Ферзь
09.10.2013
Александр Крылов-Толстикович
Сказки для бабушки
ФЕРЗЬ
Жизнь - это партия в шахматы, по окончанию которой
и короли, и пешки ложатся в один ящик.
Мигель де СЕРВАНТЕС.
Историю, которую я вознамерился поведать досужему читателю, началась во времена, когда исконное название старинного Гоголевского бульвара, что протянулся от Арбатской площади до ажурного павильона-ворот метро «Кропоткинская», было памятно лишь очень пожившим людям. Впрочем, старожилы предпочитали не ворошить прошлое, а ежели и приходили в их убеленные сединами головы юношеские видение, то привычка держать язык за зубами, привитая советской властью, благоразумно удерживала от ненужных ремининсценций.
Любят москвичи старинный Пречистенско-Гоголевский бульвар, я тоже любил погулять по его тенистым аллеям, посмотреть на прохожих, назначал здесь свидание, вел приятные беседы со случайным знакомцем, присев на деревянную скамейку.
Сам создатель бессмертной поэмы о мертвых душах величественно посматривает на шумную Арбатскую площадь с гранитного постамента, украшенного золоченной надписью, из коей следовало, что сия статуя, служит даром советского правительства «великому русскому художнику слова»...
Может статься, Николай Васильевич по врожденной нелюбви к помпезности, от подобной почести и предпочел бы уклониться, тем паче, что прежде на том же самом месте, некогда уже стоял другой памятник, воздвигнутый в столетнюю годовщину рождения писателя. В отличие от оптимистичного советского Гоголя, прежний, погруженный в печальную меланхолию, восседал в кресле, согбенный, нахохлившийся, уткнувший длинный нос в воротник шинели. Были, были причины грусти у Николая Васильевича... То, вторая часть «Мертвых душ» никак ни ладилась, то прах православно-мистичного писателя, всю жизнь преследуемого страхом оказаться погребенным заживо, бесцеремонно извлекут из могилы, чтобы закопать вместе с яркими представителями соцреализма; то старый памятник, словно птица, перелетел с Арбатской площади в тихий дворик на Никитском бульваре; то самого писателя в школьных учебниках назовут борцом с проклятым царским режимом, радетелем крепостного крестьянства...
А близ Сивцева Вражка, где бульвар делает крутой поворот, с недавних пор сидит в хлипкой лодчонке, в расхристанной телогрейке, с папироской в руке, забронзовевший Михаил Шолохов, неведомо каким ветром занесенный с тихого Дона в суету московского бульвара. Но полет фантазии ваятеля не ограничился лодкой на сухопутном бульваре, а достиг высот фантасмагоричного полета кузнеца Вакулы. Позади и прямо по курсу писательской ладьи в шахматном порядке торчат из земли бронзовые лошадиные головы, ночной порой жутковатым кошмаром пугающие одиноких прохожих. Есть предположение, что убойный кавалерийский кошмар привиделся наследнику Микеланджело отнюдь не в алкогольном угаре: среди завсегдатаев бульвара бродит молва, что нобелевский лауреат всего лишь предлог, а памятник воздвигнут в честь славной шахматной фигуры – коня, известного своим непредсказуемым скоком по черно-белым квадратам.
Ведь когда-то на месте шальных андеграундных скакунов, стояли скамейки, сплошь усиженные ветеранами труда, отставными полковниками, заслуженными работниками культуры, пожилыми докторами, и прочими пенсионерами разного калибра, классового происхождения и уровня образования, повязанных одной, но пламенной страстью – они играли. Да не подумает читатель плохо! Играли они не в какую-нибудь пакостно-криминальную буру, буржуазный бридж, мещанский преферанс, не в бабское лото и, даже не в русские шашки, а в древнюю, благородную игру королей и рыцарей –шахматы.
Игра шла не детская, играли исключительно почтенные мужи, каждый из которых крепко держал в памяти любимую поговорку Федора Шаляпина - даром, мол, только птички поют. Другие, правда, не поминая птичек, выражались более резко: «Играть даром – даром играть»... Увы, читатель не ошибся - играли здесь на деньги, и проигравший отдавал победителю целковый.
Уровень мастерства, конечно, весьма разнился: кто-то едва умел переставлять фигуры на клетчатой доске, другие могли дать фору иному кандидату, а то и мастеру спорта. Впрочем, профессионалов-спортсменов здесь не жаловали, равно как и представителей деклассированной прослойки наперсточников, картежных игроков или вороватых аферистов. Как бы ни рядились незваные пришельцы в серые пенсионерские пальто, не морщили лбов под надвинутыми кепками, не скрывали алчный взгляд полями солидных фетровых шляп, но исконные обитатели здешних скамеек быстро выводили плутоватых варягов на чистую воду. В самом деле, кому хочется отдавать кровный, пенсионный рубль заезжему шулеру или нечистому на руку перворазряднику из соседнего шахматного клуба, что располагался на высоком берегу бульвара, за проезжей дорогой, по которой время от времени гулко прокатывались синие троллейбусы?
***
Во времена бескомпромиссного карповско-каспаровского марафона за шахматную корону (кто сейчас вспомнит, сколько переполоха и пересудов вызвал среди москвичей тот, в общем-то, далекий от реальной жизни полуспортивный марафон?), лидером местной пенсионно-шахматной лиги безоговорочно признавался Михаил Семенович по прозвищу Ферзь. Вначале пенсионер обижался на кликуху, ведь недаром ферзя привычно причисляют к женскому званию, а многие и вовсе именуют сию важную фигуру королевой, которая, подобно всем дамам, обожает общество королей и слоноподобных офицеров; ходит, куда взбредет в голову: вперед, назад, по диагонали и параллелям, а в первоначальном шахматном строю, избалованно выбирает поле, соответственно собственному колеру...
Михаил Семенович почитался не просто сильным игроком, берите выше – это был шахматный мастер. Нет, не в том смысле, что он имел сомнительный официозный титул, хотя отметим, сцепившись с иным мастером спорта из Центрального дома шахматистов, он редко уступал в поединке, сводя партию вничью, а то и вынуждая соперника, положить короля на шахматное поле. Любо-дорого было посмотреть, когда Михаил Семенович, будучи в хорошем расположении духа, устраивал сеанс одновременной игры на пяти-шести досках. Его оппоненты – отнюдь не новички в премудростях шахматной игры, взопрев, сидели, уткнувшись в расположение фигур, а Ферзь - сухонький, пожилой, с растрепанными на ветру седыми волосами весело прохаживался между игроками, время от времени объявляя: шах или мат. В такие минуты он любил цитировать классиков, особенно часто поминая Александра Алехина:
- Чтобы вам лучше думалось, напомню, что говаривал Александр Александрович Алехин. Так вот, он утверждал, во время турнира шахматный мастер должен быть воздержанным монахом и хищником в одном лице. Хищником по отношению к сопернику, аскетом в повседневной жизни. Сие, впрочем, не исключает возможность проигравшим попотчевать победителя стаканчиком хорошего винца...
Надо ли уточнять, что после такого турнира самые молодые пораженцы быстрее шахматного коня неслись в магазин в Астафьевском переулке за портвейном и нехитрой закуской.
***
Действительно, Михаил Семенович был подлинным Маэстро шахмат – любителем, фанатично преданным игре, готовым часами ломать голову над сложным этюдом, решать задачи, разбирать партии великих гроссмейстеров. Он не только знал по именам всех чемпионов, но, проснувшись среди ночи, мог по памяти восстановить все наиболее знаменитые партии Капабланки, Ботвинника или Михаила Таля. Особенно ему импонировал молодой рижский гроссмейстер, которым он не перестал восхищаться даже после того, как тот распрощался с шахматной короной:
- Вы только посмотрите, как побеждает Таль? Он развивает свои фигуры к центру, а затем жертвует их где-нибудь... Это же –шахматный гений, скромный, талантливый, несуетливый; как прочие чемпионы, за бешенными гонорарами не гонится...
***
Нельзя, впрочем, сказать, что любовь самого пенсионера к шахматам была исключительно платонической, лишенной, так сказать, материальной составляющей. Истины ради отметим, что, к солидной по советским временам пенсии в сто двадцать рублей, шахматы приносили отставному научному сотруднику неплохой приработок. Во-первых, Михаил Семенович составлял шахматные задачки и изящные этюды, которые относил в редакцию журнала «64», получая за труды заслуженный гонорар. Кроме того, Ферзь не пренебрегал законной контрибуцией, снимаемой с побежденных противников на бульварном ристалище, принося домой иной раз по пять-шесть рублей, добытых в честном поединке. Постоянные победы, однако, повлекли неожиданный результат: другие шахматисты, убедившись в тщетности попыток выиграть хотя бы партию у маэстро, один за другим стали отказываться от предложения играть с ним. Дело дошло до того, что Михаил Семенович часами наблюдал перипетии чужих шахматных баталий, тщетно ожидая наивного простака, желающего сразиться с самим Ферзем.
Признаюсь, мне тоже совсем не нравится постоянно признавать свои поражения, не по нраву роль мальчика для битья, и бесперспективная игра с сильным шахматистом, не оставлявшим никаких шансов даже на почетную ничью, быстро прискучивает. Однако стоило пожертвовать тремя рублями, чтобы дождаться, когда Ферзь придет в хорошее расположение духа и начнет рассказывать шахматные байки, которых он знал превеликое множество. Особенно любил Михаил Семенович исторические анекдоты, связанные с известными персонажами прошлого. С тех пор миновал не один десяток лет, но до сих пор помню, как седой старик в расстегнутом пальто, опираясь на палку с серебряной ручкой, воодушевленно повествовал о шахматистах прошлого, чертя на песке широкие клетки с силуэтами фигур. Почему-то глубоко запал в память анекдот о шведском короле Карле XII.
- Забавная история произошла с королем Карлом XII в Бендерах, - начинал свой рассказ Михаил Семенович, слегка покашливая и потирая сухонькие руки. – Надо сказать, он был довольно странной личностью: авантюрист, женоненавистник, любитель солдат и всего с этим связанного, но, ко всему прочему, набожный человек и прекрасный шахматист. Так, вот, вместе с гетманом Мазепой, он позорно бежал от своей армии, разбитой под Полтавой и нашел укрытие в турецкой крепости Бендеры. До поры до времени, турки терпели незваного гостя, но потом султан отрядил отряд янычар, чтобы они намекнули королю, пора, мол, и честь знать...
Но ворота крепости оказались заперты, турок никто даже слушать не стал. Тогда они осадили крепость и начали постреливать из ружей. Тем временем, король уселся на бруствере играть в шахматы с министром Гроуткаузеном. Гетман Мазепа под благовидным предлогом уклонился от высокой чести сыграть с августейшим шахматистом, равно как и от шанса получить шальную пулю в лоб, благоразумно схоронился в подвале, где хранилось вино. Что поделаешь: хохол всегда останется хохлом...
Пули свистели, барабаны били, время от времени бухали пушки, но король, игравший белыми, не обращая ни малейшего внимания на баталию, громил своего министра. Ничего в этом удивительного нет – играл то он не с Петром Великим! Тем временем, партия перешла в эндшпиль, - рассказчик на секунду задумался. - Фигуры расположились следующим порядком.
Михаил Семенович перевернул доску и быстро расставил девять фигур: белые - Кf5 Лg7 Кe1 Пc2 h2; - черные Кh5 Сf2 Пc3 h6.
- Все казалось бы ясно в данной позиции. Карл сообщил, что поставит мат в три хода. Но тут, - старик сделал драматическую паузу, - не успел король произнести эти слова, как в окно влетела пуля и разнесла в щепы белого коня. Гроуткаузен невольно подскочил. Карл, однако, спокойно попросил его заменить сбитого коня другим, заметив при этом, что мат довольно изящен. Но через мгновение Карл рассмеялся и воскликнул: «Можно обойтись и без коня! Я могу его вам подарить и все же дать мат в четыре хода!» Только эти слова сорвались с августейших уст, как просвистела вторая пуля, и пешку h2 постигла участь коня. Гроуткаузен побледнел. «Вы имеете среди турок хороших друзей, - заметил Карл, - трудно предположить, что я смогу одержать победу над такими союзниками, но я хочу посмотреть, нельзя ли обойтись без этой злосчастной пешки».
«Я нашел! — прогремел Карл ликующе.— С большим удовольствием я сообщаю, что теперь вам, без сомнений, мат в пять ходов!». И Карл не отпустил Гроуткаузена до тех пор, пока последний не нашел полностью решения задачи. Думаю, не следует удивляться, что перепуганный министр на следующий день покинул лагерь и перешел на сторону русских...
- Попробуйте восстановить ход партии, - обратился маэстро к собравшимся слушателям. Пока лучшие шахматные головы бились над задачей, Михаил Семенович довольный расхаживал между скамейками. Когда, наконец, общими усилиями задача была решена, он с хитроватой улыбкой сообщил:
- Самое занятное, что Карл XII, хотя и был сильным шахматистом, эту партию он никогда не играл. Мы имеем дело с исторической фальсификаций, шахматным апокрифом, шуткой, – называйте как угодно, а сочинителем этой славной задачи был американец Сэм Лойд, опубликовавший этюд в одном шахматном журнале, кажется, в 1859 или в 1860 году. Конечно, о его задачке скоро бы забыли, а вот имя шведского короля обеспечило ей долгую жизнь, - довольный произведенным эффектом, окончил свой рассказ Михаил Семенович.
***
Наверное, было бы правильно, хотя бы в нескольких словах подробнее рассказать о Ферзе, его жизни. Но сделать это оказалось очень непросто. Сам Михаил Семенович о прошлом почти никогда не говорил, разве, что иногда, вспоминая какую-нибудь историю из былых времен, мог уточнить дату, сославшись на тот факт, что в то время он учился в техникуме или воевал в финскую войну. На День Победы он приходил на бульвар в пиджаке с боевыми наградами, среди которых был орден Боевого Красного знамени – отличие, которое давали за реальные подвиги, за пролитую кровь...
Меня, как профессионального журналиста, чрезвычайно интересовала жизнь Михаила Семенович, хотелось узнать детали биографии этого неординарного человека, понять, почему именно шахматы стали его любим занятием, оттеснив в сторону цикл Кребса, синтез плохого холестерина и прочие премудрости биохимической науки. Расспрашивая старых друзей Ферзя, соседей по дому, из мелких деталей, я постепенно составил целостную мозаику биографии старого шахматиста.
***
Он родился за десять лет до революции в состоятельной буржуазной московской семье, успел даже поступить в гимназию, но окончить ее не удалось – большевики быстренько разогнали эти садки для воспитания гнилой интеллигенции. Его родителям удалось как-то адаптироваться к новым условиям: отец-профессор пошел служить простым врачом в Солдатенковскую больницу, мать преподавала на каких-то курсах. Квартиру, естественно, уплотнили нуждавшимися в жилье пролетариями, не всегда понимавшими для каких надобностей существуют унитаз и ванна. Но, в целом, жизнь постепенно вошла в некую колею, выбить из которой семью долго не удавалось.
Существуя от зарплаты до зарплаты, они переживали войны, партсъезды, папанинцев и стахановцев, забыв, что жизнь может быть совершенно иной, что существуют прекрасные дальние страны, замечательные книги и картины, читать и видеть которые им отныне не дозволялось. Более того, не рекомендовалось предаваться воспоминаниям и о собственных дедах и прадедах. Память надежно блокировалась животным инстинктом самосохранения и заботой о детях, ведь сирота и при социализме сирота... Дворянские грамоты, церковные метрики, орленые Станиславы и Анны на шею, семейные альбомы с фотографиями дедушек в мундирах и бабушек в вечерних туалетах безжалостно уничтожались.
Процесс уничтожения былого прошел незамеченным для маленького Миши, который в положенный срок повязал пионерский галстук, гордо поклявшись быть готовым сражаться за «дело Ленина-Сталина»; затем окончил школу-семилетку, техникум. Потом служил в Красной армии, стал красным командиром; воевал сначала на финской войне, прошел Великую Отечественную... Был ранен, вернувшись домой, поступил в медицинский институт, женился. В начале пятидесятых годов его арестовали, как ученика академика-биохимика Бориса Збарского. Врачом-вредителем Михаил Семенович стать не успел – умер усатый вождь, вслед за ним сгинул всемогущий Берия. В стране наступила оттепель, Михаил Семенович начал работать научным сотрудником некоего медицинского института на Солянке, защитил кандидатскую диссертацию, выступал с докладами на ученых конференциях. Все шло неплохо: семья, солидная, по тем меркам, зарплата, плюс пакет молока за профессиональную вредность.
В то время шахматные доходы не интересовали Михаила Семеновича, жизнь он вел семейно-размеренную – дни проводил на службе, по вечерам, отужинав, раскладывал с супругой Натальей Петровной сложные пасьянсы на круглом столе под оранжевым абажуром, лишь по выходным позволяя себе удовольствие выйти на бульвар поиграть в шахматы.
В шахматы Михаил Семенович начал играть едва ли не с пеленок, используя вместо погремушек ферзей и пешки. Когда Миша немного подрос, отец, большой поклонник шахмат, играя со знакомыми, сажал сына на колени, а в пять лет объяснил, как ходят фигуры и для начала поставил ему детский мат. Но уже спустя год, мальчик развлекал гостей хитроумными комбинациями, проигрывая только отцу и еще двум или трем игрокам. Знакомые прочили вундеркинду славу великого шахматиста, но грянула Первая мировая война, отец уехал начальником фронтового лазарета, потом в России приключились революции, место шахмат заступили примитивные карточные игры, семечки и матерные частушки. Шахматы остались увлечением «бывших», позволяющим абстрагироваться от невзгод внешнего мира. В конце двадцатых годов, когда шахматы неожиданно вновь вошли в моду, время для Михаила Семеновича оказалось безвозвратно упущено. Добиться звания мастера и участвовать в крупных турнирах ему так и не удавалось – злую шутку сыграла принадлежность к былому купеческо-образованному сообществу, равно как и отсутствие нужных связей в нынешней шахматной элите, состоящей в основном из представителей еврейской интеллигенции, крайне осторожно относящейся к выходцам из «бывших».
***
Жил наш герой все в том же старинном доме, в густонаселенной коммунальной квартире, когда-то целиком принадлежавшей его дедам. Теперь он обитал в большой комнате, разделенной фанерной перегородкой на две неравные части. В той, что поменьше - темной, стоял упомянутый круглый стол, покрытый тяжелой скатертью с бахромой, резной дубовый буфет, шкаф с огромным зеркалом и диван. На стене висели два огромных – во всю стену, салонных пейзажа художника Юлия Клевера-старшего - художественный и вполне материальный привет через поколения от дедов внукам. Стенные часы мерно тикали, создавая уют в маленьком мирке старинной московской семьи. Каждые полчаса они били курантным боем, а из другой половины комнаты тоненьким дискантом вторили бронзовые ампирные часы с возлежащим Аполлоном, игравшим на лире. Фотографии родственников в потемневших рамках, несколько старинных миниатюр довершали уют комнаты.
В большей половине комнаты, с окном, выходящим на бульвар, высились книжные шкафы с львиными мордами, туго уставленные золочеными томами Брокгауза, Граната и Южакова, тусклыми справочниками и монографиями по биохимии. Между шкафами разместилась отрада и гордость Михаила Семеновича - черный рояль поставщика Двора Его Величества Императора Всероссийского, знаменитой фирмы «Беккер», доставшийся по наследству от дядьки-музыканта. Сам Михаил Семенович недурно играл на инструменте и пел приятным баритоном арии из популярных опер, а супруга Наталья Петровна, сложив на груди пухлые, красивые руки, подпевала ему грудным контральто.
***
Немало сказано колких слов о коммуналках, но квартира, в которой обитал Михаил Семенович служила приятным исключением из прочих вороньих слободок. С эпохи первоначального уплотнения буржуйской квартиры, сменилось пять или семь поколений жильцов – кто-то помирал, кто-то умудрился перебраться в отдельные хрущобы, третьих приняли под опеку лагеря пенитенциарной системы.
Старая коммунальная квартира многие десятилетия напоминала большую реку, которая несет мусор, прошлогоднюю листву, ветки, коряги. Один поворот реки, второй, а там, глядишь, - очистилась вода, стала прозрачной, рыба в ней заиграла... Так и население коммуналки устоялось, привыкло к совместному проживанию, и хотя здесь обитало более пятнадцати человек, скандалы и ссоры случались чрезвычайно редко. Соседи, как на подбор, оказались тихими спокойными людьми; без споров и возражений, по очереди убирали места общего пользования; своевременно тушили свет в ванной; на чужие продукты в холодильниках не покушались; дни рождения и поминки справляли все вместе, за большим столом на общей кухне с четырьмя газовыми плитами.
Так, не чокаясь, помянули и сгоревшую от рака Наталью Петровну, а спустя полгода случилась еще одна трагедия – в жуткой авиакатастрофе погибли дочь и зять Михаила Семеновича, и он остался единственным родственником и опекуном десятилетней внучки Даши.
Миновало восемь с лишком лет, девочка выросла в очаровательную девушку, поступила в медицинский институт, избрав специальность стоматолога в память погибшей матери. Однако до заветного диплома учиться предстояло несколько лет, а скромное денежное пособие, назначенное Даше после гибели родителей, выплачивать перестали. Теперь дед и внучка жили на одну стариковскую пенсию. К великому сожалению, гонорарный источник в шахматном журнале постепенно стал пересыхать – старого маэстро все чаще вытесняли новобранцы каспаровского призыва, да и бульварный приработок, как уже было сказано, также резко уменьшился. Пейзажи Юлия Клевера Михаил Семенович отнес в антикварный на Смоленской набережной, что позволило на вырученные деньги протянуть еще около года.
Впрочем, Михаил Семенович не позволял себе унывать даже в гораздо более тяжкие времена - за плечами остались войны, голодные послевоенные студенческие годы, нищенская стипендия аспиранта... С утра старик отправлялся в поход по магазинам. Отоваривался овощами, молочными сосисками, творогом; покупал в филипповской булочной – не той, что на Тверской, а в угловом доме на бульваре возле Кропоткинской, свежий нарезной батон, половинку пахучего «бородинского», для внучки - калорийную булочку, присыпанную сверху орешками.
Дома, разложив покупки в холодильник и буфет, готовил на кухне суп, варил картошку, делился с соседками последними международными новостями о кознях американского президента Джимми Картера и сменившего его дешевого голливудского лицедея Рейгана. Однако не возьмусь утверждать, что Михаила Семеновича интересовала политика, как это было принято среди тогдашней продвинутой столичной интеллигенции. Хотя, конечно, кроме «Правды» и «Труда», по вечерам он ловил сквозь треск глушилок «Немецкую волну» и «Голос Америки», но диссидентов откровенно недолюбливал, почитая их за скрытых недоброжелателей России. Однажды я дал почитать ему запрещенный «Архипилаг ГУЛАГ». Спустя несколько дней, возвращая самиздатовское издание, старик с неудовольствием заметил:
- Это, голубчик, не литература и не политическая программа; скорее - дешевая газетная публицистика. С литературных позиций, пишет он откровенно слабо, даже - неграмотно. Насколько мне позволительно судить, все это безбожно громоздкое произведение - стенания незаслуженно обиженного человека, собравшего массу страшных и неприятных анекдотов, но не попытавшегося даже удостовериться в их подлинности. Конечно, начиная с Ленина и Сталин, все наши вожди – изрядные мерзавцы. Я, знаете ли, жил в те времена, приходилось сталкиваться с разными людьми, бывать в разных ситуациях. Может, слышали, почти полгода был, отнюдь не по своей воле, гостем товарища Берия, сиживал в камере НКВД. Должен признать, неприятное заведение... Только писать надобно не со слов таких же обиженных - мне, мол, сказали... Документы, будьте любезны, предъявите! Нет, шахматные учебники намного лучше – все основано на железной логике, правилах игры. А в политике, друг мой, правила всегда определяет сильнейший... Забудьте вы об этом Солженицыне, так, право, лучше будет для вас...
***
Да и не до диссидентов, не до эпохальных творений Александра Исаевича было старому Ферзю. Покончив с домашними делами, одевшись потеплей, - все-таки, возраст не юношеский, Михаил Семенович отправлялся на бульвар, чтобы без помех и забот предаться шахматным утехам.
Страсти порой на шахматном пятачке кипели нешуточные и не всегда они были связаны с невероятной дебютной находкой или эффектным эндшпильным окончанием. Подчас случались экстраординарные ситуации. То, киношники раскинут съемочную площадку прямо на шахматных скамейках, то, поссорятся два почтеннейших шахматных мужа из-за несходства взглядов на марафонский матч шахматных олигархов. Такой конфуз случался не единожды. Бывало, начнут спорщики, вместо интеллигентного выкания, тыкать друг другу, потом рванут оппонента за грудки, вырвут с корнем из драпового пальто пуговицу или собьют очки с носа. Потом, правда, помирятся, сбегает кто-нибудь из молодежи за бутылкой белого портвейна в ближайший магазинчик, что в Афанасьевском переулке, выпьют мировую, и вновь расставят недавние враги фигуры на потертой клетчатой доске...
Долго обсуждалось среди завсегдатаев шахматного пятачка появление странного человека с жидкой бородкой, в круглых металлических очках и наглухо застегнутом пиджаке, которого Михаил Семенович иногда встречал в крохотном старинном Филипповском храме, во дворе своего дома. Пришелец долго следил за игрой двух местных алехиных. Партия окончилась вничью, после чего Михаил Семенович предложил незнакомцу:
- Не желаете ли партию сыграть?
- Благодарю вас, слава Господи, теперь эта забава мне чужда. Каюсь, приходилось в молодости этому искушению поддаться. Вот и сейчас смотрю, как все переживают, кто за Карпова, кто за Каспарова. И диву даюсь, зачем? Лучше бы книгу хорошую почитали, с ребенком позанимались... Так, люди, словно с ума сошли, спорят, кто лучше играет, хотя сами никогда шахматные фигуры в руки не брали. Пешки от слона отличить не умеют!
- Так, ведь, согласитесь, шахматы, в некотором роде, тоже спорт - вроде городков или футбола. Вот люди и болеют за своих любимцев, - миролюбиво заметил Михаил Семенович.
- Футбол все-таки лучше будет - играют все вместе, на свежем воздухе. Опять же лукавый не искушает: если и проиграл Ваньке в футбол, то беда не велика: подумаешь, у Ваньки ноги длиннее, переживу. Но если я в шахматы проиграл Абрамке - получается, что эта морда жидовская умнее меня? Согласитесь, человеку свойственно в большей степени отождествлять себя со своим умом, чем с мышцами, поэтому проигрыш в интеллектуальном состязании более досаден и обиден... *
Михаил Семенович не любил антисемитов:
- Эк, вас, батенька, куда занесло: начали с шахмат, а закончили, как водится: бей Абрама! Так ведь и в футбол наши не слишком здорово играют. Может, ноги кривые или короткие? Даже португальцев обыграть не смогли, до Франции не доехали, по телевизору чемпионат Европы смотрели... Позор! Нет уж, давайте лучше оставим Богу богово, а шахматы нам, грешным... Что-то сдается мне, что не самый это страшный грех – фигуры на доске двигать, да мозгами работать. А уж, у кого они лучше работают – у Абрамки, Ваньки или какого-нибудь Дэн Сяопин - так, это пусть на ученых диспутах решают...
Но оппонент не хотел сдаваться без боя:
- В футбол для здоровья играют, а в шахматы - для тщеславия, гордыни ради... От того профессиональные шахматы - серпентарий, гадюшный мир, где все друг друга ненавидят, кусают, подсиживают. Ведь и Карпов с Каспаровым, того и гляди друг в друга вцепятся насмерть, недаром когда-то шахматы считались измышлением дьявола...
- Да, что нам Карпов с Каспаровым, мы сами с усами... Мы - пенсионеры, у нас свои затеи, без амбиций и чемпионских лавров. Вот, давайте, партийку на интерес сыграем.
Но ниспровергатель шахмат только досадливо махнул рукой и побрел своей дорогой.
*Забавно, но спустя многие годы, похожие идеи озвучил небезызвестный протодиакон Русской Православной Церкви; старший научный сотрудник кафедры философии религии и религиоведения философского факультета МГУ Андрей Кураев.
***
Противостояние «двух К» за мировое лидерство продолжалось почти пять лет, за это время грянула горбачевская перестройка в адской смеси с антиалкогольной вакханалией, привычные напитки бульварных шахматистов – белый портвейн, херес и армянский коньяк три звезды, бесследно исчезли с прилавков. Прошло не более года перестроечных экспериментов и даже большим любителям шахмат стало не до игр. Михаил Семенович по привычке еще приходил на бульвар - поговорить с другими стариками, посетовать на времена, крах привычного мира, но все реже и реже старики раскрывали шахматные доски, расставляли четыре ряда черно-белых армий...
Михаила Семеновича, хоть вида он и не показывал, происходящие перемены крепко удручали. Все сложнее стало сводить концы с концами, внучке требовалось справить новые сапоги, походы по магазинам отнимали все больше времени. Чтобы купить кефир, сливочное масло, сосиски, простую картошку, наконец, приходилось часами стоять в унизительных очередях. Старческая голова маэстро теперь чаще оказывалась занятой вопросом, чем накормить внучку на ужин, где купить двести граммов сыра, десяток яиц и пакет молока, чем разбором эффектного шахматного этюда. Старик отказался от ежедневной порции утреннего кефира, перестал ужинать, обходясь лишь стаканом чая с простым сухарем. Но деньги исчезали из потертого портмоне с катастрофической быстротой
Потом горбачевское правительство бесстыдно ограбило народ, аннулировав личные сбережения, хранящиеся в Сбербанке. Так Михаил Семенович лишился немногих накоплений, что откладывал все годы работы в научном институте. Но перестройка уже корчилась в последней стадии агонии, в Москве царили разруха, беззаконие, страх. По грязным тротуарам бродили нищие, полки магазинов безнадежно пустели. Новый Арбат и улицу Горького заполонили москвичи, торговавшие поддержанными вещами, продуктами, паленой водкой. Как оказалось, демократия желательна только во времена диктатуры.
***
У зимы есть замечательное свойство - после нее непременно наступает весна. Но в последние годы Михаил Семенович все с меньшим нетерпением ожидал первых признаков пробуждения природы – зеленой травы, журчащих ручьев, все чаще находил в смене времен года излишек суеты. Что поделаешь - возраст… Как-то в конце марта старик вышел на бульвар подышать свежим воздухом, потолковать о трудных временах, о том, что ждет в будущем страну и всех нас грешных. Возле скамеек скучилось человек пять-шесть шахматных ветеранов, но говорить о политике быстро надоело, тогда, по старой привычке, расставили фигуры. На партию с маэстро решился его старинный друг и сосед по дому, бывший военный летчик Попов.
Традиционно ставкой служил целковый, хотя теперь на рубль купить что-либо стало затруднительно. Старики быстро разыграли дебют, и партия перешла в миттельшпиль, требовавший тщательного обдумывания каждого хода. Михаил Петрович, остроумно обменяв коня на слона, получил вдобавок лишнюю пешку, и удовлетворенно огляделся по сторонам. Рядом стоял незнакомый молодой парень, внимательно взиравший на шахматную доску. Казалось, он был поглощен ходом игры. Неожиданно бывший военный летчик Попов встрепенулся и радостно потер руки:
- Вас, Михаил Семенович, ожидает мат в четыре хода!
- Друг мой, перестаньте надоедать! Шах!
Затем начался полный разгром военно-воздушных сил. Партия окончилась блестящей комбинацией ладьи и слона. Довольный Михаил Семенович пожал партнеру руку и убрал выигранный рубль в потертый бумажник. С законной гордостью он приготовился выслушать заслуженные комплименты. Стоявший рядом незнакомый парень откликнулся первым:
- Вот это класс! Просто гроссмейстерская комбинация! Можно с вами сыграть?
Маэстро не часто снисходил до подобных предложений незнакомцев, но вежливый тон и искреннее восхищение, прозвучавшее в голосе парня, заставили старика принять вызов. К тому же, большеротый, улыбчивый парень, напоминавший фотографию юного Сергея Есенина, с такими же, как у поэта, густыми, слегка вьющимися русыми волосами, расчесанными на прямой пробор, понравился Михаилу Семенович, показался симпатичным. Казалось, стоит парню открыть рот, как зазвучит что-то типа: «Ты жива еще, моя старушка?».
- Что же, молодой человек, уважьте старика. Только учтите, у нас здесь порядки строгие – проигравший платит рубль победителю...
- Конечно, нет вопросов. Я могу сразу сделать ставку в игре.
- Ну, в этом нет необходимости. Расставляйте фигуры. Вам, как новичку, я предлагаю белые.
Парень играл совсем неплохо, но, конечно, его шахматный коэффициент не шел, ни в какое сравнение с рейтингом Маэстро. После одиннадцатого хода положение белых оказалось на грани катастрофы. Подключив к активным действиям ферзя, Михаил Семенович вынудил белого короля к позорной капитуляции
- Как говорят в Африке, белые начинают и проигрывают, – удовлетворенно произнес старик, получив новую контрибуцию с поверженного противника. – Но, должен признать, у вас неплохо получается. Если будете трудиться, то со временем станете сильным шахматистом, - смягчил горечь поражения старик.
- Да на работе никто в шахматы не играет, а в клуб ходить нет времени. Можно, я буду приходить иногда после работы играть с вами? Вы настоящий шахматный ас, я с детства мечтал так играть, - парень с восхищением посмотрел на сухонького старика.
- Почему бы и нет, - согласился польщенный Михаил Семенович. - Я здесь обычно бываю по вторникам и четвергам, когда у внучки занятия в институте поздно заканчиваются... Как вас зовут, молодой человек?
- Вадим Лахно, я здесь неподалеку работаю, на Сивцем Вражке.
- Очень хорошо, Вадим. Буду ждать в четверг, не опаздывайте.
Когда парень, пожав на прощание руку маэстро, отправился в сторону метро, Михаил Семенович задумчиво отметил:
- Приятный юноша... Сдается, из него выйдет толк.
***
Не знаю, что имел в виду старик, но спустя несколько дней мне пришлось отправиться в долгую командировку за экватор, и на Гоголевском бульваре я оказался только в начале следующего лета. Несколько знакомых шахматистов расположились на потертых скамейках, однако Михаила Семеновича среди них не оказалось. Боясь услышать плохие новости, я осторожно осведомился у бывшего военного летчика Попова о старике. К счастью, мои опасения не подтвердились.
- Жив, здоров наш Ферзь. Вот только в шахматы теперь не играет. Кто бы только подумать мог, что на старости лет он перестанет двигать фигуры!
Далее Попов поведал странную историю. Старый шахматист неожиданно подружился с юным любителем древней игры. Вадим Лахно стал регулярно появляться на бульваре, чтобы проиграть две-три партии Михаилу Семеновичу. После каждой партии он аккуратно расплачивался за проигрыши. Привязавшись к симпатичному парню, старик категорически отказывался от денег, но Лахно упрямо твердил, что это не более чем гонорар за преподанный урок, что на курсах шахматной игры он заплатил бы гораздо больше. В конце концов, он каждый раз заставлял старика забирать выигрыш. В глубине души Михаил Семенович был рад появлению кредитоспособного ученика: полученные выигрыши позволяли сбалансировать домашний бюджет, побаловать внучку неожиданным лакомством, дать ей в институт завтрак, засунуть в сумку несколько рублей.
Выиграть у Михаила Семеновича партию парню никак не удавалось, в лучшем случае он добивался почетного ничейного исхода, хотя других местных шахматистов Лахно обыгрывал с поразительной легкостью. Михаил Семенович с видимым удовольствием следил за успехами своего протеже и часто повторял:
- Да, из этого молодого человека выйдет толк.
Как-то вечером, когда Михаил Семенович играл очередную партию с отставным летчиком Поповым, когда к ним подошла Даша в сопровождении молодого человека.
- Дедуля, познакомься - это Вадим, мы сегодня подали заявление в ЗАГС.
Старик оторвался от шахматной доски. Рядом с внучкой стоял Лахно.
- Здравствуйте, Михаил Семенович. Извините, пожалуйста, я вам не говорил, что мы с Дашей знакомы – она не разрешала, боялась, вы будете переживать, волноваться.
- Зато теперь вы знакомы, и прекрасно знаете друг друга, - весело щебетала внучка, обнимая растерявшегося деда.
Оказалось, Лахно окончил года два назад институт, работал протезистом в поликлинике на Сивцевом Вражке, неплохо зарабатывал, имел квартиру и машину – другими словами, был принцем на белом коне.
Спустя месяц в ресторане отметили свадьбу, а через день молодые навестили старика на Гоголевском бульваре. Сначала, как повелось с давних времен, на кухне отметили свадьбу. Под возгласы «Горько!», молодожены пару раз поцеловались, потом закусили, ели горячее, купленное в «Праге», пили чай с «Птичим молоком». Когда довольные празднеством соседи, расползлись по комнатам, Лахно предложил Михаилу Семеновичу сыграть партию. Тот охотно согласился.
- С удовольствием, Вадим Вы делаете замечательные успехи в комбинации, - сказал старый шахматист, расставляя фигуры и не приметив легкой усмешки на лице нового родственника.
Белыми выпало играть Михаилу Семеновичу, он привычно начал разыгрывать ферзевый гамбит, однако противник не принял жертвенной пешки, начав строить оборонительные рубежи. К шестнадцатому ходу, Михаил Семеновичу с некоторым удивлением обнаружил, что его позиция принимает все более ущербный вид, а когда черные кони преодолели пешечное заграждение, и партия перешла в эндшпиль, дела белых пошли совсем скверно. Михаил Семенович стал надолго задумываться над каждым ходом, но ничего утешительного найти не мог.
- Вам мат!, - внезапно объявил Вадим. Действительно, запертый король позорно погиб от наглой пешки. Сконфуженный Михаил Семенович, поздравил победителя и предложил партию-реванш. Теперь он играл черными, и все попытки наладить игру, легко разбивались о слаженные атаки белых фигур. Не в силах выдержать позор повторного мата, старый шахматист сдал партию.
- Михаил Семенович, я еще раз хочу попросить у вас прощение. Вы только не сердитесь... Тогда на бульваре, я вас ввел в заблуждение, сказав, что не играю в шахматы. На самом деле я – мастер спорта, часто выступаю в крупных турнирах, так, что играть более-менее умею. Недавно, чемпионом Москвы стал. Всю эту историю Даша придумала, чтобы вы ко мне привыкли, а то она боялась, что я вам не понравлюсь, как ее прежние молодые люди. А мы очень полюбили друг друга. Поэтому нам так важно было ваше согласие и одобрение...
Михаил Семенович отвернулся к окну и только махнул рукой.
- Ладно уж оправдываться. Что с вами поделаешь?
Двойной проигрыш бывшему ученику, ставшему к тому же зятем, подействовал на старика удивительным образом: он перестал играть в шахматы, забросил задачники и этюды, а гулять теперь ходил к старому памятнику Гоголя на Суворовский бульвар, где сидел в кустах сирени, читая «Мертвые души» или «Анну Каренину». О шахматах, Михаил Семенович, казалось, забыл навсегда. Говорят, такие когнитивные сшибки нередко случаются у стариков, становясь предшественниками тяжких недугов – болезни Альцгеймера, Паркинсона и других поражений головного мозга. К счастью, Михаила Семенович судьба уберегла от подобной беды...
***
Последний раз я встретил Ферзя в бурные дни августовского путча 1991 года, когда по заданию редакции вечером отправился к Белому дому. От метро «Краснопресненская» вниз к набережной Москвы-реки тянулись сотни людей. В большинстве это были инженеры, педагоги, студенты. Совсем молодые ребята и девушки и пожилые, седые люди. Впервые и, может быть, в последний раз в жизни, я увидел столько одухотворенных, счастливых лиц. Многие слушали радиоприемники. Работала радиостанция «Эхо Москвы», которая на тот момент едва ли не единственная в столице оставалась неподконтрольной ГКЧП, и передавала объективную информацию о происходящем.
Белый дом был окружен кольцом людей. Здесь все уже знали, что готовится штурм, в котором примут участие отборные части КГБ и Министерства обороны. На улице стемнело, и при свете фонарей лихорадочно строили баррикады из скамеек, ограды, каких-то ящиков. Конечно, было бы наивно предполагать, что подобные самопальные фортификации смогли остановить не то что танк - обычный грузовик. Но люди пытались убедить себя в том, что эти наивные укрепления уберегут от опасности. Говорят, что было много пьяных. Это не так - во всяком случае, совсем пьяные мне не попадались, хотя выпивали многие. Да и странно было бы, чтоб в столь ответственный момент истории, русский человек неожиданно отказался бы от своей многовековой излюбленной национальной привычки. Зато в Белом доме пили много, особенно отличался в этом отношение запойный алкоголик Бориса Ельцина и его ближайшее окружение...
Среди людей, собравшихся в тот вечер, я увидал много знакомых лиц, но более всего поразила встреча с Михаилом Семеновичем. На фанерной таре из-под яблок и груш стояли несколько шахматных досок. Знаменитый Ферзь давал сеанс одновременной игры добровольным защитникам пьяного политического клоуна, прятавшегося за их спинами в бункере Белого дома.
Я постоял несколько минут, но отвлекать старика от игры не стал. Потом пошел брать интервью, бродил по округе, а когда вернулся, игра уже закончилась. Я отыскал старого шахматиста и, поздоровавшись, поинтересовался:
- Михаил Семенович, никак не ожидал вас здесь встретить... Вы же всегда были против политики, что заставило поступиться принципами?
- Дорогой мой, я отнюдь не поступился принципами, как вы изволили выразиться. Дело гораздо проще. У меня родился внук, и я совсем не хочу, чтобы он прожил жизнь в стране Советов, в которой довелось жить мне. Я не хочу ни коммунистов, ни демократов. Согласитесь, смешно рассчитывать, чтобы какой-нибудь недоучка Ельцин или косноязычный тракторист Горбачев оказались способными политиками. Думаю, они стократно глупее и бездарнее того же Сталина или Хрущева. Но, Карфаген должен быть разрушен! Надо сломать систему, дать человеку право выбора профессии, образа жизни, свободу мыслей. Только тогда он будет счастлив. Я хочу, чтобы мой внук вырос обыкновенным приличным человеком, обывателем, мещанином...
- Но, согласитесь, мещанин, обыватель, - это всегда болото, застой, - удивился я.
- Друг мой, меня всю жизнь обзывали обывателем, мещанином. Признаюсь, это нисколько не обижало, не помешало пройти две войны, получить пулю в легкое. Только в плохих советских фильмах и книгах слово «обыватель» служило символом дурного вкуса, отсталости, враждебности всему тому, что должен был создать революционный пролетариат под руководством партии большевиков. На самом деле, из обывателей и мещан выходили прекрасные врачи, педагоги, инженеры. Антон Павлович Чехов был из мещан... Обратите внимание, ведь здесь тоже собрались самые обыкновенные обыватели. Настало время - они вышли на улицу, поэтому и я здесь...
- Вы не боитесь, что сейчас начнут стрелять?
- Я – старый солдат, к тому же гораздо больше пуль и танков боюсь дожить до глубокой старости, превратиться в старого, немощного брюзгу. Я давно заметил, что никто не умирает во время – всегда слишком рано или слишком поздно. Не надо бояться неизбежного: «Иисусе, Надежда в смерти моей». Ладно, я пойду, меня ждут.
Михаил Семенович вернулся к своим новым друзьям, а я пошел в редакцию, готовить материал.
***
Больше нам встречаться не доводилось, хотя окольными путями до меня доходили слухи, что старик еще жив, но начал страдать провалами памяти. Жил он у внучки, а старинную комнату на Гоголевском бульваре Даша удачно продала какому-то коммерсанту из новых русских, который расселил коммуналку, чтобы оборудовать здесь элитные апартаменты.
Не так давно, навещая могилу родителей на Введенском кладбище, я забрел на дальнюю аллею и остановился пораженный. На черном мраморе-лабродоре в овале виднелось лицо Михаила Семеновича, размышлявшего над очередным шахматным ходом. Пониже фото было вытравлено изображение большого черного ферзя и даты жизни: 1907 - 1998. Могила оказалась аккуратно прибрана, в цветнике росли свежие цветы – видно, внучка Даша не забыла деда... Я зажег свечку, стоявшую в стеклянной банке, и поклонился праху замечательного человека. Потом пошел домой, вспоминая истории и рассказы, слышанные от старого шахматиста... Кстати, для тех, кого заинтересовала шахматная загадка, связанная с Карлом XII, сообщу ее решение:
Мат в 3 хода
1. Лg7:g3 с угрозой 2. ЛgЗ-h3+ Cf2-h4 3. g2-g4#;
1... Cf2:g3 2. Ke1-f3 Cg3~ 3. g2-g4#.
Мат в 4 хода
1. h2:g3 Cf2-e3 (1... С:g3 2. Л:g3) 2. Лg7-g4 Ce3-g5 3. Лg4-h4+ Cg5:h4 4. g3-g4#.
Мат в 5 ходов
1. Лg7-b7! Сf2-е3 2. Лb7-b1 Се3-g5 3. Лb1-h1+ Cg5-h4 4. Лh1-h2 g3:h2 5. g2-g4#; 1... Cf2-g1 2. Лb7-b1 Cgl-h2 3. Лb1-e1! Kph5-h4 (3... Cg1 4. Л:g1) 4. Kpf5-g6 ~ 5. Ле1-е4#.
***
Вероятно, некоторые читатели, с трудом осилившие сие незатейливое повествование о судьбе простого человека, воскликнут: «Ну, кому интересна скучная история старика-шахматиста, жившего четверть века назад? У нас и своих проблем хватает, да и шахматы ныне не в почете, на компьютере интереснее играть»...
Спорить не приходиться, вспоминать прошлое у нас не слишком любят. Может, от того, что никогда и никому не было дела до простого человека, ведь все мы жили в стране, занятой исключительно глобальными проблемами; где революции, гражданские и мировые войны, праздничные демонстрации трудящихся, порушения и восстановление храмов, равно как и строительство коммунистического рая, поворот северных рек и массовые репрессии, стали привычным делом, чем-то вроде сезонной смены погоды?
Что уж тут говорить, о судьбе человека, остаток жизни которого прошла в эпоху правления двух упырей, разваливших великую страну. Забавно, что один из них учинил бессмысленно борьбу с алкоголем, бездарно сдал, завоеванное кровью миллионов русских людей, европейцам, а второй, никогда не бывая трезвым, скоморошничал под аккомпанемент американского военного оркестра и развязал кровавую войну в собственной стране...
Но, все-таки, оттого и почиталась Русь святой, что испокон веку обитали в ней не только президенты-изменники, воры, плуты, бандиты любых масштабов, но и люди, подобные старому любителю шахмат Михаилу Семеновичу, чья жизнь в какой-то степени олицетворяет нравственный портрет всего русского народа. Не любители красного словца, вальяжной позы, они творили великие и малые дела, согласуя поступки и мысли с судьей более строгим, нежели все человеческие суды, - с собственной совестью. А совестливый человек на Руси всегда был Божьим человеком. Думаю, именно таким человеком был и старый шахматный Маэстро...
Если мои доводы, все-таки, покажутся неубедительными, то в который уже раз вспомню знаменитого римского оратора Марка Фабия Квинтилиана, изрекшего довольно утешительный для любого писателя афоризм, гласящий, что книги пишут исключительно, чтобы рассказать, а не для того, чтобы доказать. По-латыни это звучит еще более убедительно: «Scribitur ad narrandum, non ad probandum».