Рыжие

(Из  серии «Люди и животные»)
   Мы жили в Киргизском  городке Токмак, утопающем в садах,   и ожидали прибавления в семье. Поэтому переехали в другую квартиру на угол Почтовой и Уйгурской.   Тут,  действительно,  целыми семьями жили уйгуры. Низкорослые, скуластые круглолицые люди, с немного приплюснутыми носами и узкими глазами. Мы снимали квартиру во дворе у двух старых людей. Двор – большой. Хозяева жили в другом его конце, а мы прямо у больших деревянных ворот. Квартира у нас теперь была  намного больше прежней. А главное –  здесь осуществилась наша давнишняя мечта – завести себе животных.
               
                Псы
У наших хозяев сада не было, был только огород, как  почти у всех уйгуров. Зато нам повезло с большим двором. Не очень, правда, опрятный, с курами, с сараями по периметру, из которых всегда слышался то  скрипучий голос козы, то гогот гусей, то даже (очень недолго) блеяние барана. А еще у хозяйки был Бобик. Дворняжка – пёс, рыжий, с остренькой  лисьей мордашкой, суетливо разболтанными вертлявыми лапами,  с подвижным хвостом и с постоянно шевелящимися длинноватыми ушами. У Бобика  замечательные черные, глаза,  выпуклые и преданные. Привязи он сроду не знал, таскался за всеми  жильцами дома, лишь бы те не возражали, не гнали его от себя. Похоже, сидеть дома и сторожить двор ему скучно. Со мной он подружил сразу  же и, наверное, решил, что приручил меня. Во всяком случае, считал своим долгом с утра каким-то образом пробраться в нашу квартиру, разбудить меня, поскулив радостно мне в лицо. А если это не возымело успеха, то стянуть с меня одеяло, на худой конец, просто полаять, за что немедленно выдворялся мамой из комнаты, но далеко не уходил, сидел под дверью и терпеливо ждал, когда я соберусь куда-то уходить. Если в школу, Бобик вежливо провожал меня до последнего угла и возвращался во двор. А может, бежал по каким-то своим личным собачьим делам. Но если я брала не портфель, а большую синюю папку, значит,
 
             я иду заниматься музыкой.
 Мама с папой решили, что у меня хороший слух (и это было правдой), они уговорились с учительницей о частных уроках на фортепьяно. Инструмента у нас не было, поэтому я ходила в дом к каким-то знакомым моей учительницы. Бобик бежал со мной. Я заходила в дом. Собака оставалась на тротуаре. Я должна час позаниматься сама, сделать уроки, заданные на прошлом занятии, а потом приходила учительница. Эту худую, высокую, сутулую женщину с волосами, серыми от нечистой седины, плохо зачесанными на прямой пробор и кое – как собранными сзади, - я сразу же невзлюбила.  Мне ненавистны ее цепкие сильные пальцы, которыми она хватала мою руку и ставила на клавиши,  раздраженно шипя:
  -   Смотри в ноты! Там Ре! Ре бемоль,  Ну! Играй!
 Я никак не могла сосредоточиться, чтобы одновременно смотреть на противные черные точки в нотной книге и тут же на клавиши. Зато я с упоением целый час без нее могла играть мои любимые гаммы и арпеджио.
 Я давно уже выучила наизусть понравившуюся мне пьесу «Полюшко поле» и не желала смотреть в ноты, играла по слуху так, как мне хотелось, а не как требовала эта «ведьма» с большим крючковатым носом. Мне не интересно было учить наизусть печальную «Болезнь куклы», а тем более «Смерть куклы», так что до «Новой куклы» мы так и не дошли. Но я с удовольствием подобрала по слуху  свою тоже детсадовскую песню « Ой, ты конь мой», левой рукой аккорды, правой мелодию. Наигравшись гамм, я  аккомпанировала себе и пела « Коня». Однажды, когда я совершенно разозлила свою учительницу  непробиваемой нотной бестолковостью, и она устала пихать мои пальцы на нужные клавиши, она прервала урок раньше времени, сложила свои причиндалы в ридикюль и сказала, что она уходит, а я  остаюсь до прихода хозяйки квартиры и учу, учу, учу эту пьесу.
Я осталась одна. И, конечно, же, даже не подумала учить то, что мне задали. Тем более, что скоро пришла хозяйка пианино:
-   Беги домой. На улице твой Бобик извелся весь, дожидаясь.
 Я и побежала. «Мой Бобик» встретил меня сумасшедшим «танцем». Он всегда, как  ненормальный, радовался, когда я где-то долго засиживалась, а потом появлялась. Что он выделывал, трудно описать. То прыгал на меня, пихаясь передними лапами мне в живот, скуля от радости и облизывая все, что мог:  мои руки, музыкальную папку, обувь, одежду. До лица он не доставал, хотя в пылу радости подпрыгивал на своих рыжих лапах. Потом он бросался с лаем вперёд, словно приглашая и меня побегать, но тут же возвращался назад, кидался мне в ноги, даже покусывал мои пятки и икры, продолжая повизгивать, а в промежутках ещё успевал покрутиться, ловя свой хвост.
Это продолжалось довольно долго. Потом я наклонялась, гладила его лисью мордаху, чесала за ушами, ласково успокаивала его, пока он не  убеждался, что долгая разлука закончилась, и мы сейчас пойдем домой. По дороге он забегал вперед, оглядываясь, чтобы убедиться, что я никуда не делась, то отставал, что-то разнюхивая на обочине в траве, то бежал рядом, перебегая перед моими ногами то вправо, то влево. Мои занятия фортепиано долго еще мучили меня. Я, наконец, перестала приходить на уроки. Прогулять по улице эти часы или посидеть это время у подружки, а потом в срок вернуться домой показалось мне проще, чем терпеть праведный гнев моей нервной учительницы. Вскоре пришло долгожданное избавление. Наступило время оплаты за обучения и за амортизацию  инструмента. Хозяева пианино деньги взяли, потому что я приходила к ним  в дни, когда не было урока, играла свои любимые гаммы, выученное наизусть «Полюшко поле», подбирала что-то на слух, причем с аккордами в левой руке. А учительница честно отказалась от денег.
-Уроков не было, за что же брать деньги? Разве только за то, что ждала, да еще за то, что теряла время на дорогу туда и обратно!
И тут только мои папа и мама узнали  о вероломном вранье их дочери. Были, конечно, и беседы, и слезы, и наказания, и обещания, что такое не повторится. Но… повторилось. И теперь уже тайное сразу же становилось явным, потому что договорились, что каждый мой урок будет фиксироваться в тетрадке, которую завели специально как дневник. Так бесславно закончилось моё музыкальное обучение. Лет через семь или восемь, когда моей сестре купили инструмент, я многое вспомнила из того, чему меня учили, но все, что  я играла, подбиралось мной по слуху, нот я по -  прежнему  не признавала, хотя, оказывается, знала их. Я играла вовсе не классику, а модные тогда песенки и мелодии.
А пока – я свободна, и меня записывают в какой-то клуб в детский хор под аккордеон. Туда я ходила с удовольствием. Бобику тоже нравилось. Ему не приходилось долго ждать меня на тротуаре, он запросто пробегал следом за мной прямо в тесную комнату, где занимался наш детский хор. Несколько дней он, забившись под стулья, терпеливо ждал в течение всей репетиции, время от времени потираясь о мои ноги или нежно покусывая меня чуть выше пятки. Но со временем, освоившись, он стал понемногу высовывать морду, и, однажды решил, что можно просто посидеть рядом. Вот тут и сработал его музыкальный собачий инстинкт. Пока руководитель хора просто проигрывал вступление, пес беспокойно подрагивал спиной, но стоило нам начать петь, Бобик поднял вверх свою рыжую мордочку и  самозабвенно завыл. Мы в недоумении перестали петь, музыка тоже прервалась, и Бобик спокойно улегся у моих ног.  Мы начали песню  сначала. И Бобик вступил в пение вместе с нами. Когда всем стало ясно, что нам  славно помогает петь Бобик, хохоту было много, но и негодованию руководителя хора тоже не было предела. Бобика с трудом удалось выдворить из комнаты, но он сел с той стороны закрытой двери и все равно подвывал, да так громко, что его было слышно ещё больше, чем, если бы он был  рядом. Репетиция была сорвана, а мне было категорически заявлено, что в следующий раз или я прихожу без Бобика или совсем не прихожу. Мне не хотелось, чтобы меня выгнали из хора. Эти занятия мне нравились намного больше, чем игра на фортепиано. Было интересно общаться с ребятами, у меня неплохо получалась вторая партия в хоре, меня хвалили, да и вообще мне нравилось петь. Поэтому в следующий раз я зазвала Бобика в один из многочисленных сараев хозяйки в нашем дворе, изловчилась выскочить одна без пса наружу, а дверь сарая подперла большой толстой доской. И убежала на репетицию, довольная, что так здорово перехитрила рыжего. Началась репетиция. Руководитель спросил меня, где собака, самолично посмотрел под стулья, убедившись, что я не вру, начал играть. Мы запели, невольно прислушиваясь, не раздастся ли вой за дверью.  Воя не слышно. Все в порядке.  Вскоре мы уже забыли о Бобике, занятие вошли в своё обычное русло, мы окончательно успокоились. И напрасно. Когда мы благополучно приступили к освоению второй новой песни, после небольшого вступления аккордеона, мы услыхали, что за дверью нам неистово помогает петь мой Бобик.
Дома я с пристрастием выясняла, кто выпустил из сарая Бобика. Оказалось – никто. Бобик прорыл в земляном полу сарая  под дверью ямку и вылез наружу. Найти клуб ему не составило труда. Моя певческая карьера в этом коллективе на том и закончилась. Бобик непобедим.
 Такой дворняга не единственный во дворах на улицах  Почтовая и Уйгурская. Почти в каждом дворе обитал такой мелкий безродный песик, чрезвычайно преданный, визгливый, хитрый, упрямый  в своих привычках.
Наш Бобик отличался от все других только своей нетипичной любовью увязываться за кем-нибудь «из своих» погулять. В основном же эта беспородная братия ошивалась в своих дворах, преданно, громко, визгливо, просто оглашенно, охраняя калитки и ворота даже от тех, которые не то чтобы заходили, а даже просто проходили мимо. Я однажды услышала короткий разговор двух бабушек, мне он показался очень правдивым:
       -  Пойдем  по Почтовой,  так короче, у меня кошёлки тяжелые.
- Нет. Не пойду, там Бобики за пятки хватают.
            И точно, все эти мелкие собачки звались почему-то Бобиками, у всех была преподлая привычка лаять у своих ворот на  проходящих, пока они ни поравняются с их домом, погавкать, визгливо  захлебываясь, и укрыться во двор, а потом выскочить, догнать сзади с лаем и куснуть прохожего за пятку. Не больно и не всегда впопад, но уж непременно напугать.

 Совсем другой характер был у нашего Рекса. Молодой пес, овчарка. И тоже: шерсть у него, особенно на спине, отливала рыжиной, будто она выгорела на солнышке. И глаза  прозрачные, рыжие, как темный янтарь. Папа привел его из своей воинской части. Рекс жил во дворе, всё время на привязи возле одного из сараев. Цепь довольно длинная, а дверь в сарай не закрывалась, чтобы животное могло укрыться в помещении при дожде, снеге или от палящего солнца летом. Кроме того, через весь двор был протянут трос, за который цеплялось кольцо от цепи, и по ночам  Рекс мог бегать  довольно широко. Возле сарая стояли две кастрюли, одна с едой, одна с водой. Про ту, что с едой, быстро прознали куры и повадились клевать из нее. Рекс возражал только, когда ел сам, если же он был сыт, то спокойно лежал, положив голову на лапы и только глазами следил, как куры поедают остатки его еды. За что уважала его наша хозяйка, так это за его безошибочное знание, где свои куры, а где чужие. Ведь Рекс не лаял зря даже на людей, приходящих в гости к хозяйке или к нам, надо было только заранее сказать ему «Фу, Рекс». Зато стоило появиться во дворе хоть одной чужой курице, он поднимал такой лай, так рвался с цепи, что аж хрипел, натягивая ошейник и вставая на задние лапы. Чужие куры вовсе не посягали на еду Рекса, они через двор норовили попасть в огород, где было чем поживиться. А Рекс исправно нёс сторожевую службу. Однажды кольцо, которое сдерживало цепь в коротком положении, соскользнула с крюка,и Рекс помчал ее по тросу. В несколько прыжков он настиг свою жертву и попросту придушил ее. А есть не стал. Хозяйка сначала испугалась такого поворота дела, а потом решила, что это и к лучшему, теперь соседи будут  получше приглядывать  за своей птицей. Она похвалила Рекса, а мы только диву давались, как пес отличает чужих кур  от своих.
  -По голосу, - пошутил папа. Но в этом была большая доля правды.  Вскоре мы в этом убедились на  деле. К нам  приехала погостить  мамина родная сестра, тётя Инна. В то время все замечали, что голоса у них с моей мамой были очень похожи. Рексу сказали «Фу!», и он не лаял на тётю Инну. Но ей этого  показалось недостаточно. Она выходила на крыльцо и разговаривала с Рексом, называя его «хорошей псиной», «красавцем», и другими ласковыми словами.
Рекс приветливо махал ей в ответ хвостом и возбужденно делал круги на своей цепи. Через день тетя Инна решила подойти к собаке вплотную, не обращая внимания на запреты и уговоры  сестры. Как только она вышла на крыльцо и стала ласково говорить, Рекс, как и вчера, замотал приветливо хвостом. Тетя спустилась с крыльца, двинулась прямо к нему и на минуту замолчала. Рекс тут же угрожающе зарычал. Она заговорила вновь, и он опять завилял хвостом. Она больше не прерывалась, говорила и говорила, а сама приближалась все  больше. Еще шаг – и вот она уже рядом с овчаркой. В этот раз она не решилась его погладить, постояла немного и, не умолкая, спокойно отошла назад. На следующий день,  наша «укротительница» проделала тот же «фокус» несколько раз. И через несколько дней погладила Рекса. Овчарка нервно прореагировала на её прикосновение,рыжая  шерсть на холке стала дыбом, хвост поджался, из пасти вырвался не то рык, не то короткий визг. Но как только Инна убрала руку, пёс успокоился. К концу недели она уже запросто подходила к собаке, кормила с рук всякими вкусностями, и уже не обязательно говорила. Надо полагать, их взаимоотношения держалась уже не на схожести голосов двух сестер. Теперь Инна приручила Рекса.
 А потом случилась  беда: через соседский огород к нам во двор примчалась чужая собака, видимо, сорвавшаяся у кого-то с цепи. Рекс залаял, собака кинулось на него, произошла короткая драка.  Бой  вышел неравный: наш Рекс на цепи, она ему, конечно, мешала, а чужак – свободен. Захотел, - отскочил, потом разбежался и снова напал. Мы все выскочили, а дед - хозяин  с лопатой. Чужую собаку прогнали. У Рекса обнаружилось несколько ран. Одна была довольно серьезная. Обработали тем, что было под рукой. Постепенно раны стали заживать, и все решили, что можно обойтись без ветеринара. Но через неделю обнаружилось, что в той самой ране, которая была глубже остальных, творилось что-то ужасное. Она была полна отвратительных жирных белых червей. Плотными рядами они заполнили рану. Тогда тётя Инна велела держать пса крепко, надела тонкую резиновую перчатку и сама, острым своим ногтем стала выковыривать эту мразь. Рекс скулил, дергался, но даже не попытался укусить свою спасительницу. Когда эта страшная процедура была закончена, рану залили каким - то лекарством и крепко забинтовали. Через некоторое время все на собаке зажило… «как на собаке», - шутила тётушка. Вскоре тетя Инна уехала к себе в Ташкент.
                Кот.
А у  нас в семье появился ещё один жилец: премиленький котенок. Рыжий пушистый, с голубыми глазами.
 Этот маленький комочек сразу же полюбился всем. Умиляла его круглая, просто кукольная мордочка с розовым носиком, а так же его чистоплотность и игривость. Даже Рекс позволял ему играть своим хвостом.  Котенку постелили кусочек старого одеяла на кухне,  возле его блюдца с  едой. Рыжик охотно полеживал там днем после веселых игр с любой бумажкой, упавшей на пол, а иногда даже с тенью, своей или того, кто проходил мимо. Но ночью спать  он неизменно прибегал ко мне на кровать, укладывался в ногах, и никакими силами, уговорами, или выбрасыванием его с кровати отучить от этой любимой привычки Рыжика не удалось. Да я и не очень пыталась. Мне нравилось такое ночное соседство. Однажды, Рыжик вдруг пропал, по - видимому, выскочил незаметно за ворота. Мы искали его весь вечер до самой темноты. Все очень переживали. Наши соседи  в других дворах осматривали свои сараи и кусты, не залез ли туда  глупый дорогой беглец. Наступила ночь, тревожная и пустая. Папа уговаривал меня, что если Рыжика ищет почти вся Почтовая и
 вдобавок – Уйгурская улицы, то он обязательно найдется. А мама говорила, что его просто украли, потому что такого красивого котенка больше ни у кого и нигде нет.   На другой день в школе я ни о чем другом и думать не могла, как только о Рыжике. Домой бежала с одной мыслью:  еще поискать котёнка. Как же я обрадовалась, когда увидела, что Рыжик преспокойно сидит у своего блюдечка с молоком и моет лапкой круглую мордочку. Оказалось, что его принесла женщина, которая живет в пяти домах от нас. Она узнала, что какая-то старушка с другой улицы подобрала нашего беглеца и решила оставить его у себя. Тогда эта женщина пошла к старушке и сказала ей, что знает, чей это котенок, забрала его и принесла нам. С тех пор мы старались следить, чтобы наш малыш не сбежал на улицу. Поэтому, когда все уходили из дома, то его закрывали в квартире. Когда же во второй половине дня мы возвращались домой, у нас было много причин сожалеть, что этого хулигана оставили одного. Самая постоянная и любимая   его шалость - катание на тюлевых занавесках в большой комнате. По тогдашней моде занавески вешали  от потолка до пола, просто перекидывая их  на веревочку, привязанную над окном за два гвоздика. Тюлевое полотнище  ничем не закрепляли, не цепляли, а именно перекидывали, на эту веревочку так, чтобы впереди еще оставались свободными, как бы лишними, сантиметров семьдесят. Этот свешивающийся кусок призборят посредине, затянут, получается красивая фалда. Рыжик разбегается из кухни по прямой галопом – в комнату, около окна делал сильный прыжок вверх, повисал на занавеске почти у потолка. Под его тяжестью занавеска плавно  сползает вниз,  соскользая  с веревочки. Котик кайфует,   висит на  занавеске до тех пор, пока она полностью не оказывалась на полу. То же  самое он проделывал с  остальными  тремя  занавесками. На последней он мирно сворачивается калачиком и сладко спит до прихода хозяев. Долго терпеть этого безобразия мама не намеревалась. Она потыкала Рыжика носом в сорванную занавеску и довольно увесисто шлепнула его по попке. При этом мама несколько раз приговаривала, растягивая слова:
« Я-а-а вот те-бе!» Рыжику это очень не понравилось. Он шмыгнул под кровать, просидел там довольно долго, а когда вылез, казалось, все забыл.  Беззаботно играл и веселился.
 На следующий день он опять катался на занавесках, и ему снова досталось. Так повторялось несколько раз, пока Рыжик, наконец, ни понял, что кататься на занавесках нельзя.  И приходя домой, мы заставали квартиру в относительном порядке. Однако через некоторое время оказалось, что котёнок понял запрет весьма своеобразно.  Как уж он там решал, не ясно, но эти забавы он возобновил вечером, когда все были дома. Мы сидели кто где, я делала уроки, мама на стуле что-то штопала, папа писал. Кот разбежался из кухни… Мгновение  - и он уже плавно спускался на пол верхом на занавеске. Мама кинулась к нему, но он тут же шмыгнул под кровать. Папа повесил занавеску на место, мы повозмущались,
и постепенно опять всё утихло. Рыжик посидел немного под кроватью, потом осторожно вылез и направился на кухню. Когда он снова разбежался, мама успела понять его намерение, но не кинулась за ним, а сидя на своем стуле, громко сказала ту самую фразу, которую говорила, наказывая его: «Я тебе!» Окрик застал Рыжика на полпути к заветной цели. Котенок резко затормозил всеми четырьмя лапами, осел на хвост  и мигом бросился под кровать. Это было так уморительно, что все расхохотались, и кот немедленно вылез из своего убежища. С тех пор мама уже не наказывала его, достаточно было вовремя сказать заветное «Я тебе» с соответствующей интонацией, и наш шутник успокаивался. Вскоре он вырос в огромного кота и потерял интерес к занавескам. У него появились свои котячьи дела и заботы. Мы уже не боялись выпускать его на улицу, иногда он пропадал по несколько суток, потом появлялся усталый, голодный и грязный. Отъедался, отлеживался, приводил в порядок свою длинную рыжую шерсть. Это было нелегко, иногда его языка явно не хватало на длину шерсти, язык застревал на середине длины, и кот потешно дергал шеей, чтобы отлепить язык.
Однако   чистоплотный трудяга брал усердием, и, в конце концов, шёрстка его после долгих стараний опять становилась пушистой, чистой и блестящей. Я тогда ещё не знала  пронзительных в своей правоте слов  Экзюпери о том, что мы в ответе за всех, кого приручили. Не знала я и того, как печально закончится моя дружба с любимым котом.

Мы  замечательно пожили в этом доме на углу Почтовой и Уйгурской почти год.  У меня было несколько верных друзей уйгуров. Когда ребята приходили к нам, мы вместе играли с нашими животными, Когда я была у них, вместе копались в их огородах, которые содержались, как правило, в идеальном порядке  во всех уйгурские семьях. Это считалась делом чести для уйгуров.
 Но вскоре пришлось собираться в дорогу.
Полк переезжал  на другой аэродром. Место назначения: Казахстанская степь. Железнодорожный пункт  - Луговая.  Всё  и всех перевозят в товарном поезде.  Один вагон на несколько семей.  Подали длинный - предлинный состав. В нем семьям офицеров предстояло перебираться в Казахстан. Нас погрузили со всем нашим скарбом в товарный вагон. Меня пришли провожать мои друзья с Уйгурской улицы. Они по очереди держали Рыжика  на руках, а Рекса за поводок. Бобик тоже был тут. Он вертелся у всех под ногами, совал  повсюду свою лисью мордочку: то обнюхивая вещи, которые грузили в вагон, то совался к Рыжику, который тихонько сидел на руках, явно потрясенный суматохой, незнакомой обстановкой, чужими запахами. Один Рекс умненько и спокойно сидел, как ему велено, и взирал на суетную толкотню людей.  Ехать нам предстояло несколько суток. Поэтому некоторые  вещи мама оставила не запакованными. Они необходимы в дороге. Кастрюля нужна, тарелки, вилки, ложки, пеленки, одеяла. В нашем вагоне ехала еще семья, поэтому наши вещи, ящики и мебель, были сложены в разных углах. Правый – наш, левый – их.  Вещи  наложены – до самого потолка:
- Ну, сказал папа, - прощайся с ребятами. Скоро отправимся. Пора. Давай – в вагон. Мне отдали Рыжика. Рекса папа  отвел в специальный вагон, отведенный для собак из аэродромной охраны. 
 Ребята вручили мне, кроме Рыжика, большой пакет с овощами из своих  огородов.  И пошли на свою улицу. Бобик сначала совершенно бесстрашно намерился прыгнуть за мной в вагон. Но папа строго сказал ему: 
- Домой,  Бобик! Домой!
 Ребята позвали пса с собой. Он сначала обрадованно метнулся за ними, потом вдруг вернулся, нерешительно сел напротив еще не совсем задвинутой двери вагона, тоскливо посмотрел на меня. Я помахала ему свободной рукой и сказала, как папа, но с сожалением, и пряча слезы:
- Домой, Бобик!
 Пес поднялся и побежал догонять звавших его ребят.
 Мы поехали. Но двигались совсем недолго, может, только минуту, вдруг состав  сильно дернуло, и он  резко остановился, заскрежетав колесами.
–  Что случилось? - заволновались мама и женщина из другой семьи, которая ехала с нами в одном вагоне. Папа быстро раздвинул двери, мы выглянули.
- Кто-то дернул стоп- кран пояснил дорожный смотритель. Не волнуйтесь, все в порядке, сейчас поедете. Папа хотел задвинуть дверь, но я вдруг увидела, что по пригорку над путями бежит наш Бобик. А за ними ребята. Они что-то кричат, но Бобик не слушает их и бежит вслед за поездом. Пока вагон не тронулся, Бобик почти догнал нас. Но  мальчикам удалось поймать Бобика . Они помахали нам и пошли по высокой насыпи назад.
 Состав тронулся. И после этого ехал уже без остановок довольно долго.
 Как только состав набрал скорость,Рыжика выпустили в вагоне на пол. Он рванулся в угол к вещам, забился там в щели между ящиками и мебелью. Как ни звали мы его, как ни уговаривали, он не вылезал. Состав шел неровно, то мчался так, что на ногах было трудно устоять, то резко тормозил и тогда все наши вещи сначала угрожающе подскакивали вверх, потом кренились вперед, подавались назад и с треском оседали, утрамбовываясь в углу все больше и больше. Мы боялись, что Рыжика там придавило каким-нибудь ящиком, столом или комодом.  Пытались выманить кота, подсовывая мясо в щели, которые становились все уже и уже. Но Рыжик не отзывался.
 Мудрено ли, что я не рассказываю, как осилили эту дорогу мать и грудной ребёнок, моя  только недавно родившаяся сестренка!? Всё мои переживания были  только о любимом коте. И о Бобике, чей недоуменно тоскливый вид никак я не могла забыть.
Когда мы, наконец, приехали и перегрузили вещи на большую машину, Рыжик оказался живехонек, правда, сильно напуган. Я схватила его на руки, стала ощупывать его лапы, спину, хвост. Все, как будто, было в порядке, но его розовый, красивый нос! Мы не знали, переживать или смеяться, до того наш Рыжик  выглядел трогательно смешным с  этим разбухшим носом. Видно, все-таки чем-то ему шарахнуло по носу, поэтому он и боялся вылезать, когда его звали. Он выпустил коготки и уцепился в мою одежду, просто прилип ко мне.
К нашему  финскому домику нас,приехавших на грузовике с вещями от вокзала через ровную, безлюдную степь, повёл молодой солдатик. Мама шла с сестренкой на руках, папа вел Рекса. А я несла на руках своего перепуганного Рыжика.
    Потом все восстановилось, котячий нос обрёл свои прежние размеры.
Чуть левее от входа в финский домик, в котором нам предстояло жить, папа натянул на подставках кусок брезента. Это  для Рекса. Рыжика мы впустили в домик первым. Он тут же походил по комнатам и улегся в маленькой спальне на подоконнике.
 - Вот, - сказал папа, - это и будет детская.
 Кругом степь, солончак, безводье. Ни деревца. В Луговой я впервые увидела странные травяные шары, гонимые по степи ветром – перекати-поле. Трава уже была выжжена солнцем. Воду привозили в цистернах, раз в сутки. Людям после  зеленого благоухающего цветами, запахами спелых фруктов, душистых лугов, голубеющих водоемов  цветущего Токмака,одиноко и даже жутко в мертвом просторе необжитой степи. Зимой – нетронутая равнина белого неоглядного и безмолвного, снежного пространства, насколько видит глаз. Летом эти  пугающие, загадочные шары. И палящее беспощадное солнце. Но люди могут понять для чего они здесь. И почему так резко поменялась их жизнь. А животное? Взяли их, привезли. Через страх, через шок. И впустили в дом, пустой, чужой, с непонятными запахами.  Куда он попал, котенок, рожденный в зеленой траве под голубым небом? Не  тот воздух, не  та вода, не та еда, не та земля. Рыжик  не стал жить в этом доме. Он перебрался к  единственно надежному существу, неизменившемуся  ни запахом, ни повадками, ни внешним видом - к Рексу. Он ел с ним и спал с ним. А потом стал надолго уходить в степь. Сначала он пропадал не больше недели, потом, бывало, что и около месяца.   Во время зимних холодов, когда наступали особенно морозные ночи, мы заводили Рекса в коридор до утра, подстелив старое одеяло. Рыжик тогда тоже забирался поближе к животу собаки и там спал. Дальше коридора он не заходил. Иногда я брала его на руки, садилась на стул или на кровать, гладила его, он мурлыкал свои добродушные песни, выгибал спину навстречу моей руке. Но ни разу не появился в моей спальне и тем более, не залез ко мне в кровать, как он любил это делать в Токмаке.
 Наступила весна.
Вот когда мы, приезжие люди, наконец, поняли, как волшебна степь!  Сбросив снежный саван, она из хилой, страшной старухи превратилась в чудо неописуемой красоты.
Стоишь под высоким небом одна посреди травы, которая по пояс – ковыль!
Ковыль трава колышется, как волны, – необозримо до горизонта, неостановимо  и завораживающе. Чувствуешь, как он вертится, шар Земной, на котором тебе повезло родиться. Неважно, сколько тебе лет. Охватывает чувство свободы, пьянящее, безграничное. Оно ощущается простором, который не охватить ни взглядом, ни разумом, ни распахнутыми руками, ни улетающим куда-то вдаль и вверх твоим диковато – необузданным громким кличем, вырвавшимся внезапно из самой глубины подсознания. Свобода свежим ветром  сквозит по лицу, теребит волосы, развевает одежду, словно крылья. Хочется петь о чем-то никогда непетом и неслыханном. О свободе, о любви? Разве это не сродни  одно другому? Оргия весны меняет краски стремительно до неправдоподобия. Степь то сплошь изумрудно - седая, то темно- зеленая, то желто-лимонная, то огненно – красная, то васильково – синяя, то пестрая в смешении всех прежних  и каких-то новых цветов.
         А потом так же внезапно все погасло, и опять превратилось в сухое бесцветие. И катятся шары. Сухие,  гонимые, как чьи-то умершие, не нашедшие покоя души.
                И тогда мы уехали из Луговой. Папу перевели в Карши. Когда наша семья уехала, Рыжика дома не было. Он был где-то в степи. Мы ждали его до последнего дня. Даже купили ему билет, а я связала ему намордник. Так велели в кассе, когда продавали билет  для животного. Рекса папа кому-то пристроил. А куда делся Рыжик, когда вернулся из степи и не нашёл ни нас, ни Рекса?  Что он подумал? Коты ведь тоже думают!О чём? Этого я не  знаю. И вряд ли на этот вопрос смогли бы ответить мама и папа.