Если сказать откровенно, то друзьями мы не были. Почему так сложилось, мне неизвестно. Но каждый раз, когда мы встречались, мне казалось, что я понимал его. И с полуслова и без слов вообще. Он приходил, рассказывал что-то, совершенно не относящееся к делу или к нам самим, а я имел полное право без каких-либо угрызений совести не отвечать на это. Правда, потом мне всегда вдруг приходило в голову отреагировать. Через несколько часов или через несколько дней. Возможно, кому-то другому такое показалось бы не только странным, но и неуважительным, но не ему. Впрочем, он тоже частенько не реагировал на какие-то мои слова. Самое замечательное во всем этом было то, что никто из нас обид не держал. С другими надо стараться, подыскивать слова, быть осторожным, чтобы не сболтнуть лишнего или подать все в однозначном смысле, боясь, что тебя поймут не так, как надо. А с ним…
А с ним я целовался каждый раз, когда он приходил. Мысленно, на секунду прикрыв глаза, в тайне даже от него самого, брал его за плечи, наклонялся и целовал. Иногда он отвечал мне, а иногда, глубоко погрузившись в свои мысли, был холоден и равнодушен к моим порывам. Но мне все равно было хорошо. Обычно мы пили чай, но пиво чаще. Иногда вместе ужинали. Однажды я даже оставил его в своей квартире, а сам убежал на работу в ночную смену. Когда я пришел, разумеется, его уже и след простыл. В самом прямом смысле. Вымытая им посуда высохла, как будто ее и не трогали вовсе, запахи его пребывания, сигаретного дыма и невыносимого черного одиночества были выветрены прохладой летней ночи, проникающей в приоткрытое окно. До сих пор помню, как тогда, наутро, стоял посреди кухни, где мы, казалось, буквально пять минут назад вместе смеялись над моими кулинарными «шедеврами», и никак не мог понять, действительно это было или нет. Может, это так же, как с моими тайными поцелуями, – придумано, выхвачено прямо из воздуха, нафантазировано?
Мне нравилось смотреть, как он курил. А проделывал он это непозволительно часто. Пепельница быстро наполнялась белыми столбиками окурков, запах которых уже начинал щекотать ноздри. Мне нравилось, когда он, чуть прищурившись, сидел за столом и неотрывно смотрел в экран своего ноутбука, поминутно зависавшего и отказывающегося работать в нормальном режиме. Что с ним творится, почему так происходит? Рядом с ним вся техника будто сходила с ума, все начинало тут же трещать, мигать и затухать. Но, к сожалению, к своему ноутбуку он меня не подпустил. В общем-то, я и не просился, не предлагал ему по-дружески, с такой, знаете, легкой американской манерой, типа:
– Эй, дружище, дай эту штуку мне, я быстро приведу ее в порядок!
Нет, ничего подобного не было. Потому что я уже знал – он откажется. Так зачем терять время на пустые разговоры?
Он не замечал, когда я подходил, обнимал со спины и целовал в макушку. Только плечами слегка водил, скидывая мои руки и как бы говоря мне: «Сейчас не самое подходящее время». Но такого времени у нас никогда не было и не будет. Мы оба слишком надежно прячем то, что болит и до сих пор кровоточит. С этой болью похоронены и нежность, и желание быть ближе, совершать какие-то безумства, и способность влюбляться и любить просто так, ни за что. Просто за то, что ты есть. И если все это освободить, то освободится и та боль, которую мы так старательно прячем, сокрушающая и сметающая на своем пути всех и каждого. Поэтому – нет, лучше никому не знать, сколько замков на наших сердцах.
А впрочем, нет никаких «мы» или «нас». Мы только иногда бываем рядом, но никогда – вместе. Хотел бы я, чтобы он был моим? Наверное, да. Чего не скажешь о нем совершенно. Помилуйте, он ведь даже не в курсе, что при каждой встрече я краду у него поцелуй. Незаконный, неразрешенный. Частичку его самого, чуть горьковатого привкуса губ, жесткой щетины и немного дыхания.
Он не любит себя. И уже никто и ничто не переубедит его в обратном. И не потому, что никто не пытался. Пытались многие, я уверен, и наверняка он даже сделал вид, что услышал их, пообещав исправиться, но, увы, незачем и не для кого. Не то время, а может быть, не то место. Но, скорее всего, просто не те люди.
Я, конечно же, тоже отношусь не к тем людям. Но это не мешает мне ревновать его к многочисленным поклонникам и почитателям, которые, несомненно, во всем и везде лучше меня в стократ. С кем-то он очень близок. Они чаще распивают вместе чаи, постоянно чем-то делятся. С ними он чаще улыбается. У них там свой налаженный быт. Из декораций, конечно. Выполненный крупными мазками, но если смотреть издалека, то все выглядит вполне живым и настоящим. Вот я и смотрю, и завидую. Но я знаю, что как только опустятся кулисы, все это погрузится во мрак. Приглядеться, а ничего, кроме серого дощатого пола и вековой пыли, и нет. Темные пятна и те затерлись под многочисленными следами тех, кто так жаждал пройти по его сцене. Я не смотрю на это, намеренно закрываю глаза, потому что мне хорошо известно, что за этим кроется – та самая боль, тщательно упакованная и помеченная «Не кантовать». Я стараюсь не замечать этого, пробую переключиться на то, что когда он со мной, то почти никогда не смеется и не улыбается. Чаще всего наши непродолжительные разговоры носят какой-то грустный, мрачный оттенок. Может быть, это потому, что мне не нужно притворяться с ним. Не нужно казаться лучше, чем я есть на самом деле. А может быть и потому, что я знаю – никто лучше него не поймет. Даже если это ему и не нужно вовсе.
Ему и не нужно. Иногда мне кажется, что он со мной встречается только из вежливости. И на поцелуй отвечает тоже только из вежливости. Ну да, я далеко не первый из тех, с кем он станет общаться на фоне нарисованных плоских локаций и миров, но меня это и не беспокоит особо. Дело не в необходимости его присутствия в своей жизни. Такую необходимость в той или иной степени испытывает каждый, кто хоть раз пересекался с ним. А в том, что я добился от него ответа.
Я сам снял с его рук перчатки, куртку – с плеч. Он так внимательно и ожидающе смотрел на меня, что я не выдержал и отвел взгляд. Вместо объяснений просто поцеловал его, но не так, как в прошлые разы. Не прятался, не извинялся. Без напора и излишних страстей дал понять ему, что я не отступлюсь. Чего бы мне это не стоило. Внизу живота резко потяжелело. Когда вся одежда оказалась на полу, я развернул его к себе спиной…
Между нами не было романтики. Не было главных слов на выдохе и долгих объятий после. А мои молчаливые признания – в симпатии, в тихой, съедающей меня ревности, в желании вскрыть все его замки – абсолютно ничего не изменили. Просто иногда мы позволяем людям сделать то, чего они хотят. Вот и сейчас также – он позволил мне сделать то, чего я страстно желал. Но на самом деле, я как был «одним из», таким для него и остался. Мы оба были в категории тех людей, которые больше не верили в свою неповторимость. Добиваться чего-то большего не имело смысла. Это все, что он мог и хотел мне дать. Остальное останется прежним.
Но не осталось. Сначала все происходило незаметно: чуть меньше времени рядом, чуть больше молчания. Наверное, это приближающаяся зима, думал я. А потом он отвернулся. Я потянулся к его губам, но вместо привычного равнодушия получил твердый отказ. Дальше – чай, к которому он даже не притронулся, очередной рассказ, который он даже не пообещал прочитать. Пропущенные вызовы, смс-ки без ответов. И очередной Новый Год в одиночестве.
Боль осталась на своем месте. Вместе со способностью влюбляться и любить. Тщательно замаскированной, прикрытой огромными разрисованными щитами, на которых так ярко и живо была изображена его жизнь. Мы отдалялись все больше и больше, и теперь я даже не различал, с кем он. Его улыбки, подаренные не мне, больше не терзали мое сердце. Я даже не понимал, что там происходит. Все стало лишь мерцающей точкой, утопающей в кромешной темноте. Словно это какая-то далекая звезда в черном октябрьском небе.
Смотрю наверх, и даже не верится, что я когда-то жил на одной из этих звезд.
Фото и оформление: Алмор.