Береза белая - подруга верная. глава 1

Римма Надершина
Вы были когда-нибудь в деревне на вечерней зорьке, когда уж нет дневного зноя, а ночная прохлада еще не пришла, когда хозяйки с подойниками, полными пенистым душистым молоком, выходят из хлева и направляются к выскобленному до желтизны крыльцу. По всей деревне стоит такой аромат, что французским духам и не снилось. Еще чуть-чуть и деревня преобразиться.
  То с одной стороны, то с другой слышен наигрыш тальянки. Сначала гармонист, осторожно растягивая меха, берет несколько аккордов, словно пробуя на вкус, разминает пальцы, и вот она полилась, будто широкая река навстречу бурному морю-океану—судьбе человеческой, понеслась ввысь, к первой звезде. То ли звуки музыки побежали по верхушкам вековых ив над рекой, словно лаская каждый листочек, то ли беспокойная душа гармониста, поднимаясь над деревней, оглядывая все вокруг, ищет ответы на вопросы, которые терзают его.
   --Сажида апа, подружка моя расхорошая--, запела черноокая красавица, вбежав во двор. Усаживаясь  поудобней на крылечке, перебирая складочки на своем новом в синий горох платье, словно пересчитывая все ли на месте,--ну, как? Нравлюсь ли тебе?
--Нравишься ли? Вот дурочка, да такая красавица все парней за собой уведет, один  горох чего стоит! Девушка звонко засмеялась, ловко вскочила и закружилась.
--А мне еще красную косынку вручили. Я ее завтра на работу одену.  Правда, хорошее платье получилось?—Девушка и так и эдак крутилась возле зеркала то улыбаясь, то строя смешные рожицы.

               
--Правда, правда. Не зря же  Нурлыгаян апа две ночи не спала. Пойдем,  обмоем твою обновку, тем более красную косынку, вон и самовар вскипел, помогай.—Сажида процеженное молоко понесла в погреб, оставив на крыльце маленькую миску молока для себя. А черноокая красавица Сарвар, поколдовав чуть-чуть над самоваром, понесла его в дом и торжественно водрузила  на стол.
--Как же у тебя уютно, даже уходить не хочется.
--А кто ж тебя гонит? Сиди, сейчас свежего чаю заварю. Вчера гороховые лепешки пекла, немного осталось.
--Ой, я так люблю твои лепешки!
--Ты сегодня какая-то особенная, с тобой ничего не случилось? Сарвар немного поерзала на стуле и выпалила:
--Со мной-то ничего не случилось, а вот с тобой случиться может.
--Чего это со мной случиться может, а я ни сном ни духом, улыбнулась женщина. Девушка пододвинула табуретку ближе к Сажиде и, заговорчески заглядывая в ее глаза, прошептала, чтобы ни дай бог кто–нибудь не услышал,говорят же, что в деревне и стены слышат:
  --Хасан абый просил передать, что будет тебя сегодня ждать возле ключа.
--Да? Что это за глупости ты говоришь, сестренка? Сейчас вот Махмут вернется с работы. Его покормить нужно. Целый день под палящим солнцем колхозное стадо пас. Устал, наверное, горемычный.  Сейчас ваше время гулять,- сказала она решительно. Но девушка не собиралась сдавать своих позиций…
  --Сажида апа , война ведь давно кончилась и Махмут твой собирается на механизатора учиться, уедет, одна останешься. А ты вон какая, молодая, красивая, да у нас в деревне другой такой днем с огнем не сыщешь.
 Если бы жив был Валиахмат абый, разве бы столько лет молчал?
               
  --Но ведь и среди мертвых—нет,-- сказала едва слышно молодая женщина.-- Да и вообще, глупости говоришь, -- сказала она тоном не терпящим возражений и добавила:
   --А завтра в четыре утра ты пойдешь тридцать коров доить, да из них добрая половина после первого теленка?—Сажида, лукаво улыбаясь, быстро, быстро накрывала на стол.
 
  Но какой же чай без последних новостей. Сарвар показала, какой носовой платок вышила, пообещала вручить  его во время  Сабантуя, самому, самому красивому.
--Да зачем тебе нужен красивый-то?
  --Чтобы Нафиса с Маулихой обзавидовались. Вон ведь у тебя муж какой красивый, показала девушка на портрет, висящий на стене.
  --Глупая ты, пусть будет добрым, умелым, понимающим тебя.
  --А Валиахмат абый таким был?
  --Конечно, а ты как думала? – сказала Сажида и ласково потрепала девушку по плечу.
   Во дворе послышался шум крыльев, радостное гоготанье.
  --А вот и мои хорошие вернулись,--захлопотала женщина, поправляя платок на голове.
  --Мамочка, это я их пригнал, все бы в речке болтались. Если б ты только знала, как есть хочу. Целого барана бы съел. Привет, Сарвар, как дела?—влетел в дом как ураган высокий, стройный паренек с копной черных как смоль кудрявых волос.
  --Бесстыдник, какая она тебе Сарвар,—рассердилась мать.—Она старше тебя почти на три года.
  --И не на три, а на два. И потом, знаешь, мама, она вчера целовалась с Ильясом , а мы с ним одногодки. Вот возьму и женюсь на ней сам, а чё она девка справная,--говорил он уже набитым чем-то ртом, при этом, не переставая, продолжал жестикулировать.- Вот только не знаю, умеет ли она готовить. А то возьмешь тяпу-растяпу, а потом не будешь знать куда её деть.
               
  --Ах, ты противный мальчишка,--девушка схватила со спинки стула полотенце и бросилась на паренька, который от души звонко смеялся, уворачиваясь, кружился вокруг матери.—Ай-яй-я-я,--вон, смотри подружки твои на луга пошли, а тебя не взяли,--кивнул он на распахнутое окно. Девушка была и нету… Словно легкая бабочка выпорхнула за ворота.
  --Сажида апа, я завтра приду-у-у…
  --Ладно, ладно, беги уж…
  Заполнив всю улицу, шла молодежь, два гармониста в центре, парни шли, положив вытянутые руки на плечи друг друга, девушки— чуть поодаль, весело переговариваясь, переглядываясь и внимательно следя за ребятами: как бы чего не натворили. 
  Кузлярен зянгяр тимя…(Глаза твои синие…)--пели ребята. Но вдруг гармонисты остановились, встряхнули гармошки и понеслись частушки одна задорнее другой. Обойдя эту улицу молодежь, стала спускаться по тропке к роднику, а там и до луга рукой подать. Улица опустела, словно только этого дожидаясь защелкал сначала один соловей, потом другой, третий… И лягушки не заставили себя долго упрашивать. Тихонечко, чтобы  их не спугнуть стали открываться ворота, из которых выходили женщины всех возрастов, даже война не могла наложить запрет на эту традицию посиделок. Выходили к заветной скамеечке под огромной (многое повидавшей на своем веку) березой. Завершив работу, потихоньку выходили и мужчины, сначала они старались посидеть где-то в сторонке, покурить, поговорить о чем-то своем, сугубо мужском. А там уж глядя по  ситуации: или подходили, или посчитав, что лучше лишних полчаса поспать, расходились по домам; все равно жена расскажет всё и во всех подробностях.   
  --Чего-то  Сажида сегодня не вышла, уж не заболела ли…
  --Да не должно быть, Сарвар бы сказала, да и сын вон на луга пошел.
   --Какой кавалер растет. И мать почитает, и учится хорошо, и в работе никому не уступает. Хороший парнишка.
  --Хороший то хороший, а вот женится, как скажет жена, так и будет.
   --Да уж. Дневная кукушка ночную не перекукует.
   --Замуж ей надо выходить.
   --Надо-то надо, а где ж их взять женихов то, вон сколько девушек на выданье, а она как никак выходила замуж, все таки сын есть.
   --Выходила. Одно уж название. Солнце обняло, луна на прощанье поцеловала, вот и вся любовь.
   --Вот и ждет горемычная. Он ведь и сынишку не разу так и не увидел.
   --День сегодня удался, хорошо поработали. Как вам, девочки, трактористы из МТС? В прошлом году все женатые были, а в этом году – холостых вроде прислали. Женщины засмеялись. Стали наперебой вспоминать, как в прошлом году все вместе напали на бригадира, мол, если еще раз привезешь женатиков, убежим из колхоза.
   --Ха-ха-ха, а помните, на последнем собрании Маулиха ему напомнила об этом. Ой, сейчас умру,--женщина вся затряслась от смеха.-—А он ее спрашивает: «А какого размера тебе надо? А она не растерялась, посмотрела на него и говорит: « Да примерно такого размера, как ты». Сколько было народу, все на пол попадали, минут 15 за животы держались, умора». Немного посмеявшись, обсудив политику в стране, помянув недобрым словом дармоедов-капиталистов, потихоньку разошлись. Улица притихла.
   А молодости все нипочем. Для них  и только для них поет, заливается соловей. Где уж тут петуха услышишь. И первый петух пропел и второй… И только, когда солнышко, осторожно, словно жалея сельчан будить в столь раннее время, протянув тоненькие золотистые лучики напомнило о себе,  девушки и парни, спохватившись, направились парами по домам. Завтра будет о чем рассказать.
   После ухода соседской девушки Сажида долго не могла успокоиться. Вспомнив, что сегодня день поминовения усопших, совершив вечерний намаз, помянула и Валиахмата. Столько лет прошло. Она уж и не знает то ли за живого молиться, то ли за погибшего. Честно говоря, она сейчас уже и не знает, сон это был или явь. Встала с колен, подошла к увеличенному портрету мужа, который висел на самом видном месте ее уютного домика. Сколько простояла она и не помнит, очнулась, когда все вокруг покрыла мгла. Вся жизнь ее пролетела перед глазами за это короткое время, вот только ответа на вопрос «Как ей жить дальше, как не было— так и нет». Так и не притронувшись к лампе, в темноте легла спать. Сколько бессонных ночей провела она в этой кровати, сколько слез пролила  она в эту подушку, и чего ей стоило казаться счастливой. Кому рассказать, если полдеревни в таких «счастливых» ходит. В татарских деревнях не очень-то любят березы. «Каен кайгы китеря» Вроде как береза приносит несчастья. Эти два слова и похожи-то ло звучанию. Есть даже любители уничтожения их, как будто, срубив их, само собой уйдут и несчастья. Береза не несчастья приносит, она подружка всех несчастных, к ней несут свои горести и несчастья. А кому еще рассказать, кто поймет, не перескажет еще кому-то, не позлорадствует. Кто выслушает, кто тихим шепотом нежной листвы успокоит, погладит, утрет твои слезы. Это не она горе несет, это ей люди несут свое горе. Сердце березы наполняется огромной любовью к нам, людям, она только высказать не может. Может быть, оттого и березовые дрова так ценятся. Сколько тепла отдает она нам, людям, пытаясь нас обогреть, успокоить.
   --Как бы поздно не легла, Сажида все равно просыпалась в одно и тоже время. Приведя себя в
порядок, поправив  сползшее на пол одеяло сына, постояла минутку над его изголовьем, полюбовалась им, и начала свой трудовой день. Выйдя за ворота, она  чуть не споткнулась, на поваленном бревне сидел Хасан.
   --Ты чего это… всю ночь  здесь провел что ли?
   --Я всю жизнь готов провести тут, Сажида. Ты же видишь, плохо мне без тебя.
   --Молод еще. И давай… нечего тут ошиваться, ступай, ступай.
  Солнечные лучи уже играли в облаках, нужно было поторапливаться, да и то тут, то там открывались двери, ворота, сельчанам летом не до сна.  В это время не попасть под обстрел глаз было просто не возможно.
   Сажида почти побежала в сторону фермы, перевела дух только, когда переступила порог фермы.
  --Уф!-–С шумом выдохнула запыхавшаяся женщина.
  --Чего коров то пугаешь? Разве утро начинают со вздохов? Эх, молодежь!—проворчал неизвестно откуда взявшийся сторож Сапый бабай, обычно его издалека было слышно: война заменила его ногу на деревянную, которая при ходьбе всегда скрипела, а его махорку можно было учуять за версту. Хоть в магазинах сельпо давно уже продавали папиросы, он никак не мог отказаться от махорки. Жена как-то сама даже ему купила пачку папирос, и портсигар где-то нашла, а он ей и говорит: «Ну, вот и хорошо, я свои курить буду, а ты – свои». Говорят, до войны он вообще не курил, да и там по началу пайку махорки менял на сухари, а вот потом, видимо, что-то произошло. Уж очень он не любил говорить о войне. А вот добрые люди говорят, будто был у него на войне друг, который очень любил курить. Как-то только получили паек, он раскрыл кассет, и только хотел закурить, как шальная пуля прошила его насквозь. Был парень, и нет парня. Вот с тех пор, мол, и курит  он и за себя, и  за того парня. Но кто знает, может, и есть доля правды в этих домыслах.
   Ничего не сказала женщина ему в ответ, загремела подойниками. А через минуту тугие струи молока звонко забарабанили о дно ведра. Подоив, покормив скотину погнали на опушку леса. Там и трава всегда густая, и для водопоя места удобные.
  Домой шла уже не торопливо, ни о чем не хотелось думать. Хоть и было только начало лета, а пыли на дороге было чуть не по колено. Мягкая, теплая она обволакивала, проникая во все. Не только бежать, идти не хотелось. Словно почувствовав это ее не хотение, прогромыхав мимо нее, остановилась бригадирская повозка.
  --Ну, чего еле шевелишь ногами, давай забирайся, хоть немного подвезу,-- буркнул бригадир, который усов– то еще ни разу не брил.
  Женщина почти плюхнулась на дно телеги и замерла, все тело словно побитое. Подъехав к дому Сажиды, лошадь остановилась.
  --Тр-р-р! Ну, кому говорю, стой уж… Лошадь нехотя остановилась.
  --Спасибо тебе! Так бы ехала и ехала куда глаза глядят. Лежала бы тут на дне телеги и смотрела, как облака играют,- она нехотя спрыгнула с телеги и направилась к дому.
  Закрыв за собой тяжелые ворота на засов, приготовила воды, помылась, переоделась и только после этого переступила порог дома. Прошла по широким, до бела выскобленным доскам до шкафа, который еще до войны сделал отец Валиахмата, мастеровой был человек, не умел без дела сидеть, земля ему пухом, не сумел пережить гибели сыновей. Достала сверху коврик для намаза. Хоть и бесчинствуют коммунисты- атеисты, а жители деревень, хоть и тайком, но веру свою не забывали, чтили ее каноны. И только после общения с богом, ей стало чуточку полегче.
  После вечерней дойки, переделав все домашние дела, Сажида решила, что не стоит пропускать
вечерние посиделки. Переоделась, повязала на голову красивый платок и вышла за ворота.
  Вон смотрите, Сажида сама идет, вот сама все и расскажет, а то голову ломаете: что да как. Вышедший к скамейке Лукман бабай в неизменном своем стареньком бишмете проворчал:
  --Все бы они знали. Небось ночь не спали, коров не доили, все бедненькие думу думали. Сейчас вот душеньку  то и отведете.
  --И об чем это они голову ломают, Лукман бабай?- спросила, подходя ближе Сажида.
  --Как об чем? Говорят, ты сторожа наняла. Всю ночь до рассвета огонек папироски горит, из далека видно,--затараторили соседки. –Может, скажешь, где нашла, да за почем заплатила,- захихикали собравшиеся на скамейке.
  --Хитрые какие, узнаете, где да почем, тоже наймете, мне тут и делать нечего будет. А так, то одна, то другая подсядет: Лукман бабай, дай посижу рядышком, хоть дух мужской домой принесу. Смех,шутки, нет нет да кто-нибудь частушку пропоет тут же сочиненную. Не заметили, как время пролетело. Сажида попрощавшись, засобиралась домой. А разговоры о том о сем долго еще слышны были.
  --А ты, Маулиха, козу то чего не ведешь к козлу, смотри и нынче без молока останешься. И в стадо не пускаешь, и к козлу не ведешь. Чего над животиной измываешься? Вчера всю душу вывернула, как кричала, ты чего думаешь, сама глухая и другие не слышат?
  Маулиха словно поперхнулась, закашлялась…
  --Вот-вот, я и говорю, сама, как одинокая береза в чистом поле, и козу удовольствия лишаешь,- закончил под общий смех Лукман бабай.


  Что примечательно: в татарских деревнях не принято на посиделки выходить с пустыми руками. Кто пряжу прядет, кто вяжет, кто шьет, кто вышивает. Никто без дела не сидит. Вон совсем молодые девчонки и те кружева для шалей вывязывают. Спицы так и мелькают да весело так постукивают. Они на них даже не смотрят. Ловко так получается. Словно родились со спицами в руках. А уж у кого ни того, ни другого нет, тот хоть заплатки на что-нибудь ставит. И на это тоже ведь мастерство надобно. Старое новое бережёт.
   Сажида подошла к своим воротам, немного постояла, прислушиваясь к голосам. Зайдя домой, она не стала зажигать лампу, керосин в сельпо редко привозят, да и идти за ним не всегда с руки. Махмут на лето перебрался на сеновал, ему лампа тоже без особой надобности. Только хотела раздеться и лечь спать как из окна повеяло прохладой. Она подошла к окну, потянулась за ручкой, чтобы закрыть створки, как кто-то крепко ухватил ее за запястья, она и глазом не успела  моргнуть, как очутилась на улице. Кто-то большой, пропахший дымом и соляркой, обнял ее, да так, что она не вздохнуть, не закричать не могла. Сажида отбивалась, как могла.
  -- Отпусти немедленно. Отпусти, кому говорю,- прошептала женщина. Но он только крепче прижал ее к себе. Так простояв  минут пять, она успокоилась, потихоньку высвободила  руки.
  --Ты зачем пришел? И так вся деревня надо мной смеется, чего тебе от меня надо?
  --Выходи за меня замуж.
  --Ты в своем уме. У меня сын взрослый, ни сегодня завтра муж вернется. Что я ему скажу? Я ведь люблю его. Вон сколько девушек по тебе сохнет.
  --  ¬¬Да и я  давно уже не мальчик. Мне кроме тебя никого  не нужно. Что ж ты мучаешь меня, чем не пара тебе? Кто мог и хотел, все уже вернулись. И тебе пора жить сегодняшним днем. Ведь ты и мне, и себе жизнь ломаешь. Как увидел тебя два года назад в военкомате, так голову потерял. Специально напросился в вашу деревню. А ты мне от ворот поворот даешь. Мне то, что делать? Ведь люблю я тебя.
   Долго еще  они разговаривали под окном. Сажида твердо стояла на своем.
  --Ну что ты твердишь: люблю, люблю. Кроме любви есть еще и вторая сторона. Как я сыну в глаза посмотрю, а если Валиахмат вернется, что ему скажу? Вон в газете писали, что даже похоронка пришла, а он взял и вернулся, он просто после ранения память потерял. Ждать буду! Это мое последнее слово. Сам не мучайся и меня не мучай. Все иди…-- Женщина  повернулась и хотела было уйти, но ноги не слушались. Он поднял ее на руки и бережно понес  в дом.

   Рано утром чуть свет Маулиха  пошла в хлев, куда запрятала свою ненаглядную Байбику, обвязала ее толстенной веревкой и вывела  на свет божий, а она как завопит истошным голосом.
  --Ну что ж ты орешь-то на всю деревню, бесстыдница, чего орешь, скажи на милость. Сейчас вон отведу тебя к козлу, срамница.
  Пока Маулиха, приговаривая так, снаряжала свою козу, она вертелась, прыгала, изворачивалась, потом с разбегу так боднула хозяйку, что та растянулась во весь рост. А белая мохнатая в черную полоску коза почувствовав, что веревка на шее ослабла, бросилась к воротам. И ворота ей не стали преградой. В это время ворота открыл бригадир, который пришел сказать, где они сегодня будут работать. Не успел он открыть ворота, как набравшая уже скорость коза, вырвалась за пределы хозяйства Маулихи. Только ее и видели. Маулиха отряхиваясь и чертыхаясь, чуть было не сшибла с ног бригадира.
  --Ну-ну! Куда как оглашенная несешься? Все уже, ищи ветра в поле. Он махнул в сторону, куда сбежала ее любимица.
  --У «ветра» на шее веревка, запутается ведь.
               
  --Да, это серьезный аргумент. С козой разберешься, приходи на ток. Работы много. Да беги уж,--проворчал он, заслышав истошный крик козы, доносившийся со стороны речки.— Да сними с ее шеи веревку то. Вот ведь бабы: им только дай над животиной поизмываться.
  Маулиха быстренько управившись с козой,(уж как она управилась, это отдельный разговор) побежала на работу. Уж как она ее не любила, но ходить ходила, так или иначе исправно. Уж очень она боялась пропустить  что-нибудь интересненькое. Денег в колхозе «Светлый путь Ильича» не бывало отродясь, а ее это ни как не устраивало. Деньги Маулиха делать умела даже из воздуха. Каждую травку аккуратненько свяжет, каждое яичко бережно завернет и на базар, а вечерами мужики точно знали, где можно найти стаканчик бражки. Копеечка к копеечке --вот глядишь к празднику обновку и справит. Одно ее печалило: деревенские парни, какие были в наличии, как-то обходили ее стороной. ( Уж чего им не хватало, бог  их знает). И чего только не делала она, чтобы хоть как-то привлечь их внимание к себе, все тщетно. Как будто ее вообще и не было в деревне. Ведь и ей тоже хочется и счастья, и любви, ан нет, все мимо проходят. Вон из района трактористы приехали, Так хоть бы для приличия кто бы посмотрел, так ведь нет. «Что я уродина что ли какая,- думала она, стоя у зеркала.- Все при мне. И нос красивый, ровненький, а не как у Нурдиды—картошкой, и надо же вышла эамуж за парня из соседней деревни. И ротик маленький, хорошенький, губки бантиком, а не то, что у рябой Галии. Вот у нее рот так рот, не ложка плачет по нему, а черпак. Как откроет рот, так вся деревня слышит, каждый звук, вылетающий из него. Вон какого кавалера подцепила, плотника, на все руки мастера. Правда, низковат, рядом с ней он, как соломинка, рядом с копной. Зато как она за ним ухаживает, обзавидуешься. А не давно частушку про него спела: «Ну и что,  что маловат. Это не проблема. Захочу поцеловать, поставлю табуретку». Живут же. А у меня все вроде бы ладно,  и  мама постаралась, хорошее приданное собрала. Вон подушек только сколько, перышко к перышку - чистое золото»,--успокаивала она сама себя, поглаживая пышные подушки в вышитых накидушках. Пока она  разговаривала со своим отражением, да любовалась собой, поняла, что проголодалась. Подошла к столу, заглянула под вышитую салфетку. Кружка молока и ломоть ржаного хлеба оказались очень кстати. Поев, она оделась, посмотрела еще раз в зеркало и сказала: «Ну, знаешь, в лепешку расшибусь, но и у меня будет муж».