Эстелла бродила по улицам, не замечая экипажи, людей вокруг. И почему она впала в такую истерику в камере? У неё же есть надежда. Безумная, но есть! Она приходила не прощаться с Данте, а увидеть его. Но вышло, что попрощалась. Наверное, это тюрьма и замученный вид любимого так повлияли на неё. Бедный, как он исхудал, одни глаза остались, и это всего за два месяца. А она не спросила ни о чём, мычала и выла, как идиотка. Надо взять себя в руки. Всё будет хорошо. Эликсир спасёт Данте, должен спасти. Она в это верит. Если не будет верить, сойдёт с ума.
Эстелла явилась домой ночью — ей и в голову не пришло нанять экипаж. И она забыла, что уходила через окно. Ввалилась прямо в парадную дверь. В ушах набатом звучали слова Данте:
«Не приходи завтра на площадь. Я хочу, чтобы ты запомнила меня таким, какой я сейчас. Живым».
А вдруг ничего не получится и зелье не подействует? Ведь запасного плана у неё нет… Если что-то пойдёт не так, Данте умрёт.
— Нет-нет, только не это! — Эстелла всхлипнула, сжимая виски пальцами. Споткнулась о порог и чуть не упала, но кто-то подхватил её под локти.
— Ты что, совсем обалдела? — голос бабушки звучал сурово. — А ну-ка бегом заходи в дом! Ты где была?
— Я… я… в тюрьму ходила, — честно призналась Эстелла.
— Как в тюрьму?! — всплеснула Берта руками. — Я ж тебе запретила! Надеюсь, тебя не пустили к этому монстру?
— Данте не монстр, — шёпотом выговорила девушка. Она была совсем без сил. — Я его видела.
— Но как же тебя пропустили?! — изумилась бабушка.
— Я подкупила часовых, — буднично сообщила Эстелла, вырвалась и двинулась вверх по лестнице.
У Берты чуть глаза из орбит не выпали.
— Совсем помешалась, — вздохнула она. — Нет, это ненормально. Ясное дело, этот тип её опоил чем-то или порчу навёл. Тут и к бабке не ходи.
Эстелла не сомкнула глаз, едва дожив до утра. Сползла с кровати, вытащила зелье из сундука. Открыла котелок. Эликсир выглядел как самая обычная вода. Так и должно быть.
Налив зелье в высокий стакан, Эстелла аккуратно перелила его в капсулу. Зеркало её не обмануло — всё уместилось в крошечный сосуд целиком. Закупорив его, девушка отыскала в шкатулке с драгоценностями медальон на длинной цепочке с кулоном в виде цветка монарды. Он открывался и внутри был пустой. Такие вещицы использовались дамами для хранения фотографий, но Эстелла положила туда капсулу. Приняла ванну. Надела удобное платье, тёмно-синее с квадратным воротничком, дорожные ботинки без каблуков; медальон повесила на шею. Оставалось ещё часов семь, а она уже не могла ждать. Пыталась занять себя чем-нибудь — тщетно. Читая книгу, не понимала ни слова; вышивая салфетку, чуть не отрезала палец ножницами.
Роксана же была необычайно оживлена. Видя дочь в лихорадочном состоянии, она уверяла, что «сегодня будет великий день, который очистит семью от позора». Эстебан читал газеты и журналы, беспрерывно, один за другим. Арсиеро с утра убежал в Ратушу. Либертад думала о своём, была рассеяна и, подавая чай, пролила его. Мисолина исподлобья глядела то на мать, то на сестру, точно решая, чью сторону принять. Хорхелина сама с собой обсуждала соседей. Говорила она для всех, но никто её не слушал. Эстелла же кое-как заставила себя проглотить бутерброд с сыром и апельсин, чтобы не упасть в обморок от голода. Берта зорко следила за внучкой и после завтрака начала ходить за ней по пятам. Но Эстелла знала: на площадь она пойдёт, даже если придётся бабушку связать.
-----------------------------
После беседы с Салазаром Данте заснул. За два месяца тюремного ада ему не снилось ничего, но сегодня Эстелла ворвалась в его сон, унеся в небытие страдания, беды и боль…
Держась за руки, они шли босиком по влажной траве. Небеса отливали золотом рассвета. Тёплый ветер играл локонами Эстеллы, и они колыхались за её спиной. «Я тебя люблю», — сказал Данте. «Я тебя люблю», — эхом повторила Эстелла, касаясь губами его губ. Он кружил её; подол белого кисейного платья разлетался в стороны. Эстелла смеялась. Внезапно всё заволокло туманом и картинка сменилась.
Данте стоял посреди залы, утопающей в пламени свечей. Волосы его струились до поясницы, а лицо скрывала маска. Вокруг — праздник, смех, музыка… и Эстелла. Она громко хохотала, прячась за веером, и танцевала с другим мужчиной. Данте ощутил боль в груди, такую неприятную, мерзкую, словно кто-то царапал серебряный поднос иглой. Чья-то рука коснулась его — Данте вздрогнул. Перед ним стояли трое: две женщины и мужчина. Одну из дам он узнал — то была Амарилис, тётка Сантаны. На шее её висела лисья шкурка. Улыбаясь, она сказала: «Есть много вещей, о которых ты не знаешь. Никогда не верь словам, только поступкам. Лица и слова обманчивы». Мужчину Данте не знал. На вид — лет сорок, тёмные волосы увязаны в хвост. Он молча рассматривал юношу, и светлые глаза его сияли, как рождественские огни. Вторая женщина, с ярко-рыжими волосами и тонким лицом, тоже никого Данте не напомнила. Тронув его за плечо, она произнесла: «Не ходи туда, где тебе не место. Найди свой путь и иди к той, что ждёт тебя. Она твоя судьба. Иди! Прочь!», — с силой толкнув Данте в грудь, рыжеволосая обратилась в Янгус и взмыла в небеса, роняя чёрные и алые перья.
Данте вскрикнул и проснулся. Он по-прежнему находился в камере — лежал на соломе в углу. Какой-то глупый сон…
Больше он не сомкнул глаз — ждал, когда за ним придут, чтобы вести на казнь. Но никто не приходил, и Данте весь извёлся.
Наконец, около полудня скрипнул дверной засов — жирафоподобный тюремщик принёс еду. Молча поставил на пол миску с варёной фасолью и кружку с водой. Ушёл.
Он должен это съесть. Должен, чтобы выдержать всё до конца. Данте кусок в горло не лез, но он насильно впихнул в себя пресную фасоль, запив водой.
Ещё через час явился падре Антонио. Вопреки протестам Данте, священника в камеру впустили. Тот требовал, чтобы Данте крестился, иначе его не похоронят даже за кладбищенской оградой, — место для самоубийц и детоубийц — а выбросят труп шакалам на радость.
— Ну что, будешь ты креститься, жалкий вероотступник? Да или нет? — у падре чуть дым из ноздрей не валил. — В последний раз спрашиваю.
Подняв голову, Данте заглянул ему в лицо:
— Нет.
— Гореть тебе в аду, посланник Сатаны! — грудь падре бешено вздымалась.
— О, мы ещё встретимся! — выплюнул Данте. — В том самом аду. Я вас там буду поджидать.
Падре ушёл, хлопнув дверью. Через полчаса явился конвоир — принёс таз с водой, мыльный шарик и одежду: белую рубашку и чёрные штаны.
— Зачем это? — спросил Данте.
— Так положено. На площади будет толпень, это уж наверняка. Весь город только о тебе и болтает. Не хочется, чтоб говорили, будто мы тута дурно с заключёнными обращаемся, раз они у нас немытые ходют.
— Не всё ли равно, в каком виде я буду умирать?
— Не всё равно, — скривил губы тюремщик. — Люди тебя отродясь не видали, но по рассказам падре Антонио представляют, как некоего чёрта с рогами и копытами. Они придут глазеть на твою казнь. Тебе надобно показать, что нет у тебя ни рогов, ни копыт. Вот увидют тебя в человеческом обличье, растрогаются сердобольные тётушки, да слезки пустют, пожалеют и оплакают твою заблудшую душонку. Всяко лучше, чем подыхать, как собака, во всеобщей ненависти.
— Меня не надо жалеть, — огрызнулся Данте.
— Дурень ты. Народ-то силу большую имеет, хоть и не верит никто в это. Но коды народу много, он может и горы своротить. Знаешь чего бывает? Ежели толпа дружненько возмутится несправедливости, так могут и казнь сорвать, да палачей самих и порешат заместо преступника. Так, правда, редко бывает, с народными героями в основном-то, но всё ж таки. Мало ли?
Данте вдруг рассмеялся, прямо истерически захохотал, вообразив эту картину. Его, которого с детства все унижали и долбили, толпа бросится защищать от палачей. Ага, жди!
Он смеялся, тычась носом в колени, и не мог остановиться. Конвоир, покрутив у виска пальцем, ушёл.
Данте уставился на таз с водой. Наверное, тюремщик в чём-то прав. Сейчас он похож на чудище. Но если умирать, так с апломбом.
К двум часам явился конвой, состоявший из трёх человек. На руки и ноги Данте надели кандалы. Вытолкнули его из камеры. Шли долго, блуждая по узким коридорам и распугивая факелами крыс, пауков и летучих мышей. Внутри у Данте образовалась пустота. Был ли он спокоен? Нет. Волновался? Тоже нет. Он просто ждал конца этой истории, истории своей жизни. И это безразличное оцепенение сковывало его до самого выхода из башни.
Стоял июнь. Обычно прохладный месяц в этом году был тёплым. Лёгкий бриз колыхал листья, а сквозь кудрявые тучки улыбалось солнце. Данте чуть с ума не сошёл, увидев зелёную траву. На кустах, выстроившихся стройными рядами у ограды, пели маленькие бурые птички — печники. Они заливались на разные голоса, весело перепрыгивая с ветки на ветку. Данте сжал зубы, ощутив как к глазам подступают слёзы. Два месяца он не видел света. Не видел ничего, кроме четырёх каменных стен да тусклого огарка. День и ночь были неотделимы друг от друга. Сегодня он видит птичек в последний раз. Никогда больше он не поскачет на Алмазе по раздолью пампасов, свободный как ветер, вдыхая полной грудью свежий воздух, запах листвы и цветов; и Янгус с пронзительным криком больше не пролетит над его головой, рисуя мёртвые петли в лазурных небесах.
Выйдя за ворота, Данте и три конвоира угодили в толпу, состоящую из дам разного возраста. Едва несчастный узник появился в поле их зрения, женщины, размахивая крестами и иконами, ринулись к нему. И только бдительность стражников уберегла Данте от участи быть разорванным взбесившимися богомолками.
То были прихожанки храма Святой Аны, прежде состоявшие в ликвидированном Комитете Нравственности. Возглавляла сборище Беренисе Дельгадо, возмущённая тем, что церковь после пожара закрыли на ремонт. Хотя сгорела она не сильно — испортился алтарь и часть скамей наоса. Но падре Антонио, воодушевлённый содействием Роксаны, воспользовался ситуацией, чтобы настроить паству против Данте. Мессы пока не служились, и падре легко убедил прихожан, что Бог покарает за это город, а виноват Данте. И сегодня эти зазомбированные религиозным культом женщины уже целых четыре часа караулили узника у ворот тюрьмы.
— Безбожник!
— Посланник Сатаны!
— Убийца!
— Гори в аду!
— Поджёг нашу святую обитель! Теперь нам негде молиться!
— Ничего, Господь всё видит. Сегодня ты за это заплатишь, грязный еретик!
Данте не вслушивался. Ему было не привыкать к оскорблениям. Да пусть кричат что хотят. Уже всё равно.
Конвоиры подвели юношу к деревянной телеге, на которой стояла большая железная клетка.
— Залезай, — велел один страж, открыв дверцу клетки.
Данте не шелохнулся.
— Я… я… не хочу. Вы думаете я убегу? Я не убегу. Не надо меня в клетку, — пробормотал он.
Конвоиры прыснули со смеху.
— Залезай говорю, — рыкнул тюремщик, похожий на индюка. — Так надо. Всех убийц, еретиков и колдунов перевозят в клетках. Оберегают нормальных людей от вас.
Данте грубо затолкнули внутрь. Надев на голову мешок, пристегнули цепями к прутьям клетки. Закрыли дверцу на замок. Больше Данте не видел ничего. Он вжался в решётку, чувствуя, как подпрыгивает телега при движении, и только слушал вопли зевак:
— Убийца!
— Долой его!
— Туда тебе и дорога!
— Еретик и богохульник!
Выкрики и проклятья преследовали Данте всю дорогу, и, казалось, им не будет конца. Его везли, нарочно петляя по улицам. Кучер дул в ракушку, звонарь бил в колокол, приглашая горожан на казнь знаменитого колдуна. Дикая беспомощность захлестнула Данте. Он был загнан в угол, обездвижен и выставлен на потеху всем. Наверное, то же чувствует свободолюбивый ягуар, запертый в клетке зоопарка.
Когда шествие по городу закончилось, Данте всего трясло и он едва не потерял контроль над собой. Нет, так нельзя! Они специально издеваются, хотят его сломать. Чёрта-с два! Надо взять себя в руки, чтобы идти на смерть, как победитель!
Телега остановилась. Щёлкнул засов клетки. От Данте отстегнули цепи и выволокли его наружу. Довели до места назначения и, наконец, сняли мешок с головы.
-----------------------------
Эстелла возжелала бабушку убить, когда в четвёртом часу дня та предложила ей пойти вышивать наволочки для подушек. Она увела Эстеллу в свою комнату и, усадив в кресло, сунула ей в руки голубой атлас.
— Давай вышьем звёзды, — сказала Берта. — Можно несколько. Кучкой. Вот смотри: тут три, а в том углу — пять.
Надо идти на площадь и отдать Данте капсулу — мысль эта сверлила Эстелле мозг. Она выудила из шкатулки длинную сапожную иглу.
— Нет, эта иголка не годится, — наставляла Берта. — Кто ж вышивает такой иголкой? Надо самой тонкой, вот этой. И золотой ниткой.
Но Эстелла, не долго думая, вонзила сапожную иглу себе в палец, загнав её туда на четверть.
— Ой, боже мой, ты чего делаешь-то?! — ахнула бабушка.
— Я пойду и забинтую палец. Вернусь через минуту, — сказала Эстелла ровным голосом.
— Ага, иди-ка, а то кровью всё измажешь. А, может, звёзды красными сделать, как ты думаешь?
— Хорошая идея, бабушка, — на одной ноте проговорила Эстелла. — Можно вышить их и мелкими, и крупными. Сейчас забинтую руку, приду, и мы решим.
Она кинулась к выходу. Быстро вынув из замка ключ, захлопнула дверь снаружи. Берта и опомниться не успела, как оказалась заперта в собственной комнате.
— Эй, ты чего делаешь?! Эстелла, чего это за выходки? А ну-ка вернись и открой меня! — но ответом ей послужил топот бегущих по лестнице ног.
Эстелла молниеносно выскочила из дома. Но вот беда — по саду носились четыре сторожевых пса. Свободно, без привязи. Девушка всегда их боялась — однажды собаки чуть не отхватили ногу Дуду, сыну кухарки. Псы захлёбывались лаем, слюни стекали по их мордам, и Эстелла подняла с земли палку. Большую, с острыми сучками. Она никогда не обижала животных, а Данте научил её смотреть на них другими глазами, но нынче выхода не было. Эти собаки злые, специально натасканные, чтобы нападать на людей. Если они её загрызут, она не доберётся до Данте.
Один пёс уже бежал прямо на Эстеллу. Шлёп! Она размахнулась и врезала ему по морде палкой, оставив кровавую царапину. Заскулив, животное попятилось. Три других пса не решились подходить ближе — сейчас Эстелла могла бы разорвать их голыми руками.
Отшвырнув палку, она выскользнула за калитку. От Бульвара Конституции до Пласа де Пьедрас было недалеко, но дорога виляла, то проходя через аллею, то сворачивая направо и налево, и тянулась вдоль обрыва.
Эстелла нутром чувствовала: она может опоздать, наверное, уже опоздала. И всё из-за бабушки. Как та не понимает, что Данте для неё, Эстеллы, дороже всех на свете? Но казнь не может состояться за минуту. Пока Данте привезут на площадь, пока объявят приговор и священник зачитает молитвы. Она успеет!
Эстелла не стала ловить экипаж. Так она потеряет драгоценное время — до площади экипажи ходили окольным путём, чтобы не ехать мимо обрыва. Сжимая зубы и задыхаясь от быстрого бега, Эстелла не остановилась, даже когда у неё закололо в боку.
Ещё издали она увидела огромное скопище народа. Нагло всех распихивая, полезла в самую толчею, не реагируя на возмущения. Плевать, что о ней подумают, на всё плевать. Данте. Данте… Она должна его спасти!
Центральная городская площадь Пласа де Пьедрас была замощена булыжниками и огорожена идеально выстриженными круглыми кустарниками. Похоже, сейчас тут собрался весь город. Знатные дамы и кабальеро сидели в каретах и экипажах, из окон наблюдая за представлением. Народ попроще стоял плотными рядами вокруг деревянного эшафота — помоста, по центру которого высилась каменная стена. Его окружали семь человек в чёрных плащах с красной каймой, перепоясанных жёлтыми кушаками. В руках они держали арбалеты.
До этого момента Данте не представлял, каким способом его будут казнить, и не задумывался об этом. Увидев палачей, он изумился. Стрелки! Неожиданно. Так умирали только высшие чины и военнослужащие. И чем он это заслужил? Видимо, резонанс у этой истории так огромен, что падре Антонио и тут решил сыграть в благородство — дабы завоевать себе ещё больший авторитет.
Когда на лице Данте мелькнула ухмылка, зеваки разразились новой тирадой ругательств — это были всё те же прихожанки церкви Святой Аны; на груди у каждой висело по медному кресту. Но Данте отметил: лица публики, не столь увлечённой богослужениями, меняются. Его провели к эшафоту прямо через толпу, и он услышал разговоры:
— Такой молодой! А я думала, он старше! — восклицала женщина, укутанная в голубую шаль.
— Он настоящий красавец, мама, правда?! — вторила ей молодая девица в чепчике.
— Ах, не мелите чушь, Исабель! Он же чудовище! Он убил Луиса Парра Медина-младшего и поджёг храм, разве вы не знаете? Говорят, хотел убить всех, кто был в церкви, но падре Антонио ему не позволил. Святой человек наш падре.
— А как вам моя новая шляпка? Мило, правда? — кокетничала дама с уродливой розовой клумбой на голове. — Я купила её специально для этого дня. Такое событие пропустить никак нельзя!
— Бесподобно! Восхитительно!
— Надо не забыть зайти на Авенида де Лухо. Жене понадобилось новое шёлковое манто. Она меня донимает уже вторую неделю, — жаловался высокий мужчина с тонкой косичкой.
— Посмотрите, да он же совсем мальчик! — женщина в переднике, указала на Данте. — По виду ему не больше шестнадцати! Это немыслимо! Не ровен час, начнут казнить десятилетних детей.
— Падре Антонио выслуживается перед епископом, лижет ему зад, — возмущался низкорослый лысоватый дядюшка с усами. — Вы читали вчера «Городские ведомости»? — спросил он у своих спутников. — Там сказано, будто падре наш сговорился с членами Кабильдо и судьями Трибунала, чтобы они выносили смертные приговоры и виновным, и невиновным. Так и написали, что нынешняя казнь — ещё одно бесчинство святых отцов при попустительстве алькальда и тех, кто его избрал.
— Не удивлюсь, если сегодня же «Городские ведомости» закроют, и тот, кто это написал, отправится на эшафот вслед за этим несчастным, — отозвался крючконосый старичок с лорнетом.
— Думаю, писаки правы. Эти звери уже повадились казнить всех подряд. Одни мальчишки. Вспомните недавнее дело Армандо Эскивеля, ему было семнадцать. Вместо того, чтобы ловить настоящих преступников, они забирают юные жизни…
Конвой, наконец, провёл Данте сквозь народ, и тот взошёл на помост. Несмотря на кандалы, даже не споткнулся — так горело в нём желание показать всем, что он не сломлен. Толпа зароптала, и оскорбительные выкрики моралисток утонули в потоке негодования остальных. Одних поразила красота юноши, других — его молодость, третьих — презрительный взгляд, которым он их смерил. Чувствительные дамы в возрасте и молодые девушки всхлипывали, промокая глаза кружевными платочками.
Появился падре Антонио в сопровождении Арсиеро и ещё двух человек, одетых в серые мантии Судейского Трибунала. Главный судья, вынув длиннющий свиток, начал громко зачитывать приговор, который Данте не видел никогда. Как не видел и суда. Но власти уверяли: суд прошёл заочно, без обвиняемого, ведь он так опасен, что любой его вывоз за пределы тюрьмы мог обернуться катастрофой. Другой человек в мантии оказался писарем — его перо так и порхало над бумагой, фиксируя всё происходящее.
Чтение приговора, содержавшего шестьдесят четыре пункта инквизиторского бреда с обвинениями в колдовстве, ереси, убийстве и преступлениях против веры и церкви, закончилось только через сорок минут.
— Данте Гонсало Ньетто, признаёшь ли ты себя виновным? — сдвинув очки на нос, вопросил судья.
Данте исподлобья взглянул на него и на падре Антонио. Горделиво вскинул голову, заставив волосы каскадом разлететься по лицу.
— Нет, — сказал он односложно.
Посмотрел на Арсиеро. Тот, стоя поодаль, изучал свои туфли. Данте обвёл взглядом толпу. Увидел мать Эстеллы — Роксана улыбалась во весь рот. А вот ещё знакомое лицо мелькнуло. Руфина! Она плакала.
— Тебе положено последнее слово, — объявил судья. — Не хочешь ли ты раскаяться, попросить прощения у всех, кому причинил зло?
Данте повернулся лицом к народу. Очи его метали молнии.
— Мне раскаиваться не в чем! Я уйду с лёгким сердцем. А вы — вежливые убийцы, кичитесь святостью, скрывая под масками любезности пустые сердца. Никогда вы не испытаете истинного счастья, потому что счастье — внутри. Оно живёт в душах, которые умеют летать. В сердцах мечтателей и поэтов. В головах фантазёров и влюблённых. Я стану, наконец, свободным! Вы знаете что есть свобода? Спросите у птиц, которых вы убиваете ради перьев для своих нарядов. Душа, у которой есть крылья, никогда не станет узницей общественных норм и предрассудков, в какую бы клетку её не загнали. Я уйду вместе с птицами, а вы — серая масса, останетесь гнить в своих золотых клетках, пока не сдохнете от старости, трясясь над своими деньгами, иконами и титулами. Ненавижу вас!
Наступила гнетущая тишина, которую вдруг разрезал крик:
— Данте!!! Данте!!! — сквозь толчею пробиралась растрёпанная Эстелла.
Она невольно залюбовалась узником. Вчера там, в тюрьме, он показался ей совершенно измученным. Но сегодня Данте глядел на всех свысока; шелковистые волосы его развевались на ветру, как паруса пиратского корабля. И не было в нём ни страха, ни горечи. Да, её сердце не ошиблось — ни на секунду Эстелла не пожалела, что полюбила этого человека. Быстрым жестом она открыла медальон, вынула капсулу и зажала её в руке.
— Данте!!!
Их взгляды встретились. В глазах любимой Данте увидел тревогу и боль. Ну зачем она тут? Ведь он просил её не приходить.
— Эсте, иди домой! Уходи отсюда! Иди домой! — крикнул Данте.
Но она не отступала. Его милая храбрая девочка… Прорвалась сквозь ораву людей, влезла на эшафот и бросилась к нему. Конвоиры преградили ей путь.
— Нет, пожалуйста, — взмолился Данте тихо, — не трогайте её! Я имею право на последнее желание. Дайте нам попрощаться.
— Господь велит быть милосердными даже к таким заблудшим овцам, как этот грешник, — пафосно декламировал падре Антонио, будто актёр на сцене театра. — Так проявим же милосердие. Последнее желание приговорённого к казни должно быть исполнено.
Данте захотел влепить падре оплеуху. Не будь у него связаны руки, он бы осуществил это намерение.
Эстелла заметила, с какой ненавистью он смотрит на всех: на священника, на Арсиеро, на судей, а на неё, на неё одну, с такой любовью! Восхитительные сапфировые глаза. Они способны обжечь и заласкать, убить и затянуть в омут страсти. Ни у кого больше нет таких глаз. Эстелла поднесла руку к губам, изобразив, что подавляет рыдания, и сунула капсулу в рот. Конвоиры расступились, подпуская её к Данте. Вся дрожа, она обвила его руками.
— Зачем ты здесь, девочка моя? Я же просил тебя не приходить, — сказал Данте так, чтобы услышала только она.
Промолчав, Эстелла жадно прильнула к его губам, таким нежным и горячим, что некогда ласкали её ночами, доводили до исступления. Она ощутила, как вибрируют татуировки на коже. Обручальные кольца заискрились. Капсула осталась у Данте во рту.
В ответ на его изумлённый взгляд Эстелла, приложив палец к губам Данте, шепнула ему в рот:
— Надо только раскусить.
Больше она ничего не успела — двое мужчин, схватив её за руки, грубо поволокли за собой. Эстелла вырывалась и чуть шею не свернула, любуясь на Данте. Он смотрел на неё с блаженством и отчаяньем одновременно. Похоже, он не верит, что останется жив. Он с ней прощается.
— Данте, я люблю тебя! — крикнула девушка во всё горло. — Люблю! Люблю! Я тебя люблю! — и исчезла в толпе.
— Люблю, — шепнул Данте, не размыкая губ.
Падре Антонио велел палачам приступать к своим обязанностям. Вместе с Арсиеро и судьями он отошёл в сторону. Конвоиры, подведя Данте к каменной стене, отвернули его к ней лицом и спустились с эшафота.
Когда Эстелла оказалась внизу, то увидела мать. И поняла — люди, что схватили её, действовали по приказу Роксаны.
— Мерзавка, я тебя придушу сейчас! — Роксана замахнулась и ударила дочь по щеке. — Тебе мало того, что ты уже сделала? Наше имя теперь полоскают в каждой помойной яме!
— Не смейте указывать, как мне жить, убийца! — прошипела Эстелла. — Я — замужняя женщина и слушаюсь только своего мужа.
— Вдовушка. Ты уже вдовушка! Ещё минута, и всё будет кончено, — Роксана довольно расхохоталась.
— Молись, ибо близок твой час, в который ты предстанешь перед Всевышним, — нараспев выкрикивал падре Антонио. — Вспомни грехи свои и покайся, иначе гореть будешь вечно в пламени ада. Да помилует Господь твою проклятую душу, не пожелавшую вступить в лоно христианской церкви. Аминь!
Данте ещё держал капсулу во рту. Салазар вчера говорил, что Эстелла придёт на площадь, и случится то, чего он не ожидает. Может, в капсуле яд, чтобы умереть быстро и без мук? Хорошая идея. А терять ему нечего.
И Данте раскусил капсулу. В горло будто полилась ключевая вода. Ему велели развернуться лицом. Все семеро палачей выстроились в линию. Взвели арбалеты. Натянули тетиву. Данте почувствовал, как тело онемело, словно его заморозило. Это точно был яд. Эстелла захотела, чтобы он ушёл легко.
«Спасибо, моя девочка», — подумал он.
— Пли! — выкрикнул главный палач. Семь стрел вонзились Данте в грудь, и он упал на спину.
На мгновение воцарилась тишина. Некоторые плакали, а душа Эстеллы замерла. Она считала секунды и ждала — вот-вот он очнётся. Должно подействовать зелье. Сейчас что-то будет.
Но ничего не происходило. Данте не шевелился, толпа не расходилась и, когда один из палачей, подойдя к узнику, начал вытаскивать из него стрелы — все вздохнули. Из груди юноши полилась алая кровь. Сердце у Эстеллы упало. Не может быть! Этого не может быть! Неужели, она неправильно сварила чёртов Эликсир?!
— Данте!!! — она так толкнула державшую её Роксану, что та свалилась прямо на булыжники.
— Ну-ка стой, дрянь!
Но Эстелла уже не слышала ничего. Она влезла на помост и рухнула перед Данте на колени.
— Данте! Данте! Данте! — она кричала, срывая связки, но он не шевелился.
Он походил на фарфоровую куклу — прекрасную и неподвижную. В детстве у Эстеллы была такая кукла, но Мисолина её разбила. От зависти, что та досталась не ей. Сейчас, заглянув в точёное лицо Данте, Эстелла невольно вспомнила свою куклу. Белоснежная кожа его напоминала тончайший китайский фарфор, и волосы на её фоне казались ещё чернее. Синие глаза были широко распахнуты и пусты.
— Нет… нет… нет, не может быть… нет… — воя, Эстелла легла на Данте и вся перепачкалась в его крови. Палачи топтались рядом — никто не решался оттаскивать обезумевшую, распластавшуюся по земле девушку.
— Данте! Данте! Нет! Не уходи! Не бросай меня, слышишь? Как же так? Почему? Данте… Данте… Я люблю тебя, люблю, очнись, пожалуйста, умоляю, вернись ко мне…
Эстелла вцепилась руками в его рубашку и стала юношу трясти. Покрыла поцелуями его лицо. Но Данте не отзывался ни на мольбы, ни на крики, ни на поцелуи. Он был мёртв.