взял, да и перерезал горло подлому магу. Такие вот саблезубые бамбуковые джунгли, звериное лицо борьбы за существование и естественный отбор, который никто не может пройти без помощи высших неземных сил. Запертая в подвале девушка умирала от голода и жажды, пока фея-покровительница ее рода не превратила ее в легкий туман, просочившийся на волю через щель под дверью подземелья. С тех пор эта юная леди каждое утро выпадает на стенах родного замка в виде росы. В общем, это ее слезы.
Переводить это собираются, кстати в газопылекапельносветовом виде в форме здорового такого террариума с киберскорпионами, макетами замка, склепа и подземелья, оскала луны, которая затем полнеет и разными голографическими эффектами, сопровождаемыми подробными квантовопульсационными сносками справочного материала. Персонажи и весь сюжет передаются непосредственно моим ментальным излучением (каждый раз, садясь писать стихи, надеваю шлем записи биопотенциалов мозга). А все остальное – красивый переплет, картинки в книжке и кундсткамероподобная экзотика. Кроме моих иыслеобразов в их первоначальном, полупотустороннем, виде, заказчики воспримут только лунный свет и росу с туманом. А остальные навороты останутся для них загадочным духом Земли, бесполезным и непонятным для них сувениром. Если только они не фанатичные земнологи, старающиеся при помощи фантастических игрушек поддержать миф о собственной компетентности. Я впрочем надеюсь, что они такие же получающие удовольствие от собственной странности чудаки, как и я.
Ничего нет удивительного в том, что мало кому на Земле нравится гной моих стихов. Для землян я больной, отторгаемая чужеродная часть организма. Но и такие, как я необходимы землянам – в качестве вакцины, например. Без нас они не смогут найти общий язык с пришельцами. Мы делаем землян более понятными для обитателей других миров. А фантасты транслируют культуру в обратном направлении.
Сигнал замигал и зазвенел прямо от двери, подплыл ко мне. Наполовину зеркальная, наполовину прозрачная штуковина размером с баскетбольный мяч с кучей лампочек и динамиков, позволяющих воспроизводить любые волны в виде света , звука и других излучений. Антигравитационная батарея позволяла ему свободно перемещаться в пределах квартиры, а интелпроцессор – выполнять все функции домашнего секретаря. Покопавшись в моих биотоках, сигнал впустил посетителя – он так изучил мой мозг, что успевал уловить распоряжение до того, как я его сформулировал.
Вошел огромный краб, облепленный пластиковыми трубами. На длинных стебельках болтались два шарика, постоянно менявших цвет и яркость. Краб и сигнал замигали и загудели друг другу, выполняя ритуал приветствия, а когда они обсуждали расценки и сроки выполнения заказа, я едва не ослеп и не оглох от их стробоскопических тирольских переливов. Все мог делать за меня сигнал, кроме одного – он не мог создавать образы. А значит, не мог и писать стихи. Хотя для моих заказчиков мои стихи стихами не являются – они обращаются как раз за образами – кривой тенью пресловутого праязыка, прамысли, порожденных неким праразумом, породившим все цивилизации вселенной – а точнее, за характерным земным искажением, отражающим многообразие земных реальностей, нашей земной трансформацией этой праречи, описывающей все, что могло заинтересовать пришельцев на Земле в знакомых им или легко усваиваемых ими представлениях. С этой праречи все легко переводилось на любой язык вселенной. Если же землянин не умел думать так, как я, то ни написанное, ни сказанное им перевести пришельцам было невозможным. Перевод получался механическим, как общение с пришельцами сигнала. Даже прямая передача мыслей человека, лишенного этой способности, воспринималась большенством неродственных землянам гуманоидов, как неинформативный шум, в лучшем случае ими воспринимались эмоции. В худшем случае вопсринимался только генетический код, и тогда они обращались к потенциальному идеально развитому варианту данного землянина, каким он был бы, не покалечь его среда и общество, пока он развивался. А то, что хотел сообщить этот землянин в данный момент, и почему он не реагирует, как следует из его генетической маркировки, оставалось для этих пришельцев полной загадкой. Негуманоидные виды вовсе ничего, свидетельствующего о разумности обычных землян, не воспринимали. А я своими образами думал на «вселенской латыни». Иногда мне даже удавалось уловить некоторые вещи из мифологии заказчиков и воспроизвести их в земном колорите, найдя аналоги их мифологии в заинтересовавших их культурах. Как правило, это вызывало, если не восторг, то интерес и новые заказы. Иногда этот сплав миров вел за собой протесты и угрозы. Но скандалы вокруг стихов всегда привлекали новых инопланетян. Поскольку со мной общалось большое количество представителей разных цивилизаций, то у ксенопсихологов даже возникло бредовое предположение, что я должен хорошо разбираться во всех многочисленных областях ксенопсихологий этих представителей и мне предложили провести соответствующие исследования. На это мне пришлось ответить, что я не фантаст. А что касается ксенопсихологии, то в некоторых ее областях лучше разберуться минерологи, метеорологи и плазмохимики. Я же представления не имею о том, как они думают, эти пришельцы, и что ими движет. Все, что у меня в руках – это призраки, тени общего с этими представителями иных цивилизаций прошлого, а вернее – тени общих духов прошлого, вездесущих и непостижимых привидений. Вот и все мои карты. Все это пронеслось в моей голове, потому что краб явно собирался заказать обширный трактат об истории представлений землян о пришельцах. Но не успел сигнал сообщить мне об этом, как все вдруг остекленело, потекло, поплыло, и я опять оказался в номере Жанны.
 Почему-то мысль о фантастах, каждый из которых представляет свои, продвигающие его и представляемые им цивилизации, культуры и реальности, не отпускала меня. В самом деле, ксенопсихологам достаточно проанализировать романы с описанием пришельцев и других потусторонних существ и выделить закономерности, выбирая сходные гипотезы, описания и характеристики. Возможно, они даже найдут отражение этих описаний (и реальных цивилизаций-прототипов) среди нравов, произведений искусства и реальных предметов, построек и сооружений землян – отдельных народов и широких слоев унитарного общества. А подумают, есть ли на Земле вообще кто-нибудь, кроме пришельцев. В некоторых реальностях все люди вообще погибли в результате ядерной войны в середине двадцатого века, а дальше их место заняли клонированные тела, модифицированные кибернетиками, или просто андроиды, которые дальше, как ни в чем ни бывало, разыгрывали обычную жизнь людей, со всеми их глупостями, как будто никакой ядерной войны не было. И многие из них даже сами не знали о том, что они гомункулюсы или киборги разных моделей, а считали себя людьми.
Даже Жанна, обнаженная Жанна на постели, застланной простынями, покрытыми изображениями алых роз, которые были голографическими и поэтому смотрелись, как настоящие, не могла меня отвлечь от этой прогулки по моим реальностям.

Мне пришлось еще раз вернуться в измерение с инквизицией. Мы пытали одного особо мерзкого колдуна. Выдирали ему ногти клещами, но он так и не признавался в растлении детей и животных. Тогда Карл, природой наделенный весом быка, но разумом восьмилетнего ребенка, выколол старому греховоднику глаз, позволил ему вытечь, водой из кувшина вымыл остатки, а в пустую глазницу налил расплавленного свинца… Но и в последних криках уродливой души, посланной в мир дьяволом, не было ничего от истинного раскаяния. Я был уверен, что если бы к проклятому наговорнику привели невинное дитя или козу, то он не замелил бы отслужить темную службу демонам похоти и плодородия. Я даже спросил его об этом. И в муках, судорожно цепляющегося за жизнь разодранного каленым железом тела, подлец нашел в себе силы, чтобы сладострастно засверкать своим оставшимся левым глазом. И даже дернул промежностью. Он явно был одержим. А вообще, был ли он человеком? Или он являлся одним из тех животных, которых легко принять за человека, потому что они могут издавать звуки, похожие на речь человека и скорчить морду, похожую на лицо? Нет, скорее всего это был один из мелких чертей, сбежавших из Ада, сбежавший от какого-то наказания и не нужный теперь ни своему, ни нашему повелителю. Души он не имел. И чтобы не возвращать его Властелину Всех Бесов, мы скормили то, что от него осталось, нашим верным четвероногим братьям. Ему не удастся ни испортить их нрав, ни восстать из могилы, ни нарушить покой наших снов. Мы уничтожили этого врага. Даже кости его изгрызли наши братья.
-А почем сейчас индульгенции?
-Тебе зачем? Спроси у брата Марка, он ими приторговывает. В помошники к нему хочешь перейти? Слаб стал?
-Да нет, я так, интересуюсь.
-Смотри, не сомневайся. Нам с тобой индульгенции не нужны. Мы с тобой святое дело делаем.
Потом я вернулся в измерение с обезьянником и помочился на останки сторожа.
В случае этих двух персонажей управляющие системы, для которых любой организм – такой же механизм, как часы или лифт, дали какой-то сбой. Это были дефектные единицы. Или уже испорченные, впрочем, такой вселенский лом сам собирался в некоторые подобия управляющих систем, в большей или меньшей степени исковеркано им подражавших. Они даже ломали исправные единицы, подгоняя их под свои квазистандарты. Когда этот процесс выходил за рамки допустимого отклонения вселенского плана или  сценария, который ими яростно отрицался, вселенские управляющие системы принимали определенные меры по коррекции квазисистем. Не корректирующиеся квазисистемы уничтожались – иначе, расширяя свои помехи, они начинали уничтожать большие массивы плановых реальностей, и в захваченных их влиянием мирах-пространствах-временах все шло не по сценарию Основателей, а следовательно, не развивалось в свой срок то, что должно было развиться и это нарушало еще какую-то часть вселенского плана. Для воздействия на эти квазисистемные возмущения часто использовались элементы самих квазиситем. Но сломанные единицы всегда старались уцепиться за неповрежденные – чтобы проехать на них свою запланированную часть пути. При этом у них создавалась иллюзия того, что они нормальны, и все у них идет как надо.
В этих сложных, рассчитываемых Высшими Силами разных уровней и их ренегатами хитросплетениях, мы тоже играли какую-то роль. Мы часто выполняли их ходы, но зачастую не понимали, что именно двинуло нас на ту или иную операцию. Единственный выход был в осмысленности, иллюзии автономности, рациональном следовании собственным интересам, но этот умозрительный сепаратизм сразу же подвигал нас на путь, которым следовали квазисистемы. И не было выхода из этого лабиринта, в котором блуждали машины, созданные на конвейерах, существующих сотни миллионов, миллионы, десятки тысяч и просто десятки лет. При этом сошедшие с одного из них естественно считали нормой себя и неестественным – серии других производителей. Лично я предпочитал всегда вовремя проходить очередную модификацию – хоть пятьдесят миллионов лет назад (если мои прыжки по реальностям можно размотать  в стандартах времени одной из них), хоть через пять миллиардов лет. Я всегда старался быть модифицированным максимально, соответственно тому миру, в котором оказывался, насколько это не нарушало планов Основателей. Мне приходилось трансформироваться при этих перемещениях, так что иногда я сам себя не узнавал. Я был змеей и ящером, перепончатокрылым и просто крылатым, часовым механизмом, молнией, выращенным в большой пробирке и собранным из биомодулей зондом – иногда при переходах приходилось претерпевать очень резкие изменения.
Иногда я не узнавал себя и по другой причине. Существа из уровней мироздания, лежащих более высоко, чем наш, иногда оказывались в моей основной реальности (сейчас о обитал в той, где появилась Жанна) и заполняли меня, как путешественники гостиничный номер. Чаще это помогало мне, реже – мешало. Во всяком случае, ретроспективно оказывалось, что они больше соответствовали духу той ситуации, в которой появлялись в моей жизни, чем я сам, и успешно разрешали мои проблемы или предотвращали мои ошибки.

Я решил развеяться и переместился в танцевальный клуб «Немо», устроенный на огромной старой подводной лодке, с которой сняли все вооружение и смонтировали на его месте залы и бары с огромными окнами, сквозь которые, подсвеченные прожекторами, ошеломляли своим великолепием подводные тропические джунгли. Когда свет в зале гас, они царили, потрясая воображение, с обоих бортов, и казалось, что  находишься на террасе между двумя рядами колонн, на дне морском. Подобный клуб в космосе, к примеру, был бы менее интересен. Лучи, пульсирующие лампы и калейдоскопы, голограммы, летающие и танцующие между людьми и пришельцами, способными воспринять это развлечение, создавали совершенно фантастическую атмосферу бала русалок. А когда голограммы повторяли то, что находилось за толстыми прозрачными плитами окон, все чувствовали себя ихтиандрами или атлантами, переселившимися на глубокую поверхность Земли, пейзажи которой, кстати, более характерны для нашей планеты, чем то, что находится на верхней поверхности – суше.
-Что закажете?
-Вино. Какое-нибудь белое вино, на ваш выбор.
-У нас сегодня интересная программа, - сказала официантка в мини и топлесс.
-Для гостей инопланетных стараетесь?
-Они тоже входят в программу.
-Ну да, для нас в программе они, а для них в программе – мы, земляне.
Здесь я встретился с одним из адептов культа «двойников». Они считали, что давно уже умерли и ангелы (пришельцы) заменили их собой, приняв их облик (сделав скафандры в виде их тел). Свои святилища они устраивали в глубоких пещерах или подвалах небоскребов, заброшенных убежищах от радиации. Сами помещения, где они отправляли свои обряды, делались круглыми, со сводчатым потолком. А общину называли кораблем, службу (дикую распущенную наркооргию) – полетом. Была у них еще одна интересная особенность – обращаясь, они становились настолько похожи друг на друга, что по очереди превращались в жреца, словно его дух переселялся из одного «двойника» в другого. И при каждом таком переселении личность и память жреца сохранялись. Но мало кто из них был способен пробыть жрецом хотя бы сутки – это очень истощало их, хотя они не помнили о том, как вели службы и разбирали споры. Жрец никогда не спал.
Что-то от моего инквизиторского прошлого проснулось во мне. Быть может, дух святого Торквемады, усердного паломника тибетских долин, японских берегов, тайских джунглей и монгольских степей? Случалось, что «двойники» совершали человеческие жертвоприношения, как правило, если им  удавалось уловить инкарнат кого-то из Великих – Аристотеля, Цезаря, Павла, Парацельса, Вольтера в их здешних воплощениях им удалось положить на алтарь  своего корабля, чтобы наполнить их божественной кровью свои кубки. После этого «двойники» обретали способность к левитации, ясновидению и провидению – в частности, при помощи этого они определяли, где искать следующую жертву.
Я был уполномочен провести переговоры о продаже им Жанны.
…Когда в распущенной Европе пошатнулось могущество Вселенской, мы принесли в нее чуму, холеру и сифилис, оспу, проказу. Сейчас мы собирались уничтожить один из флагманов «двойников». Мы так поколдовали над Жанной, что ее нельзя было убить. Она бы мгновенно зарастила раны, а будучи отравлена и одурманена, все равно бы сразу же воскресла, обрушив на адептов-корабельщиков всю накопленную во врнмя мук и незаслуженных унижений мощь. В лучшем слуае, они получили бы беспощадную хозяйку, которая не стала бы переходить из одной корабельщицы в другую, а постоянно оставалась бы сама собой, тираня адептов и держа их в железной узде. На нас она тоже была бы не в обиде – ведь это мы бы привели ее к этой власти. И с ней можно было бы сотрудничать. Ведь это мы извлекли ее из небытия, подарив ей какое-то время беззаботной и праздной жизни, подготовив ее переход. На самом деле она должна была воплотиться в замученную многодетную медсестру. А в худшем случае она бы разнесла флагман вместе с командой и уничтожила бы самого сильного капитана-жреца. Вместо агнца алчущие столкнутся с драконом, и их жертвенные ножи отправят их самих на орбиты холода и мрака. А капитан окажется заточен в черной дыре. С точки зрения моего прошлого, весь этот законспирированный культ являлся паразитирующей сетью семей демонов, пожиравшей важные элементы мироздания нашего конгломерата реальностей. А если они на самом деле являлись пришельцами – колонией нелегальных иммигрантов, подрывавших сакрально-энергетический цикл моего участка вселенной, вирусом, на который нужно направить лимфоцит.
Но сейчас мне необходимо соблазнить адепта эти лакомым священным куском и выжать из него максимальную цену за этот товар.
За соседним столиком играли в карты. Кажется, в Блэк Джэк.
-А что изображено на картах? – спрашивал высокий серый гуманоид.
-А, так, картинки, - отвечал ему бородатый планетолог, видимо, пригласивший серого гуманоида в «Немо» после очередного симпозиума, чтобы порадовать местной экзотикой.
Разговаривали они на хорошем английском, но оба с акцентом.
-А я думал, что это изображения ваших земных богов.
-Что ж мы, богами в карты будем играть?
-Они играют вами, а вы играете ими. Так все честно.
-Нет. Это просто картинки. Изображения богов у нас хранятся в специальных местах.
Передо мной мелькали извивающиеся тела – шелка и пластик землян, гремели латами своих скафандров разгулявшиеся туристы из системы Арктура, похожие на пещерных медведей, телепортировался из одного конца зала в другой пучеглазый взъерошенный ящер, визжа при каждом возникновении, между ними, обвивая танцующих, плыл призрак морского змея, появлялись и пропадали кораллы, актинии и медузы за прозрачными стенами, следуя вакханалии, устроенной лайтджеем. На соседний стул присел смуглый бритоголвый парень в кожаном комбинезоне, черном с синими вставками. Совсем молодой на вид, невысокого роста, худощавый и удивительно спокойный, полный умиротворенного внутреннего напряжения. Это был смотритель порта, от которого отчалил подводный клуб. Каждый локус конгломерата имел своего управителя в области разных таинственных дел. По большому счету, мне было все равно, лама это, раввин, пастор, кюре, мулла или просто шаман-орангутанг, весь приход которого состоит из стада обезьян. Есть вещи и силы, которые сами знают, кто им лучше подходит в качестве посредника в том или ином захолустье вселенной. Мы обменялись быстрой бессловестной серией невидимых молний. Он был обеспокоен – среди его подопечных пропало трое, двое из них были детьми, и он связывал их исчезновение с кораблем, скрытым в недрах горы, которая раньше извергала пепел и лаву, так что в земле на прилегающей к нему территории археологи раскапывали не один десяток слоев уничтоженных ею поселений. Он исчез так же незаметно, как появился на глаза – его традиция обладала своими секретами.
А ко мне уже подплывал, колыхаясь, жирный лысый и бледный боцман в голубом просторном одеянии. Во время торга глаза его жадно блестели, он потел и теребил совершенно мокрые багровые четки. Кровь инкарнатов действовала, как наркотик. К тому же левитация давала ему существенное избавление от неудобств веса, а ясновидение – успех в азартных играх. Но на наши игры его ясновидение не действовало. Он не скупясь натянул на лапу расставленный нами капкан. Судьба его команды и Жанны решилась в соответствии с нашими планами.
-А почему она проститутка? – спросил он напоследок.
-Подражает Марии Магдалине, - ответил я.
-Что ж, это даже многое упрощает, - довольно потер руки толстяк. – У нас, знаете ли, радения сначала бывают перед жертвоприношением. Многие захотят ее познать…
-Даже не сомневайтесь, все пройдет отлично, - заверил я его.
-А то знаете ли, девственницы недолго выдерживают, да и сопротивляются, а от опиума они совершенно, как резиновые куклы.
Сказав это, он пошел в зал в поисках другой компании.
Да, их ожидает жестокий сюрприз. Без нашей киберпривязи Жанна просто так никому давать не будет.
Следующей в программе клуба оказалась медленная жестокая баллада, стилизованная под кельтский фольклор с хором, певшим на латыни, посвещенная Орлеанской Деве, которая в тексте, со своим мечом и латами постепенно становилась  Железной Невестой – гильотиной. В пространстве, среди огней Святого Витта, эльфов и привидений, расцвели розовые кусты, кондиционеры подняли легкое холодящее дуновение и розы облетели лепестками, подняв в зале алую пургу…
А потом пришел, облизываясь (видимо, из недр кухни) талисман клуба – кот Поцелуй, довольно крупный, с сенбернара размером и сразу же завел ученую беседу с крабошершнем и черепахокентавром, выбрав их в собеседники, видимо, из-за их размеров, близких к его габаритам. Разговор у них шел легко, потому что они могли смотреть друг другу в глаза, их головы находились на одном уровне, и разрешать лингвистические трудности перевода в три разных языка, помогая прямой передачей образов взглядом. Набежали похожие на пауков и богомолов роботы и растащили собеседников – крабошершень оказался членом дипломатической миссии, и все его контакты жестко регламентировались,  а у мистера Тортилохарона внезапно мог активироваться защитный рефлекс нападения, если бы кто-нибудь не разделил его точку зрения. Обсуждали они, признаться, довольно щекотливую тему – брачный сезон осьминогов, часть которого в этот момент весь клуб наблюдал по левому борту. Так Поцелуй трактовал это зрелище, теребя лапой фиолетовую ленточку на на кремовой шкуре с серыми полосами. Его случайно услышали и шумно поддержали своими комментариями пьяные тинейджеры, заседавшие у стойки бара. Крабошершень расспрашивал о деталях и котяра доверительно пустился в подробности. Тортиллохарон пытался выяснить, то ли это самое эротическое шоу, упоминавшееся в бкуклете «Немо», и когда головоногие начнут снимать друг с друга кожу.
А по-моему, два осьминога просто пытались задавить друг друга, пуская облака чернил на мшистых камнях, опутанные какими-то водорослями.
Жулик-кот, устроив скандал, немедленно испарился, но тинейджеры успели все заснять на телефон и уже передали всю сцену в молодежную сеть «Аркад». Добра от этого ожидать не приходилось – назревал дипломатический конфликт, весь эпизод наверняка уже посмотрели десятки тысяч придурков-абонентов и каждую секунду их число увеличивалось на несколько тысяч.
Пришлось стереть эту часть реальности, вместе с осьминогами – все равно из-за суматохи фантомов, вспышек и звука никто в зале не заметил внезапного скачка – обрыва и резкой смены тем разговоров, того, что за окнами нет следов прежнего пейзажа, а уже совсем другой, невпопад раздавшегося смеха и неестественного импульса движения тел, выравнивающих переход от одного положения в пространстве к другому…
Шоу продолжалось, осталось смутное ощущение чего-то забавного и неприличного. Но это ощущение у всех посетителей не пропало зря – наступило очередь Парада Белых Кроликов. Сначала по залу проскакал объемный мультипликационный символ «Плейбоя» величиной с кенгуру, в цилиндре и перчатках, естественно, белых. А затем эти цилиндры и перчатки стали раздавать всем желающим девушки в мини-костюмах кроликов с белыми ушками и белыми хвостиками. Желающие должны были поиграть в «паровозик». К цилиндрам и перчаткам прилагались кроличьи хвосты на веревочках и кроличьи маски на пол-лица или на всю голову. Все это надевалось как вместе, так и по отдельности – не каждый инопланетный гость смог бы примерить все части костюма, а их всех настойчиво приглашали прикинуться привратником Страны Чудес, изобразить его движения и даже обещали приз за лучшего Белого Кролика среди пришельцев.
За соседним столиком заглушили опасную секундную паузу в музыке, с шумом и хлюпаньем втянув коктейль. Там сидели охотники – почти похожие на людей оранжевые псевдохомы и какой-то гибрид муравья с саксофоном с переливающимися радужными сполохами фасеточными глазами. Они явно собирались охотиться на скатов и акул, а сюда поришли, чтобы попривыкнуть к океанической среде. Псевдохомы шевелили кружевными жабо и бакенбардами жабр, беспокойно перебирали щупальцами-косичками, а гибрид дудел, трещал и бибикал клапанами и похрустывал суставами ногочелюстей. На борт «Немо» они перешли прямо в Посейдоне – подводном космопорту для обитателей океаносферных миров, которые все, находящееся выше водной поверхности, вообще не интересовало. Влажный воздух клуба давался им с трудом, но происходящее вокруг забавляло.
Буйство Белых Кроликов, плясавших и прыгавших в трюме этого Наутилуса так, что дрожал пластиковый пол, завершилось награждением какого-то лилового длинноухого ящера, которому цилиндр и перчатки очень шли, а хвоста хватало своего. Походил он, скорее, правда на навсегда оставшегося на дыбах жеребца, но скакал он так, словно собирался передавить всех, кто приходился ему по колено.
-Приветствуйте победителя! – кричал ди-джей.
Зал отвечал оглушительным ревом.
-Хочу ребенка! – громко воскликнула какая-то девушка и зал отозвался ей бурным хохотом.
Постепенно я стал уставать от этого веселья и вызвал на связь одного партнера, с которым нужно было поддержать дежурный брифинг-диалог. Нужно было рассказать ему что-нибудь связное и желательно забавное, но так, чтобы он не понял, где я нахожусь. Я поступил так, как всегда делал в таких случаях – открыв канал связи и обменявшись кодовыми приветствиями, стал вылавливать среди мыслей и фраз окружающих весельчаков все, что могло поддержать мой рассказ, связно укладывалось в продолжение сказанного перед этим, и могло  вызвать интерес внимавшего мне меланхолика. Комбинируя отобранные остроты, куски анекдотов и отдельных предложений, парадоксальные впечатления разнообразных представителей внеземного разума, мне удалось выстроить довольно занимательную «сказку без костей», разрежаемую отдельными эмоциональными всплесками и замечаниями, направляющими полет моего репортажа. Партнер этот находился в мирах и уровнях, настолько вышележащих и недоступных, что даже мною они ощущались, как заоблачные. Моя роль приближалась к роли корреспондента в развлекательном блоке программы новостей. Как всегда, мне удалось Его рассмешить.
Под раскаты его удаляющегося от нашей галактики смеха, я торопливо заказал себе ужин – омары, устрицы, морская капуста и камбала, съел все это, запил белым вином и подмигнул дельфину, благодушно бодающему панорамный иллюминатор своей мудрой головой гиганта мысли.
Мои увеселения представителя вселенских уровней повысили настроение всех, находящихся в клубе – они просто заливались смехом и хохотом, гоготали, ухали и совершали иные эквиваленты внешнего проявления радости и удовольствия. В моем репортаже все они создавали фон, аккампанировали. В свою очередь, они мысленно улавливали суть моих усилий – передача проходила очень мощная. Мне удалось развеселить даже до того унылую компанию зомби-утопленников, выловленных в предыдущем рейсе этого Наутилуса, отмечающих свое второе (или какое там оно у них по счету) рождение. День Рождения зомби – довольно понурое празднество, а если зомби собирается сразу несколько, и все они – именинники, то гнетущая депрессия просто течет вокруг, затягивая всех в свой омут. Но не в этот раз. Им повезло – они прыскали, плакали от счастья, улыбались и пели дурацкие детские песенки. Дело дошло до частушек – при этом они даже не думали буйствовать. Обычно они очень тоскливо, злобно веселятся, круша и ломая все вокруг и нудно, долго истязая все живое, что попадалось им под руку, и еще не успело погибнуть. На этот раз их садизм ограничился только одним прижженным сигаретой кактусом, стоявшим в вазе посреди их стола, а вандализм завершился погнутой вилкой. И не было даже луж пролитой водки, которую они называли «мертвой водой».
Толстяк, договорившийся о покупке Жанны, объяснял суть своего культа похожим на демонов птеродактилям с другого конца Галактики. Они напоминали фигурой людей, только к рукам у них приросли перепончатые крылья, походившие на серые складчатые мантии, чуть раскрывавшиеся и вызывавшие мимолетный порыв воздуха от порывистых жестов. Длинные клювы щелкали, но мрачное сознание телепатов, а вовсе не слух помогали им понять боцмана. Их сознание, наполненное образами черных гор, гейзеров, темных туч и красных туманов, холода, шквального ветра и ураганов, распространялось вокруг, как пронизывающая сырость осенним пасмурным днем.
Рогатые головы и желтые змеиные глаза, длинные голые хвосты, вившиеся кольцами…
Они были вылитой копией тех птеродактилей, с которыми мы так не ладили в мире шагающих гор. Нам даже пришлось обрушить на Землю комету, чтобы уничтожить их культуру, их страшные жестокие цивилизации, такие же серые, как их сухая чешуйчатая кожа… Потоп и пепел, Зима и бледнеющие чахнущие папоротники, которыми питались их боевые машины и скот – разрушения эхом прокатились по реальностям, стерев чужаков во всех доступных нам пределах. Они ведь были колонистами. А эти, беседующие с боцманом, видно, из их метрополии. Землетрясения, цунами, извержения, вспышки маленьких солнц ненавистного для них света – их покой был нашим кошмаром, их радость – ужасом для нас. Они ели все формы жизни, а разумный мозг для них являлся деликатесом. Но если толстяк пытался найти в них прототипы своих братьев, тех таинственных беглецов, которые, как оборотни, превратились в основателей его культа, то он просчитался. Птеродактили явно считали себя чужими ему, а если и было между теми основателями и ими какое-то родство, то ведь тогда от них-то эти основатели и сбежали… Как бы то ни было, корабельщики часто пристают к Гостям с такими расспросами – все пытаются найти свою звездную родину, вернуть секрет трансформации материи своих тел в другие формы жизни. Им мало того, что они пьют кровь и, раздирая на куски аватар-инкарнатов, пожирают их плоть, чтобы обрести что-нибудь из их способностей  и свойств несчастных Воплощений. Они хотят разгадать побольше вселенских секретов и стать равными тем, кто обитает в верхних этажах мироздания, не понимая, что даже если им это удастся, то они не удержатся в тех реальностях. Но до сих пор им не удалось найти союзников в иных мирах – никто не принимает их всерьез. Видимо, их основатели и в самом деле совершили что-то мерзкое там, откуда бежали…
Еще они мечтают когда-нибудь уловить инкарната Самого. Но тут бы их ожидал неприятный сюрприз – свершись это, они оказались бы поражены намного больше, чем Жанной.  Сам был не самым приятным и удобным персонажем – он всегда восставал против любой системы и старался ее уничтожить. Как правило, ему это удавалось. Он считал, что все не правы, кроме него. Естественно, что ему, принадлежащему к Посланникам-Ревизорам высшего руководства Систем, контролирующих правильную работу машины вселенной, любые, даже самые совершенные копии, подобия и проекции Его Организации, управляющей всем, что мы можем представить – все они казались несовершенными, неправильными, преступными и малоэффективными. Он и появлялся-то только тогда, когда нельзя было обойтись без их разрушения и возвращения работы того или иного узла машины вселенной в русло, оптимальное для беспрепятственной реализации вселенского плана. Он устранял препятствия, разрушал все мешающее и намечал, как исправить расхождения. В другие, более спокойные периоды своих пребываний в конгломерате наших реальностей, Он вспоминал об этих своих горячих миссиях с болью, тоской и неприязнью – ведь в них он являлся и скальпелем хирурга, и ножом бульдозера, и запалом бомбы. А уж корабельщиков он бы постарался при помощи какого-нибудь провокационного плана, которые удавались ему лучше, чем кому-нибудь другому, превратить в развеянный ветром прах…  Даже ценой собственных мук – так, как Он это сделал в Израиле.
Толстяк раздражал птеродактилей, и они явно не отвечали ему благосклонностью. Судьба изгоев Галактики их не интересовала. Они, похоже, собирались организовать для эскадры корабельщиков паломничество на бойни своих миров. В их расчетах корабельщикам уготавливалась роль экзотических продуктов, доставляемых в свежем виде. В принципе. Это могло послужить выходом из ситуации вокруг кораблей, если только они организуют поставки паломников крупными партиями. Но вряд ли они заберут полностью все команды. Скорее, попытаются обеспечить регулярные поступления в обетованный край мясных отделов своих магазинов (или складов – признаться, меня не сильно интересовало, как они хотели распределять свои лакомства, я уловил суть их намерений и этого мне оказалось достаточно – конгломерат их реальностей не входил в мою зону ответственности). Главное, чтобы они не стали разводить стада этих будущих туш в наших реальнсотях – а эта идея забрезжила в недрах их мглистых намерений ровными предгрозовыми сумерками.
Поэтому пришлось перекомпилировать ход событий еще раз: Толстяк не подходил к птерадактилям, они вообще друг друга не заметили, он видел пустоту на их месте, а они скользнули по нему равнодушным спаренным, почти не заинтересованным взглядом (их разум был не коллективен, но синхронен, парен).
Танцующие в сполохах света, смываемые прибоем звука, с самого начала видели птеродактилей чем-то вроде страусов в накидках из павлиньих перьев. Просто синих птиц счастья. Это они уж сами устанавливали такую нарядную ширму, распространяя вокруг ощущение симпатичной сентиментальной печали. Сквозь ширму проникли только я и толстяк – в предыдущем варианте хода истории этой реальности, которая сегодня разветвилась уже дважды. Так растет дерево миров.
Иногда эти ветви сходятся, и разные варианты событий, имеющих одинаковое начало, имеют одинаковый конец. Реже сливаются ветви от разных стволов. В конце концов, обитатели высших уровней вселенной в разных своих состояниях непохожи сами на себя настолько, что их невозможно узнать в том, что (если бы речь шла о существах из наших уровней) можно было бы назвать уверенностью, гневом или довольством – особенно, когда они материализуются, спускаясь к нам. В этих трех различных расположениях духа один и тот же Верхний Житель принимается нами за трех разных. Подчас даже создается впечатление, что эти трое враждебны друг другу. Будучи при этом воплощениями настроения одного противоречивого персонажа… А ведь Их неисчислимое множество. И у каждого возможны самые различные расположения духа – более, чем три. Являясь, они перестраивают вокруг реальность. И даже склонны в одном настроении посещать одни, а в другом – иные реальности, подстроенные Ими специально так, чтобы соответствовать определенной стороне Их личности (или определенной личности, если у каждого из Них этих личностей много). При появлении в наших реальностях Они исполняют свои роли - и для этих своих игр Они и создают театры наших миров. По настроению, один и тот же из них в одном мире играет героя, в другой реальности он – злодей, а в третьей – беспристрастный судья. Реальность – зеркало, в которое Они смотрятся, мир – отражение эмоций своих создателей. А вся вселенная отражается в своей границе. Так и получаются различные пантеоны. При этом обитатели каждой реальности воспринимают свою ипостась того из Них, кто участвовал в создании данной реальности, или просто нашел ее пригодной для выхода той или иной части себя. Из соседней реальности такие же ипостаси воспринимаются преломлено, под влиянием ее создателей и посетителей, которые могут быть теми же, что у соседей, но исполняют в ней другие роли. Они могут прийти внезапно, из ничего, или постоянно жить в избранном для себя мире, маскируясь под его обычного жителя или часть этого мира, например, под храм или под горное озеро. Они могут даже, шутя, избрать своим ремеслом создание других, воображаемых миров для развлечения обычных жителей своей реальности, создавая эти миры на самом деле , где-то во вселенной, другой, большей, вечной частью Себя. Ведь Они могут находиться сразу во многих местах, жить сразу несколько жизней, и при этом большей частью Себя оставаться на верхних этажах мироздания. Они – как деревья, корни которых живут в земле и разбросаны в разные стороны, ствол и ветви – в траве, а большая часть ветвей и листьев – в небе. И цветы на Них зреют в небе, а плоды падают на землю, а семена возвращаются в землю, порождая ростки, из которых вырастают новые деревья, также живущие сразу под землей, на земле и в небе. Оставаясь целостными и находясь при этом на удалении сами от себя, разными своими частями, и будучи направлены в разные стороны. Поэтому правильнее воспринимать Их, как лес.
В зале «Немо» присутствовало сейчас около сотни реальностей, а вернее, их выходов, сплавлявшихся в сложный коктейль. Пришельцы находились в своих реальностях, принося их с собой и наблюдая из них на мир «Немо». Танцующие и сидящие за столиками люди также принадлежали к разным культурам, а следовательно, к разным реальностям, правда, более близким, составляющим наш конгломерат. Немногие из них могли вырваться за пределы своей, но взглянуть оттуда на другие, необычные для них реальности, могли. Для этого они и пришли в «Немо», за окнами которого, трансформируя их восприятие и смешиваясь с их рассеянными «атмосферами ощущения», врываясь в зал, проплывал подводный мир, почти столь же далекий от их обычных миров, как те, откуда прибыли гости с далеких планет. Мелькание и мягкие переливы, путешествия света по стенам, его превращения из одних красок в другие и смена музыкальных миров творили свой собственный мир, обложку, раму, письмена на картинах иных галактических грез… А джунгли океана становились фоном – они окружали нас и проносились сквозь все – глубоко внутри нас. И это было волшебно. Мы все не теряли здесь времени зря.
Очередная композиция «Снежная королева», с голографическим снегопадом, мягкие хлопья которого исчезали, словно тая, не долетев до одежды, бокалов и столиков, с медленно проявляющимися и размывающимися миражами покрытых инеем кустов и беседок, перенесла нас в зимнее царство… Сама королева, бледная, созданная из искрящегося льда, приветствовала нас, лениво и холодно, со своего трона. Кондиционеры подпустили холодного свежего воздуха, и танцующие пары Каев и Герд грустно пытались согреться, обнимаясь и что-то шепча, дыша теплом в томные уши…
Сверчок запрыгал по моим тарелкам. Мне сразу и не удалось определить его природу. Но он оказался не стереофантомом, а настоящим любопытным туристом. Он уловил во мне того, кто может открыть ему ворота в эти земные миры. Я рассказал ему сказку о Пиноккио – быстрыми мысленными картинами без слов. Он не владел языками нашего конгломерата. И ускакал вглубь зала.
Следом за ним, тяжело топая, приплелся настоящий снежный человек. От него веяло ужасом. В левой лапе он сжимал полусырой окорок, к которому время от времени прикладывался, откусывая крупные куски.
«Ты дважды обрушил лавину, герольд. Реальность не лошадь, но ты загнал ее».
«А сколько раз ты обрушил ее?»
«Я не врывался сюда сквозь ткань Майи. И не выдирал свершившееся из океана цифровых ветров, дующих в зеркала…»
Древние учителя, получив свой официальный статус по настоянию галактического союза, на правах иной, нечеловеческой цивилизации Земли, спустились со своих гор и теперь проповедовали всем, кто имел несчастие воспринимать их телепатическую мощь. О древних законах они знали больше, чем люди и старались передать свои знания. Контакт с ними, признание их прав (то же произошло и с дельфинами) стал условием приема землян в содружество галактических цивилизаций.
«Я не учитель. Мне приходится быть бесцеремонным. Но я сожалею о том, что порвал ткань Покрывала Мира».
«Ты кроишь мир и шьешь из него одежду. В тебе есть жизнь металла, камней и молний. Ты очень нов, в тебе есть то, что древнее нас. И то, что еще не родилось, может быть, никогда не родится. Ты вернулся из Завтрашних Миров?»
«Для меня нет Завтра и Вчера. И то, и другое для меня – Сегодня».
«Черновик».
Как два философа, мы могли бесконечно упражняться в переводе образов и планов представлений, их многомерных многоуровневых напластований, на речь. Это старая игра, в которой неизбежны ошибки, пояснения, уточнения – и все равно беседка остается лодкой, швыряемой штормом мыслей, нечеловеческих и неземных. Мы пытались пригнать эту лодку к какому-то берегу смысла. Так всегда с упрощением коммуникации – она не желает обращаться в слова. Многозначность порождает больше вопросов, даже на ровном месте, а уж на холмах и в оврагах противоречий… Успокоить бурю, проложить ровную дорогу сквозь скалы, построить мост над пропастью – тяжелый это труд, разговор тех, кто многое понимает. Мгновенно уяснив суть друг друга, мы не могли бы сделать свой обмен мнениями понятным кому-то третьему, владеющему одной только речью. Согласившись в этом, мы вернулись к своим занятиям: я – к вину, а седой лохматый исполин – к мясу. И оба – к созерцанию Бала Чудес – фей и монстров, туристов и праздных гуляк, просто странных типов с разных звезд, пытавшихся найти где-то место, более странное, чем они. «Немо» не напрягал и никого не делал исключением. Здесь многие смотрелись необычными, чужими, фантастичными. И это являлось нормой.
Воспоминания вновь унесли меня в далекую Палестину – туда, где Сам расколол миры, появившись одновременно в лице Учителя и Врача на свету и Вора и Убийцы во тьме. В основном, в нем проявились эти две стороны – как сиамские близнецы, как разные души в одном теле у множественной личности, и обе ничего не знали о делах и жизни друг друга, но каждая осознавала в себе присутствие другой и боролась с ней. В итоге победила более бескорыстная и беззащитная Его часть, и Он позволил казнить себя за преступления – разбой, мошенничества и убийства, совершенные побежденной частью. Энергии, выделившейся при этом, хватило на то, чтобы дать разгон колеснице христианских миров, и еще хватило на начальный толчок для миров ислама. Пересечение параллельных жизней и разных ипостасей, взаимная аннигиляция наслоившихся реальностей прошли по конгломерату волнами, порождая параллельные миры и ветви почти вселенского масштаба. Обе его ипостаси затем получили своих последователей, противопоставивших их и смертельно враждовавших, а также многочисленные смешанные трансформации, интерпретации и инверсии. Причем это не было чем-то новым, а практически полностью повторяло более ранние события, произошедшие в Индии. Затем Сам также не раз повторял этот трюк, но с меньшим ажиотажем, хотя, бывало, задействовались силы не менее мощные, чем Тогда. Никогда не знаешь, какая миссия станет хитом, а какая нет.
Почему я так задержался в этом подводном клубе? Не только потому, что из него не выйти обычным способом, пока он снова не причалит к берегу. Просто я праздновал свой  День Рождения. Каждый день я появляюсь в этом мире заново (или в каком-нибудь другом). И каждый день ухожу из него – по логике постоянных обитателей этих миров. Здесь сейчас, кажется, идет Овен? Значит, я появился на этот свет под знаком Овна. Вообще-то, в этой вселенной я был всегда – с самого начала ее появления. И в некоторых других вселенных тоже. Возможно, и в той вселенной, что предшествовала этой. Если то. Что там было, это был я. Это сложно уложить в мыслях данной реальности.
Я изложил свою точку зрения всем пришельцам – ящерам, насекомым, птицам и остальным порождениям кошмара и бреда землян, хотя они могли просто видеть этих жителей других миров сквозь космос, если с ними случались приступы ясновидения, или сквозь время, если с ними случались вспышки предвидения. Они, вполне возможно, прорывались сквозь все реальности и видели наше Сегодня, этот день, этот бал в «Немо». Или другие моменты будущего посещения Земли инопланетянами. Или входили в контакт с духами, обитавшими в нашей будущей реальности, в которой пришельцы свободно разгуливают по Земле и поражают впечатлительных аборигенов – и ощущали там, в прошлом, ужас и удивление своих потомков. Или что-то аналогичное в реальности параллельной ветви.
Те из гостей из иных миров, которые появились в земных пределах в течении последних суток, поддерживали меня.
И мы вместе праздновали наш общий День Рождения – День Пришельца.
А поскольку в этом подводном мире мы все, включая землян, получались пришельцами, то праздник включил в себя всех. И мы пугали обитателей саргассовых лесов и атлантических гор своей иллюминацией. Ведь мы для них были тем же НЛО, непонятным явлением, изумляющим жителей реальностей начала освоения космоса.
Все это мы подробно обсудили с инопланетянами и другими гостями нашего конгломерата реальностей. Для этого мне даже пришлось оживить голографические фантомы – они сообщали нам много интересного и иллюстрировали наше общение.
Наша подводная лодка при этом перемещалась сквозь измерения, принимая на борт новых и отпуская уставших посетителей, способных телепортироваться самостоятельно или при помощи носимого с собой снаряжения. Мы перепрыгивали из одной реальности в другую, а затем вдруг, включив прожектора, оказались висящими в воздухе над пустырем какого-то города, составленного из многоэтажных ульев жилых и циклопических бараков индустриальных коробок…
Видимо, хозяева нашего Наутилуса успели смонтировать и антигравитаторы.
-Смотрите, внизу бегает стая диких собак!
-А они съедобные?
-Нет, что вы, собаки – это табу.
-Я знаю, на Земле едят собак.
-Лично я не ем. Раньше их ели дикари и бездомные, но сейчас есть собак запрещено. Они же полуразумные!
-Жаль, жаль, на вид ваши собаки вполне аппетитные.
Мы пришлюзовались к какому-то окну, в котором совершенно невменяемый от виски и гашиша директор клуба узрел какие-то опознавательные знаки для стыковки. На самом деле это была древняя цветомузыка. Взятый на борт человек показался мне моим близнецом.
После этого мы летали над настоящим лесом и горным хребтом с обледенелыми вершинами, пока снова не провалились в родную для «Немо» водную стихию.
Хорошо, что я вовремя сообразил – стены лодки разорвет в вакууме гравитационный эффект полей и попросил фиолетовых гномов из системы Альдебарана, обитающим в лавовых морях, а на гномов ставших похожими, потому что такой эквивалент землепригодного облика показался им более подходящим для выражения своей сути, сгонять домой и принести для «Немо» силовой генератор. Они сбросили свои маски, застывшие похожими на восковые фигуры экспонатами, телепортировались туда-обратно (я не зря обратился именно к ним), и мы смогли продолжить свой марафон по самым живописным земным реальностям.
Продолжая танцевать и дегустировать все жидкое, твердое и газообразное, что могла предложить нам кухня нашего Наутилуса, мы веселились и радовались, независимо от того, кто кем был.
Я помнил о Жанне. Она сейчас ублажала клиентов одного швейцарского курорта. Еще бы. Попробовала бы она забастовать, наша золотая скважина. Ведь у нее в голове были самые умные и надежные гвозди, подключавшие ее к программе «Кама Сутра». И розовый венец, о котором знал только я.
 
Юджин Дайгон       Розовый венец.
Жанну вели в белом балахоне, по улице, усыпанной алыми розами – их шипы больно ранили ее ноги, а лепестки прохладно ласкали кожу. Кровь окрасила стебли и листья, но пока еще ее следы были незаметны. Они остались только на свежеоструганных ступенях и досках помоста эшафота. Фигуры в черных сутанах, сопровождавшие ее, от которых несло таким ужасом, что она едва могла пошевелиться, привязали ее к столбу и обложили вязанками хвороста. Хворост тоже был из розовых кустов и сами они, обступившие площадь, роняли вниз не листья – те уже облетели и устлали улицы золотым ковром. Они роняли вниз лепестки – как капли ее крови. Столб обвили длинными побегами со все теми же распустившимися бутонами. На голову ей надели венок из роз, и их шипы сразу же расцарапали в кровь ей лоб. Кровь на ногах и кровь на голове.
Инквизитор зажег факел и поднес его к сложенному костру. Мгновенно вспыхнуло пламя и стало пожирать ее жизнь, впитывая весь восторг воинов, которых она вела в атаку, сидя в латах  на боевом коне. Когда-то они взяли этот город, и она ехала по той же улице, по которой ее сейчас провели босую, также устланной розами из перевернутых корзин торговок цветами. На этот раз розы срезали с кустов. Тех, кого она вела за собой, и кто громко славил ее криками и звоном оружия, уже не было на этой площади, как тогда. Другие воины, кольцом обступив место казни, стояли молча. Сухие губы под капюшоном тихо шептали латинские слова. Она превращалась в пламя – родившееся из роз, и даже нашивка на балахоне, ее герб, роза на белом поле, уже сгорела. Когда-то этот герб был на ее доспехах. Она не чувствовала боли, только бесконечное сожаление и печаль.
Тогда ее считали ангелом, а сейчас – ведьмой.
Когда ей предъявили ультиматум и потребовали дать ответ, пока не закончится песок в верхней чаше стеклянных часов, она схватила эти часы и разбила их о стену.
Теперь она превращается в пламя. И уже видит свою следующую жизнь – без сражений и инквизиции. Кареты, которые едут сами, без лошадей… Лестницы, которые сами несут вверх и вниз… Живые картины в зеркалах…
Ее душа превратилась в дуновение ветра и улетела, погасив костер. Она летела над крышами домов и розовыми кустами, уже почти голыми, над копьями солдат, над столбом на эшафоте и капюшонами монахов, оставив далеко внизу молчащие угли и свои почерневшие кости. Лепестки облетающих роз лениво вальсировали, опадая и покрывая все своей россыпью – в туманно-желтом свете утра, золотистом легком сумраке, подсвеченном мутным костром в небе, там, где должно быть солнце. Запах прелых листьев и спелых роз опьянял. Гарью почти не пахло.
Теплое утро, согретый от ночной прохлады мир. Где это – в параллельном мире, на другой планете, в фантазии наркомана во время концерта?
Это одно и то же, одинаково далеко и одинаково не так. Просто другая реальность. А она может начинаться на Марсе, или тысячу лет назад, а заканчиваться здесь, но продолжаться только полчаса. Куча параметров, жизнь, возникающая при активации масс духа в определенном их настроении – там, в космосе, и здесь, на поверхности планеты, в душе-проекции, двери, открываемой Средами для того, чтобы войти в определенную реальность – границы восприятия и существования, которые признаются и удерживаются, как нормальные. Границы, существующие в том же воображении.

Я внимательно смотрел на девушку. Определенно можно было утверждать, что пресловутая Жанна только что перенеслась в нее. Была ли это Жанна из истории нашего, или другого мира, была ли эта история у нашего мира вообще (или различные реальности просто переходили друг в друга, истощая свои возможности и порождая последующие миры) – утверждать было сложно.
Во всяком случае, я активировал имплантированный в левый желудочек моего мозга передатчик и сообщил, что переход состоялся. В нашем мире теперь живет еще одно Воплощение – оформленная первородная материя, наполнявшая тело этой девушки, как жидкость наполняет пустую емкость. Как правило, после перехода Воплощения задерживались в новом мире – хотя бы из любопытства. Если они только не являлись Странниками или не выполняли какое-либо задание Сред. В данном случае речь шла об обычном переселении душ, новом существовании после мучительной смерти. Жанна, несомненно, уже поглотила душу этой девушки, наиболее восприимчивой, как показали тесты и анализ ее анамнеза, она была просто предназначена для аварийного сброса Воплощения в случае непредвиденных событий в его прошлой жизни. В этой новой жизни Жанна будет отходить от предыдущих подвигов и неудач. Жизнь-курорт. Восстановление.
Ничего выдающегося до сих пор эта девушка из себя не представляла – обычная проститутка. Но по тестам она была предназначена именно для переселения Жанны, входила в систему ее оборота.
И теперь мы запряжем это Воплощение – в вычисленной жизни оно будет почти беззащитно. Обычно Среды стараются держать предназначенных для Воплощения скрыто. Чтобы люди не вмешивались в их планы.
Теперь носитель первородной субстанции раскрыт, и несмотря на это, Воплощение  все же перешло в него.
Девушке предстоит много работы. Из нее выжмут все силы. Она – вновь открытая скважина. Спиритус ойл, инкорпорейтид. «Качаем Дух Святой по умеренным ценам».
Вероятнее всего, Воплощение будет вынуждено вновь повторить свою судьбу, и новая жизнь окажется похожей на прежнюю.
Потому что в том мире я был инквизитором. Я в этом совершенно уверен – ведь это я сжег ее на костре. Я уничтожу ее и здесь. Но сначала ей предстоит маленько побыть святой. И только тогда, когда светлая сторона ее истощится, и она покажет себя с темной изнанки, которая есть у каждого Воплощения, тогда ее уничтожат. Если только ей не удастся совершить прорыв и подключить Третью Сторону – Лед. Тогда она станет такой же, как и я. Некоторое время она проживет успешно, а потом Лед перейдет в свою противоположность. Но от этого она почти застрахована – ведь Пламени в ее истории было уже достаточно. Хотя скорее всего, ей не позволят перестроить себя. Ведь если все будут разумны и рациональны, то где же тогда мы возьмем этот наш Продукт? Мы – не благотворительная организация, спасающая терпящих бедствие высших существ. Ее заставят быть святой снова и выжмут досуха. А потом ее уничтожат. Или найдут какое-нибудь занятие для ее тени.
В этом шоу я был ее братом. Точнее, сегодня была моя смена играть его роль. Мне она доверяла больше всего. Мне, и остальным шести клонам. Мы охраняли ее, наблюдали за ней и иногда давали ей задания – ее пробные маленькие роли в большой игре, которые она выполняла, не задумываясь о том, что она делает. Собственно, в нашей части всеобщего шоу она находилась в центре – как часть декорации, эдакая спящая красавица. Но сейчас ей предстояло сыграть свою главную роль. Ведь это наша героиня. Точнее, наша героиня – Жанна, которая пришла и надела ее, как платье. Сейчас она проснется и начнет играть.
А та девушка? Я думаю, что она уже уснула настолько крепко, что можно считать, что она умерла. При желании, можно разбудить и ее, но она так сыграть не сможет. Я старательно забыл, как ее звали, чтобы случайно не разбудить то, что от нее осталось.
-Жанна, проснись!
Она открыла глаза и села на кровати.
-Ты слишком долго спала. Поговори со своим другом..
Она выглядела неуверенно, моргала и озиралась.
-Где я нахожусь?
-Ты перебрала вчера, - успокоил я ее. – Это снова проблемы с нереальностью окружающего. Выпей это, и все пройдет.
Я протянул ей стакан с разведенным в тонике гипнотиком. Она послушно выпила.
-А теперь слушай. Вчера я устроил тебя секретаршей…
Жанна способна пройти, где угодно, вызвав у всех лишь доверие, сочувствие, восхищение. Ее никто и никогда ни в чем не заподозрит. Не заподозрят и тех, кто притаится в ее лучах. Откровенно говоря, при ее появлении все должны впасть в экстаз, тихо млея от того, что им удалось узреть такое внутреннее совершенство. Особенно те, кто полагается на свою интуицию. И ее невозможно ни с кем спутать. Особенно с той, что моя (или наша?) «сестра».
Закончив инструктаж, я предложил Жанне уснуть. Она уснула и я разбудил «сестру».
-Вставай, тебе пора на работу. Про тебя уже спрашивали.
Она обожает то, чем она занимается.
-Послушай, мне приснился странный сон. Меня сожгли на костре. И все вокруг было в розах.
-Меньше смотри телевизор перед сном. Ты же знаешь, тебе это вредно, - сигнал кольнул меня в основание черепа. – Тебе пора, собирайся быстрее.

А там, давным-давно, в предыдущей реальности, я собрал пепел, еще сохранивший форму тела сожженной. Все-таки, она была святой, а не ведьмой. Я сложил ее прах в кожаный мешочек и всегда носил его с собой.
Иногда, беседуя о спасении душ с мирянами, гордыми и тщеславными по причине высокого происхождения, я доставал мешочек и высыпал прах Жанны на стол, разговаривая с ними. Это всегда благодатно действовало – мои собеседники раскаивались и я отпускал им грехи.
Потом я высыпал прах в вазу, в которой росли комнатные розы. Потом, когда уже стал епископом. Так ее прах упокоился в земле, откуда он мог перейти лишь в корни, а из них – в чудесные алые розы. А остальное развеял ветер – тот самый, что поднялся через полчаса после казни, тогда не только последние лепестки с розовых кустов, крыши с домов облетели. А эшафот и вовсе оторвало от земли и разбило в щепы о башню собора. Такого урагана в этих краях не было ни до, ни после.

Я вернулся обратно, в наш сегодняшний мир.
-Послушай, если ты не торопишься, то я безжалостно расскажу тебе правду о мире, в котором ты живешь.
-М-м? – мне удалось ее заинтересовать. Этой шуткой мы ее пугаем с детства – и предыдущие клоны, изображавшие ее брата, когда он должен был быть ребенком, скорее всего, тоже.
-Вокруг полно вампиров, которые пожирают твое мясо и пьют твою кровь, пока ты спишь. Если ты не поторопишься, то я скормлю им тебя на самом деле.
-У-у-у, - она тихо смеялась, превратившись в маленькую девочку. Иногда я чувствую себя почти Сатаной, по крайней мере – одним из его слуг. Хотя на самом деле, я иезуит. Такую работу, по раскручиванию предполагаемых перерождения святых на те чудеса, которые они способны совершить, можно доверить только истинным слугам божьим. Шесть моих подлинных братьев, неотличимых от меня, воспитывались в других орденах. Мы, клоны, не растем. Мы появляемся на свет такими, как есть. Мы – идеальные перчатки для Воли Господа.
Не то, чтобы я ненавидел эту несчастную – просто мы с ней принадлежали к разным линиям Сред, росли на разных ветвях одного дерева, что на границе между двумя садами, мы – с одной стороны, а она – с другой. Не знаю даже, был ли какой-нибудь сад с ее стороны. Может быть, заповедник? Или никем не огороженные угодья? Как бы то ни было, упав на землю, мы с ней оказались по разные стороны стены. И дерево наше росло из облачных почв. А стена… Стена большей частью находилась на земле. Если бы облако пролетело чуть дальше, мы бы упали по одну сторону. Но случилось то, что случилось. Может быть, мы все же служим одному большому делу (идолу?), и эти Воплощения по-иному не способны творить чудеса? Тогда мы просто создаем для них необходимые условия. Но все же, это иногда мне кажется жестоким.
Но если учесть, что Воплощения могут быть почти всемогущи, с учетом того, что связано с ними – со всеми этими громадами духа и энергии в космосе (так это видится отсюда, снизу, из мира нормальных границ) – то подобные вещи не могут происходить с ними иначе, чем по их собственной воле. В конце концов, они не люди. И к ним нельзя подходить, как к людям. Они – тени того, чем на самом деле являются. То есть – сначала – яркие, сияющие тени. Не исключено, что и сами Среды рассматривают предназначенных для Воплощений, как своего рода одноразовые стаканы. Хотя и берегут их. Но одноразовые стаканы берегут до тех пор, пока из них не пролито и не выпито. Масштабы Сред – не земные масштабы. Я и сам такой же, как она.
Я достал карманную икону – она опять гноеточила. Последний раз это было, когда мне пришлось продавать сирот из одного приюта педофилам в юго-восточную Азию. Верный признак того, что неисповедимые пути завели меня на тропу тех еще благих намерений.
Случались, правда, и более богоугодные задания. Так, однажды, в одной горной стране, где суд инквизиции существовал до сих пор, полиция передала нам трех старух, которые пили кровь младенцев, купленных ими у бедных родителей. Они доили малышей.
То утро я тоже помню – и это ощущение нереальности себя и всего вокруг, которое бывает при перемещении сознания в пара-существование – восприятие фиксирует этот переход, как трансформацию мира вокруг и себя внутри. Все вокруг было плоским, потом – пустым изнутри, как объемные глиняные фигуры. И хотелось разбить эти фигуры – домов, людей, животных, чтобы осколки открыли пустоту внутри. Я не был человеком. Моя кожа была натянута, как чехол на человекообразную фигуру, похожую по ощущениям больше на крокодила или большую ящерицу, стоящих на задних лапах. Сначала я чувствовал себя, словно с обратной стороны экрана в кинотеатре на историческом фильме, потом – словно в виртуальной реальности компьютерной игры. Я до сих пор не исключаю возможности, что на мои электроды новый программный психокурс.
А может быть, мы на самом деле переместились тогда в шестнадцатый век и сожгли этих старух. Только полиция со своими патрульными машинами и рациями переместилась тогда вместе с нами. В этой стране смертная казнь вообще-то была отменена. Но суд инквизиции почему-то не отменили. Поэтому мы приговорили старух к смерти за вампиризм и сожгли их тела, отпустив души в Рай – ведь они искупили свои преступления мученической смертью. Все селение смотрело на наше шоу. А полиция переместилась вслед за нами на случай, если мы не сможем вовремя остановиться и начнем судить и казнить дальше. Все-таки убийство здесь было редким преступлением.
-Давайте, побыстрее с этим делом, пока не появились журналисты. Не хватало нам международного репортажа по всем каналам, - сказал нам начальник полицию
-А что, ожидаются журналисты? – спросил я.
-Сейчас их удалось задержать на таможне, но бесконечно долго их там держать не будут, - ответил мне начальник полиции.
Несколько совершенных душевных калек пытались удержать нас еще на день или дольше – они убеждали нас, что в селении есть и другие грешники.
-Спасите нас от гнева Нашего Отца! – кричали калеки. – Не оставляйте нас на растерзание Дьяволу!
Но полиция заявила, что троих ведьм им для поддержания порядка вполне будет достаточно, надолго достаточно.
Больше мне там бывать не приходилось. Я даже не вполне уверен – возможно, мы просто принимали участие в съемках какого-то фильма и сожгли троих клоно-муляжей. Человеческих тел без души и без разума, выращенных на убой – бывают ведь в той же полиции разные экзамены на уничтожение противника. Клоно-муляжи выполняют роль мишеней и тренажеров при отработке навыков рукопашного боя – полицейские ломают настоящие кости и рвут настоящие связки. Иногда мишеням вводят простые программы и они выступают в качестве спарринг-партнеров. Обо всем этом мне известно, потому что в нашем монастыре мы учились вразумлять бесов во плоти и одержимых на таких же «идолах». Мы их так называли. Потому что в наше время безмозглое человеческое тело превратилось в фетиш, который был и вещью, и наказанием (когда им становилсиь), и наградой (когда его дарили в качестве раба). «Идолы» не предназначались для восприятия душ. Но та, которая стала Жанной, не была такой. Она выполняла свою работу осознанно, находила в ней смысл жизни.
Каждый хочет быть богом во вселенной чьего-нибудь сознания – это очень приятное состояние, чувствовать себя Высшей Силой. Тем более, тот, кто ничтожен, как червь во множестве разных вселенных, входящих друг в друга, как составные части усложняющейся бесконечно структуры, и существующих параллельно, в качестве составных одного уровня. А это создает собственную надстройку над уровнем, позволяет подняться над собой, перепрыгнуть свой потолок.

«Наблюдаемая цинично-альтруистична?»  А какую еще я мог сделать запись в дневнике после вчерашнего дежурства?
-А это кто? Ваш врач? Я бы ему не доверил собаку от поноса лечить.
Мое прикрытие и официальное занятие – врач-психиатр.
-Много вы знаете о собачьем поносе!
Тоже, кстати, не так легко вылечить.
Мне пора было с одного дежурства на другое. Наша штаб-квартира располагалась в фешенебельном отеле, где мы занимали целый этаж. И на этом этаже у нас возникла новая проблема.
И вино превратилось в яд.
Я был согласен стать собакой в следующей жизни. А остальным – им придется стать крысами (это такие очень коллективные существа с большим аппетитом на все простые радости жизни).
Реинкарнат стал наводить порчу. Из Источника Жизни она превратилась в гнойник. Колодец, зараженный холерой. Она разбиралась в партизанской войне.
Видимо, мы ухватили не тот информационный сгусток, когда наводили Жанну. Так часто бывает – пытаешься вызвать одного реально жившего персонажа, но ошибаешься и вызываешь такое же существо невидимого мира, но созданное чьим-то воображением на основе того, реально жившего. Эрзац-реальность, мир духов, сплетен, ставших настоящим, заблуждений, лжи, жупелов и демагогии. Не удивительно ошибиться – эрзац-версии намного больше, ярче и сильнее, чем оригиналы. А их структуризованные аналоги – реальности идеологии, религий, кино-теле-книжных эпопей. С другой стороны, по этим искаженным чужим восприятием и воображением версиям мы и узнаем, кто нам нужен из персонажей. Если только не знали их лично. А сам прототип часто может оказаться совсем не похож на свой имидж в Вечности. И даже полной его противоположностью. Он даже не всегда имел влияние на свои отражения и мифические образы. А отражения могли быть настолько яркими, что становились самостоятельными существами невидимого мира. Но чаще прототип мог управлять ими.
По полу пробежала крыса. Она помахала мне лапкой и напомнила мне одного моего пациента. Хотя сам он на крысу был совсем не похож.
Робот накурился и пребывал в своей кибер-нирване. Поэтому крысы, которых он должен был собирать (мусорщик-дезинфектор-дератизатор, клонированные ткани и микрочипы) бегали по коридору и корчили рожи. Не исключено, что их нам напустили конкуренты, заразив их предварительно чумой. И они же вывели из строя уборщика, научив его курить гашиш.
Я активировал встроенный в мозг передатчик и передал в режиме кодовых электромагнитных импульсов.
-Нападение с использованием биологического оружия. Чума. Крысы. Вероятность пороговая.
Электромагнитная речь была воспринята всеми, кто был оборудован такими же станциями. Я подумывал о том, чтобы передать то же в текстовом режиме и в голосовом для мониторов и динамиков, чтобы оповестить тех, кто не подвергся модернизации нашего уровня. Однако, паника, способная возникнуть при этом, явно была бы преждевременна. Возможно, крыс запустили в расчете именно на такую реакцию. Остановимся на этом.
В противном случае через трое суток многие в отеле будут выведены из строя проклятьем, очень хорошо знакомым мне по прошлым жизням, пришедшимся на европейское, азиатское и дальневосточное средневековье.  И на все примыкающие к тем ярусам истории реальности, до которых доносились эманации трагедий зачумленных миров и беженцы из них, живописующие ужасы биологической войны (ни одна из европейских эпидемий чумы или другой страшной болезни не была естественной, все они явились результатом спланированных и четко осуществленных действий).
Зайдя в кафе отеля, я заказал и съел обед. Хемосенсоры, имплантированные в язык и небо (ядоискатели) помогли превратить удовольствие от поглощения еды в практически наркотическое.
В одной из прошлых жизней я был шаманом, который вырезал всю свою деревню. Они пришли ко мне и требовали прекратить грозу, ливень, уничтожавший их поля. Ненастье было вызвано их грязной жизнью. Они угрожали мне расправой и я, покрытый тотемными письменами, жившими на моей коже, с длинными черными волосами, достал два древних клинка, принадлежавших когда-то великим воинам. Убив всех, я сжег дома и амбары – дождь в это время прекратился все  дерево стен и изгородей высушил жаркий ветер. А перед этим, во сне, к ним приходили крысы, которые душили их, сжимая их шеи своими сильными хвостами и проглатывали их лица, натягиваясь им на головы, как удавы. Темные крысы отгрызали их головы своими зубами, вращая их, как колесо телеги, которое пытается сдвинуться с места, но не может выехать из ямы ни вперед по дороге, ни обратно, туда, откуда приехало… Черви копошились в их животах, и они превращались в лохматых воющих безмолвно, одной душою, жителей леса. Только выли они молча и обращались обратно в людей, стоило зажечь перед ними свет. Я был тогда змеем в селении крыс, остатком древней, предыдущей, расы, одним из последних представителей некогда многочисленного народа, строившего города м передвигавшегося между ними по воздуху усилием воли…
-Какой у вас Знак? – ко мне подошел портье.
-Зодиака? А сейчас какой?
-А ваш?
-Если бы я спросил, какой сейчас час?
-Семь тридцать…
-А под каким знаком сегодня справляют дни рождения?
-Рыбы…
-Тогда какой у меня может быть Знак? Конечно, я рыба.
-С Днем Рождения вас.
Реальность справа и слева от портье пошла кругами, как гладь воды, когда кто-то выныривает из глубины, и из этих кругов вышли двое безликих, закованных в кибер-космические латы. Они схватили портье за руки и увлекли с собой, туда, в глубины, под поверхность реальности, исчезая в троекратных кругах… Теперь они невидимы для всех, на кого действует гипнонегативное поле, делающее невидимым все, что должно быть невидимым – двери, транспорт, здания, существ. Для тех же, кто оказывался по другую его сторону – в «невидимости», все «видимое» казалось несколько нереальным. Поэтому я старался не сильно напрягаться и не обращать внимания на «невидимое» без лишней необходимости, чтобы не выглядеть неестественно среди тех, кто видит только то, что «есть». Можно. Конечно, трансформируя поле вокруг, заставлять всех видеть себя естественным, но тогда они не будут  собой, пребывая в трансе, а чаще всего лучше видеть окружающих такими, какие они есть на самом деле. Иначе можно ошибиться на их счет, увидев в них только отражение своей власти над ними. Или можно вмешаться в чью-то работу, проделанную над ними, не исключено, кем-то, стоящим выше, чем я. А зачем мне эти сложности? Тем более, что все трансформации поля пеленгуются и затем расследуются – не была ли трансформация покушением на чье-то положение, или частью какого-нибудь заговора. Тем не менее, я вернулся назад во времени и затер материализацию ловцов. Они любят такие полумистические проявления своего практически сверхъестественного существования. Но мне лишние таинства вокруг ни к чему. Я и так достаточно странный. А это – постоянный риск обратить на себя внимание тех, кто наблюдает за порядком. Нам всем ни к чему лишние помехи с их стороны, и утрясание нашей лояльности, как и подозрительность к нам тех, кто видит только то, что «есть».
Портье просто не было здесь. Он вошел в лифт вместе со мной, а вышел я один. И этот промежуток времени с разговором и исчезновением перемонтировался во всех банках данных внутреннего наблюдения: в кабине погас свет и дальше там было темно. А вышел я один. Не зря же я наполовину компьютер. А портье и вовсе не было сегодня. Он удалился со всех записей с момента заступления на смену. Не входил он сегодня в этот отель. И не выходил из своего дома. Там и исчез.
Иногда мы переносились в другое время – не сознанием, а полностью, в том теле, в котором были, если нужно было произвести какие-то изменения Здесь – не только в прошлое, но и в будущее – ведь оно растет из сегодня, и если уничтожить в нем плод, не нужны будут и все корни его в Сейчас, в нашей реальности. И вся цепь событий, связанная с этими плодами, отмирает. Изменения расходятся, словно круги (или сферы) – в дальнейшие и предыдущие реальности и во все параллели. Это что касается более-менее случайных событий, не подкрепленных чьей-то мощной Волей. Подкрепленные, обусловленные вещи не могут не произойти – события просто огибают препятствие или пустоту, проходя своей тропой необходимости. И происходят, возникают все равно – но, как правило, в другом месте или чуть другой реальности, не беспокоя нас. Бывают, правда, случаи просто непоколебимые – что ни делай, бесполезно.
Тем не менее, я зашел в станцию управления. Табло цветовывода сообщений, похожее на кишащее жизнью тропическое море и цветистый луг в ветреную погоду, было покрыто вспышками алфавитного цветокода (буква, цифра – цвет, величина и яркость, сила света вспышки – тоже характеристики важности, уровня адресованности и свежести информации) и более сложного иероглифического шифра (то же, плюс форма фигуры или пятна, особенно хитроумной была динамика изображения – периодически изменяющиеся изображения передавали сообщения или их заголовки, строку или страницу во времени на месте одного знака, площадь которого в течении периода могла изменяться, подчеркивая или разворачивая те или иные места сообщения; постоянные четкие неизменные факты, текущие потоком, впрочем, их тоже можно было отмотать до любого предшествующего момента – показатели или динамику какого-либо процесса или действия – вплоть до температуры и уровня радиоактивного излучения у входа в отель). Амебы делились, распускались и сворачивались цветы, рыбы плавали сквозь струящиеся водоросли, пожирая друг друга, геометрия чертила свои теоремы, печати и оттиски строились и распадались, а сквозь все это проносился, сгорая на фоне звездного неба, метеорный рой. В невидимых обычным взглядом спектрах картина была многослойной, многоуровневой, объемной,  многие знаки оказывались окнами, через которые открывались другие луга-лагуны-небеса-гробницы. Все это пульсировало, искрилось, текло и конструировалось, превращалось, меняло краски, но сообщало в сотни тысяч раз больше, чем любые другие представляющие справки устройства. Преимущество оказывалось в том, что за несколько секунд оказывалось возможным охватить все, что имело отношение к делам, не упустив ни одной мелочи. И при необходимости углубиться в подробные детали – причем относительно нескольких аспектов параллельно. И все это происходило почти без участия оперативного фокуса сознания – сразу видно, как идут дела, особенно если представляешь себе, как они должны идти в тех же обозначениях. Слова здесь уже не участвовали, кК и числа – они оказывались промежуточным, уже необязательным кодом, достаточно универсальным и технически удобным. Непосвященному расшифровать это было невозможно. Научиться понимать эти знаки оказалось бесполезно, да никто и не рассчитывал на то, чтобы кого-то учить пользоваться этой системой (сотни миллионов символических нюансов без учета их комбинаций). Воспринять это можно было, только имея соответствующий процессор в голове и сканеры нужных диапазонов. Информация передавалась через все параметры прямо в мозг, использовались все переменные, доступные нашей науке в нашем конгломерате-континууме реальностей вселенной. Некоторые из уровней этой системы не существовали и для меня, со всеми их базами данных. Наверное, они были предусмотрены для каких-то вовсе уж невероятных эмиссаров и ревизоров из Центра Галактикию не исключено, что на этих уровнях содержатся все наши ляпы и махинации в динамике и все меры, предпринятые нами, чтобы их прикрыть и замазать. Разумеется, все параметры располагались в соответствующих секторах.
Для всех, кто не имел об этом представления, табло являлось просто динамичной видеокартиной, дорогим произведением искусства.
Происхождение его оставалось тайной. А откуда у нас многое из того, чем мы располагаем? База в другой реальности? Лаборатории, рассеянные по всем вселенным? Склад или арсенал вне любого доступного нашему пониманию пространства или измерения? Оттуда же, откуда и мы сами.
-Ну как, все нормально? – спросил я у сменщика.
-Да вроде, более-менее. Жанна чудит.
-Это с непривычки. Она вообще недавно была девственницей.
-Ну, да. И сразу в проститутки.
-А клиенты довольны?
-Очень хорошие отзывы. Она ведь прямо огнем горит.

Смерть качается на скрипучих качелях, в темноте. Скрип цепей… Бледная измученная улыбка, обрывки одежды вечного ребенка, чье детство – бесконечная старость, а куклы – маленькие скелетики, вырытые из могил… Щербатый серп косы – словно сошедшая на землю луна…
Тоска и блеклый рассеянный свет звезд, сменяющий сумерки… Череп подпрыгивает на тропинке, как мячик. Лирика, полуденный перерыв. Ей тоже нужен отдых. В нашем хозяйстве этот сотрудник устает больше всех.
Активировав генератор Двери, я материализовался в двух с половиной мерном мире – между Горами Неба и Холмами Земли, обращенными друг к другу. Здесь было две тверди. И если их не закрывали друг от друга облака. Их обитатели могли видеть друг друга – жители Скорлупы и жители Ядра и даже летать к соседям, в напротиволежащий предел на сложных помесях парусников с дирижаблями. Рядом с одним таким кораблем я и появился внезапно, в виде дракона. По нашим расчетам, я должен был сжечь этот корабль. Все вокруг было плоским, но имело некоторую глубину. И казалось не настоящим, декоративным, тонкой пленкой изображений, скрывающих за собой пустоту – как всегда при переходе в другое измерение. Потом все предметы обретали реальность, одушевленность – это происходило, когда ты адаптировался к духам посещаемого мира и уже мог оставаться в нем, как полноправный его обитатель. В этом же измерении структура пространства была чуть проще, чем в нашем конгломерате – поэтому все было мне видно и прямо, и немного с боков. Не поворачивая предмет или собственную голову, можно было повернуть его так, что он становился доступен если не в двух, то в полутора проекциях. Не знаю, как местные видели меня, но я их видел сразу с двух сторон – с той, что ближе ко мне и еще с одной. Поэтому они не могли от меня спрятаться. Еще я видел все, что они будут делать через несколько минут. Не знаю, чем они нам мешали, и нам ли, но я их сжег, как летающий муравейник. Хотя они были вполне человекоподобны.
После этого я переместился в одну лабораторию – но уже в виде огромного стального паука. Там перепирались два лаборанта.
-Мне в лом.
-Вот тебе два лома. Подойди к нему и пусть он засунет тебе один лом в глаз, а другой в ухо. Нам очень важно, оба лома будут торчать справа или слева в твоей голове, или вразнобой. И совпадут ли они с твоими ведущими глазом и ухом, или нет – и что это будет означать, поразил ли он наиболее уязвимые органы чувств (ведущие) или наоборот их пощадил, или он предпочел вырубить в тебе больше зрение или слух. Это будет очень важный результат для нас.
-А он?
-А он уже проинструктирован.
После этого я бегал по каким-то картинам и сценам, а из зала на меня смотрели существа, для которых я сам был плоским, как для трехмерных – рисунки на стене. Но в моем, более простом пространстве превращались проекции бесчисленных измерений, и  те, кто смотрел на мои приключения и сражения (кажется, я был каким-то животным), оказались полностью захвачены тем, что происходило в моем безмерном, спрятанном в плоскость мире…
Потом я стал анатомом и вскрывал одного гнусного старого пройдоху – вместо сердца у него оказалась куча говна. Эта реальность показалась мне особенно смешной. Весь покрытый шерстью, он работал в зоопарке и совокуплялся с молодыми павианами – за деньги, для увеселения публики. Сначала у него было здоровое сильное сердце, но я заменил его на свое, изношенное и изъеденное червями. Левой рукой я вынул свое, а правой – его сердце, прямо сквозь кожу и ребра так, что те остались невредимы. Мое сердце выскользнуло и он стал хвататься за него руками, визжать и задыхаться, его сердце с удовольствием проскользнуло на место моего (на самом деле оно было не его, он украл его у одной макаки-ротозейки), а мое отказалось идти в эту мразь. Тогда мне пришлось заменить его сердце первым попавшимся куском обезьяньего помета, правда свежего и душистого. А что еще нужно жуликоватому сторожу обезьянника?
Мое же сердце превратилось в осьминога, и я выпустил его в одно из трансформирующихся параллельных  морей следующей реальности, каждое из которых являлось туманом над предыдущим. Но мне пришлось вернуться на похороны своего пациента – старый пройдоха все-таки надорвался со своими павианами и куском говна в груди, из-за которого у него развился бред величия, и он стал кричать, что он и есть самая главная обезьяна, наделенная великой силой и даже нашел у себя хвост. Но кусок говна не был рассчитан на эту манию, и ему пришлось издохнуть. А поскольку могильщики отказались хоронить кусок говна, то мне. В свою очередь, пришлось вторично лишить его сердца, вернее, не сердца уже, а того, что его ему заменяло – на этот раз по всем правилам, в подвале морга, в полнолуние. Он, видимо, чем-то заразился от обезьян, потому что постепенно весь уже стал превращаться в их помет, и могильщики все равно отказались его хоронить – да и вовсе он не был человеком на самом деле, а хитро притворялся им. Нетрудно было догадаться, что и сам он был человекообразным шимпанзе, которому удавалось втирать всем очки из-за особенностей рельефа, атмосферы и оптики, но природа все равно брала свое.
В следующем мире я, в темно-коричневом плаще с капюшоном, вез на старом рассохшемся корабле клетки с крысами. Крысы несли в себе чуму. Я был молод – и стар, очень стар, начал стареть еще в детстве. Рос похожим на маленького сморщенного урода – лысым, с иссохшей шелушащейся кожей. Мною пугали других детей. Я словно превращался из старика-карлика в старца маленького роста, калеку среднего роста, высокого старика. Меня отдали на воспитание инквизиторам. Латынь и пытки (ведьм, грешников, колдунов) – вот что я изучал. Мне хорошо давались эти предметы. Аутодафе, экзорцизм, допросы слуг Сатаны – я оказался способным помошником. И когда на грешную Европу пришлась Кара, мне доверили быть в числе Рук Воздающих. В далекие азиатские страны отправили нас – верных, способных псов, страдавших с рождения, невинными детьми начавших искупать чужие преступления. Мы скупали насекомых, кошек, птиц, грызунов, баранов и коз – всех, в ком помещалась Кара, всех одержимых мелкими демонами, десятками умещавшихся на острие иглы – портовых шлюх, блудливых акробатов, безумных от горячки жонглеров и заразных смехом клоунов с брызжущей слюной. Все эти проклятые твари обрушат Кару на разложившиеся вертепы развращенных европейских стран, когда наши суда, десятки разваливающихся корыт, которым не пережить следующего плавания, прибудут в порты со своим зараженным грузом. И пряности, лежащие в трюмах, среди кала и дыхания больных подданных Смерти – они тоже послужат нашей цели и отравят грешных. Часть из специй перемешана с медленно действующим ядом, часть – с зельем, которого требуется чревоугоднику еще и еще, и неважно, по какой цене, часть – с перемолотым в пыль сухим гноем из язв и сухим дерьмом больных чумой. Все это найдет свою цель, как стрела, пущенная слепцом, чью руку направляют Небеса.
Но мне опять не удалось доплыть до столицы блуда – одного итальянского порта.
Потому что я оказался биороботом, клонированным не то из святых мощей, не то из останков прототипа Дракулы. Сорок электродов, помещенных в мой мозг через дырки в черепе, управляли мной и передавали все о моих намерениях, мыслях и чувствах. Радиоволны связывали с таинственным экраном, на котором отражался весь я – в виде сорока шкал и показателей их комбинаций. Кнопки и круглые ручки в чьих-то руках управляли мной. Из репродуктора, установленного в кабине, неслись неслышные, но ощущавшиеся волны, воздействовавшие на остальные, не охваченные электричеством участки мозга. В голове крутились команды и инструкции, сложенные, как программы, на многочисленных занятиях, заседаниях, беседах. Электроды и волны закрепляли их и невозможно было свернуть в сторону без сигнала, посланного по радио. Мои мысли стали, словно рельсы. И сам я превратился в паровоз. Только рельсы мои – рельсы в небе. Ведь я летчик. Истребитель. И если партии нужно, она и в небе проложит рельсы. Прямо в Рай – если туда ведет генеральная линия. Паровоз, летящий в Рай – это мой самолет. А я в нем – собака Павлова. Только памятник мне, если что, поставят отдельный. Ведь, если я погибну, не сойдя с этих рельс, я буду Героем. И юные послушники станут молиться на меня. И молить Великих Отцов, чтобы те даровали им мою отвагу и силу. А пока что я лечу над мирными курортами Европы, которые наши бомбардировщики, а затем танкисты, скоро превратят в Ад. Ведь для того, чтобы создать Рай, нужно создать и Ад. Как в опытах Павлова – камера в подвале Органов и номер в гостинице Коминтерна. Безжалостные живые гвозди, зубья и передачи государственного механизма страшнее, чем ожившие демоны. Тайные комсомолки, труженицы спален и ресторанов, чьи клиенты часто – известные артисты, обходительные агенты Коминтерна прочие наши друзья – как ангелы, сошедшие с Небес. Инженеры душ задушевно, за коньяком, объясняют мораль и цитируют библии коммунизма, написанные ими самими. Только так. Иначе не получится Павловский Пилот. Ведь я - Новый Человек, та его порода, которая пригодна для жизни в современном обществе. Но чтобы построить его, этот Рай, нужно разрушить все старое – так бульдозер сносит обветшалые хибары, чтобы расчистить место для постройки нового дома. Бульдозер – тот же паровоз, но рельсы у него проложены в воображении. Чтобы уничтожить источник заразы, всех носителей болезни старого мира, необходима дезинфекция – нужно устроить Ад на месте будущей стройки. Чтобы будущие жители Рая не болели чумой и холерой, необходимо сжечь всех крыс и тараканов. И если для того, чтобы мои товарищи могли построить Рай на земле, мне придется отправиться в Рай на небе, я должен, не колеблясь, влететь в него на всех парах. Ведь я – паровоз, рельсы которого проложены в небе. Кинокамеры и микрофоны передают все, что происходит вокруг, в ту таинственную операторскую, откуда диспетчер отправляет поезда в Рай. Я знаю, что и этот диспетчер скоро сам отправится в ту же сторону, пассажиром какого-нибудь состава. И сам диспетчер знает об этом. И его преемник тоже знает о том, что ему уготовлено. И их общий диспетчер – но его поезд отправится в светлое будущее чуть позже. А может быть, раньше. Если инженеры разработают более совершенную модель диспетчера. Ведь нет предела совершенству. Мой самолет, в сталь которого добавлена кровь клонов святых (или вампиров – а может быть, хромосомы и ДНК у них одинаковые), возможно, моей модели, почти не нуждается в моторе. Он и так принадлежит небу больше, чем земле.
Только так, иначе не получится Павловский Пилот, небесный паровоз. Один литератор за водкой в доме отдыха (меня как раз выпустили, как ошибочно привлеченного по Процессу Колдунов), втолковывал мне, что мы – летчики, оживший миф о древних богах, несущихся по небу в летающих колесницах. И никакой материализм не может этого изменить. Истребитель – Ангел Смерти. Только ангелов и богов не бывает, но есть определенные функционально-подготовительные закономерности, без которых не добиться Результата.  Из-за этого нас убивают и воскрешают, оживляя задатки святых и вампиров – да хоть дурней балаганных, лишь бы самолет полетел. Если для этого нужно будет заразить нас сифилисом (венерическая болезнь – значит небесная, имеет магическую связь с планетой Венерой, опять же не зря говорят – «летит на крыльях любви», а Венера – это богиня любви), то нас заразят сифилисом. И комсорг отпустит нам грехи. И спляшут, когда надо, перед нами и споют – если видно будет, что без этого самолеты не полетят. Потому что мы должны быть «окрыленными», «орлиным взглядом» смотреть, для этого, кто надо и «соколом» назовет «ненаглядным». Лишь бы с рельс не сошли. А рельсы проложены в небе.
А сейчас я должен отбивать наши бомбардировщики – их строй, как туча саранчи, идет горизонтом ниже – от вражеских гадов, которые полезут защищать свои школы, фермы и детские сады от того апокалепсиса, который мы им сейчас устроим. И весь наш строй разорвет их, поднявшихся впопыхах в этот ранний апрельский час. Ведь они только вчера отмечали День Рождения своего вождя («религия – опиум, но этот – антихрист»), и сегодня быстро подняться не могут. Этим белокурым исчадиям Ада придется отправиться в Ад. А на их месте мы разведем приличных добродушных негров. Из них потом получатся отличные парашутисты, которых ночью не надо будет мазать краской, чтобы их лица не блестели в свете прожекторов зениток.
Бестии сами собирались нас уничтожить, но не успели. Кто-то там, НАВЕРХУ, перевел стрелку. И их поезд остался в тупике стоять, а наш вот он – летит, несется. Впереди я, паровоз. За мной – мои вагоны, летающие танки. Справа и слева – другие составы идут параллельным курсом. «Наш бронепоезд сотрет эту кулацко-рассистскую контру с лица земли», - так наш комдив сказал. Он раньше был кавалеристом. Пересел с коня на аэроплан. Но шашку носит до сих пор. Даже на парад надевает ее. И в полет с собой берет. Я, говорит, лучше парашют не возьму. Так и ходит по летному полю – в гермошлеме и с шашкой. Говорят, что это вселяет в нас боевой дух. «Крылатые кони», «небесная конница», «Марс – бог войны», - замполит-астролог много чего говорит на этот счет на политинформации, после того, как объявит нам прогноз дивизионного астрологического центра. «Нужно будет, шаманов притащим. Будут на крыльях в бубен камлать» - лишь бы летали. Комдив на прошлой неделе рассказывал, что был у них один аэрокавалерист, который летал еще при царе – так у того без марафета мотор не заводился (никто не мог завести). Так ему сам парторг марафет приносил – из каких-то  партийных фондов. Зато фигуры высшего пилотажа у этого асса получались неповторимые. Конструкторы сами удивлялись – не рассчитаны на это ни крылья, ни корпус. А самолет не разваливался. Сам асс объяснял, что летит он не внутри, а вокруг самолета, становится невидимым и большим, как облако и «держит» самолет, не дает ему упасть и развалиться.
После операции, когда я лежал в госпитале с загипсованной головой (от сверления черепа швы черепных костей разошлись, и хирурги боялись, что голова у меня совсем развалится), мне пришлось услышать один разговор: «Не жалко?» - «Все равно не люди. Мы и людей-то не жалеем». – «А кто ж они?» - «Марсиане. Колонисты. Нами выращенные из мертвых клеток, раскопанных в древних гробницах. Так что не переживайте, батенька, мы над ними вовсе не издеваемся. Без нас их вовсе бы сейчас на этом свете не было бы. Инвентарь они, батенька, живой казенный инвентарь. Одушевленные орудия труда». А потом мне объяснили, что я – машинист небесного паровоза, который летит вперед по рельсам Павлова.
Но я не успел принять участие в уничтожении Фатерлянда – Земли Чужих Отцов.
Рябь по поверхности реальности, дрожь стеклянных декораций фильма, снимаемого неведомым безликим оператором на миллионах съемочных площадок по тщательному подробному, многовариантному сценарию, написанному столь же гигантскими, как сама вселенная, авторами под руководством еще более глобального и рассеянного по мирам режиссера… На мгновение все окружающее – самолеты, облака, дома и крошечные фигурки внизу превратились в картинки мультфильма, нарисованные акварельными красками, и вдруг все эти картинки перетекли в другие, сменили формы – самолеты стали летающими бескрылыми автомобилями, облака – великолепием стали и пластика небоскребов, суетящиеся и оцепеневшие внизу люди – в прохожих многоуровневого проспекта, пересекаемого висящими высоко над землей площадками скверов, парковок и просто широких веранд магазинов и кинотеатров. А моя кабина стала комнатой, увешанной фотографиями пришельцев, похожих на обитателей морского дна, улья и рассматриваемых под микроскопом бацилл.
Теперь я был поэтом, который ждал, когда созреет образ. Образ зрел, как гнойник. А потом он вскрывался. И на свет появлялись страшные стихи о смерти. На Земле они никого не интересовали, но переведенные на языки (а скорее сигнальные системы обозначений) других миров, они неплохо продавались. И каждый «том» (хотя чаще «тома» напоминали аквариумы, лампы пульсирующего света, генераторы переменного микроклимата или неощущаемых человеком волн и их гибриды) выполнялся по индивидуальному заказу – как в древности картины или скульптуры. Часто на заказ: «что-нибудь о японском средневековье» - если турист из другой звездной системы находился под впечатлением экскурсии по памятникам самурайской культуры, или «о контакте испанцев с индейцами майя» - если заказчик штудировал пирамиды и фрески Юкатана. Переводчики всегда становились соавторами. Но образы, воплощаемые для иных, непохожих на земной, разумов, создавал только я. Чаще всего продукция уходила в единственном экземпляре, подчас туристам хватало одного-единственного стихотворения. В моих образах, в их взаимосвязи и развитии, пришельцы находили какой-то ритм, гармонию. Возможно, я смотрел на Землю немного их, неземными глазами. Быть может, этот взгляд был универсален для описания земных культур. Возможно, я сам думал на каком-то вселенском, пракосмическом, первоначальном языке, от которого произошли все остальные языки и формы передачи сообщений разных цивилизаций Галактики. Во всяком случае, инопланетянам нравились (или были наиболее понятны, внутренне близки) мои описания земной истории и земных легенд.
Для меня же эти образы были гноем. Я гнил, и этот гной, выходя наружу, отливался в предлагаемые заказчиками формы.
Переводчики, шутя, называли меня «вселенским корреспондентом». Мой психиатр говорил, что реальность Земли отторгает меня, как чужеродную плоть. Словно я имплантирован в земной мир кем-то извне, имплантирован именно для того, чтобы описывать дух Земли тем, кто хочет составить о нем представление.
                Тихо Смерть к нам пришла,
                Все легли по гробам.
                Саван тишины затопил меня ядом.
                И я утонул, беспомощно погружаясь,
                Зарываясь в скользкий ил,
                Прячась от ледяного ветра,
                Что заморозил поверхность пруда.
Я писал стихи японскими или марсианскими иероглифами, поэтому, когда мои стихи переводили на наиболее общепринятые языки, получалось, что рифмы не было. Земные критики ругали меня, а учителя литературы подавали на меня в суд, но мне было на них наплевать. Я писал для Вселенной.
                Оскал луны, беспощадный глаз звезды
                Сулили гибель.
                Перевернулся в склепе
                Старый самурай.
                Он кутался в крылья
                Летучей мыши.
                Кожа его давно стала чешуей.
                Он не успел умереть –
                Маг превратил его в дракона.
                И теперь он ждет
                Полной луны,
                Чтобы в небо подняться.
В общем, вурдалак собирался пробраться в один замок и похитить дочь князя. За это маг обещал вернуть ему человеческий облик на все время, пока светит солнце – холодно и неуютно было старому самураю все время валяться в каменном склепе, оживая только в полнолуние. Он соскучился по нормальной жизни и хотел жить по-человечески, по крайней мере, днем. Дочь князя он похитил, но маг его обманул – стал превращать в каменного истукана (ему не хватало колонны, поддерживающей свод в подземелье). Но самурай не стал просто так  держать потолок, каменея, а взял, да и перерезал горло подлому магу. Такие вот саблезубые бамбуковые джунгли, звериное лицо борьбы за существование и естественный отбор, который никто не может пройти без помощи высших неземных сил. Запертая в подвале девушка умирала от голода и жажды, пока фея-покровительница ее рода не превратила ее в легкий туман, просочившийся на волю через щель под дверью подземелья. С тех пор эта юная леди каждое утро выпадает на стенах родного замка в виде росы. В общем, это ее слезы.
Переводить это собираются, кстати в газопылекапельносветовом виде в форме здорового такого террариума с киберскорпионами, макетами замка, склепа и подземелья, оскала луны, которая затем полнеет и разными голографическими эффектами, сопровождаемыми подробными квантовопульсационными сносками справочного материала. Персонажи и весь сюжет передаются непосредственно моим ментальным излучением (каждый раз, садясь писать стихи, надеваю шлем записи биопотенциалов мозга). А все остальное – красивый переплет, картинки в книжке и кундсткамероподобная экзотика. Кроме моих иыслеобразов в их первоначальном, полупотустороннем, виде, заказчики воспримут только лунный свет и росу с туманом. А остальные навороты останутся для них загадочным духом Земли, бесполезным и непонятным для них сувениром. Если только они не фанатичные земнологи, старающиеся при помощи фантастических игрушек поддержать миф о собственной компетентности. Я впрочем надеюсь, что они такие же получающие удовольствие от собственной странности чудаки, как и я.
Ничего нет удивительного в том, что мало кому на Земле нравится гной моих стихов. Для землян я больной, отторгаемая чужеродная часть организма. Но и такие, как я необходимы землянам – в качестве вакцины, например. Без нас они не смогут найти общий язык с пришельцами. Мы делаем землян более понятными для обитателей других миров. А фантасты транслируют культуру в обратном направлении.
Сигнал замигал и зазвенел прямо от двери, подплыл ко мне. Наполовину зеркальная, наполовину прозрачная штуковина размером с баскетбольный мяч с кучей лампочек и динамиков, позволяющих воспроизводить любые волны в виде света , звука и других излучений. Антигравитационная батарея позволяла ему свободно перемещаться в пределах квартиры, а интелпроцессор – выполнять все функции домашнего секретаря. Покопавшись в моих биотоках, сигнал впустил посетителя – он так изучил мой мозг, что успевал уловить распоряжение до того, как я его сформулировал.
Вошел огромный краб, облепленный пластиковыми трубами. На длинных стебельках болтались два шарика, постоянно менявших цвет и яркость. Краб и сигнал замигали и загудели друг другу, выполняя ритуал приветствия, а когда они обсуждали расценки и сроки выполнения заказа, я едва не ослеп и не оглох от их стробоскопических тирольских переливов. Все мог делать за меня сигнал, кроме одного – он не мог создавать образы. А значит, не мог и писать стихи. Хотя для моих заказчиков мои стихи стихами не являются – они обращаются как раз за образами – кривой тенью пресловутого праязыка, прамысли, порожденных неким праразумом, породившим все цивилизации вселенной – а точнее, за характерным земным искажением, отражающим многообразие земных реальностей, нашей земной трансформацией этой праречи, описывающей все, что могло заинтересовать пришельцев на Земле в знакомых им или легко усваиваемых ими представлениях. С этой праречи все легко переводилось на любой язык вселенной. Если же землянин не умел думать так, как я, то ни написанное, ни сказанное им перевести пришельцам было невозможным. Перевод получался механическим, как общение с пришельцами сигнала. Даже прямая передача мыслей человека, лишенного этой способности, воспринималась большенством неродственных землянам гуманоидов, как неинформативный шум, в лучшем случае ими воспринимались эмоции. В худшем случае вопсринимался только генетический код, и тогда они обращались к потенциальному идеально развитому варианту данного землянина, каким он был бы, не покалечь его среда и общество, пока он развивался. А то, что хотел сообщить этот землянин в данный момент, и почему он не реагирует, как следует из его генетической маркировки, оставалось для этих пришельцев полной загадкой. Негуманоидные виды вовсе ничего, свидетельствующего о разумности обычных землян, не воспринимали. А я своими образами думал на «вселенской латыни». Иногда мне даже удавалось уловить некоторые вещи из мифологии заказчиков и воспроизвести их в земном колорите, найдя аналоги их мифологии в заинтересовавших их культурах. Как правило, это вызывало, если не восторг, то интерес и новые заказы. Иногда этот сплав миров вел за собой протесты и угрозы. Но скандалы вокруг стихов всегда привлекали новых инопланетян. Поскольку со мной общалось большое количество представителей разных цивилизаций, то у ксенопсихологов даже возникло бредовое предположение, что я должен хорошо разбираться во всех многочисленных областях ксенопсихологий этих представителей и мне предложили провести соответствующие исследования. На это мне пришлось ответить, что я не фантаст. А что касается ксенопсихологии, то в некоторых ее областях лучше разберуться минерологи, метеорологи и плазмохимики. Я же представления не имею о том, как они думают, эти пришельцы, и что ими движет. Все, что у меня в руках – это призраки, тени общего с этими представителями иных цивилизаций прошлого, а вернее – тени общих духов прошлого, вездесущих и непостижимых привидений. Вот и все мои карты. Все это пронеслось в моей голове, потому что краб явно собирался заказать обширный трактат об истории представлений землян о пришельцах. Но не успел сигнал сообщить мне об этом, как все вдруг остекленело, потекло, поплыло, и я опять оказался в номере Жанны.
 Почему-то мысль о фантастах, каждый из которых представляет свои, продвигающие его и представляемые им цивилизации, культуры и реальности, не отпускала меня. В самом деле, ксенопсихологам достаточно проанализировать романы с описанием пришельцев и других потусторонних существ и выделить закономерности, выбирая сходные гипотезы, описания и характеристики. Возможно, они даже найдут отражение этих описаний (и реальных цивилизаций-прототипов) среди нравов, произведений искусства и реальных предметов, построек и сооружений землян – отдельных народов и широких слоев унитарного общества. А подумают, есть ли на Земле вообще кто-нибудь, кроме пришельцев. В некоторых реальностях все люди вообще погибли в результате ядерной войны в середине двадцатого века, а дальше их место заняли клонированные тела, модифицированные кибернетиками, или просто андроиды, которые дальше, как ни в чем ни бывало, разыгрывали обычную жизнь людей, со всеми их глупостями, как будто никакой ядерной войны не было. И многие из них даже сами не знали о том, что они гомункулюсы или киборги разных моделей, а считали себя людьми.
Даже Жанна, обнаженная Жанна на постели, застланной простынями, покрытыми изображениями алых роз, которые были голографическими и поэтому смотрелись, как настоящие, не могла меня отвлечь от этой прогулки по моим реальностям.

Мне пришлось еще раз вернуться в измерение с инквизицией. Мы пытали одного особо мерзкого колдуна. Выдирали ему ногти клещами, но он так и не признавался в растлении детей и животных. Тогда Карл, природой наделенный весом быка, но разумом восьмилетнего ребенка, выколол старому греховоднику глаз, позволил ему вытечь, водой из кувшина вымыл остатки, а в пустую глазницу налил расплавленного свинца… Но и в последних криках уродливой души, посланной в мир дьяволом, не было ничего от истинного раскаяния. Я был уверен, что если бы к проклятому наговорнику привели невинное дитя или козу, то он не замелил бы отслужить темную службу демонам похоти и плодородия. Я даже спросил его об этом. И в муках, судорожно цепляющегося за жизнь разодранного каленым железом тела, подлец нашел в себе силы, чтобы сладострастно засверкать своим оставшимся левым глазом. И даже дернул промежностью. Он явно был одержим. А вообще, был ли он человеком? Или он являлся одним из тех животных, которых легко принять за человека, потому что они могут издавать звуки, похожие на речь человека и скорчить морду, похожую на лицо? Нет, скорее всего это был один из мелких чертей, сбежавших из Ада, сбежавший от какого-то наказания и не нужный теперь ни своему, ни нашему повелителю. Души он не имел. И чтобы не возвращать его Властелину Всех Бесов, мы скормили то, что от него осталось, нашим верным четвероногим братьям. Ему не удастся ни испортить их нрав, ни восстать из могилы, ни нарушить покой наших снов. Мы уничтожили этого врага. Даже кости его изгрызли наши братья.
-А почем сейчас индульгенции?
-Тебе зачем? Спроси у брата Марка, он ими приторговывает. В помошники к нему хочешь перейти? Слаб стал?
-Да нет, я так, интересуюсь.
-Смотри, не сомневайся. Нам с тобой индульгенции не нужны. Мы с тобой святое дело делаем.
Потом я вернулся в измерение с обезьянником и помочился на останки сторожа.
В случае этих двух персонажей управляющие системы, для которых любой организм – такой же механизм, как часы или лифт, дали какой-то сбой. Это были дефектные единицы. Или уже испорченные, впрочем, такой вселенский лом сам собирался в некоторые подобия управляющих систем, в большей или меньшей степени исковеркано им подражавших. Они даже ломали исправные единицы, подгоняя их под свои квазистандарты. Когда этот процесс выходил за рамки допустимого отклонения вселенского плана или  сценария, который ими яростно отрицался, вселенские управляющие системы принимали определенные меры по коррекции квазисистем. Не корректирующиеся квазисистемы уничтожались – иначе, расширяя свои помехи, они начинали уничтожать большие массивы плановых реальностей, и в захваченных их влиянием мирах-пространствах-временах все шло не по сценарию Основателей, а следовательно, не развивалось в свой срок то, что должно было развиться и это нарушало еще какую-то часть вселенского плана. Для воздействия на эти квазисистемные возмущения часто использовались элементы самих квазиситем. Но сломанные единицы всегда старались уцепиться за неповрежденные – чтобы проехать на них свою запланированную часть пути. При этом у них создавалась иллюзия того, что они нормальны, и все у них идет как надо.
В этих сложных, рассчитываемых Высшими Силами разных уровней и их ренегатами хитросплетениях, мы тоже играли какую-то роль. Мы часто выполняли их ходы, но зачастую не понимали, что именно двинуло нас на ту или иную операцию. Единственный выход был в осмысленности, иллюзии автономности, рациональном следовании собственным интересам, но этот умозрительный сепаратизм сразу же подвигал нас на путь, которым следовали квазисистемы. И не было выхода из этого лабиринта, в котором блуждали машины, созданные на конвейерах, существующих сотни миллионов, миллионы, десятки тысяч и просто десятки лет. При этом сошедшие с одного из них естественно считали нормой себя и неестественным – серии других производителей. Лично я предпочитал всегда вовремя проходить очередную модификацию – хоть пятьдесят миллионов лет назад (если мои прыжки по реальностям можно размотать  в стандартах времени одной из них), хоть через пять миллиардов лет. Я всегда старался быть модифицированным максимально, соответственно тому миру, в котором оказывался, насколько это не нарушало планов Основателей. Мне приходилось трансформироваться при этих перемещениях, так что иногда я сам себя не узнавал. Я был змеей и ящером, перепончатокрылым и просто крылатым, часовым механизмом, молнией, выращенным в большой пробирке и собранным из биомодулей зондом – иногда при переходах приходилось претерпевать очень резкие изменения.
Иногда я не узнавал себя и по другой причине. Существа из уровней мироздания, лежащих более высоко, чем наш, иногда оказывались в моей основной реальности (сейчас о обитал в той, где появилась Жанна) и заполняли меня, как путешественники гостиничный номер. Чаще это помогало мне, реже – мешало. Во всяком случае, ретроспективно оказывалось, что они больше соответствовали духу той ситуации, в которой появлялись в моей жизни, чем я сам, и успешно разрешали мои проблемы или предотвращали мои ошибки.

Я решил развеяться и переместился в танцевальный клуб «Немо», устроенный на огромной старой подводной лодке, с которой сняли все вооружение и смонтировали на его месте залы и бары с огромными окнами, сквозь которые, подсвеченные прожекторами, ошеломляли своим великолепием подводные тропические джунгли. Когда свет в зале гас, они царили, потрясая воображение, с обоих бортов, и казалось, что  находишься на террасе между двумя рядами колонн, на дне морском. Подобный клуб в космосе, к примеру, был бы менее интересен. Лучи, пульсирующие лампы и калейдоскопы, голограммы, летающие и танцующие между людьми и пришельцами, способными воспринять это развлечение, создавали совершенно фантастическую атмосферу бала русалок. А когда голограммы повторяли то, что находилось за толстыми прозрачными плитами окон, все чувствовали себя ихтиандрами или атлантами, переселившимися на глубокую поверхность Земли, пейзажи которой, кстати, более характерны для нашей планеты, чем то, что находится на верхней поверхности – суше.
-Что закажете?
-Вино. Какое-нибудь белое вино, на ваш выбор.
-У нас сегодня интересная программа, - сказала официантка в мини и топлесс.
-Для гостей инопланетных стараетесь?
-Они тоже входят в программу.
-Ну да, для нас в программе они, а для них в программе – мы, земляне.
Здесь я встретился с одним из адептов культа «двойников». Они считали, что давно уже умерли и ангелы (пришельцы) заменили их собой, приняв их облик (сделав скафандры в виде их тел). Свои святилища они устраивали в глубоких пещерах или подвалах небоскребов, заброшенных убежищах от радиации. Сами помещения, где они отправляли свои обряды, делались круглыми, со сводчатым потолком. А общину называли кораблем, службу (дикую распущенную наркооргию) – полетом. Была у них еще одна интересная особенность – обращаясь, они становились настолько похожи друг на друга, что по очереди превращались в жреца, словно его дух переселялся из одного «двойника» в другого. И при каждом таком переселении личность и память жреца сохранялись. Но мало кто из них был способен пробыть жрецом хотя бы сутки – это очень истощало их, хотя они не помнили о том, как вели службы и разбирали споры. Жрец никогда не спал.
Что-то от моего инквизиторского прошлого проснулось во мне. Быть может, дух святого Торквемады, усердного паломника тибетских долин, японских берегов, тайских джунглей и монгольских степей? Случалось, что «двойники» совершали человеческие жертвоприношения, как правило, если им  удавалось уловить инкарнат кого-то из Великих – Аристотеля, Цезаря, Павла, Парацельса, Вольтера в их здешних воплощениях им удалось положить на алтарь  своего корабля, чтобы наполнить их божественной кровью свои кубки. После этого «двойники» обретали способность к левитации, ясновидению и провидению – в частности, при помощи этого они определяли, где искать следующую жертву.
Я был уполномочен провести переговоры о продаже им Жанны.
…Когда в распущенной Европе пошатнулось могущество Вселенской, мы принесли в нее чуму, холеру и сифилис, оспу, проказу. Сейчас мы собирались уничтожить один из флагманов «двойников». Мы так поколдовали над Жанной, что ее нельзя было убить. Она бы мгновенно зарастила раны, а будучи отравлена и одурманена, все равно бы сразу же воскресла, обрушив на адептов-корабельщиков всю накопленную во врнмя мук и незаслуженных унижений мощь. В лучшем слуае, они получили бы беспощадную хозяйку, которая не стала бы переходить из одной корабельщицы в другую, а постоянно оставалась бы сама собой, тираня адептов и держа их в железной узде. На нас она тоже была бы не в обиде – ведь это мы бы привели ее к этой власти. И с ней можно было бы сотрудничать. Ведь это мы извлекли ее из небытия, подарив ей какое-то время беззаботной и праздной жизни, подготовив ее переход. На самом деле она должна была воплотиться в замученную многодетную медсестру. А в худшем случае она бы разнесла флагман вместе с командой и уничтожила бы самого сильного капитана-жреца. Вместо агнца алчущие столкнутся с драконом, и их жертвенные ножи отправят их самих на орбиты холода и мрака. А капитан окажется заточен в черной дыре. С точки зрения моего прошлого, весь этот законспирированный культ являлся паразитирующей сетью семей демонов, пожиравшей важные элементы мироздания нашего конгломерата реальностей. А если они на самом деле являлись пришельцами – колонией нелегальных иммигрантов, подрывавших сакрально-энергетический цикл моего участка вселенной, вирусом, на который нужно направить лимфоцит.
Но сейчас мне необходимо соблазнить адепта эти лакомым священным куском и выжать из него максимальную цену за этот товар.
За соседним столиком играли в карты. Кажется, в Блэк Джэк.
-А что изображено на картах? – спрашивал высокий серый гуманоид.
-А, так, картинки, - отвечал ему бородатый планетолог, видимо, пригласивший серого гуманоида в «Немо» после очередного симпозиума, чтобы порадовать местной экзотикой.
Разговаривали они на хорошем английском, но оба с акцентом.
-А я думал, что это изображения ваших земных богов.
-Что ж мы, богами в карты будем играть?
-Они играют вами, а вы играете ими. Так все честно.
-Нет. Это просто картинки. Изображения богов у нас хранятся в специальных местах.
Передо мной мелькали извивающиеся тела – шелка и пластик землян, гремели латами своих скафандров разгулявшиеся туристы из системы Арктура, похожие на пещерных медведей, телепортировался из одного конца зала в другой пучеглазый взъерошенный ящер, визжа при каждом возникновении, между ними, обвивая танцующих, плыл призрак морского змея, появлялись и пропадали кораллы, актинии и медузы за прозрачными стенами, следуя вакханалии, устроенной лайтджеем. На соседний стул присел смуглый бритоголвый парень в кожаном комбинезоне, черном с синими вставками. Совсем молодой на вид, невысокого роста, худощавый и удивительно спокойный, полный умиротворенного внутреннего напряжения. Это был смотритель порта, от которого отчалил подводный клуб. Каждый локус конгломерата имел своего управителя в области разных таинственных дел. По большому счету, мне было все равно, лама это, раввин, пастор, кюре, мулла или просто шаман-орангутанг, весь приход которого состоит из стада обезьян. Есть вещи и силы, которые сами знают, кто им лучше подходит в качестве посредника в том или ином захолустье вселенной. Мы обменялись быстрой бессловестной серией невидимых молний. Он был обеспокоен – среди его подопечных пропало трое, двое из них были детьми, и он связывал их исчезновение с кораблем, скрытым в недрах горы, которая раньше извергала пепел и лаву, так что в земле на прилегающей к нему территории археологи раскапывали не один десяток слоев уничтоженных ею поселений. Он исчез так же незаметно, как появился на глаза – его традиция обладала своими секретами.
А ко мне уже подплывал, колыхаясь, жирный лысый и бледный боцман в голубом просторном одеянии. Во время торга глаза его жадно блестели, он потел и теребил совершенно мокрые багровые четки. Кровь инкарнатов действовала, как наркотик. К тому же левитация давала ему существенное избавление от неудобств веса, а ясновидение – успех в азартных играх. Но на наши игры его ясновидение не действовало. Он не скупясь натянул на лапу расставленный нами капкан. Судьба его команды и Жанны решилась в соответствии с нашими планами.
-А почему она проститутка? – спросил он напоследок.
-Подражает Марии Магдалине, - ответил я.
-Что ж, это даже многое упрощает, - довольно потер руки толстяк. – У нас, знаете ли, радения сначала бывают перед жертвоприношением. Многие захотят ее познать…
-Даже не сомневайтесь, все пройдет отлично, - заверил я его.
-А то знаете ли, девственницы недолго выдерживают, да и сопротивляются, а от опиума они совершенно, как резиновые куклы.
Сказав это, он пошел в зал в поисках другой компании.
Да, их ожидает жестокий сюрприз. Без нашей киберпривязи Жанна просто так никому давать не будет.
Следующей в программе клуба оказалась медленная жестокая баллада, стилизованная под кельтский фольклор с хором, певшим на латыни, посвещенная Орлеанской Деве, которая в тексте, со своим мечом и латами постепенно становилась  Железной Невестой – гильотиной. В пространстве, среди огней Святого Витта, эльфов и привидений, расцвели розовые кусты, кондиционеры подняли легкое холодящее дуновение и розы облетели лепестками, подняв в зале алую пургу…
А потом пришел, облизываясь (видимо, из недр кухни) талисман клуба – кот Поцелуй, довольно крупный, с сенбернара размером и сразу же завел ученую беседу с крабошершнем и черепахокентавром, выбрав их в собеседники, видимо, из-за их размеров, близких к его габаритам. Разговор у них шел легко, потому что они могли смотреть друг другу в глаза, их головы находились на одном уровне, и разрешать лингвистические трудности перевода в три разных языка, помогая прямой передачей образов взглядом. Набежали похожие на пауков и богомолов роботы и растащили собеседников – крабошершень оказался членом дипломатической миссии, и все его контакты жестко регламентировались,  а у мистера Тортилохарона внезапно мог активироваться защитный рефлекс нападения, если бы кто-нибудь не разделил его точку зрения. Обсуждали они, признаться, довольно щекотливую тему – брачный сезон осьминогов, часть которого в этот момент весь клуб наблюдал по левому борту. Так Поцелуй трактовал это зрелище, теребя лапой фиолетовую ленточку на на кремовой шкуре с серыми полосами. Его случайно услышали и шумно поддержали своими комментариями пьяные тинейджеры, заседавшие у стойки бара. Крабошершень расспрашивал о деталях и котяра доверительно пустился в подробности. Тортиллохарон пытался выяснить, то ли это самое эротическое шоу, упоминавшееся в бкуклете «Немо», и когда головоногие начнут снимать друг с друга кожу.
А по-моему, два осьминога просто пытались задавить друг друга, пуская облака чернил на мшистых камнях, опутанные какими-то водорослями.
Жулик-кот, устроив скандал, немедленно испарился, но тинейджеры успели все заснять на телефон и уже передали всю сцену в молодежную сеть «Аркад». Добра от этого ожидать не приходилось – назревал дипломатический конфликт, весь эпизод наверняка уже посмотрели десятки тысяч придурков-абонентов и каждую секунду их число увеличивалось на несколько тысяч.
Пришлось стереть эту часть реальности, вместе с осьминогами – все равно из-за суматохи фантомов, вспышек и звука никто в зале не заметил внезапного скачка – обрыва и резкой смены тем разговоров, того, что за окнами нет следов прежнего пейзажа, а уже совсем другой, невпопад раздавшегося смеха и неестественного импульса движения тел, выравнивающих переход от одного положения в пространстве к другому…
Шоу продолжалось, осталось смутное ощущение чего-то забавного и неприличного. Но это ощущение у всех посетителей не пропало зря – наступило очередь Парада Белых Кроликов. Сначала по залу проскакал объемный мультипликационный символ «Плейбоя» величиной с кенгуру, в цилиндре и перчатках, естественно, белых. А затем эти цилиндры и перчатки стали раздавать всем желающим девушки в мини-костюмах кроликов с белыми ушками и белыми хвостиками. Желающие должны были поиграть в «паровозик». К цилиндрам и перчаткам прилагались кроличьи хвосты на веревочках и кроличьи маски на пол-лица или на всю голову. Все это надевалось как вместе, так и по отдельности – не каждый инопланетный гость смог бы примерить все части костюма, а их всех настойчиво приглашали прикинуться привратником Страны Чудес, изобразить его движения и даже обещали приз за лучшего Белого Кролика среди пришельцев.
За соседним столиком заглушили опасную секундную паузу в музыке, с шумом и хлюпаньем втянув коктейль. Там сидели охотники – почти похожие на людей оранжевые псевдохомы и какой-то гибрид муравья с саксофоном с переливающимися радужными сполохами фасеточными глазами. Они явно собирались охотиться на скатов и акул, а сюда поришли, чтобы попривыкнуть к океанической среде. Псевдохомы шевелили кружевными жабо и бакенбардами жабр, беспокойно перебирали щупальцами-косичками, а гибрид дудел, трещал и бибикал клапанами и похрустывал суставами ногочелюстей. На борт «Немо» они перешли прямо в Посейдоне – подводном космопорту для обитателей океаносферных миров, которые все, находящееся выше водной поверхности, вообще не интересовало. Влажный воздух клуба давался им с трудом, но происходящее вокруг забавляло.
Буйство Белых Кроликов, плясавших и прыгавших в трюме этого Наутилуса так, что дрожал пластиковый пол, завершилось награждением какого-то лилового длинноухого ящера, которому цилиндр и перчатки очень шли, а хвоста хватало своего. Походил он, скорее, правда на навсегда оставшегося на дыбах жеребца, но скакал он так, словно собирался передавить всех, кто приходился ему по колено.
-Приветствуйте победителя! – кричал ди-джей.
Зал отвечал оглушительным ревом.
-Хочу ребенка! – громко воскликнула какая-то девушка и зал отозвался ей бурным хохотом.
Постепенно я стал уставать от этого веселья и вызвал на связь одного партнера, с которым нужно было поддержать дежурный брифинг-диалог. Нужно было рассказать ему что-нибудь связное и желательно забавное, но так, чтобы он не понял, где я нахожусь. Я поступил так, как всегда делал в таких случаях – открыв канал связи и обменявшись кодовыми приветствиями, стал вылавливать среди мыслей и фраз окружающих весельчаков все, что могло поддержать мой рассказ, связно укладывалось в продолжение сказанного перед этим, и могло  вызвать интерес внимавшего мне меланхолика. Комбинируя отобранные остроты, куски анекдотов и отдельных предложений, парадоксальные впечатления разнообразных представителей внеземного разума, мне удалось выстроить довольно занимательную «сказку без костей», разрежаемую отдельными эмоциональными всплесками и замечаниями, направляющими полет моего репортажа. Партнер этот находился в мирах и уровнях, настолько вышележащих и недоступных, что даже мною они ощущались, как заоблачные. Моя роль приближалась к роли корреспондента в развлекательном блоке программы новостей. Как всегда, мне удалось Его рассмешить.
Под раскаты его удаляющегося от нашей галактики смеха, я торопливо заказал себе ужин – омары, устрицы, морская капуста и камбала, съел все это, запил белым вином и подмигнул дельфину, благодушно бодающему панорамный иллюминатор своей мудрой головой гиганта мысли.
Мои увеселения представителя вселенских уровней повысили настроение всех, находящихся в клубе – они просто заливались смехом и хохотом, гоготали, ухали и совершали иные эквиваленты внешнего проявления радости и удовольствия. В моем репортаже все они создавали фон, аккампанировали. В свою очередь, они мысленно улавливали суть моих усилий – передача проходила очень мощная. Мне удалось развеселить даже до того унылую компанию зомби-утопленников, выловленных в предыдущем рейсе этого Наутилуса, отмечающих свое второе (или какое там оно у них по счету) рождение. День Рождения зомби – довольно понурое празднество, а если зомби собирается сразу несколько, и все они – именинники, то гнетущая депрессия просто течет вокруг, затягивая всех в свой омут. Но не в этот раз. Им повезло – они прыскали, плакали от счастья, улыбались и пели дурацкие детские песенки. Дело дошло до частушек – при этом они даже не думали буйствовать. Обычно они очень тоскливо, злобно веселятся, круша и ломая все вокруг и нудно, долго истязая все живое, что попадалось им под руку, и еще не успело погибнуть. На этот раз их садизм ограничился только одним прижженным сигаретой кактусом, стоявшим в вазе посреди их стола, а вандализм завершился погнутой вилкой. И не было даже луж пролитой водки, которую они называли «мертвой водой».
Толстяк, договорившийся о покупке Жанны, объяснял суть своего культа похожим на демонов птеродактилям с другого конца Галактики. Они напоминали фигурой людей, только к рукам у них приросли перепончатые крылья, походившие на серые складчатые мантии, чуть раскрывавшиеся и вызывавшие мимолетный порыв воздуха от порывистых жестов. Длинные клювы щелкали, но мрачное сознание телепатов, а вовсе не слух помогали им понять боцмана. Их сознание, наполненное образами черных гор, гейзеров, темных туч и красных туманов, холода, шквального ветра и ураганов, распространялось вокруг, как пронизывающая сырость осенним пасмурным днем.
Рогатые головы и желтые змеиные глаза, длинные голые хвосты, вившиеся кольцами…
Они были вылитой копией тех птеродактилей, с которыми мы так не ладили в мире шагающих гор. Нам даже пришлось обрушить на Землю комету, чтобы уничтожить их культуру, их страшные жестокие цивилизации, такие же серые, как их сухая чешуйчатая кожа… Потоп и пепел, Зима и бледнеющие чахнущие папоротники, которыми питались их боевые машины и скот – разрушения эхом прокатились по реальностям, стерев чужаков во всех доступных нам пределах. Они ведь были колонистами. А эти, беседующие с боцманом, видно, из их метрополии. Землетрясения, цунами, извержения, вспышки маленьких солнц ненавистного для них света – их покой был нашим кошмаром, их радость – ужасом для нас. Они ели все формы жизни, а разумный мозг для них являлся деликатесом. Но если толстяк пытался найти в них прототипы своих братьев, тех таинственных беглецов, которые, как оборотни, превратились в основателей его культа, то он просчитался. Птеродактили явно считали себя чужими ему, а если и было между теми основателями и ими какое-то родство, то ведь тогда от них-то эти основатели и сбежали… Как бы то ни было, корабельщики часто пристают к Гостям с такими расспросами – все пытаются найти свою звездную родину, вернуть секрет трансформации материи своих тел в другие формы жизни. Им мало того, что они пьют кровь и, раздирая на куски аватар-инкарнатов, пожирают их плоть, чтобы обрести что-нибудь из их способностей  и свойств несчастных Воплощений. Они хотят разгадать побольше вселенских секретов и стать равными тем, кто обитает в верхних этажах мироздания, не понимая, что даже если им это удастся, то они не удержатся в тех реальностях. Но до сих пор им не удалось найти союзников в иных мирах – никто не принимает их всерьез. Видимо, их основатели и в самом деле совершили что-то мерзкое там, откуда бежали…
Еще они мечтают когда-нибудь уловить инкарната Самого. Но тут бы их ожидал неприятный сюрприз – свершись это, они оказались бы поражены намного больше, чем Жанной.  Сам был не самым приятным и удобным персонажем – он всегда восставал против любой системы и старался ее уничтожить. Как правило, ему это удавалось. Он считал, что все не правы, кроме него. Естественно, что ему, принадлежащему к Посланникам-Ревизорам высшего руководства Систем, контролирующих правильную работу машины вселенной, любые, даже самые совершенные копии, подобия и проекции Его Организации, управляющей всем, что мы можем представить – все они казались несовершенными, неправильными, преступными и малоэффективными. Он и появлялся-то только тогда, когда нельзя было обойтись без их разрушения и возвращения работы того или иного узла машины вселенной в русло, оптимальное для беспрепятственной реализации вселенского плана. Он устранял препятствия, разрушал все мешающее и намечал, как исправить расхождения. В другие, более спокойные периоды своих пребываний в конгломерате наших реальностей, Он вспоминал об этих своих горячих миссиях с болью, тоской и неприязнью – ведь в них он являлся и скальпелем хирурга, и ножом бульдозера, и запалом бомбы. А уж корабельщиков он бы постарался при помощи какого-нибудь провокационного плана, которые удавались ему лучше, чем кому-нибудь другому, превратить в развеянный ветром прах…  Даже ценой собственных мук – так, как Он это сделал в Израиле.
Толстяк раздражал птеродактилей, и они явно не отвечали ему благосклонностью. Судьба изгоев Галактики их не интересовала. Они, похоже, собирались организовать для эскадры корабельщиков паломничество на бойни своих миров. В их расчетах корабельщикам уготавливалась роль экзотических продуктов, доставляемых в свежем виде. В принципе. Это могло послужить выходом из ситуации вокруг кораблей, если только они организуют поставки паломников крупными партиями. Но вряд ли они заберут полностью все команды. Скорее, попытаются обеспечить регулярные поступления в обетованный край мясных отделов своих магазинов (или складов – признаться, меня не сильно интересовало, как они хотели распределять свои лакомства, я уловил суть их намерений и этого мне оказалось достаточно – конгломерат их реальностей не входил в мою зону ответственности). Главное, чтобы они не стали разводить стада этих будущих туш в наших реальнсотях – а эта идея забрезжила в недрах их мглистых намерений ровными предгрозовыми сумерками.
Поэтому пришлось перекомпилировать ход событий еще раз: Толстяк не подходил к птерадактилям, они вообще друг друга не заметили, он видел пустоту на их месте, а они скользнули по нему равнодушным спаренным, почти не заинтересованным взглядом (их разум был не коллективен, но синхронен, парен).
Танцующие в сполохах света, смываемые прибоем звука, с самого начала видели птеродактилей чем-то вроде страусов в накидках из павлиньих перьев. Просто синих птиц счастья. Это они уж сами устанавливали такую нарядную ширму, распространяя вокруг ощущение симпатичной сентиментальной печали. Сквозь ширму проникли только я и толстяк – в предыдущем варианте хода истории этой реальности, которая сегодня разветвилась уже дважды. Так растет дерево миров.
Иногда эти ветви сходятся, и разные варианты событий, имеющих одинаковое начало, имеют одинаковый конец. Реже сливаются ветви от разных стволов. В конце концов, обитатели высших уровней вселенной в разных своих состояниях непохожи сами на себя настолько, что их невозможно узнать в том, что (если бы речь шла о существах из наших уровней) можно было бы назвать уверенностью, гневом или довольством – особенно, когда они материализуются, спускаясь к нам. В этих трех различных расположениях духа один и тот же Верхний Житель принимается нами за трех разных. Подчас даже создается впечатление, что эти трое враждебны друг другу. Будучи при этом воплощениями настроения одного противоречивого персонажа… А ведь Их неисчислимое множество. И у каждого возможны самые различные расположения духа – более, чем три. Являясь, они перестраивают вокруг реальность. И даже склонны в одном настроении посещать одни, а в другом – иные реальности, подстроенные Ими специально так, чтобы соответствовать определенной стороне Их личности (или определенной личности, если у каждого из Них этих личностей много). При появлении в наших реальностях Они исполняют свои роли - и для этих своих игр Они и создают театры наших миров. По настроению, один и тот же из них в одном мире играет героя, в другой реальности он – злодей, а в третьей – беспристрастный судья. Реальность – зеркало, в которое Они смотрятся, мир – отражение эмоций своих создателей. А вся вселенная отражается в своей границе. Так и получаются различные пантеоны. При этом обитатели каждой реальности воспринимают свою ипостась того из Них, кто участвовал в создании данной реальности, или просто нашел ее пригодной для выхода той или иной части себя. Из соседней реальности такие же ипостаси воспринимаются преломлено, под влиянием ее создателей и посетителей, которые могут быть теми же, что у соседей, но исполняют в ней другие роли. Они могут прийти внезапно, из ничего, или постоянно жить в избранном для себя мире, маскируясь под его обычного жителя или часть этого мира, например, под храм или под горное озеро. Они могут даже, шутя, избрать своим ремеслом создание других, воображаемых миров для развлечения обычных жителей своей реальности, создавая эти миры на самом деле , где-то во вселенной, другой, большей, вечной частью Себя. Ведь Они могут находиться сразу во многих местах, жить сразу несколько жизней, и при этом большей частью Себя оставаться на верхних этажах мироздания. Они – как деревья, корни которых живут в земле и разбросаны в разные стороны, ствол и ветви – в траве, а большая часть ветвей и листьев – в небе. И цветы на Них зреют в небе, а плоды падают на землю, а семена возвращаются в землю, порождая ростки, из которых вырастают новые деревья, также живущие сразу под землей, на земле и в небе. Оставаясь целостными и находясь при этом на удалении сами от себя, разными своими частями, и будучи направлены в разные стороны. Поэтому правильнее воспринимать Их, как лес.
В зале «Немо» присутствовало сейчас около сотни реальностей, а вернее, их выходов, сплавлявшихся в сложный коктейль. Пришельцы находились в своих реальностях, принося их с собой и наблюдая из них на мир «Немо». Танцующие и сидящие за столиками люди также принадлежали к разным культурам, а следовательно, к разным реальностям, правда, более близким, составляющим наш конгломерат. Немногие из них могли вырваться за пределы своей, но взглянуть оттуда на другие, необычные для них реальности, могли. Для этого они и пришли в «Немо», за окнами которого, трансформируя их восприятие и смешиваясь с их рассеянными «атмосферами ощущения», врываясь в зал, проплывал подводный мир, почти столь же далекий от их обычных миров, как те, откуда прибыли гости с далеких планет. Мелькание и мягкие переливы, путешествия света по стенам, его превращения из одних красок в другие и смена музыкальных миров творили свой собственный мир, обложку, раму, письмена на картинах иных галактических грез… А джунгли океана становились фоном – они окружали нас и проносились сквозь все – глубоко внутри нас. И это было волшебно. Мы все не теряли здесь времени зря.
Очередная композиция «Снежная королева», с голографическим снегопадом, мягкие хлопья которого исчезали, словно тая, не долетев до одежды, бокалов и столиков, с медленно проявляющимися и размывающимися миражами покрытых инеем кустов и беседок, перенесла нас в зимнее царство… Сама королева, бледная, созданная из искрящегося льда, приветствовала нас, лениво и холодно, со своего трона. Кондиционеры подпустили холодного свежего воздуха, и танцующие пары Каев и Герд грустно пытались согреться, обнимаясь и что-то шепча, дыша теплом в томные уши…
Сверчок запрыгал по моим тарелкам. Мне сразу и не удалось определить его природу. Но он оказался не стереофантомом, а настоящим любопытным туристом. Он уловил во мне того, кто может открыть ему ворота в эти земные миры. Я рассказал ему сказку о Пиноккио – быстрыми мысленными картинами без слов. Он не владел языками нашего конгломерата. И ускакал вглубь зала.
Следом за ним, тяжело топая, приплелся настоящий снежный человек. От него веяло ужасом. В левой лапе он сжимал полусырой окорок, к которому время от времени прикладывался, откусывая крупные куски.
«Ты дважды обрушил лавину, герольд. Реальность не лошадь, но ты загнал ее».
«А сколько раз ты обрушил ее?»
«Я не врывался сюда сквозь ткань Майи. И не выдирал свершившееся из океана цифровых ветров, дующих в зеркала…»
Древние учителя, получив свой официальный статус по настоянию галактического союза, на правах иной, нечеловеческой цивилизации Земли, спустились со своих гор и теперь проповедовали всем, кто имел несчастие воспринимать их телепатическую мощь. О древних законах они знали больше, чем люди и старались передать свои знания. Контакт с ними, признание их прав (то же произошло и с дельфинами) стал условием приема землян в содружество галактических цивилизаций.
«Я не учитель. Мне приходится быть бесцеремонным. Но я сожалею о том, что порвал ткань Покрывала Мира».
«Ты кроишь мир и шьешь из него одежду. В тебе есть жизнь металла, камней и молний. Ты очень нов, в тебе есть то, что древнее нас. И то, что еще не родилось, может быть, никогда не родится. Ты вернулся из Завтрашних Миров?»
«Для меня нет Завтра и Вчера. И то, и другое для меня – Сегодня».
«Черновик».
Как два философа, мы могли бесконечно упражняться в переводе образов и планов представлений, их многомерных многоуровневых напластований, на речь. Это старая игра, в которой неизбежны ошибки, пояснения, уточнения – и все равно беседка остается лодкой, швыряемой штормом мыслей, нечеловеческих и неземных. Мы пытались пригнать эту лодку к какому-то берегу смысла. Так всегда с упрощением коммуникации – она не желает обращаться в слова. Многозначность порождает больше вопросов, даже на ровном месте, а уж на холмах и в оврагах противоречий… Успокоить бурю, проложить ровную дорогу сквозь скалы, построить мост над пропастью – тяжелый это труд, разговор тех, кто многое понимает. Мгновенно уяснив суть друг друга, мы не могли бы сделать свой обмен мнениями понятным кому-то третьему, владеющему одной только речью. Согласившись в этом, мы вернулись к своим занятиям: я – к вину, а седой лохматый исполин – к мясу. И оба – к созерцанию Бала Чудес – фей и монстров, туристов и праздных гуляк, просто странных типов с разных звезд, пытавшихся найти где-то место, более странное, чем они. «Немо» не напрягал и никого не делал исключением. Здесь многие смотрелись необычными, чужими, фантастичными. И это являлось нормой.
Воспоминания вновь унесли меня в далекую Палестину – туда, где Сам расколол миры, появившись одновременно в лице Учителя и Врача на свету и Вора и Убийцы во тьме. В основном, в нем проявились эти две стороны – как сиамские близнецы, как разные души в одном теле у множественной личности, и обе ничего не знали о делах и жизни друг друга, но каждая осознавала в себе присутствие другой и боролась с ней. В итоге победила более бескорыстная и беззащитная Его часть, и Он позволил казнить себя за преступления – разбой, мошенничества и убийства, совершенные побежденной частью. Энергии, выделившейся при этом, хватило на то, чтобы дать разгон колеснице христианских миров, и еще хватило на начальный толчок для миров ислама. Пересечение параллельных жизней и разных ипостасей, взаимная аннигиляция наслоившихся реальностей прошли по конгломерату волнами, порождая параллельные миры и ветви почти вселенского масштаба. Обе его ипостаси затем получили своих последователей, противопоставивших их и смертельно враждовавших, а также многочисленные смешанные трансформации, интерпретации и инверсии. Причем это не было чем-то новым, а практически полностью повторяло более ранние события, произошедшие в Индии. Затем Сам также не раз повторял этот трюк, но с меньшим ажиотажем, хотя, бывало, задействовались силы не менее мощные, чем Тогда. Никогда не знаешь, какая миссия станет хитом, а какая нет.
Почему я так задержался в этом подводном клубе? Не только потому, что из него не выйти обычным способом, пока он снова не причалит к берегу. Просто я праздновал свой  День Рождения. Каждый день я появляюсь в этом мире заново (или в каком-нибудь другом). И каждый день ухожу из него – по логике постоянных обитателей этих миров. Здесь сейчас, кажется, идет Овен? Значит, я появился на этот свет под знаком Овна. Вообще-то, в этой вселенной я был всегда – с самого начала ее появления. И в некоторых других вселенных тоже. Возможно, и в той вселенной, что предшествовала этой. Если то. Что там было, это был я. Это сложно уложить в мыслях данной реальности.
Я изложил свою точку зрения всем пришельцам – ящерам, насекомым, птицам и остальным порождениям кошмара и бреда землян, хотя они могли просто видеть этих жителей других миров сквозь космос, если с ними случались приступы ясновидения, или сквозь время, если с ними случались вспышки предвидения. Они, вполне возможно, прорывались сквозь все реальности и видели наше Сегодня, этот день, этот бал в «Немо». Или другие моменты будущего посещения Земли инопланетянами. Или входили в контакт с духами, обитавшими в нашей будущей реальности, в которой пришельцы свободно разгуливают по Земле и поражают впечатлительных аборигенов – и ощущали там, в прошлом, ужас и удивление своих потомков. Или что-то аналогичное в реальности параллельной ветви.
Те из гостей из иных миров, которые появились в земных пределах в течении последних суток, поддерживали меня.
И мы вместе праздновали наш общий День Рождения – День Пришельца.
А поскольку в этом подводном мире мы все, включая землян, получались пришельцами, то праздник включил в себя всех. И мы пугали обитателей саргассовых лесов и атлантических гор своей иллюминацией. Ведь мы для них были тем же НЛО, непонятным явлением, изумляющим жителей реальностей начала освоения космоса.
Все это мы подробно обсудили с инопланетянами и другими гостями нашего конгломерата реальностей. Для этого мне даже пришлось оживить голографические фантомы – они сообщали нам много интересного и иллюстрировали наше общение.
Наша подводная лодка при этом перемещалась сквозь измерения, принимая на борт новых и отпуская уставших посетителей, способных телепортироваться самостоятельно или при помощи носимого с собой снаряжения. Мы перепрыгивали из одной реальности в другую, а затем вдруг, включив прожектора, оказались висящими в воздухе над пустырем какого-то города, составленного из многоэтажных ульев жилых и циклопических бараков индустриальных коробок…
Видимо, хозяева нашего Наутилуса успели смонтировать и антигравитаторы.
-Смотрите, внизу бегает стая диких собак!
-А они съедобные?
-Нет, что вы, собаки – это табу.
-Я знаю, на Земле едят собак.
-Лично я не ем. Раньше их ели дикари и бездомные, но сейчас есть собак запрещено. Они же полуразумные!
-Жаль, жаль, на вид ваши собаки вполне аппетитные.
Мы пришлюзовались к какому-то окну, в котором совершенно невменяемый от виски и гашиша директор клуба узрел какие-то опознавательные знаки для стыковки. На самом деле это была древняя цветомузыка. Взятый на борт человек показался мне моим близнецом.
После этого мы летали над настоящим лесом и горным хребтом с обледенелыми вершинами, пока снова не провалились в родную для «Немо» водную стихию.
Хорошо, что я вовремя сообразил – стены лодки разорвет в вакууме гравитационный эффект полей и попросил фиолетовых гномов из системы Альдебарана, обитающим в лавовых морях, а на гномов ставших похожими, потому что такой эквивалент землепригодного облика показался им более подходящим для выражения своей сути, сгонять домой и принести для «Немо» силовой генератор. Они сбросили свои маски, застывшие похожими на восковые фигуры экспонатами, телепортировались туда-обратно (я не зря обратился именно к ним), и мы смогли продолжить свой марафон по самым живописным земным реальностям.
Продолжая танцевать и дегустировать все жидкое, твердое и газообразное, что могла предложить нам кухня нашего Наутилуса, мы веселились и радовались, независимо от того, кто кем был.
Я помнил о Жанне. Она сейчас ублажала клиентов одного швейцарского курорта. Еще бы. Попробовала бы она забастовать, наша золотая скважина. Ведь у нее в голове были самые умные и надежные гвозди, подключавшие ее к программе «Кама Сутра». И розовый венец, о котором знал только я.