Тяжело самому терпеть, а ещё тяжелее
других обижать.
Русская пословица
Тянулись дни, похожие один на другой. Надоевшая своей продолжительностью зима и поздняя весна с их дождями и мокрым снегом как-то разом перешли в сухое лето. Шёл уже восьмой месяц тренировки каскадёров-прыгунов. Роберту почти каждую ночь снился один и тот же сон, будто он стоит на верхней, крошечной площадке прыжковой лестницы, лицом к обрыву, и пытается спрыгнуть вниз. Его одолевает страх. Но вот он вспоминает, что всё-таки при затрате больших усилий рук он может спланировать на землю. Для этого он начинает быстро-быстро взмахивать и чувствует, что его ноги, хотя и с трудом, но всё же отрываются от площадки лестницы. Ещё энергичнее он машет руками и чувствует, что может при этом зависать в воздухе по своему желанию. Наверное, в мышцах рук человека, точнее, где-то в закоулках его генов остались частицы ДНК, ведавшие способностью делать маховые движения руками, как это свойственно птицам и рукокрылым млекопитающим.
Вероятно, и Биллу Карпентеру снилась та же лестница. Роберта в середине ночи иногда будили несвязные крики Билла за стенкой: слышались слова: «лечу-лечу», «к дьяволу», «сборище сумасшедших», и последовавшие за ними непристойные ругательства, всегда выдержанного на людях благовоспитанного культуриста.
В свободное время Билл Карпентер и Томас Гаррис в комнате Билла играли в шахматы. Частенько поздними вечерами, особенно под шум дождя, они басовитым дуэтом распевали протяжные песни. Иногда к их голосам присоединялся тоненький звоночек излишне впечатлительного по своей молодости Джорджа Брауна.
«Вот занятие для бездельников!» – чертыхался про себя Роберт
Jн сидел за столом, а чаще лежал с очередной медицинской книжкой в руках. На этот раз это был учебник патологической анатомии с разделом «патологические изменения костной системы». Книга была перегружена многочисленными трудно понятными словами, которые так любят употреблять учёные-медики, чтобы возвысить себя в глазах не только обыкновенных людей, но даже своих коллег. «Макрофагальная резорбция, лимфоплазмоцитарная инфильтрация, субсарколеммальные включения» – от этих длинных слов тянуло ко сну. Но, пропуская эти слова, суть предмета Роберт всё-таки улавливал, поэтому он с неохотой обращался к полному словарю медицинских терминов. Кроме того, выводы или резюме, которыми оканчивался каждый раздел учебника, обычно излагались простым, понятным для немного подготовленного читателя, языком.
Однажды, ближе к полночи, когда он уже засыпал, до него донеслась,
приглушенная стеной знакомая, почти позабытая им мелодия, которую в младенчестве Роберт слышал от отца. Томас Гаррис пел монотонно, не рассчитывая на слушателя, пел, как человек, которому собственные звуки песни не мешали думать о чём-то постороннем.
«Какая чудесная песня, песня о неразделенной любви!» – Роберту хотелось бы всю ночь слышать её бесхитростный мотив, но голос мулата вскоре смолк, по-видимому, мулат сам себя убаюкал на ночь своей песней.
Роберт из-за своего стремления быть первым не столько обращал внимание на свои успехи в прыжках, сколько на неуспехи и неудачи других незадачливых прыгунов. Вот, его основной соперник, надоедливо улыбающийся мулат Томас Гаррис, прыгая ещё только с восьмиметровой высоты, подвернул ногу, и вынужден быть около недели оставить свои тренировки. За это время сам Роберт смело прыгал уже с высоты двенадцать метров.
Что касается гиганта-культуриста Биллами Карпентера, то Роберт не считал его своим конкурентом, так же как и мальчишку Джорджа Брауна, этого циркового акробата с его показными «сальто-мортале». С первого дня их пребывания в институте он стал догадываться, что они попали в каскадёры только по желанию тренера Роджерса, который мучил этих красавцев из-за своих, пусть научных, но себялюбивых интересов. Эта догадка Роберта перешла в уверенность с тех пор, как он стал замечать, что Роджерс большую часть времени на тренировках уделяет Биллу Карпентеру и тройке ничем не примечательных молодцов-лоботрясов: Анджею Воровски, Патрику Стоуну и Гарри Фоксу, то-есть, тем, которые были в числе отстающих, и «падение» с высоты даже четырёх метров давалось им ценой страха и лёгких травм в коленных и голеностопных суставах. Именно на них, отстающих в прыжках с высоты каскадёров, доктор чаще всего направлял телеметрические датчики компьютера.
Несведущему человеку могло показаться естественным то, что Роджерс как тренер стремится путём анализа данных, полученных с помощью своих электронных приборов, выяснить причины отставания этих четырёх курсантов и подтянуть их затем до уровня первых прыгунов каскадёрского набора. Но, как давно понял Роберт, доктора Роджерса больше интересовали не успехи каскадёров в прыжках, а анализы дистанционных ультразвуковых и патофизиологических исследований. Когда Гаррис подвернул ногу и с вымученной улыбкой продолжал выполнять намеченную программу по прыжкам, Роджерс чуть ли не потирал руки от удовольствия, фиксируя приборами влияние нагрузок на больной сустав.
Роберта раздражало и то, что тренер не столько общался со своими воспитанниками, сколько сидел поодаль от них на своем раскладном стуле, уткнувшись в светящийся экран полевого компьютера. Роберт догадывался, что Роджерса, прежде всего, как доктора, интересовали не столько техника прыжка и отношение к ней каскадёров, сколько сиюминутные процессы, происходящие в организме прыгунов при их приземлении.
Что же всё-таки случилось с ловеласом-культуристом Биллом Карпентером? Ноги его безобразно растолстели, а скорее всего, опухли. Выполнив с грехом пополам заданную высоту прыжка, он целыми днями валялся на койке в общежитии с помятым, как у алкоголика лицом. Эллис на очередных медицинских осмотрах смотрела на него равнодушно, как когда-то смотрела на Роберта. На её бледном лице с правильными дугами более тёмных по сравнению с волосами головы бровей уже не проступали симптомы того оживления, которое было на нём прежде при виде красавца Билла.
Роберт продолжал чувствовать явные нотки безразличия к нему со стороны Роджерса. И это несмотря на то, что он был пока впереди всех прыгунов! Он временами испытывал острую антипатию к своему тренеру. Тому наука дороже здоровья его воспитанников!
– Шеф! – крикнул Роберт во время одной из тренировок, — Что-то мы делаем неправильно, у нас разламываются ноги после прыжков! Я отказываюсь прыгать в таком случае!
Прыгуны-каскадёры сбились кучкой вокруг Роберта, как-будто целиком были на его стороне.
Роберт ожидал, что тренер, как и в прошлый раз, отделается издевательским для курсантов выражением, мол, чем меньше знаешь, тем крепче спишь.
Но Роджерс молчал. Он отодвинул от себя стульчик и начал расхаживать с заложенными назад руками вдоль основания лестницы. При этом он, как бы задумавшись, поглаживал привычным жестом левой руки ложбинку на своём подбородке. Роберт отметил про себя, что взгляд доктора, всё чаще выглядел озабоченным, всё меньше в его голосе слышались присущие ему иронические нотки.
– Идёт некоторая перестройка вашей костной системы, так что не беспокойтесь, мальчики! – говорил он, но уже не так убедительно, как в первые месяцы тренировок каскадёров. – В нашем деле, главное – это психологическая подготовка. Наш враг – страх перед высотой. Победишь страх и будешь на вершине успеха!
– Что с него взять! – безнадёжно махал длинными руками Билл Карпентер. – Джимми раньше был мастак по прыжкам с шестом, приземлял свою задницу, задрав ноги, на кипу поролоновых матов и ничего больше! Эх, падать бы так нам со ступенек на такую подушку! У меня всю ночь ломят ноги, а ему на это наплевать. Чему он может научить нас по прыжкам с высоты, да и можно ли в принципе этому научиться?
На очередной тренировке, когда Роберт прыгал уже с высоты двенадцать метров сорок сантиметров, случилась первая потеря в строю прыгунов с мраморной лестницы. Один из тройки отстающих прыгунов мулат Патрик Стоун, некогда их главный «заводила», рослый темнокожий увалень, уже несколько дней, что было несвойственно для него, ходил задумчивым, с проступившими морщинами на лбу. Но в этот день с утра Патрик, несмотря на дождливую погоду, выглядел почему-то излишне радостным, в его глазах светилась решимость. На тренировке к удивлению всех окружающих он резво поднялся на запланированную тренером высоту прыжка, постоял немного на ступеньке, будто раздумывая о чём-то, и вдруг решился подняться на пять ступенек повыше.
– Вот что значит бодрость духа! – с удовлетворением потёр руки Роберт.
Однако тренер неожиданно помрачнел лицом
– Не прыгайте! – крикнул снизу Роджерс, отрываясь от экрана портативного компьютера. – Вы не в форме сегодня, Пэт, отдохните, повторите прыжок завтра или попозже.
Роджерс, к удивлению Роберта, назвал Патрика уменьшительным именем. Обычно он так не обращался к курсантам.
Патрик на этот раз не топтался на ступеньке, не поднимал в стороны и вверх руки, как это он проделывал обычно, прося безоблачное небо дать ему крылья. Откинув назад голову характерным, уже давно забытым рывком, он камнем сорвался вниз. Падение его не было привычным глазу: он падал боком, вытянув вниз толстую ногу и левую руку. Приземляясь на эти конечности, он вдобавок так согнул туловище, что ударился головой о землю. Ни единого звука не вырвалось из горла Патрика при падении. Он был без сознания.
Из неестественно согнутого под необычным углом предплечья афро-американца фонтанчиком била кровь, по цвету похожая на красные люминесцентные цифры сбоку ступенек.
– Сотрясение мозга, закрытый перелом большеберцовой кости левой конечности! и открытый перелом лучевой кости – объяснил курсантам и тренеру дежурный врач-травматолог.
Некогда бесшабашного, а теперь с окровавленными пятнами на светло-зелёной форме заводилу-здоровяка служители института унесли на носилках.
– Вот не подготовил себя человек психологически к прыжкам, случился с ним невроз! – хмуро объяснил Роджерс, окружившим его курсантам. – На сегодня, парни, из-за дождя тренировку закончим пораньше.
Роберт понял, что за наигранной бодростью мулата в этот день сквозило его стремление, так или иначе, прекратить невыносимый для него страх перед лестницей. Это не была попытка самоубийства. Высота падения была недостаточна для этого. Это был, как говорят на фронте, вид «самострела» – сделать себе относительно безопасную для жизни травму, чтобы трусливо выйти из боевой обстановки.
Патрика Стоуна отправили в госпиталь института, выписав на его имя компенсационный чек: его карьера прыгуна-каскадёра на этом закончилась. Говорили, что после окончания лечения в госпитале ему будет предложена работа в качестве одного из охранников
– Вот, оказывается, почему у охранников института такие толстые ноги и широкозадая фигура! – догадался Роберт.
Бывший контрактник воздушно-десантной бригады, не любил больных с тех пор, как он устроился ради небольшого заработка санитаром в тюремный госпиталь. Он считал, что они сами виноваты, поставив себя в положение больного. Но трагический случай с мулатом Патриком Стоуном особенно взволновал Роберта. Не широкоплечий высокий мулат Пэт, некогда безалаберный весельчак, склонный к любвеобильному донжуанству, поставил себя в положение инвалида, а руководство института ради каких-то сомнительных своих целей привело некогда весёлого темнокожего здоровяка в такое состояние. Конечно, Патрик потерял силу духа, и это не одобрялось Робертом, но своей задачей он посчитал передать пострадавшему мулату хотя бы частицу своего духовного настроя.
На другой день Роберт, единственный из группы каскадёров-прыгунов посетил госпиталь института. Госпиталь располагался в неказистом домике с маленькими окнами. Сразу было видно, что врачи института, набирая в свои каскадёрские группы здоровый контингент молодых парней, не рассчитывали долго держать их на стационарном лечении, тем более уделять много внимания «отработанному материалу».
Патрик лежал, запрокинув голову на маленькую подушку. Некогда озорные большие глаза его были подвёрнуты под лоб, левая нога его от ступни до самого паха и левая рука до самого плеча были скованы белой гипсовой оболочкой непомерной толщины. Роберт положил свою небольшую ладонь на спутанные колечки жёстких волос на квадратной голове мулата. Патрик очнулся, осмысленно оглядел, склонившегося над ним своего сокурсника. По тёмному лицу его, как судорога, промелькнула улыбка радости.
– Боб, дорогой, помоги мне повернуться набок. Надоело лежать всё время в одном положении… И дай, пожалуйста, попить.
У Роберта, суховатого в отношениях с товарищами, на этот раз нашлось несколько слов соболезнования. Роберт удивлялся самому себе, что разговор его с больным Пэтом не был стандартно-скупым, он шёл без всяких там формальностей утешения. И он видел, что больной мулат искренне обрадовался его визиту к нему. Но, как понял Роберт по хитроватому взгляду Патрика того ещё больше радовало то, что наконец-то его занятия ужасающими прыжками так или иначе закончились.
– Послушай, Боб моего совета – не подходи больше к этой проклятой лестнице, Ты рано или поздно окажешься в моём положении! Я жалею, что не послушался совета господина Морриса в его первой лекции, что, кто раздумал заниматься прыжками, может хоть сегодня уходить из его института…
– Я пока сдаваться не собираюсь! – Вот одолею верхнюю площадку лестницы, тогда что-нибудь решу…– вскинул голову Роберт тем самым жестом, с каким откидывали назад волосы ловеласы.
– Они не остановятся на этом, пока ты не будешь лежать, как я сейчас. Придумают новые фокусы…
Выходя из больничной палаты, Роберт опечаленно склонил голову. Это было не сострадание к беде сокурсника, не мысль о том, что такое может ожидать и его, Роберта Хоппера. Его огорошило всеобщее равнодушие окружающих к трагедии каскадёра. Ни тренер Роджерс, ни даже два оставшихся дружков Патрика: «лоботрясы-ловеласы», ни даже институтский женский персонал, щедро пользовавшийся ранее «услугами» темнокожего красавца, не соизволили поинтересоваться его здоровьем.
В тесной комнате персонала госпиталя Роберт устроил разнос дежурному фельдшеру. Тот лежал на кушетке с закрытыми глазами: спал или безмятежно о чём-то мечтал. Каскадёр потряс эскулапа за отвороты халата.
– Перед вами недавний сержант спецназа американской армии. Могу применить к вам один из оздоровляющих приёмов, чтобы снять с вас дремоту! Извольте неусыпно сидеть у постели моего друга, пока я не пожаловался на порядки в госпитале шефу института.
Уже отойдя далеко от госпиталя, Роберт корил себя за то, что так грубо обошёлся с госпитальным фельдшером – надо было поговорить с ним как-нибудь повежливее. «Сержант спецназа.. . – он кривил губы в усмешке. – Велика птица…»
«Где же моя наступающая размягчённость характера? – вспомнил Роберт свою запись в дневнике.
Он упрекнул себя за то, что плохо подумал об окружающих Патрика. Такова жизнь, в ней мало места истинной сентиментальности.
Попытка «самострела» Патрика Стоуна подтолкнула тренера Роджерса на решительный шаг. Через день два оставшихся парня из тройки Патрика Стоуна и ещё Билл Карпентер, были отчислены из института каскадёров, в связи, как выразился в своём ходатайстве доктор медицины, «с необратимыми дистрофическими изменениями в костной системе позвоночника и нижних конечностей». Бывшим курсантам также было предложено вступить, или в охрану, или предоставить другую работу в хозяйственном отделе института.
– Мы своих воспитанников не оставляем без работы! – с гордостью объявлял Шеффельд на своих лекциях курсантам-каскадёрам.
Как и ожидал Роберт, Билл Карпентер и два прыгуна из некогда неразлучной троицы, в один из майских дней наотрез отказались от дальнейших тренировок. Ещё за неделю до их отчисления из института Роберт видел по их вымученным лицам и неуверенным движениям, что им, как и Патрику Стоуну, хотелось бы избавиться от продолжения занятий в институте. Но при добровольном уходе из этого учебного заведениям курсантам-каскадёрам нужно было выплатить администрации института солидную неустойку. Доктор Роджерс, искренно жалея ребят, написал, требуемое для их бесплатного ухода из института медицинское заключение.
Хорошо ещё, что Роджерс отметил в заключении, что получены уникальные научные данные при анализе биологических изменений костно-мышечной системы этих прыгунов за полугодовой период. Это явилось самым весомым аргументом для избавления несостоявшихся каскадёров от уплаты, затраченных на их пребывание в институте, по словам руководства института, астрономической суммы.
Роберт кривил слегка вздутые губы, думая об этой «астрономической сумме». Из организма парней доктор Роджерс за полгода вытянул всё возможное, включая даже ценой их здоровья, ценную для его науки информацию. И какой суммой оценить её стоимость?
Однако, отчисленные от прыжков: Билл Карпентер, Гарри Фокс и Анджей Воровски наотрез отказались работать на территории института. Дьявольские прыжки со зловещих беломраморных ступенек, словно окровавленных по бокам, им снились по ночам, и чудовищная лестница на территории института Морриса была неотрывным воспоминанием для них на всю дальнейшую жизнь.
По предложению Чилкато оставшиеся каскадёры проводили до ворот института своих бывших сокурсников. У мулата Гарриса под карими глазами показались слезинки. Но даже и они только чуть умерили разворот его улыбающегося рта, когда он трижды поцеловал в обе щёки каждого, теперь уже свободного от прыжкового ига молодого парня. Роберт с грустью в лице тоже не удержался от того, чтобы по одному разу поцеловать бывших сокурсников. Эскимос Чилкато ограничился тем, что просто пожал им руки. Во время проводов все молчали, понимая неуместность утешительных слов.
Выходили бывшие курсанты-каскадёры из ажурных ворот института, по-утиному переставляя свои задубевшие ноги и непринужденно помахивая пустыми спортивными сумками: единственное имущество, с которым Моррис отпускал их на поиски другой работы. Билл с интересом ощупывал свои похудевшие руки, растолстевшие склеротические колени, и на ходу сгибал и разгибал туловище, словно торопился приступить к своим любимым упражнениям по культуризму. Как видно, ребята не очень-то расстраивались, что не получилось из них балаганных прыгунов с высоты.
Самолюбивый по натуре Роберт ещё с первых дней своего пребывания в заведении Морриса радовался неудачам Билла в прыжках. Когда он понял, что Карпентер больше не является ему соперником, ни в прыжках, ни в отношениях с Эллис Колдер, то он временами начал испытывать несвойственную ему жалость к красавцу-культуристу: такое красивое рослое тело отдается в жертву сомнительной науке. Он давно собирался посоветовать Карпентеру прекратить бессмысленные для его конституции прыжки, и теперь искренне радовался, что гиганту-культуристу повезло не продолжать больше занятий, сопряжённых с неизбежной для него инвалидностью.
Только Гаррис с присущей ему неунывающей улыбкой не жаловался на боли в своих слоноподобных ногах. Роберту приходило на ум сравнивать светло-коричневого мулата с заматеревшим быком, у которого габариты костей, гора литых мышц и, соответственно, мощь, даны с рождения, развиваются сами по себе без всяких там тренировочных упражнений.
Мало-помалу Роберт стал понимать, что институт Морриса, в сущности, такой же институт биологических проблем, где медики дают запредельные нагрузки человеческому организму. Дают во имя добычи каких-то там интересных, именно для таких учёных, как Роджерс и Шеффельд новых фактов для своей науки, язык не поворачивается назвать её медицинской наукой.
Роберт каждый день ощупывал свои ноги: они бугрились твёрдыми и почему-то всегда напряжёнными мускулами. И уже не снимали тяжесть в ногах, ни самомассаж, ни даже пробежки «трусцой» по утрам. Только в зале для массажа, где два энергичных неразговорчивых афро-американца деловито разминали ему мышцы, Роберт чувствовал некоторое облегчение. Боли в ногах после очередных прыжков с мраморной лестницы Роберт ощущал мало, но стал замечать, что бегать по аллеям парка ему стало как-то неловко, будто к ногам были привязаны десятифунтовые гантели. Все товарищи Роберта по группе прыгунов стали ставить ступни при ходьбе косолапо, а ноги у них, как у прародителей человека, неандертальцев, были всегда заметно согнуты в коленях.
– Вы замечали, что многие борцы и тяжелоатлеты ходят с отставленными от тела и согнутыми в локтях руками: они у них не разгибаются от чрезмерного развития мускулатуры! – успокаивал прыгунов тренер на их вопросы о том, почему у них появляется, то ли медвежья, то ли утиная походка. – У вас тоже самое происходит с ногами. Не беспокойтесь, всё идёт по плану!
Бывший сержант был доволен хотя бы тем, что попал именно в группу прыгунов с высоты. Выпрыгивать на полном ходу из машины или нырять с приобретённой скоростью в железную трубу – перспектива для сохранения здоровья весьма ненадёжная. Прыгунов с лестницы Морриса не очень докучали тренировками, за исключением, ставшими теперь привычными и безболезненными подскакивания на одной ноге и подъёмом на лестницу через три ступеньки. От курсантов требовалось ещё прыгнуть один-два раза с назначенной тренером высоты, пройти очередные медицинские обследования, сдать требуемые анализы в лаборатории, и они в остальное время дня были свободны. Хочешь, гуляй днём или по освещённому вечерами и ночью парку института или же читай книги, журналы или газеты – благо их ассортимент в библиотеке пополнялся каждый день. Лень читать – смотри детективы по телевизору или иди в местный кинотеатр, а хочешь, просто сиди или спи в своей комнате. Одно ограничение было для курсантов – их не выпускали за высокую металлическую ограду территории института под угрозой быть немедленно отчисленными из этого заведения и возвращения администрации института, затраченных средств на их содержание.
Роберт в последние дни пропадал в библиотеке института, где компьютеры были подключены к Интернету. На сайте института рекламировали успехи каскадёров-автогонщиков и скалолазов. Показывали, как курсанты периодически зарабатывали неплохие деньги, выступая по разрешению руководства института в цирках и на автодромах с различными трюками. Но о каких-либо достижениях прыгунов с высоты на грунт или прыгунов в воду со стометровой вышки на интернетовском сайте не сообщалось. По-видимому, тренировки этого набора каскадёров были засекречены. К тому же, Роберт стал замечать, что за прыгунами-каскадёрами наблюдал не только Роджерс со своими ассистентами. Часто у лестницы или у вышки для прыжков в воду появлялись представители федеральной спасательной службы и офицеры из воздушно-десантных войск.
Они, поддерживая руками пилотки, задирали головы вверх и щурились от солнца, когда смотрели на спрыгивающих со ступенек лестницы каскадёров и передёргивали плечами, слыша глухой звук от приземления тела человека и чувствуя, как ощутимо вздрагивает почва даже поодаль от лестницы.
Некоторых из офицеров-десантников Роберт знал в лицо, те же делали вид, что не узнавали бывшего парашютиста-контрактника, а, возможно, и в самом деле, забыли его.
Роберт в последнее время всё больше симпатизировал Гаррису. Его привлекала бесхитростная улыбка мулата, его безрассудная смелость при взбегании на ступени лестницы и мгновенный без остановки для роздыха бросок вниз.
– Ты когда-нибудь свернёшь себе голову, запомни! – с несвойственной ему самому жалостью говорил мулату Роберт.
Томас Гаррис, хотя и приближался после своего выздоровления к достижениям Роберта в прыжках, но Роберт его успехи относил скорее за счёт безрассудной смелости мулата и врождённой крепости его ненормально толстых костей ног. Роберт был уверен, что мулат всегда будет занимать прочное второе место, и не опасался с его стороны реального соперничества. Поэтому он, доселе ревниво следивший за успехами Томаса в прыжках, начал советоваться с мулатом по технике прыжков, даже что-то подсказывал ему. При этом он испытывал удовольствие от сознания собственного превосходства и от чувства безопасности, как чувствуют себя в безопасности зрители, наблюдающие смертельные трюки каскадёров.
Если прыгунам-каскадёрам досталась более или менее сносная жизнь, то парням, зачисленным в группу автомобильных фокусников, приходилось не сладко. Они выбрасывались на полном ходу из «Форда» или «Мерседеса» последних моделей и появлялись в столовой прихрамывающими, с марлевыми повязками на голове и лицами, разрисованными йодом и брильянтовой зеленью.
Однако, Роберт продолжал неотвязчиво думать, что тренировки и у них, прыгунов с высоты, проходят не совсем безболезненно, а значит, неправильно. У нетренированного человека, действительно, после непривычных нагрузок болят мускулы, но эта боль, спустя несколько дней проходит, а тут она не проходила. Что делать? Слушаться сухопарого самоуверенного тренера-доктора дальше, увеличивать высоту прыжка? Во вред своему здоровью? Что-то такое многочисленный медицинский персонал института, или не учитывает, или заведомо направляет тренировки своих воспитанников на неверный путь!
Роберту всё чаще западала мысль, что медицина в наше время не всесильна, а часто невежественна. На базе уже имеющихся у него, пусть разрозненных знаний о работе врачей, он пришёл к выводу, что надо не надеяться на них, а прежде всего, самому участвовать в поддержании своего здоровья. Быть врачом для самого себя! – уже давно стало девизом Роберта.
Конечно, неплохо, что Роджерс, этот дважды олимпийский чемпион по прыжкам с шестом и доктор медицины, был очень уравновешенным, неунывающим человеком, ни разу не повышающим голос на курсантов. Он давал возможность парням полностью располагать своим временем вне запланированных тренировок и лекционных занятий. С другой стороны, он плохо выполнял свои обязанности как врач и как тренер: он не подавал своим воспитанникам ни одного совета, если не по технике прыжка, то, по крайней мере, советов по сохранению их здоровья, как это подобало бы настоящему врачу. Это обстоятельство вызывало заметную неприязнь Роберта к Роджерсу. Тот целиком полагался на данные своего компьютера, который на основе цифрового анализа многочисленных данных о нормальных и патофизиологических явлениях в костной системе прыгунов назначал курсантам-каскадёрам степень прыжковой нагрузки на их организм. Казалось, тренера с учёной степенью доктора медицины интересовало только разнообразие симптомов и патологических изменений в костной и мышечной системе прыгунов, различных по своему физическому статусу. Поговаривали, что Комитет по Нобелевским премиям включил Джимми Роджерса в качестве кандидата на звание нобелевского лауреата в области медицины за открытие новых, неизвестных ранее явлений в мускулатуре и костной системе человека под влиянием экстремальных нагрузок.