Жила-была одна людоедка на стыке Чертанова Южного и Чертанова Центрального. В один день утром она встала, а все вокруг таким гадким показалось для нее, как холодная манная каша с комками, как птичий труп с выпрыгнувшей из развязавшегося пупка кишкой, как заложенный с похмелья нос, как заляпанное окно, за которым зябкое пустое слезливое утро, как растерзанная самокатами блевота на асфальте, как зарубленные разумом на взлете мечты. Захотела людоедка как-нибудь потешиться, самоусладиться, глянула в окно, а людей-то никого, всех ведь сожрала вчера, а если не сожрала, то понадкусала, а если не понадкусала, то прямо в клоаку себе живьем затолкала, где и задушила сфинктером могучим. И теперь все выжившие по норам, по ущельям сидят да по сторонам посматривают. Так тошно людоедке стало, как на исходе ПМС, хоть сама себя жри.
В то же время на стыке Чертанова Центрального и Чертанова Южного жила одна девица с пороховой маткой внутри, и с такой же головой. Так ей любить хотелось, что она чудная сделалась и мечтательная: то в мороженщицу влюбится старую и глупую: ходит каждый день по два-три раза, то за стаканчиком, то за рожком, то за брикетом на вафлях и улыбается, смотрит в пародонтозный рот любимой, (каждый зуб в коричневой рамке), в ветчинное лицо, в тупые пугливые глаза, обведенные голубым карандашом, в черные корни щипаных, давно не травленых осветлителем волос и думает: «Ты моя! Ты моя мороженщица! Я хочу тебя и однажды… однажды…», то о мужиках с сиськами грезит все дни напролет, то о карликах, то о маточной магии, с помощью которой можно заставить любого плясать под свою дудку. Дудку, да.
И вот однажды она пошла за мороженым, а палатки-то и нет, только резиновые тапки на дымящейся земле стоят ровненько. Её тапки, любимой мороженщицы, розовые, которые та носила на шерстяной оренбургский носок. Так больно стало, так нелюдимо, такая рана в груди, будто как из арбуза кусок на пробу вырезали. Из груди, с кусочком правого сердечного желудочка.
Прибежала дева домой и начудила, написала незнакомой почти одногруппнице страстное письмо: «Маня, Маня, у меня дело к тебе есть, Маня. Вот вчера мы с тобой, Маня, слегка не сошлись во мнениях, но пойми…» И много слов еще, много слов. «Однажды и ты, Маня, пойдешь на свидание с людоедом, мягкой кошечкой потрусишь по краешку дороги на влажное свидание с людоедом. Тут тебе и слезы в кофейне, и насморк в кальянной, и ласковый пот по позвоночнику, и другое еще, Маня!..»
А потом так напугалась себя, хотела успокоиться, но вместо этого опять начудила. В отчаянии залезла в секс-чат под ником «Влажненький пирожочек». Там сразу же зацепила чувака глупого, которого звали по-простому 27/22. Двадцать два года ему, говорит, но пустопорожний. Длинный, конечно, но печатает медленно и чушь, как невежественный старикан. Оставила в покое. Только хотела спать лечь, но сделала еще одну дерзкую глупость, которую давно хотела сделать. Но про эту глупость я вам не расскажу, потому что это лишнее и личное.
На следующее утро девушка проснулась заново влюбленной в кое-кого и давай себя драконить мечтами о губах его и глазах, губах, глазах, губах, глазах, губах, глазах. Потом и вовсе дальше пошла, мысленно изъяла объект из одежды, изгладила ресницами, губами и руками, прогнулась гибкой довольной киской, уронив волосы свои на пол общественного туалета и… И обо многом другом в том же ключе мечтала, мечтала до одури, и так ее пороховую матку мечты эти задергали, что хоть плачь, да не утешишься, хоть криком кричи.
Вот она окно-то открыла и давай орать:
- Хе-хей, чуваки, я хочу, чтобы все было просто! Без страха, без боли и рефлексии! Просто – просто, понимаете?
Тут-то ее людоедка услышала, высосала одним резким движением из окна и проглотила, не прожевывая.
Девушка с пороховой маткой была хоть и потрясена, но в долгу не осталась. Легла в теплый желудочный сок как в ванну на спину, руки себе на живот положила и давай творить маточную магию, пробуждать в людоедке бешеную силу непонятных безутешных желаний.
Вот так все и закончилось. А с людоедкой потом ничего хорошего не случилось. Из нее вырвался вихрь волшебной и злой энергии, а потом еще ей на улице ветром выдрало мысли и глаза. Вот и все. А популяция Чертанова Южного и Центрального очень быстро восстановилась, дней через пять улицы все также были полны, как и раньше. И как будто одними и теми же людьми. И даже на смену погибшей мороженщицы другая пришла, точно такая же. Люби – не хочу.