Предлагаемый читателям очерк был опубликован в сборнике "Очерки России" (кн. 3), который издал Вадим Пассек в 1840 году. Автора этого очерка, господина Е. Булатова, сам В.В. Пассек величает "почтенным смотрителем" Бахчисарайского дворца, "который, при знании восточных языков, не пропускал ничего в продолжении двенадцатилетней службы, чтобы познакомиться с обычаями и преданиями народными".
Е. БУЛАТОВ
РЕВАН
или
ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ОБРЯД ТАТАР-РЕМЕСЛЕННИКОВ, В КРЫМУ
Кто из Татар не принял Ревана и захочет заняться каким-нибудь ремеслом, тот должен наперед прослужить безденежно у цехового мастера тысяча и один день, и если после такого срока или ранее мастер признает его способным, то он с позволения Уста-Баши или цейхмейстера и прочих мастеров может заниматься своею работою или сам по себе или у которого-нибудь из ремесленников. При этом позволении обыкновенно делают закуску и приглашают на нее начальников цехов с их помощниками и духовных, читающих в свое время молитву. Такое угощение называется у них лонджа. Но несмотря ни на какое искусство ремесленника, если он не принял Ревана, то подвергается большим ограничениям: он может закупать для своих работ только те товары, которые не нужны ремесленникам, торжественно принятым в цех; изделия свои не может продавать обыкновенным порядком, разве в другой город; ему не позволяется нанимать учеников, помесячно или погодно, а только на каждую работу особенно, напр.: на выстрогание, выделку известного числа штук, чему положена цена в каждом цехе; он не смеет вступить в совещание мастеров, ни даже сидеть между ними, и если, несмотря на запрещение, держит учеников, то всякий мастер волен отнять их у него, когда захочет. Таким запрещением подлежит всякий нереванный, между тем, как и трехлетний ребенок, принявший Реван, изъемлется в свое время от ограничений, имя его вносится в список мастеров и посреди их назначается ему место.
Так важен для Крымского Татарина Реван, или торжественное празднество для принятия в цех, с правом свободного отправления ремесла.
По словам Крымских Татар, обряд этот восприял начало во времена пророка их Мугамеда, и как на Востоке, так и здесь, в Крыму, признан за священный обычай, и свершается только один раз в продолжение десяти или двадцати лет, со всею торжественностью и веселым пиршеством.
Когда в городе и его округе увеличится число подмастерьев до того, что они в состоянии посильными вкладами составить сумму, достаточную на расходы Ревана, то открывают его с позволения своих мастеров, Уста-Баши и Нахыпа, или духовной особы Мугомедова поколения и вместе наследственного главы всех цехов одного города или округа.
В 1827 году 1 июня свершался в Бахчисарае Реван Кожевников, начатый с 28 мая, и я, бывши очевидцем этого празднества, решился описать его, как оно происходило.
На пространном месте между кожевенными заводами была устроена терраса, убранная коврами и подушками, как татарская гостиная. К одному столбу террасы было прикреплено цеховое знамя, или древко, обтянутое зеленою бурметью (грубою бумажною тканью), перевязанною тесьмою; наверху древка была укреплена зеленая дощечка, и на ней изображено слово Аллах (Бог) вырезанными насквозь буквами, величиною в два вершка. Это знамя дано право иметь одному кожевенному цеху. Подле другого столба террасы был поставлен знак веселия или нагыл: его представляет коническая фигура, вышиною аршина в два, обвешанная узенькими лоскутками из разноцветной бумаги и шумихи; наверху укреплен позолоченный месяц, убранный вырезанными из бумаги цветами и птичками. Этот знак веселия стоит на трех окрашенных ножках вышиною в пол-аршина. Пред гостиною вокруг площадки стали где в один, где в два ряда, как позволяло место, кандидаты в ремесленники, в лучшем своем одеянии и разноцветных пештималах, или покрывалах шелковых или бумажных, сложенных в длину и перекинутых через правое плечо, концами к левому боку, под пояс. Уста-Баши, Игит-Баши, или глава подмастерьев, Чауш и Серчешме, или помощник Нахыпа, наложив на себя таким же образом пештималы и приняв, кроме последнего, приготовленные для них к этой церемонии жезлы, приступили каждый к своей обязанности. Серчешме, сопровождаемый человек пятнадцатью подмастерьев, отправившись к Нахыпу, испросил его знамя и, принесши его на плече, утвердил подле другого столба гостиной рядом с цеховым и знаком веселия. Потребное число подмастерьев разослано ко всем существующим в городе цехам, духовенству и почетнейшим жителям, для объявления о Реване и приглашения к сборному месту на чашку кофе. Уста-Баши и Игит-Баши, со старшинами своего цеха, сели в гостиной для приема гостей, а Чауш приказал играть музыке, состоявшей из барабанов, литавр и гобоев, и открыл торжество, в продолжение которого заставляли молодых людей почти беспрерывно плясать одних за другими.
Скоро после того начали сходиться и гости, которых за всеобщими с обеих сторон приветственными словами, приняв каждого на приличном ему месте, угощали трубкою, потом кофе и, вслед за тем, вареньем.
По прибытии человек осмии из духовных, Цейхмейстер велел умолкнуть музыке и попросил одного из них прочесть надлежащую молитву поминовения Пиров: в продолжение этой молитвы все кандидаты, сидевшие пред террасою, и весь народ, с поднятыми руками повторили несколько раз: «Аминь». Татары почитают Пиров изобретателями и покровителями искусств и ремесел, и рассказывают, что Адам изобрел земледелие и был первым Пиром; что после раскаяния его Ангел Гавриил по велению Божию завесил его покрывалом или передником, а что в последствии времени Бог послал Ангела же Гавриила завесить, подобно Адаму, каждого изобретателя, в числе которых было много Пророков. К этому прибавляют, что Адам, бывши Пророком, знал неминуемость потопа и, желавши передать потомству имена Пиров, наделал черепиц, написал на них пальцем на разных языках имена всех изобретателей ремесел и, выжегши черепицы, закопал их в землю; все эти сведения, по их преданиям, открыты после потопа и сохраняются в рукописях Восточных народов.
Пока сбирались гости, в это время на Качинской долине, верстах в шести от города, на прелестном лугу, подле речки и тенистых дерев делались приуготовления для главного действия обряда. И когда там, устроив все как следовало, донесли о готовности, цех совершил моление с поминовением Пиров и выступил туда в устроенном порядке.
Серчешме принял на плечо знамя Нахыпа, а отряженный к нему кожевник – цеховое. Рядом с ними заняли места, по обеим сторонам, Уста-Баши и Игит-Баши. Пред знаменами три кандидата держали нагыл или знак веселия, а впереди построились музыканты (без литавр). Позади знамен стал повар с уполовником, поднятым к плечу, за ним двое с котлом, а за ними кандидаты – один за другим в два ряда. Ремесленники и народ заключили шествие с обеих сторон. Но прежде, нежели оно тронулось, послали на повозке к Нахыпу, к каждому цеху, начальникам духовных и почтеннейшим из граждан с приглашением их на пиршество.
По прибытии на место пиршества, открылась площадь, обнесенная с трех сторон палатками. Внутренность большого намета для улемов и духовных и почтеннейших Татар была с трех сторон убрана богатыми подушками, прислоненными к перилам, и коврами, под которые были постланы тюфяки; посредине намета, на довольном расстоянии одна от другой стояли две жаровни с огнем и щипцами. Другой намет на противоположной стороне, саженях в двух от первого, был обмеблирован по-Европейски для иноверных господ обоего пола; рядом с ним один, а напротив, во всю длину места, два холщевые шатра, устланные коврами и войлоками, с подушками, прислоненными в перилам; впереди обоих шатров насыпаны были местами горящие угли для трубок.
По прибытии процессии на это место, поставили пред главною палаткою знак веселия и знамена.
Повар пошел в свое место, куда отнесли за ним и котел. Кандидаты, кроме распределенных по разным занятиям, ставши в три ряда лицом к знаменам, примкнули к отдаленным концам боковых палаток, и оградили, таким образом, поприще длиною в пятьдесят, а шириною в тридцать пять шагов. Музыканты, число которых увеличилось десятью скрипачами и таким же числом их помощников с бубнами, заняли место на мураве, у ног кандидатов. И звуки музыки, беспрерывная пляска и борьба за призы увеселяли званых и незваных зрителей, и каждый новый гость был угощаем, если он мугамеданин, трубкою и кофе, а если наш и приезжал перед вечером, то чашкою чаю.
Никто почти из Татар не возвратился на ночь домой. При захождении солнца, когда настало время их обыкновенной вечерней молитвы, музыка умолкла; все, вставши со своих мест, вышли из палаток и, подостлав под себя верхнее платье, молились, при отправлении вечерни одним Муллою. Эта перемена зрелища была восхитительна, и переход от шумного празднества к тихой молитве поражал невольно.
По окончании молитвы сели по местам, и скоро потом разнесен был всем без изъятия ужин из хлеба и чорбы, т.е. кашицы с бараниною. Всю ночь палатки были освещены огнями, музыка не умолкала, пляски и разговоры не прерывались, а кого обременял сон, тому стоило только протянуться и накрыться шубою, которую нарочно для такого случая каждый брал с собою.
На другой день, после молитвы и поминовения Пиров, всем гостям поднесен был кофе; борцы явились опять на поприще, и до обеда очередовались с танцующими. Тогда цейхмейстер, взяв с собою Серчешме, пошел просить духовенство о благословлении яств. Семь Эффендиев, сопровождаемые Цейхмейстером, Серчешме и Чаушем, отправились на кухню. Там помолясь с поминовением Пиров, просили Бога об изобилии и, давши приказание повару отпускать пищу, возвратились на свое место.
Покуда повара выкладывали кушанье на пятнадцать столов, на каждый по пяти блюд, в главном намете происходило омовение рук; после того подали круглые столы (где деревянные, а где кожаные), около которых уселось человек по двенадцати. Вокруг были длинные полотенца или ручники; достаточное число ломтей хлеба и ложки по числу людей составляли всю столовую принадлежность. Во втором намете накрыт был стол со всеми приборами по-Европейски, для Христиан из высшего сословия и почетнейших купцов и мещан; а в ближайшем саду, под большими деревьями, был поставлен приличный стол для начальника губернии и избранных ему собеседников, между которыми поместилось небольшое число значительнейших особ из Духовенства и Дворянства татарского.
Кухню составляло открытое место, на котором приготовлено было: груда ломтей белого хлеба; вышиною аршина полтора, двадцать два медных котла с девятнадцатью чугунными, вмещавшими первые от семи до восьми, а последние от четырех до шести ведер кушанья, которое состояло более в баранине и пилаве.
Кроме обедавших в палатках духовных и ремесленников, все пространство между ними покрылось стеснившимися зрителями, которые расположились обедать кругами на зеленой равнине. По окончании обеда и омовения рук подали им кофе и трубки, а потом, вставши, совершили все полуденную молитву и заняли опять свои места.
После того в главном намете отправили молебствие о здравии и благоденствии Государя Императора и Августейшей фамилии; о здравии главного и местного начальника Тавриды. Потом помянули усопших Государей, - а последняя молитва заключилась поминовением Пиров. Все же там сидевшие и народ при всякой молитве, с поднятыми руками, восклицали: «Аминь!»
Тут Нахып, оставив свое место, бывшее между Эффендиями, сел пред ними посредине на место, довлеемое его Великому Пророку Мугамеду. По обеим сторонам Нахыпа, место Пиров заняли Цейхмейстеры – каждый то, которое принадлежит Пиру их ремесла, и именно: по левую или высшую сторону Нахыпа, 1 следует Цейхмейстеру земледельцев, 2 башмачников, 3 седельников, 4 мясников, 5 плотников, 6 токарей и т.д. до 36-го, т.е. до банщиков включительно; по правую руку: 1 место занял Цейхмейстер кожевников, 2 брадобреев или цирульников, 3 ткачей, 4 портных, 5 кузнецов и проч. до 36-го или до хирургов и 37-го, которое занимали повивальные бабки. Это последнее искусство считалось у них полуремеслом; но как редко бывают цехи всех семидесяти двух с половиною ремесел, то садятся только те цейхмейстеры, которым случится быть в том городе, не оставляя мест праздных; или, лучше сказать, там нет места Пиру, где ремесло его не имеет цеха и цейхмейстера. Вот почему и не заседали здесь, с Нахыпом, повивальная бабка и акушер, даже оператор и многие другие присутствующие при Реване.
Быть может, покажется странным, почему одно только ремесло кожевников и цейхмейстер его в Реванах всех цехов занимает столь высокое место, несмотря на то, что Пир его явился в позднейшие времена, но добродушные Татары объясняют это так: «Однажды Халив (Калиф) Магомет послал против неприятеля зятя своего Пророка Алия, дав ему знаменосца Шеих-Махмута с тридцатью двумя воинами. По возвращении их с битвы, Мугамед спросил Алия: «Каков был в делах Шеих-Махмут?» Алий ответствовал, что он сражался, как Эвран. Тот же вопрос был сделан и воинам, которые единогласно подтвердили слова Алия. Тогда Верховный Пророк сказал: «Эвран все равно, что брат мне»; и еще спросил их: «Чем они изъявят ему свою признательность?» Тут все, вместо ответа, поднесли знаменосцу, каждый по мере своей возможности, дары, стоившие много или мало, - хотя бы иной равнялся ценою одному листу древесному. После того, обратясь к своему зятю, сказал: «А ты чем наделишь Шеих-Махмута?» Он отвечал: «Я дам ему в замужество дочь мою Рухые». Этот брак Халив совершил своим иждивением; пиршество продолжалось три дня. Не считая прочих припасов, в первый день было зарезано 33 барана, на второй 33 козла, на третий столько же быков. После свадьбы, когда новобрачный явился к Великому Пророку для целования руки, то Пророк, повелев ему следовать за собою, пришел в поварню и, обрезав все кожи зарезанного скота, сказал: «Эти избытки я дарю тебе: употреби их в свою пользу». Шеих-Махмут выделал кожи, многие окрасил: одни в черную, другие в желтую или красную краски - и, свернув все десятками, понес Наместнику Бога. Великий Пророк и все, предстоявшие ему, рассмотрев изделия, осыпали изобретателя похвалами. Пророк Алий, также отдавший справедливость зятю своему, взял одну кожу на жезл и навел на нее лоск. Увидев это, все присутствующие и сам Шеих-Махмут сказали: «Вот теперь усовершенствовалось ремесло!» После этого некоторые из свиты Пророка прибавили: «Не достойно ли это дело покрова?» И Магомет, взявши два Пештимала, сам, своею рукою завесил одним Алия, а другим Шеих-Махмута. Благословив же обоих, он приказал им облечь равным образом тех тридцать двух воинов, которые, подобно Алию и зятю его, стали Пирами, изобретя каждый, почти в это же время, по одному ремеслу».
По отводе мест цейхмейстерам, Серчешме подошел с докладом к Нахыпу: «Позволите ли отверзать врата подмастерьям?» Вероятно, в том смысле: освободить ли их от ограничений. Получивши ожидаемый ответ, он, отступая, прошел шагов двадцать до самых кандидатов, которые для этого подошли ближе. Поставив их, одного за другим в два ряда, велел всем держать на голове обе руки, сложенные кистями одна на другой. Потом, оборотившись лицом к Присутствию, стал рядом с предстоящим Калфа Баши, взял его за левое ухо и, придерживая правою рукою, начал громогласно читать молитву в память Пирам, испрашивая благословения Всевышнего кандидатам. Продолжая молитву, он подался на один шаг вперед и повлек главу подмастерьев; все кандидаты последовали вперед на шаг. Остановившись на четверть минуты, он шагнул еще и двинул всех, не умолкая. После такого же третьего приступа он остался на месте, окончил молитву и, возвысив голос, вторично просил Нахыпа о доступе. Когда же этот наклонением головы изъявил знак согласия, он оставляет ухо, прыжками подбегает к Нахыпу, целует его руку, шепчет ему на ухо и, отступая, приходит опять на свое место. Потом, обратившись к Калфа-Баши, снимает с плеч его пештимал, развертывает его, три раза обводит им вокруг его тела, перехватывая покрывало из одной руки в другую, и завесив его от пояса вниз, завязывает позади узлом верхние концы запона.
Тут, став с левой стороны, сказал ему шепотом: «Запертых дверей не отворяй, отпертых не затворяй; мало приобретай, много ешь» [1].
Потом, разрешив его руки, взял опять за ухо левою рукою, пригнул ему голову, а ладонью правой руки, ударив крепко по голой шее, отправил в Совет Заседавших на местах Мугамеда и Пиров. Калфа-Баши, получивши это разрешение, облобызал шуйцу, благословившую его, и, побежав в Присутствие, целовал руки у Нахыпа, Цейхмейстера и своего мастера; отступая же до своих товарищей, он стал позади всех, а те понемногу подвигались к Серчешме, поступавшему с ними таким же образом, исключая малолетних, к которым он только дотрагивался.
Не удивительно, что и потомки Еллинов, а с ними вместе и Армяне (хотя последние не потеряли ничего), подходили во время угнетения Татар под реванное благословение к Серчешме. Фанатизм владевших Крымом Мугамедан был так велик, что от насильств их Греки, жившие внутри полуострова, утратили обычаи и свой язык до последнего слова, сохранивши, впрочем, Христианскую веру; а обитавшие на Южном берегу, променяв ее на Мугамеданский закон, остались и поныне при своем языке, что можно видеть как здесь, так и в Екатеринославской губернии в Мариополе (колонии, вышедшей отсюда). Но странно видеть теперь Греков (из состоявших даже на военной службе) и Армян, подвергающих ухо и выю свою рукам Татар, превосходящих ныне кротостию все прочие нации, живущие в Тавриде.
По совершении разрешения, Серчешме принес от лица новопроизведенных мастеров в дар Нахыпу тонкого сукна на кафтан, две штуки шам аладжи, и в них по два бумажных и шелковых платочка; Цейхмейстеру того цеха, Игит-Баше и Чаушу по куску сукна на кафтан, а кончив и это дело, он сел вне намета, куда принесли ему аршина четыре сукна.
После того, новопринятые под покровительство Шеих-Махмута, поднесли каждый от себя мастеру, у которого он обучался, дары, состоявшие, по большей части, по штуке шам-аладжи, с одним или с двумя в ней платочками, и поцеловав у них руки, отошли в свое место. Даров не носили одни дети, не бывшие еще у мастера, которых родители делали участниками Ревана только для того, чтоб впоследствии времени они были свободны от запрещений цеха, в который их посвящали. Между тем, Серчешме пересел на другое место, куда принесено было два узла с фабричными различной доброты платочками, мешок турецкого мыла и два картуза, полные уховерток роговых и пальмовых. При помощи двух человек он завернул в каждый платок по брусочку мыла и уховертки, и разносил гостям, начиная от почетнейших в главном намете и давая каждому по одному, не исключая и наших Русских, между которыми немногие, однако, с вежливостью отказались от предлагаемого.
Начальник губернии, со свойственной русскому боярину щедростью, как накануне, так и в тот день, отличавшимся на зрелище действующим лицам, вместо просимой у него руки для целования, жаловал белые ассигнации. Когда у одного чиновника просили совета: «Можно ли в знак благодарности за сделанную им честь поднести посильное приношение?» и получивши в ответ, что Его Превосходительству приятнее будет признательность в одних только словах, отложили это до последнего приветствия; и тогда уже почти немым красноречием, благодаря его за снисхождение: весь цех, убогий старец Серчешме, удивленный и тронутый такою милостью до слез, почетнейшие гости и множество народа при повторяемых поклонах в пояс, прикрытый ладонью левой руки, и прикладывая правую то к голове, то к груди, сопровождали его до самой речки.
Наконец, предстояло Серчешме отправить последнее действие: Разрешение запонов. Но как он отвел пожалованных им к стороне за местом зрелища, где, развязывая узлы, метал на плеча хозяина Пештимал, за что наделяем был каждым по нескольку гривен; то и гости, не обращая на это внимания, немедленно откланялись хозяевам, кроме небольшого числа неспесивых господ, оставшихся и до следующего дня допивать и доедать остатки припасенного в таком количестве, что одинакими блюдами, как говорят, (кроме сидевших за Европейскими столами), было насыщено три тысячи пятьдесят человек чинно и без малейшего нарушения чьего-либо удовольствия.
Такие торжества, отправляемые у ремесленников на Крымском полуострове в одних только городах: Бахчисарае, Карасубазаре и Евпатории, не все продолжаются столь долго и пышно. Это зависит от числа и состояния кандидатов, которые в малых цехах начинают и оканчивают в одни сутки и менее свой обряд, называемый и Реван и Теферидж. Но разница этих слов состоит, кажется, в том, что Реван значит «открытие пути» или «разрешение к свободе»; а Теферидж – реванное торжество с угощением разного звания и состояния людей, отнюдь не исключая бедных и нищих. Никакое, впрочем, пиршество не называется «теферидж» или «теферич», а никакое другое освобождение «Реваном».
[1] Т.е. в чужие дела не мешайся, знай свое, и малое стяжание да будет для тебя избыточно. Примечание автора.