Глава тридцатая
Gut dann ist alles gut!
На следующее утро после инцидента на уроке немецкого языка старший вице-сержант Корнев и суворовец Николаев заняли выжидательную позицию у окна в коридоре, наблюдая за подходами к преподавательской.
Учительница могла подняться по одной из двух лестниц. Ребята решили, что если она поднимется по ближайшей к ним, тут же сразу и преподнести ей букет со своими горячими извинениями. Ну а если по той, что с противоположной стороны учебного корпуса, придётся встретить у двери в преподавательскую.
Коридор длинный. По обе его стороны двери в учебные классы и в преподавательские. Совсем рядом – преподавательская русского языка и литературы, чуть дальше – кабинет химии. За ним – ещё один кабинет. И наконец, уже почти напротив него, преподавательская иностранных языков.
Букет держал в руках Корнев. Периодически он прятал его за спину, чтобы избежать излишних вопросов от проходивших мимо преподавателей, которые спешили на службу.
– А вдруг сегодня не придёт она? – высказал предположение Николаев. –Что если подполковник Шахнович дал денёк отдохнуть?
– Вряд ли, – возразил Корнев. – Ну да, конечно, оскорбление. Но это ж не повод для отгулов. Нет. Вот-вот должна подойти. Лучше готовься. Говорить будешь ты.
– А может, всё-таки тебе солиднее. Всё же вице… Да ещё и старший, – сказал Костя. – Да и нет тебе равных в роте в красноречии. Конечно, когда речь идёт о женщинах.
– Ладно. Попробую…
И тут же взял за руку Костю:
– Идёт!
Учительница шла по коридору от дальнего выхода к своей преподавательской. Ребята сорвались с места и почти бегом устремились навстречу. Рассчитали точно. Возле самой двери Корнев протянул букет и стал говорить, как весь взвод переживает случившееся, как суворовцы ругают себя.
Конечно, всё это звучало не слишком убедительно. Ведь надо же было столь чётко, заучено, отчётливо произнести те коварные слова приветствия.
Учительница вся вспыхнула, потянулась к двери, проговорив:
– Я даже видеть ваш взвод не хочу, слышать о нём не хочу…
Она уже открыла дверь, ещё мгновение, и скрылась бы в преподавательской. Николаев сделал последнюю попытку:
– Liebe Lehrerin! – воскликнул он, выхватив букет из рук Корнева и снова протягивая учительнице. – Widerrief seinen Kopf Schwert nicht peitscht!
Обращение на немецком «дорогая учительница», а особенно чётко произнесённая поговорка «повинную голову меч не сечёт», сотворили чудеса. Известно ведь, ка приятно преподавателю видеть успехи учеников в своём предмете. Вот так, к месту и нежданно суворовец выдал поговорку, что сделать не столь уж просто. И никто, ни сама учительница, ни даже Володя Корнев не подозревали, что Костя Николаев ещё накануне, сам не ведая для чего, составил перевод этой фразы. Он вовсе не предполагал, что это может пригодиться, а просто думал о том, что нельзя же ведь не простить тех, кто признаёт свою вину, кто искренне считает себя виноватым.
Учительница ответила по-немецки. Она поблагодарила за букет и попросила, чтобы, когда придёт в класс, больше случившегося не касались. Ребята не успели ответить. Она вошла в преподавательскую и закрыла за собой дверь.
Корнев и Николаев помчались в роту, чтобы не опоздать на первый урок. Хоть и не слишком радостно было на душе после вчерашнего, а всё же просвет появился.
Вбежав в класс, Костя на немой вопрос, написанный на лицах товарищей, радостно сказал:
– Gut dann ist alles gut!
То есть – хорошо то, что хорошо кончается.
Впрочем, едва ли можно было считать, что всё уже закончено и сдано в архив. Было снято напряжение в конфликте, но выдернуть занозу из сердца оскорблённой женщины не так-то просто, порою, даже невозможно.
В тот день урок немецкого языка прошёл особенно хорошо. Несмотря на то, что накануне задания класс так и не получил – учительница-то урок закончила – выучили очередные параграфы, перевели тексты и почти все просились отвечать. В другое время учительница не нарадовалась бы, но именно в другое время, а не теперь.
Время, время лучший лекарь в таких ситуациях.
После урока, словно по какому-то негласному уговору, никто больше инцидента не касался. Какой вывод сделал каждый для себя, Костя не знал, но чувствовал, что многие переживали совершенно искренне.
Что ж, ребята перестали быть робкими первогодками. Второй год учёбы! Это уже немало. Конечно, и в прошлом году были нарушения дисциплины, были и нарушители, но всё же робость тогда ещё не прошла. Теперь же начинали проявляться характеры ребят. Становилось с каждым месяцем яснее, кто есть кто.
Разве могло на первом году учёбы произойти то, что произошло на уроке немецкого? Конечно, нет. А разве могло случиться то, что случилось буквально через неделю или две.
Наступил декабрь, ударили первые морозы. А в сильный мороз утренняя физическая зарядка заменялась прогулками в шинелях, строем. Вот и в то утро вышла рота на прогулку, но место для шествия в составе роты во дворе училища маловато. Прогуливались повзводно и четвёртая, и другие роты.
Четвёртый взвод вывел на прогулку офицер-воспитатель майор Соколов. Он был ответственным в тот день, ну и, контролируя выполнение распорядка дня всей ротой, большее время уделял всё же своему взводу. И вот тут кое-что не понравилось взводу. Не всему, конечно. Просто случилось так, что появились уже и в четвёртом, да и в других взводах этакие неформальные, как бы сказали теперь, группки ребят, которые составили серьёзный противовес и вице-сержантам, да и комсомольскому активу.
Костя даже не понял, что произошло. То ли майор Соколов посчитал нужным провести взвод лишний круг по морозцу, когда другие взвода потихоньку проскользнули незаметно от него в подъезд старого корпуса, то ли не понравилось вот этому ядру, пытавшемуся навязывать всем свою волю, то, что майор заставил повторить заход в здание не толпой, а в колонну по одному. Только на очередную команду майора, послышались из глубины строя шипения:
– Стоять, не ходить!
Майор Соколов скомандовал:
– Шагом, марш!
А взвод с места не двинулся. Впрочем, офицер был достаточно опытен. Он тут же подал команду:
– Первая шеренга, шагом марш!
А первая шеренга – это командиры отделений, вице-сержанты. Ну как они могли не выполнить команду? Выполнили. Сделали несколько шагов и получили команду: «Стой!»
Что же дальше?
А дальше всё просто – по тому же сценарию.
– Вторая шеренга, шагом…. марш!
Команда чёткая, отрывистая, с интервалом.
А во второй шеренге в третьем отделении Константин Николаев, секретарь комсомольской организации роты. Вот ведь какая штука интересная получаться стала. Чем дольше учились ребята в училище, тем сложнее становилось делать своё дело секретарю, всё чаще оказывался он как бы меж двух огней.
С одной стороны, ответственность за всё, происходящее в роте, с другой, необходимость обуздывать всякие неявные, не всегда очевидные попытки завоевать свою, как бы подпольную власть в подразделении.
Тут нужно было не перегнуть ни в одну, ни в другую сторону.
Вот и на этой злополучной прогулке, что была вместо зарядки надо было принимать решение:
Офицер-воспитатель скомандовал:
– Шагом марш!
Выполнять надо, выполнять необходимо, но сзади шипят:
– Кто сделает шаг, тот трус! Вице-сержанты – трусы! Отбиваются от коллектива.
Конечно, не всё в точности и не так произносилось, но отрывочные фразы из глубины строя давали понять, что имеют в виду те, кто затеял неумную игру с командиром. На военном языке это не какая-то шутка. В военной терминологии это – неповиновение. А по приказу неповиновение – есть такое происшествие, о котором положено, по перечню номер один немедленно докладывать по команде, и доклад этот должен, тоже немедленно, доводиться до Министра обороны.
Конечно, вот этакие происшествия случались, и, конечно же, не всегда, а скорее, почти никогда о них не докладывалось, поскольку любой подобный доклад себе дороже обходился.
Повезло же Косте быть самым рослым в отделении и стоять в строю сразу за командиром?! Собственно, не ему одному пришлось испытать неприятные минуты движения по лезвию бритвы. Не выполнить команду, значит, подставить себя не просто под наказание, а, как уж тут повернётся – и под исключение из училища. Неповиновение – самый страшный поступок. Неповиновение – это воинское преступление. Правда, в суворовском военном училище под суд военного трибунала отдать не могли и вовсе не потому, что не хотели бы делать этого. Суворовцы всё же не принимали присяги, а потому от самых суровых наказаний освобождались.
Ну а если выполнить приказ? Тогда полная потеря авторитета во взводе, тогда один эпитет – трус! Трус и всё тут. Хотя трусами то на самом были не те, кто в первой шеренги, а те, кто в глубине, дальше, те, кто ничем не рисковал, подстрекая и подставляя под удар своих товарищей.
Но, поди, разберись, что к чему.
Вот и решай, как быть? Самое неприятное, что в такие минуты весь взвод вдруг оказывается на поводу у этаких вершителей чужих судеб, причём, вершителей неявных, скрытых, вещающих из-за угла.
Слыть трусами и Кости, и другим двум суворовцам, что оказались в первой – после командирской – шеренге, совсем не хотелось. Когда офицер- воспитатель походил близко и, повышая голос, командовал, они слегка сдвигались с места, но бывали тут же останавливаемы шипением.
Кто стоял рядом с Костей впереди? Сериков, Денисов… Ребята высокие, здоровяки. Ребята, которые, в общем-то, в друзьях с теми, кто управлял взводом из глубины строя. Они стояли на месте. Стоял на месте и Костя.
Кто был в этот момент в наиболее сложном положении? Он, суворовец, Константин Николаев? Суворовцы Сериков и Денисов?
Нет, не они. На первый взгляд может показаться странным, но в самом сложном положении был сам майор Соколов. Ведь как ни крути, а именно он каким-то, быть может, и нужным, но показавшимся несправедливым решением, довел до вот этого детско-недетского протеста.
Что же ему-то делать? Где-то перекрутил гайки, где-то сорвал резьбу? Как же докладывать о случившемся? Ведь такой доклад не должен остаться без последствий, ведь после него необходимо принимать строгие и жёсткие меры. Нужно выявить зачинщиков, но истинных зачинщиков выявить невозможно. Значит, в зачинщиках окажутся те, кто стоял в шеренге за командирами отделений, те, кто конкретно не выполнил приказание.
Человек неопытный, человек несдержанный, человек, считающий себя непогрешимым и всегда правым, человек, себялюбивый может в такие минуты наломать дров. И полетят головы – в данном случае будут срезаны суворовские погоны – с тех, кто не является главными виновниками.
А итог? Каков итог? Будут отчислены трое, один из которых секретарь комсомольской организации роты, суворовец вполне дисциплинированный, почти отличник, «идущий» на серебряную медаль. Да и два других суворовца вовсе не закоренелые разгильдяи. Денисов – отличный спортсмен. А огласка того, что взвод вышел из повиновения? Как это отразится на авторитете самого офицера-воспитателя?
Вот где командиру нужно думать, думать и думать, прежде чем решение принимать. Вот где надо оглянуться сначала на себя. С чего всё началось? Майор Соколов наверняка уже перебрал в памяти. Взводы поочерёдно заходили в старый корпус через широкую двустворчатую дверь. Спешили – ведь мороз. Но вот в своём взводе офицеру-воспитателю что-то не понравилось. И он скомандовал:
– Отставить; Строиться на улице.
Все уже в тепле, а он читает нотацию. И снова:
– Справа, в колонну по одному, в расположение бегом, марш!
То есть должно забежать сначала первое отделение, а пока оно забегает, остальные должны оставаться на месте. Но снова кто-то поторопился из второго отделения. Раньше, чем положено, движение начал. И из-за него опять команда:
– Отставить. Первому отделению вернуться в строй!
А ведь холодно. Но и это не главное. Обидно! Всегда особенно обидно, когда даже вот этак наказывают не за твой проступок, а за проступок другого. Наказывают, к примеру, всю роту или весь взвод за то, что кто-то один сбил ногу, нарушил равнение.
Но командиру хочется, чтобы всё прошло без сучка без задоринки. И он опять командует:
– Справа, в колонну по одному…
Он не успевает закончить фразу, как бегут уже и из первого и из второго отделения, причём вовсе не в колонну по одному.
Это раздражает. Снова все возвращаются в строй. Мало того, майор Соколов отдаёт команду сделать круг по двору училища строевым шагом – это уже как бы в наказание.
И вот тут-то и начинаются проблемы. Взвод отказывается идти. Быть может, если бы суворовцы, просто наплевав на команды, взяли да убежали в расположение, легче было разрулить ситуацию. Но никто ведь не был готов к непослушанию. Это непослушание возникло спонтанно, в строю. Причём стали подстрекать именно те, кто никак не попадал, как говорят, «под раздачу», те, кто в глубине строя, те, кто мог всегда ответить, мол, я-то причём. Впереди стояли, и я стоял.
Конечно, неповиновение не может не ударить по самолюбию командира. Конечно, сгоряча, иной командир и дров наломать может, а если и не сразу наломать, то затаить обиду и потом, уже с помощью стукачей выявить тех, кого будет считать своими врагами. Правда, в суворовском училище стукачи – редкость. Во взводе майора Соколова их попросту не было.
Майор Соколов был опытным воспитателем, он прошёл фронт. Ему ли воевать с несмышлёными ещё мальчишками?!
И он нашёл выход. Посмотрел на часы, ахнул, мол, пора утренний осмотр проводить и приказал:
– Старший вице-сержант Корнев, отработайте со взводом вход в расположение по отделениям в колонну по одному.
И скрылся в дверях.
Конечно же, он знал заранее, что ничего заместитель командира взвода отрабатывать не будет. Но как бы считал, что тренировка пройдёт обязательно.
Ну а Корнев встал перед строем, кивнул на дверь и сказал:
– Сейчас, минуту… Отойдёт подальше, ну и мы за ним.
А случилось это как раз в канун праздника Дня Конституции. Во второй половине дня торжественное… Затем увольнение в город. Да и в праздник – тоже увольнение. Косте было очень обидно, что попал вот в такую нелепую ситуацию. Впрочем, об увольнении ли думать. Как бы и похуже всё не окончилось. Построят училище. Выведут сегодняшних героев из строя и срежут погоны… Проступок для армии страшный! Это в детстве –непослушание. Здесь детство кончилось – здесь не-по-ви-но-ве-ни-е!
Обычно Костю, как секретаря комсомольской организации лучше роты по дисциплине и учебе, сажали в президиум на таких мероприятиях. Президиум-то ладно. В президиуме даже хуже, чем в зале. Он ждал любого поворота событий.
Прошли занятия, объявили построение на торжественное собрание. И тут майор Соколов как ни в чём небывало вызвал Костю из строя и сказал:
– За мной, в президиум.
Закончилось собрание. Быстро сделали уборку. Снова команда:
– Увольняемым в город приготовиться к построению. Построение через пятнадцать минут.
Костя не без робости пошёл в каптёрку получать парадно-выходную форму. Ждал, что старшина Петушков, посмотрев в список увольняемых, скажет:
– А ты куда, Николаев. Ты вычеркнут.
Петушков ничего не сказал, выдал «парадку», аккуратно повешенную на плечики.
Вот и построение.
«Сейчас объявят, – ждал Костя. – Выведут из строя и объявят».
Не вывели и не объявили. Майор Соколов, как ответственный в этот день, проверил внешний вид, проинструктировал и приказал вести увольняемых в вестибюль для представления дежурному по училищу.
И лишь спустя несколько дней на самоподготовке, когда пришлось, как бы к слову, майор Соколов лишь косвенно коснулся того утреннего конфликта. Он рассказал о том, что грозит тем, кто доходит до открытого неисполнения приказов и неповиновения командиру.
А потом уже прямо заявил:
– Те, кто подстрекает к неповиновению стоящих впереди, как раз и являются трусами и людьми бесчестными. Надеюсь, в нашем взводе таковых не будет.
Он сказал в будущем числе – он сказал «не будет», опять же косвенно отметив, что пока таковые есть.
Теперь уже во время перерыва Володя Корнев, дружески похлопав Костю по плечу, сказал:
– Gut dann ist alles gut!
Да, действительно: всё хорошо, что хорошо кончается.
Продолжение следует.