Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2014/11/23/1958
Рина, которую я меняла, для своего возраста - 61 год, выглядит лучше меня. Конечно, она из тех, что называется «маленькая собачка до смерти щенок», но и за собой следит постоянно. По утрам она делала гимнастику в парке под смотровой площадкой, по вечерам совершала пробежки по трассе.
На другой день после моего приезда она поругалась с бабкой. Здесь все в обед пьют вино. Старой синьоре врач запретил. Но она каждый день пьёт, и предлагала выпить баданте.
Тут, бабуля в стрессе, что баданта уезжает, и стала её ругать и обзывать. «Пьяница» Рину взбесила. Она устроила настоящие итальянские страсти! Два дня в доме лились слёзы, стоял ор, собирались чемоданы, рыдали все, даже я слезу пустила. Потому что Рина заявила в этот, второй день, когда начался скандал, что она уходит сию же минуту! Синьор явился её уговаривать, они поругались пуще прежнего. А мне что делать? Обязанностей не так много, но они регламентированы по времени. И нам с бабкой как-то надо притереться друг к другу. Ей – осознать, что я весьма отличаюсь от её прежней сиделки характером и темпераментом (я же тормоз, а у Рины, если и есть где-то кнопочка, отключающая скорость её действий, никто не в курсе, где эта кнопочка находится). Мне – выучить, в какой последовательности что делать. Рина, четыре года проработавшая на Сицилии, хорошо говорит по-итальянски, я же понимаю много, для разговорного уровня вполне достаточно, но связно не говорю.
Из-за этого был смешной момент. Я бабулю утром помыла, переодела, посадила, надо завтрак давать. А она мне что-то говорит. Я не понимаю. Тогда она открывает рот и делает такие движения рукой, словно курит. Я офигела и спрашиваю: «Вы хотите курить?» Она головой мотает и повторяет тот же жест. Я думаю: старушенция больная, про то, что она курит, мне никто не говорил, да и вряд ли ей разрешил бы врач. Хотя, она рассказывала мне о своём враче и обозвала его кретином. Правда, дело касалось диеты, но чем чёрт не шутит… Если она хочет курить, что мне делать? Дать ей сигарету? Или не давать? С одной стороны – она хозяйка. С другой – на этот счёт не было указаний. Пока я мыслила в таком ключе, вошла Рина и сказала, что я забыла дать ей пыхнуться респиратором от одышки! Мы весь день смеялись, но с того случая старушка стала напоминать, что ей надо «покурить», если я забывала подать пыхалку утром или вечером.
И вот Рина, швыряя вещи в чемоданы, стала звонить подруге в этом же городке и договариваться, что переночует у неё. Друг сердечный должен был забрать её утром, а синьор сказал, что если она не хочет работать, как договаривались, ещё неделю, чтобы уматывала. Бабуля рыдает, Рина рыдает, синьор сердится. Я поняла, что мне надо давить на жалость. Сложила ладони молитвенно и тоже слезу пустила. Молча и укоризненно. На самом деле, если мне надо заплакать специально, проблем нет – я вспоминаю что-нибудь плохое и, вуаля – слёзы потекли. Рина отреагировала правильно и осталась. Потом спросила: «Ты-то что заплакала?» Я сказала совершенно честно: «Доканали вы меня».
Так мы бегали вокруг синьоры почти пять дней. Во вторник Рина уехала. Но прежде мы погуляли, и она помогла мне приобрести карты для телефона и интернета. Это её друг свозил нас в другой город, час ехали. Карты только там в окрестностях продаются.
Местные жители не в восторге от Евросоюза, после вступления дела у всех идут плохо. Сады заброшены, потому что многие фрукты привозят из Испании.
Раньше, в Катании, на фоне дворцов и магазинов мною не замечались обычные постройки, да и неблагополучные районы от центра далеко. Теперь в выходные приходится ездить через горы, и я вижу другую Сицилию, с косыми домишками, неухоженными землями, - такую неказистую и простецкую, что хоть и не смотри.
До моря далеко. Не представляю, как Рина ездила купаться. Автобус идёт до Джардини 40 минут, и там от поворота до моря ещё 40 минут пешком (автобусы ходят нечасто). Значит, в лучшем случае, на дорогу три часа, а выходной 2 раза в неделю по 6 часов. Ну, хотя, три часа на купание вполне достаточно.
Днём и вечером я выходила из дома, чтобы позвонить. Синьора запретила говорить по телефону в доме. Она заявила, что её не интересуют мои сантименты, и слушать, как я с кем-то разговариваю, она не желает. Я общалась с мамой, детьми и подругами, сидя на смотровой площадке напротив дома, и часто фотографировала. В ясную погоду была видна Этна. Панорама каждый раз менялась, но всегда была величественной.
Рина всё расстраивалась за свой статус, мол, стыдно людям признаться, что у неё за работа. Я сказала: «Ты не говна убираешь, а занимаешься рабочим туризмом – это давно стало модным. Те, кто не может себе позволить отдых по дорогим путёвкам, а пятки горят, таким образом путешествуют. Кто-то работает в отелях, а кто-то в семьях. Ты только в этом году три места сменила, и вот опять уезжаешь, чтобы вернуться. У тебя пенсия, семья, внуки, своя отдельная квартира. Что тебе дома не сидится? Что не работается на одном месте? Три месяца – и твой след простывает. Работа везде одна и та же: подай-принеси. Зарплата одна и та же. Сменять работы – расходы. Домой ехать – расходы: билеты, новый паспорт, новая виза. Но ты едешь и возвращаешься уже не в первый раз, и снова за своё. Узбагойся, тутта нормале!» Она говорит: «Надо же, а я с такой точки зрения никогда на это не смотрела!» - «Посмотрела?» - «Да» - «Тутта бене?» - «Бене» - «Вот и отлично».
Всю первую неделю старушка требовала, чтобы я ушла, я ей не нравилась. Синьор сказал мне об этом, но я и сама прекрасно слышала, о чём она говорит с приходящими почти ежедневно подругами и в бесконечных телефонных разговорах. Я ответила синьору: «Уйду, для меня проблем нет. Проблема будет для вас. Потому что вам придётся искать уже четвёртую сиделку. И не факт, что она понравится вашей маме». Он воскликнул: «Нет, нет! Просто она говорит, что ты не понимаешь ничего!» - «Я всё понимаю. Но плохо говорю, потому что боюсь сказать неправильно. Я учу язык, потихоньку всё будет хорошо».
И правда, через месяц мы уже болтали обо всём, и если я чего-то не понимала, то синьоры искали другие слова, сопровождая речь жестами. А я по привычке рисовала, если не могла вспомнить или найти в словаре нужное слово.
Рисование выручало не раз. Например, старушка втолковывала, как приготовить то или иное блюдо. Я брала лист и, выслушав: «Возьми кастрюлю, налей воды, поставь на огонь. Когда вода закипит, положи туда лук, помидоры, базилик…», рисовала: кастрюлю, поставленную на огонь, овощи, часы, показывающие время варки и так далее. Мы переглядывались, кивали, соглашались и приходили к общему знаменателю.
Когда старушка требовала показать, что делаю на кухне, я приносила ей всё, что она хотела увидеть. Лишь один раз не стала снимать с плиты огромную кастрюлю с кипящей фасолью. Взяла фотоаппарат, сфотографировала и продемонстрировала снимки. Петрушка осталась довольна.
Сначала я сократила имя своей подопечной до Петрухи. Но это звучало несколько грубовато, я переиначила на Петрушку. Старушка-Петрушка. Подходяще.
Привычка фотографировать тоже не раз выручала. Как-то был дождь, бельё наверху не могло просохнуть. Я сложила простыни и полотенца и развесила на складной вешалке на террасе внизу, под крышей. Старушка не удовлетворилась моими уверениями, что всё висит как положено. Я сфотографировала бельё и показала ей. Она успокоилась.
Точно также её волновало, что делают рабочие на трассе за домом. Плюнув на незнание специфических слов по дорожным работам, и на трату времени на рисование, я сфотографировала процесс очистки дороги и показала, что происходит внизу.
Я ни от кого не скрываю, где и кем работаю. Ухаживать за больными – мне приходится делать это не первый год. Опыт есть, хоть и горький. Когда твои родные становятся инвалидами, и нет возможности нанять профессиональных помощниц, остаётся только засучить рукава и самой стать и медсестрой, и сиделкой, и проч.
Так что не вижу разницы, ухаживаю за своими или за чужими.
Во-первых, это не самая худшая работа. По мне так, работа лаборантов в поликлиниках и медцентрах самая поганая. Во-вторых, во времена войн женщины, начиная от императриц и княжон, уходили работать сёстрами милосердия в госпиталя. Думаете, они видели что-то другое, а не то, что обычные медсёстры? Очень сомневаюсь, что дерьмо сичилианской старухи отличается от дерьма тяжелораненого солдата.
А моей старушке намного тяжелее других вековух. Она, с молодости имевшая вздорный характер, пережившая двух мужей, была сдана в дом престарелых, откуда её отправили назад, к детям. Старший сын, оставшийся без родительских пенсий, к мамаше заглядывает редко и ненадолго. Его недовольство можно понять, он – игрок, мамины денежки ему пригодились бы. Второй, то бишь мой хозяин, ищет для неё бадант (и как оказалось, для себя – любовниц, два в одном, это он уже мне после говорил, в обиде на мой отказ ответить на его чувства, которые он испытывает ко всем без исключения женщинам).
Петрушка не идиотка, она имеет острый ум, слух и зрение, и нервно реагирует на разговоры сына не в её комнате. Может быть, именно из-за этой нервозности она много ест. Очень много. Может быть, именно из-за непомерного аппетита её попросили из дома престарелых. Или из-за скандального характера. Или из-за того, что она часто поёт. Громко и с чувством, не стесняясь отсутствия слуха. Если забывает слова, поёт просто «ла-ла-ла» и «та-та-та».
Однажды она разбудила меня в 5 утра. Чтобы спросить, что я делаю. Я вышла к ней: «Что случилось?» - «Ничего» - «Зачем Вы меня звали?» - «Тебе холодно?»
Я ответила: «Мне не холодно. Я сплю с открытым окном. Погода прекрасная».
Она улыбнулась, послала мне воздушные поцелуйчики и зашлась счастливым смехом: «Я не понимаю, тебе холодно?»
Я вышла за дверь (синьора спала с дверьми нараспашку, полный антипод моей старушке прошлого заезда), растопырила руки, начала танцевать вальс. А что? Кто может работать с сумасшедшей, кроме другой сумасшедшей? Луна ослепительная. Пять утра. На улице жара. Я в тонкой пижамке танцую на веранде, бабуля песни поёт.
Станцевала, вошла в дом: «Спать хочу!» Она мне ручкой сделала кокетливо: «Иди, спи, моя радость!»
И я почти уснула. Но тут прилетела какая-то птица и стала вопить под окном, как сова в Гарри Поттере. Тут уж я проснулась окончательно и пошла завтракать.
После того, как позавтракает моя подопечная, включала стиральную машину.
Когда бельё высыхало, соблюдался один и тот же ритуал: я несла таз к старушке, и она лично всё рассматривала.
Однажды Петрушка велела мне заняться шитьём и штопкой. Вот ещё не хватало.
Рина расписывала, что работы здесь по-минимуму. Времени свободного – навалом. Это свободное время складывается из пары-тройки часов, когда старушка почивает днём (если почивает), и с десяти вечера до шести утра, если ещё ночью не разбудят.
Так что, имея от силы 10 часов в сутки на отдых, у меня не было желания тратить их на латание дыр в белье, которое давно пора выбросить.
Поэтому я взяла иголку с нитками, и стала аккуратненько попадать мимо ушка. Петрушка смотрела на меня минут пять, потом не выдержала и решила заняться рукоделием сама. Её кривые слабые пальцы даже рядом с иголкой нитку не проводили.
Мы повздыхали над дырами, и простыни были убраны.
У меня есть очки, специально заказала для мелких работ. В этом году, летом я проверяла зрение. 100%. Очками пользовалась несколько раз за лет пятнадцать. Каким бы стопроцентным зрение не было, портить его ни к чему.
Я покупаю иголки с огромными ушками, книги с крупными буквами, тетради в яркую клетку. Люблю писать от руки, в тетрадях.
Очки у меня с собой. Но они лежат в рюкзаке, старушке я их не показывала.
Свои вещи стирала руками, на улице. Не хотела класть их в ту же машину. Петрушка один раз привязалась: «Стирай мои вещи на улице!» - «На улице холодно. Вода холодная. Ваших вещей много. Для Ваших вещей есть стиральная машина» - «Ты стираешь свои вещи на улице!» - «Да, потому что мои вещи дорогие, для них требуется деликатная стирка, в машине их стирать нельзя!» - «Почему ты не сушишь свои вещи наверху?» - «Потому что на солнце они выцветут!» Я принесла и показала палантины, кофточки и юбку, всё яркое и цветное, и повторила: «Это в машине стирать нельзя!» Вопрос был закрыт.
Гладить тоже отказалась. Гладильной доски нет. Наглаживать постоянно меняемое постельное, сгорбившись над низкой кроватью – удовольствие ниже среднего.
Рина с ней ругалась, отстаивала какую-то свою правду. Я не ругаюсь. Какой смысл ругаться с выживающим из ума человеком, который всё равно не поймёт, почему ты вздумала обижаться на старческие заплёхи?
Я понимаю, как тяжело синьоре оказаться в зависимости от посторонней женщины, страньеры. Страньера – иностранка. Мне нравится это слово. Похоже на странницу. Мы, добровольно оторванные от дома, странствуем по городам и ищем место, где будет лучше. Кому-то везёт, кому-то нет.
Пару недель старушка была уверена в моей тупости. Я не расставалась со словарём, а она не стеснялась в выражениях. Однажды она сказала: «Ты тупая!» Я покачала головой и ответила: «Нет. Я – не тупая. Я учу язык, выучу все плохие слова, и буду говорить их вам!» Она засмеялась: «Нет, ты никогда не сможешь говорить по-итальянски!» - «Смогу! Я учусь. Вы говорите, я повторяю» - «Нет, не выучишь!» - «Почему?» - «Потому что ты – кретинка!» Я кивнула: «Да, ты – кретинка!» Старушка вскинулась: «Я?!» - «Ты!» - «Нет!» - «Да!» - «Почему ты говоришь, что я – кретинка?» - «Это не я говорю, а ты! Я учу язык. Ты говоришь – я повторяю. Я так учу язык. Ты – кретинка!» Старушка сощурилась: «Ты – хитрая!» Я сделала честнейшие глаза и возразила: «Нет! Я – не хитрая. Я учу язык. Какие-то слова понимаю, какие-то нет». Старушка констатировала: «Ты – хитрая. Ты понимаешь лишь то, что тебе нравится!» Больше она меня никогда не обзывала. А после ещё одного случая и никогда не ругала.
По утрам, когда солнце вылезает из-за моря, и веранда залита ярко-жёлтым светом, Петрушка ещё спит, а я просыпаюсь. Чтобы не будить её, тихонько открываю окно в своей комнате и ящеркой выскальзываю на утреннюю сигаретку. Располагаюсь на мягком диване и, щурясь на Этну, балдёжно наблюдаю за тающим в воздухе дымком. Затем лезу в дом и иду чистить зубы. Старушку бесит запах табака, что странно – в её семье курят все.
Однажды я не успела почистить зубы, Петрушка заорала как испуганный медведь: «Наташа!!! Иди сюда!!!» Понятненько, обделалась. Она не выносит вонючих запахов и грязи. У неё фобия какая-то просто. Правда, сыну на эту фобию чихать. Когда я возвращаюсь в дом после выходного, несчастная лежит в койке по уши в собственных отправлениях – Марио подгузники маме не меняет, не барское это дело.
Так вот, я влетела в комнату больной, стараясь не дышать, распахнула дверь на улицу и понеслась за тазиком, туалетной бумагой и тряпками. Через минуту я вытаскивала толстуху из памперса, и тут она пробормотала: «Фу, накурилась, табаком воняет!» Я разогнулась и произнесла: «Однако, твоя жопа тоже выдаёт большую вонь!» (Перо, туе кула анке фар гранде пуцца). Петрушка замерла, уставившись на меня, а потом сказала очень задумчиво: «Ты – всё – понимаешь». Я ответила: «Молчи, старуха». Старуха спросила: «Как по-русски будет кула?» Я чётко произнесла: «Жопа. Жо-па. Жо-па! Но у тебя не жопа. У тебя – огромная жопа!» Петрушка засмеялась, погрозив мне кулачком, и замечаний не по делу больше не делала никогда. (Кстати, это у нас жопа есть, а слова нет. У итальянцев есть и филейная часть, и слово, которое никто произносить не стесняется).
Однажды Петрушку потянуло на воспоминания. Она расписывала, как сын возил её в какой-то большой город, где было много товара, и красивое кикьерино. Сказав это, она закончила: «Да, что я тебе говорю! Ты же не знаешь, что такое кикьерино!» Я улыбнулась: «Я знаю, что такое кикьерино, сама его делаю!» Синьора затрясла передо мной слабым, искривленным болезнью, указательным пальцем: «Нет, нет! Ты не можешь делать кикьерино!» Я ушла в свою комнату и полезла в чемодан. Кикьерино – это фриволите. Всего-то один узел в два закида челноком. Я плету фриволите много лет. Плела в голодные перестроечные годы, выменивая воротники и скатерти на продукты. Плела для дочки и для себя, украшая одежду. Плела в прошлый заезд, себе и моим бывшим синьорам в подарки на Рождество.
Принесла несколько маленьких салфеточек и челноки. Пока старушка рассматривала тонкие шёлковые узоры, я накинула нитки на пальцы и защёлкала челноками. Глаза у Петрушки только что не вывалились мне на руки: «Ты плетёшь кружева?!» - «Да. И не только». Убрав кикьерино, принесла маленькую сумочку для аксессуаров и показала бисерные браслеты, бусы и броши, которые делала когда-то. 99% бисерных изделий я продала, но кое-что оставила себе. Я два года обучалась бисероплетению, но когда поняла, что бисерщицы быстро теряют зрение, забросила это занятие. Удостоверения об окончании разных курсов лежат дома в банке из-под немецкого печенья. Иногда пригождаются. Как два года назад, когда я на всё лето уехала работать в пионерский (называю по привычке) лагерь.
Петрушке понравилось всё: ярко-красная полосатая сумочка на молниях, с множеством кармашков внутри, для всякой мелочёвки, и конечно же – украшения. Она охала и восхищалась, а потом спросила: «А золото у тебя есть?» Я сказала почти правду: «Нет». Её снова потянуло на мемуары: «Когда я была молодая, у меня было много золота! Кольца, цепочки, серьги, браслеты…» Я уже не слушала, пришёл синьор с извечным вопросом: «Что ты приготовишь кушать?»
После того, как Петрушка увидела мои силуэты, кружева и бисер, она стала меня называть «Золотые руки»: "Мани-Д-Оро!", кричала нараспев, радостно улыбаясь чему-то своему. Слушать это было смешно. «Золотые руки, подай то, подай это, накорми, поменяй постель, уложи спать, подними…» По большому счёту, работы, как таковой, на несколько часов в день. Но Петрушке скучно, и она требует почти постоянного присутствия при своей больной персоне.
Четыре года назад мне повезло сразу и по-крупному. Но через 10 месяцев я уехала домой. В этот заезд в первый раз получилось плохо, во второй – почти нормально, но с оговорками.
В казе меня всё устраивало. Старушка – а что, старушка? Пожилые и больные люди хуже малых детей. Часто не дружат с головой, капризничают, нервничают и заводятся с полоборота. На них просто не надо реагировать. Делать что должно. Остальное – мимо.
Меня не устраивало месторасположение жилища, вернее, города. Город – как звучит, а? 800 жителей – это целый город здесь, в горах. Несколько лавочек, бары, смотровые площадки, две церкви, муниципалитет и начальная школа. В этой школе учится Серёга, сын Лены. Лена с Украины. Она – военнообязанная, и сбежала от войны. Её муж умер шесть лет назад. Кому будет нужен её ребёнок, если что? Никому. Ленины синьоры предложили привезти пацана сюда, что она и сделала. Когда я в первый раз увидела Сержио, решила, что сошла с ума.
Представьте: два часа пополудни. Старушка моя сидит за столом, в ожидании внука, который учится в школе, соседствующей с нашим домом. Внук заходит к ней ежедневно. В будни, перед уроками и после. Целует бабушку и желает здоровья.
Я вожусь на кухне, зачем-то вышла в коридор и слышу тихий детский голосок: «Тётя Наташа!» Думаю: «Послышалось». Но голос не исчезает, повторяет снова: «Тётя Наташа!» Поворачиваюсь к входной двери и вижу нечто. Яркое-яркое солнце заливает террасу, в ослепительном сиянии стоит худенький мальчик, рыжеволосый и белокожий и зовёт: «Тётя Наташа!» Тут я подумала: «Допутешествовалась. Теперь мне всегда будет хорошо. Дурка – печально, конечно, но мне уже до звезды. Ангелы мерещатся. Интересно, чего он от меня хочет?» Ангел хотел оставить портфель, чтобы не бежать в гору до своего дома, потому что в сей момент уезжал на экскурсию. Так мы и познакомились.
А расположение города меня не устраивало, потому что оттуда практически невозможно выбраться. У всех местных машины. У меня машины нет. Автобус ходит раз в день, кроме выходных. Если куда-то ехать, на море или в другой город, надо делать ещё и пересадку. Билет стоит 3,70. В одну сторону два билета, в другую два. И так два раза в неделю. Сколько получается? Грубо говоря, 15 евро в день. Умножить на 9 выходных. Больше сотни только на дорогу. И меня ещё укачивает. То есть, надо принимать таблетки, на которые тоже нужны динары. Денег жалко, и себя жалко. Потому что кроме таблеток от укачивания, приходится глотать таблетки от головной боли, и в выходной день, и на следующий. Автотранспорт мне категорически противопоказан.
Несколько раз меня отпускали погулять в город. Дважды я гуляла одна, дважды с Леной и Сержио. Этих прогулок хватило на то, чтобы облазить все улицы, и посмотреть всё, что там есть интересного.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/10/09/1509