Спросонья Игорек не мог понять, что случилось. Кто-то тяжело тряс его плечо, развеивая остатки сна… А снилось приятное. Снилось: летит он сквозь зефирно-белые облака, то взмывая вверх, то подныривая, так что холодело внизу живота, а внизу, так близко, руку протяни, - красивые дворцы, пряничные палаты, шпили затейливых башен с рубиновыми звездами, золотые купола, сверкающие в ярких лучах солнца… И все это прекрасное виденье вдруг поблекло, испарилось, оставив только смутно - сладкое воспоминание. Что? Подъем уже? Проспал что ли? Но кругом темно и тихо. Приоткрыв глаза, скорее угадал, чем разглядел в кромешной тьме того, с кем и днем боялся встретиться взглядом – матерого уголовника по кличке Дед.
- Очнись, салага, - прошептал Дед, - разговор есть. Через пять минут в сушилке. И без глупостей. Ты меня знаешь.
Вообще, в «Стройлаге» были сплошь работяги, по лагерной классификации – «мужики», сидевшие по «легким статьям». «Политических» не брали вовсе. Отпетых уголовников - рецидивистов тоже. Но кто-то из лагерного начальства скумекал, что уголовники, сами до физического труда не шибко охочие, умеют заставить вверенный контингент «родину любить», то есть как-то поддерживать среди «мужиков» дисциплину и вдохновлять их на трудовые подвиги. Своими, конечно, методами, «по понятиям». Но, как говорится, цель оправдывает средства. Поэтому решили немного разбавить трудяг уголовничками, - для порядка. Вот и Дед был из таких. По-хорошему, их бы держать среди гиблых болот Туруханского края, потому что исправления или как тогда говорили, «перековки», ждать от них было бессмысленно. Но Советская власть любой контингент умела поставить себе на службу. Вот и уголовников приобщили к строительству светлого будущего.
Осмотревшись на новом месте, Дед начал устанавливать в отряде свои порядки. Уже и помощник у него добровольный сыскался – приблатненный парень по прозвищу Валет, севший за «бытовую хулиганку», но мечтавший о большем.
Условия в «Стройлаге» были не в пример лучше, чем в обычной колонии. Здесь все было по высшему разряду – и умывальни, и сверкавшие новым фаянсом отхожие места, и питание, и медпункт. Даже бараки с ватными матрацами, с широкими окнами – без решеток! Да и зачем решетки? Куда ж они денутся, с 24-го этажа? Как-то один монтажник из вольных зазевался, пояс не пристягнул… Всмятку, лопатами отскребали…
Под сушилку была оборудована широкая темная выгородка без окон, через которую проходили трубы отопления. На них и сушили одежду. Здесь же, за железной дверью, находилась каптерка, которой заведовал Дед. Сушилка служила Деду чем-то вроде кабинета, где он и проводил свою «разъяснительную работу» с контингентом.
Понятное дело, идти в сушилку, да еще среди ночи, Игорьку не хотелось. Он и днем-то обходил это место стороной, а свои вещи вешал сушить рядом с койкой, на перевернутой табуретке. Только с Дедом спорить не будешь. А то ведь можно среди ночи получить гвоздь-десятку в ухо… Сколько ни прятался, настал, видно, и его черед. От судьбы не уйдешь…
Не везло Игорю с самого детства. Отца, приходского священника, арестовали, когда ему было шесть. Пришло от отца два письма из Соловецкого лагеря, и все, сгинул в безвестности священник Платон Караваев. Осталась мать с пятью малыми детьми, хоть по миру иди. Что такое хлеб с лебедой знал Игорек не понаслышке.
В советской жизни попову сыну места не было, хоть и писал он в анкетах себя сиротою, что, в сущности, было правдой. В школе многие одноклассники носили красные галстуки, ходили строем под барабан и собирались на собрания, но Игоря с собой не приглашали. Учился он хорошо, любил читать и рисовать. Мать его рисунки смотрела – и плакала утайкой. Ему бы в художники – да кто же его пустит, поповского сына? Впрочем, и учиться долго не пришлось, нужно было матери помогать, младшеньких выкармливать. Вот и устроился Игорь в строительную артель подмастерьем, по плотницкому делу.
Эта строка биографии ему и помогла. В самую стужу, под Рождество, приехал в лагерь уполномоченный и отобрал по анкетам шестьдесят осужденных по «бытовым» статьям, имеющих строительные навыки – для перевода в «Стройлаг». Что это такое, толком никто не знал. Может, урановые рудники на Колыме строить. Но «лагерный телеграф» отстучал: нет, не на Колыму повезут, а аж в самую Москву, строить «храм науки».
Так что под Рождество Игорьку свезло. Первый раз в жизни. То бы ему еще пять лет досиживать, а тут – условно-досрочное. То бы на торфянке комаров кормить – а то…
В Москве Игорь никогда не был. Представлял ее по картинкам на пачках сигарет, по плакатам, по фильмам с Любовью Орловой. Москва представлялась ему чем-то нереальным, фантастическим, сплошь из красивых башен с горящими на них рубиновыми звездами и огромных дворцов с многоярусными хрустальными люстрами. А еще там, говорят, под землей построено метро, красоты неописуемой, как в сказке, а ведут туда самодвижущиеся лестницы! Вот бы посмотреть на такое диво, - мечтал иногда Игорь, да гнал эти несбыточные мечты от себя: куда ж ему, попенышу. Разве что во сне волю давал своим мечтам.
Вот так заключенный номер 657114 стал условно-досрочно освобожденным Игорем Караваевым. Правда, писарь, наносивший черной краской буквы на тряпицы, то ли не смог, то ли не захотел написать фамилию полностью, поэтому и значилось на груди у Игорька на уровне сердца сокращенно «И.КАР». А потом и второй раз свезло. Комиссия из ЦК приехала осмотреть строительство и устроило разнос начальнику отряда: почему на объекте особой государственной важности отсутствует наглядная агитация? Здание уже поднялось больше 20 этажей, - надо на нем повесить плакаты с партийными лозунгами, чтобы со всей Москвы было видно. Да и для перевоспитания оступившихся это необходимо. Кинулись искать, кто бы мог плакаты нарисовать, да только умельцев было мало. Вот тут и пригодилась Игорькова склонность к рисованию. Ему выделили отдельную светлую комнату, рулоны кумача, листы фанеры, даже электролобзик, фанеру резать, краски, кисти, дефицитную ватманскую бумагу. Плакаты рисовать – это вам не кирпичи таскать и не раствор мешать.
Но видно у судьбы везение кончилось. Как отец говорил: судьба что колесо, то поднимет вверх – а то в грязь втопчет. Хочешь – не хочешь, а в сушилку к Деду идти придется. Натянул сапоги на босу ногу, пошел с тяжелым сердцем.
Дед встретил его, восседая на мягком «диване» из телогреек. Перед ним на видавшем виды конторском столе стояли два стакана с чифирем и куски колотого сахара. Всю эту роскошь освещала свисавшая с высокого потолка лампочка, обернутая самодельным абажуром из обложки журнала «Огонек».
- А ты садись, - сверкнув железным зубом, ласково сказал Дед, - в ногах-то правды нет. Садись, угощайся. В одном доме живем, а не поговорили ни разу. Нехорошо…
Присев на шаткий стул, обитый коричневым дерматином, Игорек ждал. Взял предложенный граненый стакан, отхлебнул черной жижи. Сахар брать не стал, - как бы отрабатывать не пришлось.
- Кто у тебя на воле? Девчонка? Отец?
- Мать. И сестренки младшие.
- Мать… - задумчиво повторил Дед. – Давно не видел?
- Три года почти.
- Вот и у меня – мать. Седьмой год ждет, если жива еще. Вот так помрет – и не свидимся. Нехорошо. Не по людски.
- Говорят, стройка кончится, отпустят, - сказал Игорь, сам не веря в свои слова, просто чтобы разговор поддержать.
- Говорят… Говорят, что кур доят! - зло сверкнул глазом Дед. – Это вешают, чтобы работали быстрее. А как закончим, - обратно всех по лагерям рассуют. Уходить надо сейчас, пока вертухаев мало, и те в расслабоне.
- Уходить? – прошептал испуганно Игорек. – Да как уйдешь-то отсюда? Двадцать четвертый этаж!
- Способ всегда есть. Да ты пей, не бойся, как для себя варил. Сахарком побалуйся…
- Угу, - кивнул Игорь, но сахар брать не стал. – Вот из второго отряда мужик на прошлой неделе, говорят, хотел уйти через желоб для мусора. Прыгнул, а сверху кто-то мусор сбросил… Ну и нашли его потом на пятнадцатом этаже на арматуру наколотым. Он одеждой, говорят, за что-то зацепился, весь желоб собой перекрыл.
- Ну и дурак был. Один уйти хотел. Вот и помогли ему.
- Помогли? Кто-то знал, что ли?
- А то? Тут даже стены имеют уши. Он ведь пахану задолжал, а отдавать не захотел. Решил, что сбежать проще. А от судьбы – от нее, голубушки, не уйдешь.
- Так после этого на мусоросброс решетки поставили, и открывают замок конвойные, под присмотром.
- Знаю.
- Так как сбежишь-то? Да мне и сроку не так много осталось.
- Так добавят! Мне вот уже дважды добавляли. А то бывает, отпустят, а через год опять возьмут. Ты, паря, на это не смотри. Им верить нельзя. Никому верить сейчас нельзя – такие времена. А вот мне – можно. Веришь мне?
- Верю, - неуверенно ответил Игорек.
- Молодца! – улыбнулся Дед, сверкнув металлическими зубами. – Тогда слухай сюда. Ты планер видал когда?
- Видал. У нас за городом в поле авиационный праздник был, еще до войны.
- Ну вот, подкованный значит. А планер – это что? Это кусок фанеры, и больше ничего. А летает, что твой самолет.
- Ну и?
- Не понял еще? А почему? А потому, что ты – салага. А я – Дед. У тебя ж той фанеры – вагон, я видел.
- Так это ж для плакатов. Начотряда сказал написать на правом крыле здания «Слава великому Сталину!», а с другой стороны - «Построим МГУ досрочно!»
- Начотряда! Ну ты наивняк! Если тебе дали фанеру для плаката, это не значит, что ее нельзя использовать для других целей.
- Вот за это точно срок добавят!
- Добавят, если догонят. А если ты как вольный сокол взовьешься в небо и помашешь им крылом? Тогда им твой срок добавят. Да так им, гнидам, и надо. А тебе уж на них начхать, вольному - воля. Матушку увидишь, сестренок.
- А если упадешь с этой фанерой?
- А чего ж планеры не падают? Они не падают, они – приземляются.
- Ну, так их специально инженеры строят, рассчитывают. А мы что?
- Не ссы, салага. Смотри сюда, - Дед вытащил из кармана изрядно потрепанный номер журнала «Техника-молодежи», поплевав на пальцы, открыл нужную страницу. – Видишь, чертеж. Тут и размеры есть. Вырезаешь вот так из фанеры, вот тут – лямки, две перекладины – и трындец. Думаю, надо еще вот тут петлю добавить, чтобы себя к этой штуке привязать, если руки соскользнут.
- А лямки?
- Куямки! Салага! Дед уже позаботился. Вон, у меня в каптерке четыре мотка проводов разных. А для перекладин – черенки от лопат, мне их мужики специально отшлифовали.
- Не знаю, а ну как схватят?
- Схватят, схватят… заладил… как ворон каркаешь… - Дед сплюнул с досады. – Ты пойми, ты-то на крыльях, а эти тли – на ногах. Как они тебя поймают? Как сказал пролетарский писатель, «рожденный ползать летать не может». А кто может – тот и улетит.
- Они-то летать не могут, а пуля-то может. Пуля точно планер догонит. В кино показывали, как во время войны самолеты из винтовок сбивали.
- Соображаешь! – удовлетворенно покивал Дед. – Но ты ведь с кем имеешь дело? Дед, он и это предусмотрел. Лететь надо ночью. Не днем же, когда тут народу как мух на коровьей лепехе. А сейчас как раз луна на убытке. Вот, глянь в отрывном календаре. Через два дня новолуние, луны вообще не будет. Темень будет, как у мавра в одном месте. Но только надо все делать быстро. Ну, так ты как, фанеру подготовишь? Два больших куска – для тебя и для меня. Фанера с тебя, с меня идея и проволока. Заметано?
Игорек пожал плечами и протянул руку – скрепить договор рукопожатием.
- Только смотри, проболтаешься, – сам на арматуру насажу, - с нехорошим прищуром добавил Дед и протянул свернутый в трубку журнал. - На вот, вырежь фанеру и сделай дырки, как на чертеже. Вот, пассатижи возьми еще. Проволоку завтра занесу.
Остаток ночи до подъема Игорек проворочался, так и не сомкнув глаз.
Если честно, не хотелось Игорьку в это дело ввязываться. Знал, что неудачлив по жизни, так стоит ли судьбу испытывать? Да и чего Бога гневить, вроде как жизнь его немного наладилась. Слава Богу, не в лагере на торфяных болотах – в Москве. Ну да, в неволе, ну да, кормежка скудная, - так ведь его жизнь и прежде не баловала. А работа сносная – плакаты рисовать, весь день, считай, сам себе предоставлен. Опять же с такой верхотуры можно на Москву полюбоваться – вот она вся, как на ладони, за широкой излучиной реки, за поросшим деревьями склоном… Но деваться некуда. Дед не шутит. Если задумал уйти, - на дороге у него не встанешь, раздавит, как вошь ногтем. Видать так уж пересеклись их жизненные линии, его и Деда. Пересеклись – не расцепишь. Так что выбор невеликий: либо дедова заточка, либо пуля конвойная. Пуля еще догонит или нет, а заточка наверняка. О том, чтобы Деда сдать начальству и думать не стоит – это верная погибель, со стукачами на зоне разговор известный. Короче, выхода другого нет. Ну, а дальше? А дальше – как Господь распорядится.
Вспомнились слова молитвы, которой научил отец: «Отче мой истинный, на тебя единого уповаю, и молю тебя, Господи, о спасении души моей, да будет воля твоя святая укреплением моим на пути сиём…».
Когда розовые лучи солнца, проглянувшие сквозь свинцовые облака, разогнали ночные тени, а из жестяного динамика громко раздалась бодрая песня: «Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река…», Игорьковы страхи и сомнения побледнели, отступили на второй план. Впереди был новый день, такой же как обычно, ничего особенного. Если что-то и произойдет в его судьбе – то это случится не сегодня, а может еще и не случится – всякое бывает… Бог не выдаст – свинья не съест.
Развернув на коленке замызганный журнал, он долго разглядывал картинки, читал интересные статьи. В отряде была организована библиотека (замполит распорядился), но там была только подшивка «Правды», да несколько книг Ленина и Сталина, которые зачитывали на политзанятиях. А этот журнал был про интересное, необычное, от него пахло волей. Сама же воля была недалече, - за широким парапетом простиралась наподобие широкой скатерти. Солнечные лучи, как ласковые пальцы, легко касались видневшихся вдалеке красивых и высоких зданий, и те загорались золотистым или розовым светом. Вид был такой, как будто находишься на самом небе, у подножия небесного престола, куда только случайные порывы ветра доносят запахи реки и леса…
Когда две большие треугольные фигуры, как на чертеже, были почти готовы, - осталось только сделать проволочные петли и прикрепить черенки, - со скрипучей деревянной лестницы послышался грохот шагов и дверь мастерской распахнулась. В комнату ввалилась целая толпа начальства в военной форме и скрипящих сапогах, во главе с квадратного вида генералом в очках.
- Наглядная агитация, - выскочил из-за спины генерала замполит, угодливо всматриваясь в глаза начальства. – Согласно утвержденному эскизу изготавливаем два плаката для размещения на правом и левом крыле здания, а также временное изображение герба Российской Федерации - для главного здания…
- Почему Российской Федерации? – сдвинул брови генерал, - Что за политическая близорукость? Стройка союзного значения. Значит герб должен быть какой? Советского Союза.
- Так точно, товарищ генерал-майор, - проблеял замполит, - будет исправлено.
- Вот то-то! А это что за абстракция? – толстый палец генерала уперся в свежевырезанные большие фанерные треугольники.
- Здесь будут изображены символы советской науки, товарищ генерал-майор, - уверенно ответил замполит, - на одном – химическая колба, на другом – микроскоп.
- Колба в треугольнике? Что же тут советского? Это масонство какое-то. Давайте так: треугольник красный, на нем колба, на другом - микроскоп, а вокруг пустите золотой венок. Вот это будет символ советской науки. Понятно? Запишите себе.
- Так точно, товарищ генерал-майор.
- А это у вас кто, - генерал небрежно мотнул головой в вытянувшегося по стойке «смирно» Игорька. – Это у вас зек наглядную агитацию рисует?
- Никак нет, товарищ генерал-майор, - засуетился замполит, - это условно-досрочно освобожденный Кар.
- Кар? Еврей что ли?
- Никак нет, русский. Сирота, фамилию получил в детдоме. Сокращенно – «коммунистический авангард революции». Зовут Иван.
- Ну, ну… - промычал квадратный генерал, разглядывая Игорька ничего не выражающими глазами, - продолжайте занятия.
Следующая ночь и день тянулись бесконечно долго. У Игорька все валилось из рук, на душе скребли кошки, он не мог ничего путного сделать. Да и делать больше было нечего. Летательные снаряды, снабженные проволочными петлями и перекладинами, ожидали своего часа в мастерской за цельными листами фанеры. В столовой за ужином Дед украдкой шепнул: «Сегодня в полвторого».
В назначенное время Игорек поднялся, будто по нужде, и, наскоро одевшись, поплелся в туалет. Проходя мимо комнаты охранников, услышал пьяные голоса, смех и звон стаканов. Распитие на посту, конечно, строго запрещено уставом караульной службы, но Дед каким-то образом снабжал конвойных самогоном и закуской, и ночью, когда начальство далеко…
Проскользнув мимо полуоткрытой двери, Игорек прошел мимо санблока и, стараясь не скрипеть лестничными ступенями, поднялся этажом выше, а потом ловко вскарабкался по лесам на открытую площадку еще не залитой опалубки. Под перевернутой тачкой его ожидал припрятанный Дедом моток толстой веревки. Привязав один конец к железному столбу, другой опустил, как было условлено, вниз и через некоторое время почувствовал, что тот дернулся. Значит, Дед уже в мастерской, привязывает веревку к планеру. Оставалось только вытянуть летательный снаряд наверх, стараясь производить поменьше шума.
Вообще-то в журнале было написано, что взлетать нужно, разбежавшись по наклонной плоскости, а затем, когда почувствуешь подъемную силу, оторвать ноги от земли и приподнять их вверх, подтянув живот к средней перекладине. На крыше таких условий, понятно, не было. Зато, сказал Дед, здесь было достаточно высоко, чтобы, прыгнув вниз, успеть выровнять плоскость крыла до того, как упадешь на землю. Все равно как прыгать с парашютом с вышки.
Самым сложным оказалось надеть на себя громоздкую, громыхающую и подхватываемую ветром фанерную конструкцию. Эта процедура заняла у них не менее получаса. Даже предусмотрительный Дед не смог заранее учесть всех сложностей и яростно матерился. Приближалось время смены караула и ночного обхода. Хорошо, что их было двое, и они могли помогать друг другу, одному бы нипочем с этими петлями и перекладинами не справиться. Проще было бы положить планер плашмя, лечь на него, и затянуть петли, только как потом подняться на ноги? Наверно так же сложно упавшему на спину майскому жуку перевернуться обратно, - подумалось Игорьку.
Наконец, изрядно помучившись и начиная замерзать на холодном ветру, они, согнувшись, наподобие радикулитниц, с трудом подтащили свои фанерные панцири к краю площадки, за который лучше было не смотреть вниз – от неимоверной высоты кружилась голова и подкатывала тошнота.
- Смотри только вперед, - предупредил Дед, - и старайся держать крыло прямо. Вдвоем прыгать нельзя – можем столкнуться в воздухе. Ты первый, потом я. Летим в разные стороны. Ты – вон туда, где река. Перелетишь реку – считай, в безопасности: они же вплавь не кинутся, а мост далеко. Ну а я уж в заднюю сторону, на огороды, авось приземлюсь как-нибудь. Ну, все, давай, пошел!
Игорек зажмурился и сделал шаг вперед. Он почувствовал, что мир зашатался и что он падает вниз. Время исчезло. Он не мог сказать, сколько длилось его падение. Должно быть, целую вечность. Руки отчаянно вцепились в переднюю перекладину. Дед был прав – если бы он не привязал себя дополнительной проволочной петлей, долго бы так не удержался. Когда прошло первоначальное оцепенение, он стал яростно бороться за жизнь, дергаясь всем телом, от чего фанерное крыло стало крениться вправо. И тут в его сознании всплыла страница журнала, где под рисунком летательного снаряда было написано, как им управлять. Надо подтянуться за руки к передней перекладине, лечь животом на среднюю перекладину и поднять ноги, - вспомнил он. То ли помогло этот устремленное вперед движение, то ли сильный порыв ветра из-за угла здания, но, после сильного рывка, его крыло выровнялось, тело приняло горизонтальное положение, и он перестал падать. А даже, как ему показалось, стал немного подниматься вверх. Только теперь он смог открыть глаза, и вовремя: впереди прямо по направлению полета, показалась решетчатая ферма подъемного крана. Инстинктивно его правая рука дернулась и крыло резко завалилось влево, так что он оказался летящим почти что вдоль крановой фермы, удаляясь от черной громады здания. Лететь в открытое пространство было страшно, но ведь главная опасность исходила от здания с его строительными лесами, кранами, и вооруженными охранниками.
Поняв, что можно менять направление полета, перекашивая крыло в ту или другую сторону, Игорек немного опустил правую руку и крыло понесло его вправо, огибая здание, высившееся как исполинская скала. «Как там Дед?» - подумалось ему, но возможности оглянуться у него не было. «Смотри только вперед, - вспомнил он слова Деда, - и выруливай к реке».
Ночь была темная. Оно и к лучшему, - не так заметна высота. Внизу под ним простиралась черная мгла, из которой выступали только подсвеченное тусклыми дежурными лампочками здание и широкая подкова реки, серебрившаяся впереди. Вот и еще один угол здания, ощетинившийся строительными лесами, за ним уже до реки – рукой подать. Там, за рекой, он будет в безопасности… А еще дальше, за ровными цепочками уличных фонарей, различаются рубиновые огоньки. Это звезды на кремлевских башнях…
Со стороны здания он услышал хлопки и короткие вспышки, затем взревела сирена. Охрана очнулась, побег обнаружен. Нужно спешить, быстрее вперед, туда, где извивается серебристая лента реки! Вот сейчас он минует угол здания – и опасность останется позади. Но что это? За черным силуэтом угла пробивается голубоватый свет, как будто здание с этой стороны освещается яркой луной. Неужели они ошиблись, неужели сегодня не новолуние? Возле угла ветер усилился и изменил направление. Фанерный лист закрутило, накренило, понесло прямо на стену. С большим трудом Игорьку удалось выровняться и обогнуть угол – и тут он понял, в чем дело. Фасад строящегося здания, обращенный к реке, был освещен мощными прожекторами. Эту сторону здания Игорек видел только днем, когда работал в своей мастерской, окна спальных барков выходили на противоположную сторону, которая оставалась темной.
Передний фасад строящегося храма науки, развернутый в сторону Москвы, решено было использовать как объект наглядной агитации. Он должен был демонстрировать мощь Советской власти, возводящей на месте ветхих старорежимных развалюшек гигантское здание, пронзающее небо. Размещенное на вершине Воробьевых гор, это здание было хорошо видно и днем, а уж ночью, в лучах прожектора, должно было производить и вовсе фантастическое впечатление.
Передние стены здания светились отраженным светом, превосходящим свет полной луны, освещая и всю прилегающую местность. Внизу была видна резкая, как на раскрашенных фотографиях, зелень деревьев. Дальше, правда, благодаря световому контрасту, сгущалась тьма, но до нее было еще далеко.
Игорю показалось, что он движется очень медленно, почти неподвижно, как бы висит распятый в воздухе перед зияющими прямоугольниками окон, источающими угрозу, видимый в отраженном свете, как на ладони. Идеальная мишень даже для неопытного стрелка.
И тут он все понял. Он понял, для чего понадобился Деду. Дед не случайно направил его в сторону реки. Знал, что передний фасад здания освещается, знал, что беглецов хватятся. Куда будут стрелять охранники? Конечно, по освещенной мишени. А тем временем ему, Деду, представится шанс незаметно скрыться под покровом безлунной ночи…
Выстрелы раздавались сзади, он не видел стреляющих. Его взгляд был устремлен вперед. Там река, там спасение. Несколько пуль взвизгнули над головой, ударились в фанеру – он почувствовал сильные толчки. Стараясь уйти от угрозы, он перенес центр тяжести тела ниже, восходящий поток ветра подхватил его и стал поднимать довольно круто вверх, к редким и мелким светлячкам звезд.
"Отче мой истинный, на тебя единого уповаю, и молю тебя, Господи, о спасении души моей, да будет воля твоя святая укреплением моим на пути сиём…"
Внезапно все кончилось. Кусок свинца впился ему в самое сердце. Душа его продолжала воспарять к небесным чертогам, а недвижное тело, распятое на куске фанеры, несколько раз перевернувшись, начало отвесное падение вниз.
Его нашли ранним утром в куче строительного щебня. Состояние тела было… ну, сами понимаете. Опознали только по бирке с надписью «И.КАР» на ватнике. Второго беглеца так и не нашли.