Береза белая - подруга верная. глава 4

Римма Надершина
Маленький, покосившийся  домишко на краю деревни, солома на крыше почернела, кое-где сквозь нее чернеют ребра жердин. В домике чисто, аккуратненько, но из всех щелей проглядывает безысходность, а если сказать точнее, нищета. Во дворе сидел малыш и играл с какими-то стекляшками. В полуобвалившемся  сарайчике сидела женщина и перебирала картошку. Когда он вошел, она молча подняла голову и также молча ее опустила. Она ждала этой встречи почти десять лет, плакала, готовила слова, но сейчас ей абсолютно нечего сказать. Все перегорело. Он сел рядом с ней. Каждый сидел и думал о своем. Перед тем, как прийти сюда, он навестил по старой памяти  Нургаян, которая до сих пор так и жила с сестрой Галиябану, которая очень сильно не дружила с головой. Как не странно, но Галиябану его признала сразу же, заулыбалась, что-то залопотала по-своему.  А старшая сестра в подполье перебирала картошку. Когда оттуда показалась голова, он, придавив крышкой, не дал ей оттуда выбраться. А когда она все таки попыталась выбраться, положив руки на пол, оперевшись на них, Салим встал ей на руку ногой. Галиябану что-то по-своему кричала, махала руками, пытаясь защитить сестру, да где там. Нургаян чертыхалась и выла от боли.
  --Ну, что ж здравствуй, красавица. Так это ты тут самая умная. Это ты моих детей вздумала сделать при живом отце сиротами. За что, стерва, ты погубила нас.
  --Отпусти, собака, больно ведь.
  Он посильней нажал на руку, она взвыла еще громче.
  --Сам виноват, нужно было приехать да проверить. А-а-а, отпусти, нечистая сила. Я думала ты меня позовешь, а ты сразу к чужой бабе под юбку залез. А-а-а…
  --А ты знаешь, что после твоего письма, меня увезла Скорая, что меня  эта женщина выхаживали полгода, я мечтал только о смерти, я не хотел
жить. И сейчас бы не приехал, она привезла. У нас нет детей. А здесь у меня двое.
  --Вспомнил, а ты не думал, что они за столько лет могли умереть от голода. Я им помогала, как могла.
  --Ну да, знаю я, как ты умеешь помочь. Это ты ей подсунула своего родственничка, что ж ты его к себе не привела, помощница ты наша. Может, в ножки прикажешь за это тебе поклониться? 
  --А-а-а, отпусти…
  --Моя бы воля я б тебя на остаток твоей жизни пригвоздил бы к этому полу. Скажи, за что ты нас так?
  --Больно же, отпусти, скажу.
  Салим чуть приподнял ногу, отбросил в сторону деревянную крышку от подполья и сел на порог спиной к двери. Нургаян, потряхивая рукой,  кряхтя выбралась из ямы, с опаской смотрела  на то место, откуда только что выбралась.
  --Говори.
  Галиябану тут же подбежала к сестре, обняла ее, погладила по голове, подула на ее покрасневшие руки, показывая кулак Салиму.
  --Может, водочки. Для хорошего человека ничего не жалко.
  --Ты мне зубы не заговаривай, рассказывай.
  --А чего рассказывать, любила я тебя, жалела. Думала: вот взял бы меня, я бы тебя счастливым сделала. А ты эту дуру взял, меня на нее променял.
  Салим тяжелым шагом подошел к стулу, на котором она сидела, схватил ее за волосы, которые выбивались из-под платка, оттянул назад, заглянул в лицо:
  --Что же ты за сволочь такая со своей любовью? Как тебя земля носит? Отшвырнув ее в сторону, пинком ноги открыл дверь и хлопнул дверью так, что закачался этот домишка так, что слышавшие это сельчане думали, что он сложится как карточный домик.
               
  Салим, повесив голову, медленно, словно обдумывая что-то, направился к дому, который он покинул, как ему казалось, целую вечность тому назад. И во двор дома он вошел не сразу. На душе было так тяжело, что ему хотелось волком выть.

  --Рабига,--начал он, севшим от волнения голосом, прости меня, прости, что поверил, прости, что уехал тогда один, пусть  бы трудно было, зато вместе бы были. Рабига, хочешь, на колени встану и перед тобой, и перед детьми?  Скажи, что мне сделать, чтобы вы меня простили?—он упал перед ней на колени, обнял ее и заплакал.  Она молчала. Все слезы были уже давно выплаканы. Он поднял ее и вывел из сарая. Из-под платка выбилась совершенно седая прядь волос. Он бережно, поправил ей платок. Малыш все еще сидевший на траве во дворе дома, поднял голову и внимательно рассматривал незнакомого мужчину в хорошей одежде, обнимающего его мать. Он встал на ноги и подошел к ним.
  --Мама, это мой папа?- пролепетал он.
  Рабига ничего не успела сказать, как Салим поднял малыша на руки и спросил: «Я похож на папу?» Малыш от неожиданно свалившегося на его головку счастья быстро, быстро заморгал единственным глазом и заплакал: « Где же ты так долго был, папочка? Меня на улице Махмутка обижает, меня безотцовщиной называет. Пойдем скорее, я тебя ему покажу. Пусть знает, что и у меня есть папа».
  --Я же не знал, что ты у меня есть. Давай сначала в магазин сходим. Хорошо?
   Мальчик был счастлив. Его лицо сияло от неожиданно свалившегося на него счастья. Он сейчас пойдет с отцом за руку по всей деревне в магазин. Пусть все видят.
  Салим посмотрел на Рабигу. Она, спрятав руки под передник, молчала.
  Через час—полтора они вернулись домой с ворохом всякой всячины. Нужно было видеть глаза этого малыша, который не сводил восторженных глаз с этого чуда, который назвался его отцом. А вечером за ужином собралась вся семья. Габдулла и Амина были уже большие, не высказывали открыто своих чувств, сухо поздоровались и в основном молчали. После ужина, когда остались одни, Рабига спросила: « Ты где жену то оставил?»
  --У брата отца. Там ей лучше будет.
  --А почему в дом не привел, ведь это дом твоих родителей. Мир их праху. Не обижали они меня, жалели, помогали, чем могли. Что ж поделать? Ее вины в том нет. Спасибо, что умереть тебе не дала. Мужики ведь они как дети малые,- за все это время она ни разу не подняла на него глаз.
  --Нет, спасибо, зачем травмировать детей, тебя. Знаешь, я все эти годы каждый день мысленно был здесь. Разговаривал с тобой, детьми. А сейчас сижу тут и слов не нахожу.
   На душе Хасана скребли кошки. Он не знал, чего ему делать. Женщина, которую он любил, бегала от него, как черт от ладана, другая, о существовании которой он до вчерашнего дня вроде бы и не знал, залезла в его душу, в его постель. Парень решил еще раз сходить к любимой женщине, а потом бежать из этой деревни без оглядки.