Демобилизовавшись из Вооруженных Сил, я спокойно работал в поликлинике одного из Федеральных медицинских центров, пока черт не дернул внедрять лазерную облитерацию для лечения больных варикозом. В этот момент я был там не единственный флеболог: к нам пришла работать молодой доктор. Перед этим она была интернатуре, которая по окончанию чуть было не одарила ее беспросветностью при выборе дальнейшего пути. А тут флебология, интенсивно развивающаяся и недавно появившаяся лазерная облитерация, обещающая радужные перспективы. Метод новый, вопросы конкурировали с неудачами. Начали с проб и ошибок; затем перенимали секреты мастерства у коллег, которые имели опыт больше нашего, уменьшая тем самым и количество проб, и количество ошибок. В случае неудач грустили, если же все получалось - радовались, как дети. Через некоторое время и у нас стали появляться врачи-курсанты, обучающиеся в Центре на курсах повышения квалификации.
С этого момента я совершенно ясно стал ощущать, что этот метод обладает крайне низкой воспроизводимостью и то, что хорошо получалось у меня и у моих коллег, никак не выходило у тех, кто приехал к нам обучаться. Во снах и наяву у нас маячила безумная идея - создать лазерного робота, который бы все делал за человека. При этом врачу оставалось только ввести световод в вену и расположить его кончик в нужном месте. Дальше можно было бы стоять и курить бамбук, робот сам знает где и насколько нужно прогреть вену своим лазерным щупальцем. Создание такого робота привело бы к тому, что результаты лечения стали одинаково хорошими в любых руках, и к быстрой обучаемости врачей.
Для того, чтобы даже теоретически представить себе такое устройство, необходимо было рассчитать степень поглощения лазерного излучения венозной стенкой, да еще и записать это в виде уравнения зависимости нагрева вены от мощности луча и длительности воздействия. Запрограммировав этой формулой нашего киборга, мы бы могли уже не беспокоиться за пациентов, результат был бы гарантирован. Затея организационно весьма сложная, непонятно, чем завлекать нужных специалистов, в том числе и физиков, чтобы помогали со всех сторон. Каждое утро, идя на работу, я думал о том, что мне следовало бы выйти из обычного ритма жизни и заняться-таки изобретением этого робота. Но стать на этот путь было страшно, пожертвовать временем ради пусть даже важной научной затеи я мог только за счет моей врачебной практики, с которой я, откровенно говоря, кормился сам и кормил свою семью. А чем физикам прикажете платить за помощь? Деньги держали меня железной хваткой за одно место и не давали страдающему сердцу рвануть в авантюру и неизвестность.
Так продолжалось до одного дождливого дня, который все изменил. В то утро я оперировал молодую девушку лет 27. До сих пор помню ее голубые до полной прозрачности глаза и вопрошающе-застенчивое выражение лица. Это лицо, уверен, я уже видел когда-то давно, в детстве, на картине Ботичелли, репродукция которой висела в спальне родителей. Я смотрел на нее и ловил себя на мысли, что физически не могу отвести взгляд. Она улыбалась. Время от времени мне удавалось сделать подобие умного лица (все-таки я врач). Сама операция прошла как обычно, но вена, вена которую мы коагулировали, не закрылась, а через три дня возник жуткий тромбофлебит с высокой температурой. Я не находил себе места, ведь я был виноват, что, по сути, экспериментирую с новым методом на живых людях, а теперь получил то, что должен был получить. Девушка болела сильно и долго, я каждый день смотрел ее на УЗИ, боясь распространения тромбоза. Три первых дня у нее держалась температура под 40, каждый раз, когда я встречался с ней взглядом, ощущал колющий удар кинжалом. В сердце. Наконец она выздоровела, но со мной дальше общаться отказалась. Сердце мое обливалось кровью, но я бесповоротно убедился, что теперь уже точно нужно хотя бы для себя понять, как работает этот метод, и сделать-таки чертового робота, чтобы такого больше не повторялось. Чего бы мне это не стоило.
На следующий день я все бросил и отправился в Институт общей физики Академии наук, где мы окунулись в совершенно сюрреалистичную атмосферу физики лазеров. По коридорам с облупившейся краской бродили ученые с мировой известностью и делали какие-то открытия. Люди очень умные, но как только во времена перестройки им неожиданно приказали вместо лазерного оружия заняться изобретением чего-то мирного, так у них на дне глаз прочно обосновалась легкая неуверенность в своем будущем.
В ИОФАНе нас приняли радушно. Особенно пленила доброжелательность заведующего лабораторией лазерной биоспектроскопии профессора Лощенова Виктора Борисовича и старшего научного сотрудника Мееровича Геннадия Александровича; с последним мы, в основном, и работали. Экспериментируя месяца три подряд, мы зафиксировали, что хотели - характер распространения температур в стенке вены при ЭВЛО. Правда, искомое уравнение так и не получили: данных было недостаточно. Наш путь лежал дальше - чтобы определить оптическую плотность венозной стенки нам требовалось особое оборудование и знание соответствующих специалистов. И мы пошли по дорожке в институт биохимии им. Баха РАН.
Встретил нас профессор Александр Александрович Красновский - сын выдающегося отечественного биохимика академика Красновского. Он оказался чертовски обаятельным человеком, мы даже стали засиживаться у него вечерами. Мы вели разговоры на разные темы, при этом профессор совершенно очаровал нас своей эрудицией, не говоря уже о специальных знаниях. Если свои доводы нужно было подтвердить какими-либо фактами, он тут же с мобильного телефона мог позвонить в Нью-Йорк или Париж коллегам-профессорам и выяснить правильный ответ.
Стены института биохимии были еще более облуплены, а оборудование еще более устаревшим, чем в Институте Общей физики. На многих аппаратах, отвалившиеся от ветхости части, были прикручены назад алюминиевой проволокой или примотаны изолентой. Тем не менее, на этом видавшем виды оборудовании они проводили эксперименты, результаты которых охотно публиковали лучшие мировые журналы. Парадокс, но я до сих пор не могу отделаться от ощущения, что эти умнейшие люди никому не нужны вместе с их Институтом и оборудованием. Глаза практически всех сотрудников выражали чувство, что они одинокие и брошенные, и нет над ними вожака, который бы всех построил и поставил Настоящую Задачу. И они бы работали. Я на 100% уверен, что им не нужно даже платить за это зарплату; я был свидетелем, как они за свои нищенские копейки покупали какие-то запчасти для своих приборов.
Так в лаборатории, под руководством профессора Красновского, нам удалось-таки определить значения оптической плотности стенки вены для разных длин волн. Причем эти исследования были выполнены впервые в мире. Результаты мы озвучили на нескольких международных конференциях, последний раз в Сиднее (Австралия). Они были опубликованы в соответствующих журналах, в том числе и за рубежом. В конечном итоге, получив все цифры, мы были и обрадованы, и озадачены одновременно: это только сырые цифры. Чтобы получить нужные нам коэффициенты, нужно было их пересчитать в соответствии с неведомым нам законом Бугера. А там: сплошная высшая математика. В медицинском училище я по математике так и не дотянул до четверки, а дальше мои дороги с царицей наук не пересекались вовсе. Откровенно говоря, я и деньги в магазине подсчитывал при помощи калькулятора.
Вздохнув и поблагодарив Институт биохимии и профессора Красновского, мы, потоптавшись, направились знакомиться и просить помощи к математикам. Так как задача была архисложная, то мы вышли на физико-математический факультет МГУ им. Ломоносова, где, как всем известно, работали лучшие математики страны. Последние нас встретили еще более радушно, чем потрясли до глубины души. Оказалось, что на их памяти еще не было случая, когда к ним за помощью обращались хирурги. Терапевты, кардиологи - бывало. Хирурги - никогда. Поэтому мы своим приходом потрясли их еще больше. Они быстро рассчитали, как вена поглощает лазерный луч, и вывели-таки заветную формулу. Правда уравнение получилось дифференциальным и имело свое отдельное решение для каждой длины волны. Долго ли, коротко ли, но в итоге мы получили, что хотели - формулу для робота.
Как это часто бывает в жизни, действительность оказалась несколько иной, чем наши ожидания. Формула демонстрировала, что для надежной облитерации вены мощность лазера может колебаться в больших пределах, причем эти пределы настолько широки, что и робот никакой не нужен. Главное - попасть в диапазон и равномерно вытягивать световод из вены, пока лазер ее прогревает. Одним словом, робот упростился и превратился в нехитрое механическое устройство, которое равномерно вытягивает световод. Устройство настолько простое, что его может изготовить любой старшеклассник.
Перенеся эту формулу в клиническую практику, мы стали получать практически 100-процентные положительные результаты, исчезли реканализации. В 2011 году мы написали научную монографию "Лазерная хирургия варикозной болезни", которая разошлась тиражом в несколько тысяч экземпляров. У нас вышли десятки статей, я уже не говорю о тысячах прооперированных нами пациентах с положительным результатом.
С этого момента к нам стали проявлять повышенное внимание фармацевтические компании. Прикрываясь интересом к нашей научно-педагогической деятельности, большинство из них пыталось решить за наш счет свои маркетинговые проблемы. Мы быстро это поняли и хотели избавиться от таких попутчиков. Но не тут-то было. По определенным причинам нам пришлось в каждый доклад, в каждую статью или лекцию про лазер вставлять информацию про указанные нам лекарства. Говорят, что между совестью и подлостью есть небольшая щель, в которую можно протиснуться. Я думал - это правда и добавлял в бочку своих выступлений по лазеру ложку материала про таблетки. Считал, что привкуса никто не почувствует.
На повестке дня оставался еще один вопрос, на который ответа мы не получили. До какой именно степени нужно прогреть вену лазером, чтобы после вмешательства у человека не было болевого синдрома? Ведь не секрет, что бы не говорили в рекламах, после ЭВЛО большинство пациентов отмечают неприятные ощущения в ноге, особенно на пятые-шестые сутки после процедуры. Нам казалось, что белок, из которого состоит вена нужно полностью, на 100% коагулировать. Если в стенке сосуда останется хоть капля живого белка, он неминуемо вызовет воспаление и боль в ноге после операции. И мы вновь покинули насиженное место и направились ловить удачу. На сей раз на химический факультет МГУ им. Ломоносова и в Институт лазерных и информационных технологий РАН. По дороге к нам присоединился заочный аспирант Максимов Сергей Владимирович, без которого удача нас бы не посетила. Теперь же она встретила нас троих с распростертыми объятьями в лице доктора химических наук Игнатьевой Наталии Юрьевной и Захаркиной Ольги Леонидовны.
В МГУ мы создали экспериментальный стенд, где можно изучать любые методы облитерации вен, в механизме которых участвует денатурация коллагена - основного опорного белка организма. С помощью этого стенда мы изучили, какие в реальности происходят процессы в вене при ЭВЛО И РЧО. Мы поймали те режимы, при которых коллаген вены денатурирует на 100%, а окружающие ткани при этом не повреждаются. Мы поймали, иными словами, те режимы ЭВЛО и РЧО, при которых нога после операции у человека меньше всего болит. Материалы этой работы вошли в несколько кандидатских и одну докторскую диссертацию. Они были доложены в Белграде, Риме, Сиднее и других городах и странах на знаковых конференциях и научных симпозиумах.
В один прекрасный момент, когда я стоял в пробке недалеко от МГУ, на меня снизошло озарение. Заболеваниями вен с реальной симптоматикой страдает не более 20% взрослого населения. И на этом небольшом плацдарме бьются между собой несметные полчища различных компаний-производителей венотонизирующих препаратов. Сейчас, когда подступает кризис, их войны стали совсем бескомпромиссны. Однако вне этого плацдарма остается 80% совершенно здоровых людей, жителей нашей многострадальной Родины. Так вот, фарм. компаниям необходимо выйти на этот рынок просто для того, чтобы выжить. А тут, на удачу, появляются такие квазизаболевания как флебопатии и т.п., которые, по сути, выдуманы, не являются заболеваниями и не требуют лечения, таблетками уж точно.
Любое вмешательство в жизнь человека, пусть даже назначение бесполезных таблеток, может привести к непредсказуемому вреду. Представим себе гипотетическую ситуацию: человеку врач назначил препарат в таблетках, который нужно пить утром и вечером. Утром, торопясь на работу, наш гипотетический пациент забыл выпить таблетку и теперь нервничает: ведь доктор сказал, что у него флебопатия и таблетки нужно пить обязательно! И вот, наш пациент так накручивает себя этими мыслями, что не замечает красного сигнала светофора и погибает под колесами большегруза. Эта смерть никогда не войдет в статистику смертей от врачебных вмешательств. Настоящих причин гибели этого человека не узнает никто. Кто же в действительности виноват в его смерти? Вдвойне трагично, если таблетки были назначены зря.
Весной 2015 мы запланировали провести научную конференцию "Флебология - надежды и реалии". Именно там я и собрался рассказать коллегам, какие у меня надежды и что на самом деле думаю о ее реалиях. Я подготовил слайды к докладу, в которых описал всю трагическую историю ятрогений (вреда из-за врачебных действий) во флебологии. Слайды выглядели устрашающе. Венчали доклад картинки, показывающие вред, который мы можем нанести своим наивным вмешательством тем людям, которым мы ставим диагнозы исходя из потребностей фармацевтического бизнеса (и своего мелкого гешефта). Подсчитал и ужаснулся: когда речь идет о жалобах на тяжесть в ногах, например, 90% больных мы лечим зря. И эти люди не подозревают, что они - не люди, а рынок сбыта. Вторая мысль, которая сразу меня посетила: выступить с таким докладом равносильно самоубийству, ибо в зале соберется более 300 человек именитых флебологов со всего бывшего Союза. Более того, все профильные фармацевтические компании должны были заслать туда своих представителей. После такого никто мне уже не предложит денег за лекции и сладкая должность профессора (которая маячила передо мной в ближайшие время) теперь закрыта, вероятно, навсегда.
Третьего марта я выступил. Наступило облегчение. Ночью я впервые за несколько лет спал как ребенок. На следующий день написал заявление по собственному желанию. Начальство его подписало.
Наконец, я могу посвятить себя тому, что мне на самом деле интересно, послав к черту псевдоученую карьеру со всеми ее громкими по форме, но бессмысленными по содержанию ступенями. И я буду рад передавать наши знания другим врачам, ибо если этого не делать, где-то будут продолжать страдать больные люди.