Яблоко
«Контрольная! Пожалуйста, ваши накладные, разрешение на торговлю! Да, да я к вам обращаюсь молодой человек! У вас контрольная закупка!» - громко повторила женщина с садистским выражением лица, она была уже в годах, толста, и какая-то вся кожаная: кожаное пальто с норковым воротником, кожаная сумка и такая же папка, черная и блестящая, с кипой чистой пока бумаги и шариковой ручкой, торчащей из кармашка папки.
Небольшой лоток с фруктами, прилепившийся к кособокому старому дому на Пятницкой был здесь всегда обычен, как впрочем, и ассортимент его, - импортные яблоки, зеленые и красные, рыжие апельсины и несколько стеклянных баночек, похожих на бочонки в миниатюре, меда. Все это всегда стояло в деревянных ящиках, прямо на асфальте, и на этих же ящиках возвышались зеленой горой весы, с пузатыми гирями, бумажными пакетами и продавцом лотошником в замусоленной халате.
Лотошник был молод и, видно, неопытен, он как-то сразу сник, у него задрожали руки, и пожилая пара, его видимо постоянные клиенты, жалко улыбаясь, уже выкладывали из своей сумки несколько яблок, специально отобранных им для них. Особенно выделялось одно, большое, розовое, с листочком на черенке, они попросили продавца его с витрины для их внучки на день ее рождения. Пара как раз решала, купить ли им еще баночку меда, как к ним ворвалась эта женщина в коже и буквально силой заставила вытащить покупку из сумки. Они были тоже растеряны, как и продавец и невпопад отвечали на вопросы этого настойчивого контролера, они говорили, что часто здесь покупают фрукты и что этот продавец очень вежливый, всегда разрешает выбрать товар и всегда дает сдачу.
- Так, молодой человек! У вас обсчет покупателя – на двадцать три копейки. А так как это дело происходило в 198… году – то это было тогда очень серьезное преступление. Контролер повела всех в магазин, к директору. Там был составлен акт контрольной закупки и написан протокол, который, покупатели с сожалением, качая головой все же подписали и… ушли. Ушла и контролер.
Директор овощного магазина сорокалетняя женщина, уставшая от всего на свете, как-то безразлично тихо посмотрела на лотошника и сказала:
- Придется тебя перевести в грузчики, это серьезная тетка, видишь денег не взяла, значит обязательно передаст акт в прокуратуру, а там будут решать, что с тобой делать. Но я думаю, что серьезного дела не будет, оштрафуют и передадут это дело в наш местком на товарищеский суд, месячишко поработаешь грузчиком, а сейчас давай иди Костя, работай! Костя вышел от директора очень расстроенный и с чувством стыда, ему нравилась эта женщина своей энергичностью и добротой, он уже больше года работал у нее в магазине. Тогда Косте надо было идти в армию, но после отсрочки в военкомате доктор сказал:
- Перелом твой окончательно не сросся и надо тебе милок подождать с годок! – доктор засмеялся и вызвал следующего. Вот тогда он и пошел в этот магазин с его домом по соседству, с начало грузчиком, а вот уже год он на лотке.
Костя жил с матерью без отца в коммунальной квартире с восемнадцатью соседями и, мать была очень довольна, что он пошел работать, и они смогут, наконец что-то скопить для улучшения своих жилищных условий. Больно уж тяжко было ей в этой квартире, где жили совершенно разные люди, имевшие так же совершенно разные недостатки: кто пил, кто был скандален и сплетник, кто просто ненавидел весь мир и еще и еще и еще, - но все они рано утром выстраивались в очередь в туалет и ванную (одну на пятнадцать комнат) и вот приходилось ей с сыном ждать и ждать. Отец бросил их, когда Косте было всего месяц ему свободному художнику красавцу любителю хорошо покушать и выпить с компанией таких же, как и он повес была эта бытовуха полным ужасом. Он молча ушел и больше мать, и он Костя его сын о нем не слышали, как и не видели от него денег все эти годы. Мать была хорошей портнихой и работала в ателье закройщицей и деньги у них конечно водились, но ее мальчик очень красивый весь в отца требовал от нее все больше и больше забот, как его одеть, как его и чем питать, как ему не выглядеть среди своих сверстников бедным и полу сиротой – все это требовало расходов. Вот почему она не стала брать у него его зарплату, сказав, что пусть он ее тратит на себя и своих друзей.
Костя действительно был на редкость хорош собой, даже в своем замусоленном от работы халате он выглядел как артист или студент театрального института. Особенно выделялись его большие зеленые с лучистым блеском глаза. Ресницы, нос, подбородок, пухлые страстные губы, родинки на лице, рост и длинные пальцы все говорило о хорошей породе, он был в отца, потомственного дворянина, со старинным родом и фамилией. Костя к тому же очень хорошо пел. Голос его волнующий с приятным тембром часто раздавался в подсобке. Когда Костя пел, он закрывал глаза и ни чего не видел и не слышал вокруг. Директор магазина, когда слышала его голос, с улыбкой качала головой и тихо говорила: – «До самых жабр души достает!» .
Но на этот раз ни его голос ни его извинения, ни его улыбка ничего не помогло. Контролерша оказалось действительно очень серьезной и составила этот чертов акт. Что теперь будет?
Через две недели ему пришла повестка с требованием явиться ему к следователю в районное отделение прокуратуры. Мать очень взволновалась, отпросилась с работы, и… они пошли туда вместе.
В кабинете прокуратуры пожилой мужчина в штатском вытащил из сейфа его дело, которое пока было только на одном листке. Костя снова писал объяснительную, потом следователь спрашивал его и он отвечал, потом снова составляли протокол допроса, и Костя снова что-то подписывал, слушая тихую, казенную речь чиновника: ничего, мол, страшного ему не будет, в худшем случае его переведут в грузчики и вообще в таких случаях все решает директор и местком магазина. Тихая речь, отвлеченные разговоры следователя и его такая усталая улыбка, утешения, успокоили Костю, и он успокоил мать, повторив ей слова того доброго пожилого следователя…
… Потом зимой был суд, и судья в валенках, в вязаной кофте с двумя заспанными заседателями, - объявил ему приговор: три года колонии общего режима. Адвокат, худая женщина в очках, постоянно куда-то спешащая, так же успокаивающая и ко всему равнодушная, на их прощание, когда уже стриженного наголо Костю уводили из зала суда, с грустью сказала матери: - «Даже раковый больной и то надеется и вызывает врача. Вот и мы с вами обе… надеялись. Если хотите я вам могу вернуть часть денег, оставлю только, что мне положено по закону».
А, матери было уже все равно, обезумев от горя, она уже ничего не понимала и ни во что не верила. Она вышла из суда одна в холодную темную ночь в тут же подхватившую ее метель. Женщина шла, по уже выпавшему снегу переулками старой Москвы, себе в комнату без сына ставшей еще более неуютной, одинокой, холодной.
Потом была камера в пересылочной тюрьме на Пресне. Камера была битком набита такими же осужденными, как и Костя разными по возрасту мужчинами. Они такие разные, как по их делам, так и положению, образованию и прочему судьба занесла их всех вместе сначала в тесную камеру, а затем в еще более тесный и садистский столыпинский вагон для перевозки заключенных. Этот вагон в поездном составе сопровождала бригада охранников из Вологды. Откормленные, здоровые, жадные, что касалось вещей, денег, скудных пайков заключенных - они быстро грубыми криками и толчками прикладами в спины выводили их на оправку в туалет и так же быстро гнали опять, в эту ужасную столыпинскую душегубку, смутно напоминающее купе поезда. Так он ехал три дня, до какой-то маленькой станции в Калининской области, где их вагон отцепили от состава и поезд опять двинулся по своему маршруту.
Ни жизненный опыт, ни даже его воображение не подготовили молодого человека к тому безжалостному, уничтожающему личность аду, который ждал его в тюрьме, а затем уже и в самой колонии. Прошло полгода с момента, когда его обвинили в обвесе и обмане покупателя на 23 копейки, и четыре месяца со времени суда и заключения под стражу. В те редкие минуты, когда он, забыв о своих физических и духовных страданиях, мог уже здраво рассуждать, Костя вспоминал мать, дом, директора магазина, которая действительно была очень расстроена и помогла матери деньгами на адвоката и ему на передачки, дала очень хорошую ему характеристику в суд, но вряд ли она будет так долго помнить своего милого молодого лотошника. В тюрьму ему будет писать только мать.
Он старался держаться, стремился сохранить хотя бы видимость тех качеств, что были в нем прежде, пытался не озвереть окончательно, не стать бесчувственным, варварски озлобленном, не отчаяться в конец. А, как было просто поддаться всему этому и, как говорили сами заключенные - «развязать мешок». Большинство осужденных ждала эта участь. Это были люди, попавшие в тюрьму уже ожесточившимися и сделавшимися здесь еще хуже, или же люди, сломленными сроками, проведенными в заключении.
Мужчины с серыми масками вместо лиц, опухшие от безделья, духоты, чая, который они потребляли в огромном количестве в виде чифиря и своей малоподвижности, часто говорили все об одном Косте, что ему скоро будет УДО или вообще амнистия. Это слово УДО стало для него каким-то волнительным наваждением, это была та соломинка, за которую ему можно было ухватиться, чтобы не утонуть в тоске. И он стал надеяться, считать дни. Только иногда как-то сразу, откуда-то изнутри, появлялось изматывающее чувство тоски, большой несправедливости, было ужасно думать, что ему придется быть здесь еще так долго, в эти минуты казалось, что он не выдержит. Ему хотелось кричать, выть от боли и ненависти. Но он сдерживал себя, надеясь на это волшебное УДО.
Колония, куда прибыл он этапом, находилась в самом центре небольшого городка на границе вологодской области у большого похожего на море, озера. Здесь было сыро, зябко даже в солнечные дни, с воды часто дули сильные ветра и надо было беречь себя от простуды.
Эта колония или как еще ее назвали зона, находилась в здании бывшего монастыря, но – как рассказывали бывшие здесь когда-то осужденные, с которыми он ехал по этапу, - еще при царице Екатерине его отдали под острог, а затем здесь была ссылка для больных проказой и сифилитиков, гомосексуалистов и других извращенцев вплоть до сумасшедших.
Главным в этой колонии был зам. по политчасти или как еще его называли КУМ, низенький человек майорского звания, выглядевший, если бы не его широкие галифе, форменная шинель и фуражка с кокардой МВД, как Плюшкин из комедии «Мертвые души». Да, при всем при этом, несмотря на галифе, шинель и фуражку с виду ничего не говорило о том, что он настоящий военный. Фигура и лицо его напоминало женское или лучше сказать женщин, которых судьба не сложилась к сорока годам. Все в нем было бабьим, как и толстая его, какая-то вся колыхающаяся задница, впрочем, он и был похож на нее – старую бабью жопу. Ну и кличка его была соответствующая его виду – Саша – Бабья жопа. Несмотря на весь этот его комичный вид, Саша был очень хитер, коварен, жесток, и без малейшего вида на хоть какую-то справедливость и милосердие с удовольствием посылал провинившихся в карцеры. Вот к этому Саше и попал Константин в пятый отряд с еще тремя бедолагами, как и он сам.
Отряд этот представлял собой большой, вытянутый барак с шестью высокими зарешеченными окнами на северо запад и, по этим окнам шли в ряд узкие, двухэтажные койки-нары, застеленные серыми казенными одеялами, с небольшими подушками, на которых лежали вафельные полотенца. Между двумя рядами коек, стояла вытянутая, как каланча тумбочка, рассчитанная на четырех осужденных. Тумбочка была деревянная, сделанная ими самими в духе пятидесятых годов с резными перекладинами, разделяющих ее на две равные половины. На ней стояли в ряд все четыре алюминиевые, похожие на котелки кружки с ложками, больше ничего на тумбочке быть не полагалось. Новых этих вместе с Костей четырех осужденных в отряде уже ждали.
Был рабочий день. Все заключенные этого отряда работали сегодня в первую смену на деревоперерабатывающей фабрике, в так называемой рабочей зоне, куда их возили в машинах с деревянными кузовами, сделанными опять этими же заключенными, в конце дня кузова снимали, и они всю ночь стояли у зоны, напоминая подсобные сараи у какого-нибудь поселка. Сейчас в отряде, рассчитанного на пятьдесят человек никого, кроме старика дежурного, не было.
Начальник отряда вместе с двумя еще дежурными, у которых на рукавах сияли синие повязки с надписью СВП, секция внутреннего порядка, ткнул пальцем в сторону ряда заправленных коек и сказал: - «Вот пока ваши места, здесь будете спать, а остальное вам объяснит старший по отряду!». Начальник ушел вместе с дежурными и Костя с другими, с ним вновь прибывшими остались одни. Костя сел на одну из коек и хотел было вытащить из сумки свои вещи, как к нему подошел дежурный и строго сказал: - «Не положено сейчас разбираться, надо подождать бригадира! Он решит тогда где и кому из вас спать на них! А пока идите, умойтесь и осмотритесь!».
Они так и сделали. Все четверо долго ходили по зоне и по ее земляному двору. Двор представлял собой квадратную площадь в двести метров и был окружен такими же, как у них бараками. С правой стороны было длинное помещение, служившее столовой и клубом и еще чем-то, отсюда не было видно. На фасаде его виднелся плакат с изображением двух длинных мосластых парней в робе держащих в руках серп с молотом и яркой крупной надписью: - «На свободу с чистой совестью!».
- А что разве без них этих атрибутов рабочего и крестьянина нельзя было здесь обойтись? : - сказал один из компании Кости. Костя рассмеялся и кивнул головой.
Все это и двор, и бараки и столовая с плакатом были окутаны, как туманов светлой стальной колючей проволокой, по глухому железному забору уходящему кажется за весь горизонт. Через определенное расстояние по забору находились сторожевые вышки, где с приколотыми к винтовкам длинными штыками маячили силуэты охранников.
Здание столовой и клуба служило еще и кухней, и магазином, и баней, и небольшой библиотекой, комендатурой. Конечно, все это было разделено перегородками, решетками барьерами и с маленькой дверью на волю. Эта дверь напоминала Косте ту волшебную, что искал Буратино и которую ему Косте откроют очень нескоро – думал, сейчас Костя глядя на этот замкнутый мир, окруживший его неопределенностью, настороженностью и опаской.
Они походили по двору, увидев, что столовая это еще и клуб, зашли в него, немного осмотрелись и, увидев на одной двери надпись библиотека, зашли и в нее. Библиотека была видимо, тоже построена и собрана заключенными, на деревянных, струганных ими же полках лежали потрепанные книги пачки старых журналов и газет. Старик-инвалид, здесь видимо работавший библиотекарем, косо посмотрел на них и отвернулся к окну, за которым уже начиналась предобеденная суматоха.
Отдыхающие заключенные, работавшие во вторую смену, выходили из теплых бараков еще сонными, потягивались, лениво разговаривали, курили, сбившись в небольшие группы во дворе, потом по команде строились в шеренги по пять человек и строем шли в столовую. Садились за деревянные грубо сколоченные столы, рассчитанные на десять человек. Их, вновь прибывших, должны были кормить в последнюю очередь. Ну, вот и настала их очередь. Они разделись, повесили свои телогрейки на гвозди вбитые в стену, стали ждать. Дежурные скоро принесли им алюминиевые миски и ложки. Миски и ложки были корявыми, старыми и, когда, Костя взял свою миску в руки, то она показалась ему мягкой на ощупь, такой же была и ложка. Принесли и супницу, напоминавшее чугунное ведро с торчавшим в ней алюминиевым половником. Первый сидящий за столом тут же стал разливать в миски рыбный суп и передавать их по цепочке. Они были очень голодными, за всю дорогу, что они ехали сюда их кормили горячим всего два раза, а так был им выдан паек, состоявший из хлеба, пачки маргарина и пакетика ржавых килек, от которых неимоверно хотелось пить. И этот суп похожий на мутную жижу с плавающем в нем остатками рыбы и бледной перловки, показался им даром небес. Действительно есть очень хотелось сейчас больше даже чем пить в дороге, и они с жадностью проглотили этот суп. Хлеба полагалось им на весь обед половина буханки. После этого супа принесли в таком же ведре жидкую кашу-размазню. Из чего она была сварена, Костя так и не понял, ее плюхнули в миску, и она так и осталась лежать в ней бесформенной массой напоминавшей лунный кратер, как по цвету так видимо и по вкусу. Костя улыбнулся, отведав немного этой каши, вспомнив, что когда-то помогая клеить обои соседу, им не хватило клея, и они сварили его из овсяного толокна. Сейчас вкус этой каши напомнил ему тот их самодельный клей.
После обеда, уже в отряде, дежурный дал ему кружку, ложка осталась от обеда. Можно было попить кипятку из коричневого, стоящего в углу комнаты кипятильника. В то время когда в комнате никого не было, можно было и не брать своей кружки, а попить из пузатой медной посудины оставшейся здесь еще со времен монастыря. Ею же вечером отмеряли заварку и, к этой заварке еще полагалось две чайные ложки сахарного песку. Но это вечером на ужин, а пока можно было чуть вздремнуть, и Костя, с трудом влезший на свой второй этаж, выпавший ему по жребию, тут же заснул.
Его разбудил громкий разговор у соседей внизу. Там сидели трое заключенных и о чем-то говорили между собой. В отряде стояла суматоха, говорившая о том, что весь отряд вернулся с работ. Его соседи двое молодых парней и сорокалетний мужчина, раздеваясь, громко говорили между собой. Они говорил о каких-то ящиках, о том, что не выполнили норму и завтра надо нагонять и еще о чем-то, о своем, пока Косте непонятном. Но вот старший из них встал и посмотрел на верх в их сторону: - «Так у нас новенькие! Давайте к нам, будем знакомиться». Костя слез и стал, между койками держась за свое одеяло. Так как он был самым молодым и к тому же красивым парнем из всех вновь прибывших к нему первому и стали задавать вопросы соседи по койкам: - «Как тебя зовут? Иди и садись сюда! За что же тебя к нам? А так значит ты «светлячок» по-нашему! А ты милашка паренек, тебя еще не опустили на пересылке? Ха-ха-ха! Мы шутим так, ладно, не обижайся! У тебя есть деньги на ларек? Есть, и так, много? Ну, тогда вот что! Мы берем тебя в свою бригаду, и давай сейчас к нам вот сюда переходи! Я договорюсь с бригадиром!» - все это говорил Косте тот самый сорокалетний мужчина. Он говорил, Костя отвечал и при этом этот человек, как потом, оказалось, зовут его Вася, смотрел на него маленькими своими бурившими его всего насквозь глазками, смеялся золотыми зубами и, ко всему этому был очень серьезен. Костя сидел вместе с ним на койке и слушал Васю о том: « Я здесь старший! И меня надо слушаться беспрекословно, а потому уже всех остальных, будешь в нашем звене! И все у тебя паренек будет нормально! Будет тебе и ларек, и чаек и хлебушек с маслом, а самое главное УДО!» При этом он то сжимал, то разжимал плечи Косте, как бы в шутку, ощупывая его всего. Костя не придал этому всему значения. Это слово заветное - УДО - снова прозвучало в его мозге.
Так или почти так их всех разобрали по звеньям. После ужина, на который был все тот же рыбный суп и четверть серого, казенного хлеба, уже в отряде все сели за свои тумбочки и стали вытаскивать из нее все то что можно было еще поесть: повидло, батоны, маргарин, консервы. По отряду ходил дежурный и всем насыпал в кружки сахар для чая. Вася вытащил из нижнего отделения тумбочки два батона белого хлеба, банку яблочного повидла, маргарин и овсяное печенье. Щелкнув лезвием ножа с ручкой из какой-то кости в виде русалки, Вася быстро разделил хлеб, намазал маргарин и повидло на хлеб и протянул его Косте: - «Давай ешь, а то норму завтра не сделаешь, мы и так все отстаем уже, хотя, - он снова нехорошо улыбнулся, - можешь ее и не делать!».
- Как это не делать норму? – прожевывая хлеб, удивленно спросил его Костя.
- А так, мы и за себя и за тебя сделаем, я с бригадиром договорюсь, будешь здесь по отряду дежурить или на хоздворе помогать, завтра посмотрим на месте, красавчик!
Это все Вася говорил, стоя за спиной Константина, когда они еще раздевались, а другие уже лежали в постелях. Костя хотел было забраться к себе на второй ярус и, уже сам поставил руки, чтобы подтянуться, но вдруг почувствовал, как Вася, прижавшись к нему и взяв его под мышки, резким движением подбросил его наверх. Все это настораживало: и улыбчивость старшего, его доброта к нему и в тоже время его нехорошие злые глазки, он ими все время зыркал по сторонам, разговоры о норме и о хоздворе. Если бы Константин мог бы сейчас поговорить с кем-то здесь или просто взять и уйти, но этого сделать было невозможно и, Костя пока стерпел.
Утром под звон курантов и гимн Советского Союза по радио раздался противный и нудный голос Саши: «На работу! Всем на работу!». Кум сам любил лично будить своих рабов и, иногда даже ночью устраивал проверки все ли в отрядах по закону. Нарушителей он сам ловил и допрашивал у себя в кабинете, с удовольствием отправляя, таких в карцер или брал с них донесения о нарушениях в отряде.
Отряд зашевелился, раздались еще сонные вздохи, смех, заключенные зашлепали к умывальникам. Репродуктор уже отыграл гимн, и из него слышалась бодрая речь диктора, прерываемая веселенькой музыкой всесоюзной утренней гимнастики.
Вдруг в противоположном углу комнаты раздался громкий истеричный крик. Так кричат на базаре, если у кого вытащат кошелек из кармана или ошпарят кипятком. Костя уже с полотенцем на плече и с мыльницей в руках обернулся на этот крик: через весь отряд бежал, черный, похожий на цыгана парень, с поднятым в руках огромным кирзовым сапогом с загнутым носком. От него кто-то убегал, прячась на полу между койками. Это была такая огромная, рыжая крыса, что Косте показалось она, кошкой. А парень не обращая ни на кого внимания, гнался за ней под крики и улюлюканье всего отряда, на крик вернулись даже те, кто умывался: - «Дай ей! Дай ей, цыган! Дай ей, педрила, по башке!» - смеясь, кричали со своих мест заключенные, не забыв при этом запрыгнуть на свои вторые этажи. Но вот сапог полетел в крысу, не попал, стукнулся об стену и со стуком отскочил от нее в какого-то там заключенного и, теперь тот уже гнался с этим сапогом за цыганом убегавшим от того с не меньшей прытью чем крыса. А крыса, пользуясь этим переполохом, спокойно нырнула там в какую-то щель и, была такова.
Происходящее очень развеселило весь отряд, одеваясь и обсуждая происшедшее, как, наверное, обсуждают болельщики футбольный матч, весь отряд стал бодро выходить на физкультуру. Там стали строиться шеренги и под бодрый голос радиодиктора, так же бодро стали махать руками и ногами. На дворе было холодно, мела поземка, но этот такт – раз, два, три, четыре, как-то все же согревал всех, как до этого согревал их смех. Зона проснулась, и в это первое утро Косте показалось, что не так уж и страшно здесь, может быть, все обойдется, выдержу, подумал он.
Уже строились на завтрак, заходили в столовую строем, по пять человек, садились за столы, где уже дымились все те же супницы с овсяной кашей, сваренной на воде. Сверху каши блестело тонким. Почти прозрачным желтоватым стеклом постное масло, которое потом было совершенно незаметно в миске. Да и самой каши досталось всего пять-шесть ложек, хлеб, все ту же четвертинку, Костя взял с собой. Потом они все опять пили чай у себя в отряде все с тем же повидлом и маргарином из тумбочки. Вася был серьезным и очень наставительно говорил, о том кто и что должен будет делать на фабрике, куда их скоро повезут. Опять раздалась команда уже на работу. Опять стали строиться в шеренги, всех посадили в фургоны, чтобы отвезти дневную смену на рабочую зону. Перед посадкой их всех быстро, профессионально обыскивали солдаты, которыми командовал пожилой прапорщик, наметанным взглядом следившим за всей этой процедурой. Иногда он сам вызывал к себе заключенного и сам обыскивал его. Как обычно, находили письма на волю с тайными просьбами без цензурной проверки в зоне, а так же пачки чая, ножи, и всякую там, железную неположенную мелочь. На столе за спиной прапорщика уже возвышалась небольшая горка всей этой конфискованной контрабанды. Заключенные знали, однако, о добром к ним отношении этого пожилого прапорщика и не очень нервничали, потому что он редко, почти никогда не докладывал о провинившихся начальству. Но если на этом посту был сам Саша, то среди заключенных происходила небольшая паника и, сзади всей шеренги валялось все то, что они хотели пронести с собой в рабочую зону. Все это втаптывалось в грязь, пыль или снег в зависимости от сезона.
Машины с втащенными на них деревянными фургонами уже ждали всех тех, кто должен будет отправиться на работу. Машин было всего пять, и они могли перевести только сто пятьдесят человек, а заключенных было намного больше, так что этим машинам приходилось делать несколько рейсов за утро и вечер.
В машине на жесткой, плохо струганной доске-скамье Косте почти не было видно дороги, по которой их везли на работу, только были слышны крики и смех заключенных впередисидящих у решетки. Завидев на дороге женщин, они орали: «Заголи или покажи!» и потом все в фургоне ржали от смеха, хотя вряд ли им кто-то и что-то показывал. Мало кому из этих фургонов было что-то видно стоящее, но и этого было им достаточно, чтобы целую смену говорить о том кто и что видел.
В длинном цехе, холодном и сыром, похожем на конюшню с земляным полом посыпанным, опилками, подошедший к нему бригадир с треугольной, большой, цветной нашивкой на рукаве, недовольно что-то буркнул новенькому и рукой показал ему на его станок для сборки ящиков для тары: - «Для новенького норма будет двадцать пять ящиков за смену!» - и уже было хотел уходить, как к нему подскочил Вася. Махая руками и что-то крича на ходу, потом плюнул ему в след и, разведя руками сказал: - « Ну и козел же он! Двадцать пять ящиков? Да ты и пяти не собьешь! Ладно, будем думать по ходу дела!».
Костя молча наблюдал за этим. Ему было еще многое непонятно, как непонятны и улыбочки бригадира, ответы ему звеньевого Васи, когда бригадир вернулся с нарядами: - « Что поделаешь, что он новенький, у меня план! Вот и нагоняйте! Я бы и сам ему помог, смотри Вася, какой к тебе красавец в бригаду попал, давайте работайте и за него сегодня и вчерашний должок мне погасите. А то вот мне смотрите, я его и к себе в помощники могу забрать, мне такие тоже нужны!» - и бригадир еще раз нехорошо улыбнулся Косте, сверкнув золотыми зубами, такими же, как и у Васи. – « Я еще и сам там не был!» - так же непонятно ответил ему Вася и кивнув Косте пошел в цех, где визжали распиловочные пилы и уже там стояла очередь за досками для ящиков.
До обеда Костя смог сколотить всего пять ящиков. Он так устал бегать за досками, очень больно ударил себе молотком по пальцу, что у него уже не было сил, когда к нему подошел Вася и, качая головой сказал: - « Ну, парень, что я тебе говорил! Еще и подумаешь, стоит ли тебе заниматься этим делом? Может и правда тебя к себе бригадир заберет? Так дело не пойдет!» - задумчиво качая головой, размышлял бригадир уже, когда они шли к обеду. Обедали они там же в цеху за столами, сооруженными из досок и ящиков. Настроение у всех было паршивое. Всем было понятно, что новенькому норму не осилить и им придется работать еще быстрее и за себя и за него и за вчерашний долг.
Конечно, Костя норму не выполнил, как и не выполнила вся бригада и, постепенно их долг стал нарастать. Бригадир об этом доложил начальнику отряда и, тот вызвал Васю вместе с Костей к себе.
- Что будем делать Василий? – строго спросил их начальник отряда, мужчина со спитым лицом в телогрейке и форменной фуражке. Если бы не его фуражка, то его можно было бы принять за заключенного, так он был обсыпан опилками и такой же, как опилки желтый. Все знали, что он любил выпить, и болезнь желудка и печени сказывались на нем: лицо было желтым, морщинистым с глубоко запавшими глазами. Но он не был злым и очень строгим, таким, как кум Саша, его волновало лишь только то, что он через два года должен был уйти в отставку и получить свою долгожданную досрочную пенсию. Для этого ему нужны были хорошие показатели и, он как мог, старался выполнять, этот чертов план.
- Знаю, знаю, что вы мне скажите! Не хватает досок, не хватает гвоздей и вообще нет порядка у распиловки, а? – начальник хмуро посмотрел на обоих, - так все ведь в ваших руках, наведите сами мне там у себя порядок и дайте мне план, вот и все! – он достал из ящика стола баночку с лекарством и, взяв из нее несколько таблеток нервно бросил их себе в рот. Запив лекарство водой и вздохнув он снова посмотрел на своих работников, - ладно идите все трое и работайте как работали, а тебя Константин я перевожу в бригаду к Шустову, будешь там с ними развозить ящики с гвоздями и опилки с мусором из цехов выносить! – начальник устало махнул им всем рукой в знак того что их аудиенция закончена.
- Может быть, это все к лучшему! – улыбаясь, сказал всем Василий, выходя из подсобки начальника и, еще раз, внимательно посмотрев на Константина.
Но и там, на новом месте Косте тоже не повезло. Там было еще тяжелей: огромный короб, сбитый из теса и поставленный на тележку с одним колесом все время норовил из его рук вырваться и завалиться на бок. Ящики с гвоздями весили по пятьдесят килограммов и, первое время Косте было даже не под силу поднять их одному. Один из ящиков соскользнув с тележки, упал ему на ногу, стало очень больно, нога распухла и, он хромая пошел к врачу в медсанчасть. Там его хмуро встретила толстая медсестра в неопрятном халате и, проворчав что-то о саботаже, помазала ногу какой-то вонючей мазью дала ему бинт и половину такой большой таблетки, что с виду напоминала чайное блюдце. Эти таблетки она давала всем и от поноса, и от сердца и от печени и вот как у Кости от ушиба. Что это были за таблетки, никто не знал, но некоторые говорили, что такие таблетки дают лошадям ветеринары, если те заболеют сапом.
Но все же Косте дали больничный лист и велели лежать десять дней. Это было ему очень кстати, за эти дни, что он проработал на сборке ящиков и потом на вывозке мусора так вымотали его, что уже больше не оставалось сил. Он все равно бы заболел от усталости и нервного напряжения. Костя теперь лежал один, наслаждался покоем и чтением и смотрел, как живет и чем отряд, когда все на работе. Когда все уезжали на работу, то в помещении оставалось всего четыре человека – три старика и один молодой парень с виду похожего на цыгана. Старики таскали воду в бачок, подметали пол, иногда мыли его такими огромными швабрами, что напоминали корабельные мачты, помогали на кухне, чистили картошку, мыли миски и котлы, разгружали телегу со старой впряженной в нее кобылой по имени Маруська. Курили и сплетничали там о воле с возчиком Маруськи, таким важным стариком, будто он был не лошадиный извозчик, а шофер самого начальника зоны личности очень загадочной и почти невидимой. Со стариками-дежурными было Косте понятно, а вот чем занимался этот молодой симпатичный и очень шустрый цыган было поначалу загадкой. Парня звали Леша или Цыган, во всяком случае, к нему обращались так старики. Парню было лет так двадцать, небольшого роста, с вьющимися черными, как смоль волосами, быстрыми карими глазами. Парень был симпатичный с хорошей фигурой, но жил он, почему то отдельно от всех в закоулке за отрядной сушилкой. Это тоже было для Кости загадкой. Костя сам видел, когда носил свои вещи для просушки в сушилку его двух ярусную койку, тумбочку и угол с прибитыми фотками из журналов. Ел цыган тоже отдельно ото всех, хотя мало кто видел, что и где он ест. Таких как их отрядный Цыган-Леша в каждом отряде зоны было по два три человека. Они были так сказать отверженными, неприкасаемыми – так как они все были отрядными педерастами. Их так сказать «опустили», то есть изнасиловали или они сами добровольно согласились на пассивную педерастию, очень часто просто путем обмана. В их обязанность входили самые грязные работы по зоне: чистка и мойка туалетов, вывоз мусора и отходов с кухни и из подсобных хозяйств и другие подобные дела.
У их отрядного цыгана-Леши, а он пока был один в отряде, двое его так сказать «коллег» недавно освободились, была своя, тайная от всех жизнь. Его, да и всех остальных никогда не видели в столовой или в бане, да и вообще они старались не попадаться на глаза. Особенно это было опасно в выходной, банный день, когда по тюремному двору слонялись без дела сотни мужиков. Ведь их могли, просто так оскорбить, обозвать Машкой, петухом, педрилой, толкнуть и еще громко для всех посмеяться над упавшем в лужу или просто так. У них в отряде особенно старался обидеть цыгана высохший от чая и махорки старик, он очень всем завидовал, кто оставался в отряде, а ему еще вот приходилось выезжать на работу и там таскать тележки с опилками и тоже выполнять план. Кличка у старика была «семусек» по его фамилии Семуськов. Это слышал сам Костя, когда к ним в отряд пришел начальник и вызвал к себе «семуська» с цыганом после того как старик в очередной раз устроил скандал у бачка, облив при этом цыгана горячем чаем. В этот раз уже никто не смеялся, были даже недовольные выкрики с мест, о том, что, дескать, пора и самого «семуська» опустить, совсем обалдел старик. Да! Старик завидовал всем кто работал на обслуге отрядов – здесь можно было, и поесть получше, и поспать подольше, и вообще… - к воле ближе.
На третий день своего избавления от каторги, когда нога уже почти не болела и, на нее уже можно было наступать, Костя сам зашел к цыгану за сушилку. В отряде никого не было, всех дежурных вызвали что-то там разгружать. Цыган лежал на своей койке и что-то читал. На стене висел большой портрет, вырезанный из журнала актрисы Любови Орловой на пушке.
- Как тебя зовут? – спросил его Костя. Цыган вскочил с кровати, быстро выглянул за сушилку, улыбнулся, поняв, что в отряде никого нет, лукаво посмотрел на Костю и негромко сказал:
- Алексей! Да, вообще-то я стал уже забывать свое имя, шестой год сижу! Да ты и сам все знаешь!
- Меня зовут Константином, можно просто Костя! – ответил ему Костя и протянул руку для знакомства. - За что же тебя так?
- Не выполнял норму, дерзил бригадиру, украл у начальника зажигалку, ну что еще могу продолжать? – пожимая руку смеясь, отвечал ему цыган. Если Костя только немного мог догадываться, что этот его визит молодого парня только что попавшего в зону очень для него рискованное предприятие, то цыган это все прекрасно понимал, как понимал и то, что и ему бы тоже досталось на орехи, если бы кто-то увидел бы их вот так вместе. Но цыган еще раз выглянув за стену сушилки, продолжал:
- Я, слышал, что у тебя очень похожая на мою, ситуация назревает, а? А то вот у меня есть на верху место свободное, давай ко мне, скучно нам не будет вдвоем! - продолжая смеяться все говорил цыган. Костя, вытаращив на него глаза, не верил своим ушам. – «Как такое может быть? С ним, за что?». А цыган все говорил и говорил:
- Небось, тебе уже не раз твой Васька намекал такому красивому, что, мол, дескать, можно и не работать на зоне, а оставаться в отряде, а? Ну вот с этого все и начинается у нас парень, все с этого - они ведь Костя все хитрые, жадные до нас! Да все лаской да смазкой и говорить будут разное и спину грызть и подарками завалят поначалу. А потом вот придите и пожалуйте вот сюда! – цыган похлопал по своей койке. Костя слышал его как в тумане, но постепенно туман стал рассеваться и он уже ясно все представлял себе, что может с ним случиться, если он не выдержит. А цыган все продолжал, открыв свою тумбочку, он рукой показывал ему ее содержимое:
- Вот смотри, у меня здесь есть все и маргарин, и сало, чеснок, колбаса и консервы и сигареты, вот на тебе конфет, - шоколадные! – Алексей, щедрой рукой зачерпнув из пакета, высыпал Косте в карман пригоршню конфет в цветастой обертке. – Бери, бери, вот будет в отряде ларек, мне еще они принесут и, первым, твой Васька прибежит, тварь паршивая!
У дверей кто-то завозился, и Костя выскочил из-за сушилки как ошпаренный. Прошло время, но разговор с цыганом запал Косте в душу, насторожил его, тем более что вот таким оказался их старший Василий. Костя все ведь оставался так сказать в их «семье», он ел вместе со всеми, пил чифирь, (очень крепкий чай), по кругу, когда каждый делал свой глоток из одной кружки. Правда, в последнее время Василий стал недовольно посматривать на него, но это все Костя списывал на трудности в работе. Бригадир тоже косо глядел на него, тем более, что Костя уже один раз отсидел в карцере. Он задержал расчет всей рабочей зоны, когда всех работающих там, перед обедом, строили в шеренги пятерками и просчитывали их как рабочий скот. Он просто заснул, согревшись у костра. Саша-кум с удовольствием его отправил в карцер на пять суток, приказав при этом своим стукачам избить его. Те, конечно же, и так же с удовольствием исполнили приказ. Вот Костя с помятыми ребрами и синяком под глазом очутился в маленькой сырой камере размером шесть на два метра и чуть там не помешался – от крыс, жуткой тишины, голода, холода и самое главное - несправедливости. Потом опять была эта чертова каторга и, вот Костя не выдержав всего этого, сам подошел к Василию, когда они были на работе.
- Вася! Я хочу оставаться в отряде дежурным, мне очень тяжело здесь, особенно после карцера, как это сделать? – спросил его Костя, стоя у станка, на котором работал их звеньевой. Вася отложил молоток в сторону, повернулся к Косте и хитро улыбнулся, при этом его глаза загорелись все тем же не приятным огоньком:
- Нет ничего проще, пойдем к бригадиру!
Они пошли к бригадиру сквозь цеха и гул режущих дерево пил стук молотков и косых взглядом работающих у станков заключенных. Многие даже отложили свои молотки в сторону и повернувшись к проходящим мимо них Василий и Кости смотрели им в след – они как-будто знали зачем они идут и чего то ждали от этого. В маленькой, похожей на собачью конуру каптерки бригадира с ящиками и столом заваленными нарядами, бумагами и еще чем-то похожем на инструкции, Костя снова повторил свою просьбу.
- Ладно, я понял, чего ты хочешь, выйди пока, мы позовем тебя, на вот покури пока, - и бригадир, сунул Косте окурок толстенной самокрутки и закрыл за ним дверь.
Была уже ранняя весна, снег начинал таять, и под крышей сарая висела большая сосулька, с которой монотонно капала вода, кап-кап-кап. Пахло весной, перепревшими опилками, тянуло холодом с замершего пока озера. Костя присел на пустой ящик, стоящий у каптерки бригадира, раскурил окурок, затянулся его дымом и задумался. – «Сейчас, как и он, наверное, тоже кто-то стоит с овощным лотком на Пятницкой! Сейчас очень хорошо там разбирают яблоки!» - думал сейчас Костя и слезы наворачивались ему на глаза.
Дверь каптерки открылась, и его позвали внутрь.
- Ну вот, мы тут подумали, посоветовались, тебе все равно осталось сидеть месяцев так три-четыре, ты ведь пока не знаешь, тебе сократили срок до одного года, у тебя хороший адвокат появился, скоро выйдешь по УДО! – Костя вспомнил, что мать писала о каком-то там адвокате, но это было так давно, что он уже перестал надеяться. Костя улыбнулся, впервые за эти месяцы.
- Вот Вася предлагает переехать тебе к цыгану наверх! Будешь с ним там работать, он парень неплохой, опытный, поможет тебе если что! Как ты думаешь?- бригадир при этом старался не смотреть на Костю, он почему-то отворачивался к стенке. Голос его вкрадчивый тихий, ласковый как бы убаюкивал сознание молодого парня. Безусловно, это была для него ловушка, Костя это понимал, но думал, что это все только разговоры, - сейчас он откажется и все пойдет по-старому. Но весть о снятии с него части срока, скорое УДО, мягкий голос этих двух опытных, от которых он полностью зависел, мужчин затуманили его мозг и он вместо того чтобы резко отказаться, накричать, пожаловаться… вдруг соглашается:
- Я…, не знаю, если только до УДО, а? – тихо, как бы вопросом на вопрос ответил им обоим Костя.
- Ладно, я сейчас выйду, а Вася тебе все объяснит! Я зайду после, а насчет этого старого черта «семуська», не переживай если надо мы ему вместе рожу набьем! Давай Вася если что тебе надо все в столе! – и бригадир, улыбаясь, вышел из каптерки. Ловушка, его ловушка, захлопнулась.
Как только бригадир вышел, Василий тут же начал почему-то раздеваться и потом уже в трусах и майке полез в стол бригадира. На столе появилась водка, закуска, завернутая в газету, стакан, хорошие сигареты, два больших яблока и…, большой тюбик с вазелином. Тюбик был наполовину пуст, им видимо неоднократно пользовались. Для чего этот вазелин оказался на столе Костя еще не знал. Вася молча налил в стакан водку, развернул газету с бутербродами и, смеясь, откусив от яблока, протянул стакан Косте:
- На! Пей, не бойся! Да ладно тебе, не ты первый и не ты последний, - улыбаясь смотрел он на Костю видя как у того дрожат пальцы со стаканом водки уже поднесенном к губам, - вот и хорошо, а теперь иди сюда поближе и вот закуси, пока.
Костя никогда раньше не пил водки и, сейчас, она поначалу показавшейся ему простой горькой водой была и не противна, и не так страшна. На голодный желудок стакан водки и для взрослого выпивохи не простая вещь, а здесь был молодой парень, почти мальчик и эта доза водки подействовала на него моментально. Он уже почти не помнил, как буквально завалился на диван к Васе. Как тот раздевал его, целовал его плечи, лицо, спину и вот его руки уже на его ягодицах. Вот он переворачивает его обнаженного на живот, вот он раздвигает руками ему ноги и… Что-то большое, трепещущее, живое пока как бы слепое начинает шевелиться в нем. Нет ни боли, нет ничего, пока, - пока не появляется какой-то ритм в этих действиях теперь полностью осознанных, желающих уже и, не молящих.
Это все продолжалось довольно долго. Но вот последний толчок, взрыв там чего-то горячего и, с него сползает какая-то тяжелая, рыхлая похожая на кашу масса. Вася кончил и с большой неохотой встал с дивана. Он глядел на это красивое, белое, мягкое, теплое тело и… ему еще и еще и еще хотелось бы всем этим обладать, но у него было ограниченно время, надо было звать бригадира. И он позвал его…
Потом был бригадир, потом еще кто-то и еще и еще и еще – все кто хотел этого пира, праздника, редкого праздника. Костя уже потерял им счет, как потерял счет времени.
Кончилось все это так же внезапно, как и началось. У него из носа пошла кровь, пошла кровь из ягодиц и с разодранных искусанных губ. Боли, сильной, чтобы кричать, звать на помощь, не было, но было тягостное осознание того что от него потребовали и что получили все кто этого желал. Что будет дальше? Он стал одеваться, его шатало из стороны в сторону, но вот чьи-то руки подхватили его, подвели к умывальнику, дали в руки, какую то тряпку, потом сунули ему в рот яблоко и потащили к машинам. Первая смена уезжала с рабочей зоны.
В отряде его сразу же впихнули за сушилку к цыгану, притащили всю его постель вместе с матрасом, кружку, ложку почему-то пробили в них дырки и, Леша-цыган помог ему забраться наверх. Вот только сейчас к нему пришла физическая боль, саднило, жгло все тело и рот и, он лежал сейчас глядя в потолок, и ничего не видел, все тело болело, тошнило от водки. Костя хотел было перевернуться на бок и уже на боку, открыв глаза, увидел лицо Леши, его большие, грустные все понимающие глаза, мокрое, холодное полотенце в его руках, которое, он положил ему на лоб и слова, так необходимые сейчас Косте: - « Потерпи брат, ничего, бывает и хуже!».
Наутро, когда, как обычно, объявили всем сбор на работу, пришел дежурный от начальника отряда и сказал ему, что тот вызывает его к себе в кабинет. И он пошел, еле-еле передвигая ноги избитый и согнувшийся под грузом своего несчастья. Костя шел под смех всего отряда, под злое улюлюканье «семуська», шел красный от стыда и горя за то, что так глупо попал в эту позорную ловушку и что так необдуманно поверил человеку, с которым не один месяц ел хлеб за одним столом. Вася тоже смеялся ему в след и когда Костя поднял на него свои глаза, то быстро отвернулся, плюнув ему в след.
Отрядный мельком посмотрел на него и уткнувшись в бумаги стал медленно говорить о том что этого стоило ожидать: - «Не выполняешь норму, заснул на просчете, все время просишь легкой работы! А здесь у нас не курорт – здесь надо работать и терпеть! Ладно! Будешь работать в отряде, помогать цыгану! Иди!».
Костя пришел в отряд, когда все уже уехали на работу, старик дежурный, подметая комнату, зло и насмешливо посмотрел на него и, плюнув в сторону, отвернулся, продолжая скрести веником деревянный пол. – «Боже мой! За что мне все это? Как мне теперь жить на свете?» - горестно думал Константин глядя на согнувшуюся спину старика. Цыгана в отряде не было. Он не сразу зашел за сушилку к себе, сев у окна на табуретку стал смотреть в окно. А за окном уже заметно разгоралась весна, на дощатом заборе, покрашенным в казенный синий цвет сквозь решетку окна просвечивался первый лучик солнца, он зайчиком прыгал по доскам, кто-то на втором этаже мыл окно. Прилетела синица, чиркнув по-весеннему и, спорхнув, улетела. Костя приоткрыл окно, на него пахнуло талым снегом, сыростью и сырой побелкой всеми теми запахами, и бархатным ветерком с которыми приходит весна.
- А! Костя, привет! Ну что тебе сказал отрядный? – около него смеясь, стоял Лешка в резиновом фартуке и таких же перчатках. Он улыбался и шутливо смотрел на него.
- Что я назначен к тебе в помощники!
- Ну, так это же здорово, пойдем, поможешь мне! Я сейчас убираю в нашем туалете, так насрали черти, мне одному и не вывезти.
Они пошли в туалет, там из шкафа Алексей достал такой же фартук и перчатки, дал ему в руки резиновый шланг и показал, как надо смывать им все эти груды в туалетные ямы. Они оба быстро справились с этой работой, переоделись, умылись и пошли пить чай к себе за сушилку. Костя сидел на кровати цыгана, пока тот заваривал чай у бачка. Алексей принес две полные кружки крепкого чая, открыл свою тумбочку и стал вынимать из нее все, что нужно было сейчас для чая: пакет карамели, хлеб, маргарин. Они долго молча пили чай и пока не разговаривали. Цыган все прекрасно понимал и тактично не лез первым в душу, он ждал, когда Костя сам заговорит с ним. Но парень молчал, пил чай ел бутерброд и, думая, благодарно молчал. Но вот по его щеке медленно скатились две слезинки, Костя вытер их рукавом куртки и повернувшись к Алексею тихо сказал:
- Спасибо тебе большое!
- Пока не за что! А вообще тебе еще повезло! Прошлый раз, еще до тебя было в соседнем отряде, что у нас над головой, на втором этаже, одного парня насмерть в самом отряде изнасиловали, а потом уже мертвого затащили на второй этаж и сбросили с него! Все кто это видел и что-то знал, молчали, а их отрядному доложили, что он сам было, сорвался, там как раз ремонт крыши шел! Карасев была фамилия у него, вот и так бывает у нас!
- За что же его… так?
- Украл он что-то, в общем, лазил он ночью по тумбочкам и воровал из них , чтобы пожрать чего!
- И за это так страшно убили его?
- И за меньшее, бывает! За что ты сам-то пострадал? Такой вот сволочью твой Вася оказался, вот что! Понимаешь Костя, тебе повезло еще в том, что ты не знаешь что такое голод по-настоящему, видишь, тебе деньги шлют, там мама с адвокатом помогают и еще что, а есть такие ситуации, что некому помочь ни здесь, ни на воле, вот так бывает и что делать? Ну ладно мы с твоим Васькой еще сторгуемся, я то знаю его слабое место, вот будет в отряде ларек, когда все будут отовариваться продуктами и табаком, так он первым прибежит к нам!
- Зачем? Зачем он придет снова… к нам? – Костя с испугом посмотрел на цыгана, - что ему еще нужно?
- Чудак ты! Что нужно ему от нас? Повторить! Вот что им всем сейчас будет нужно! Они ведь так просто от тебя не отстанут, будут кругами вокруг тебя ходить как кобели вокруг сучки течной, ты теперь для них «рабочий педик» и сделать, прекратить, здесь что-то ни у тебя, ни у меня не получится, понимаешь им «это» всегда нужно как воздух и они за «это» кому хочешь, даже сами себе глотку перегрызут!
- Ужас! Что же делать? – спросил Костя и встал с кровати Алексея, на которой сидел до этого. Он с ужасом понимал сейчас, что у него нет выхода, как только снова все повторять и еще и еще и еще. Он в волнении стал ходить по небольшому коридорчику между кроватью и стеной сушилки.
- Да ладно тебе! Всего того обмана и насилия что уже было не будет! Они и, конечно же, твой Васька будут тебя сейчас уговаривать, задаривать; проси у них что хочешь – они все дадут и еще предложат! А ты пока потяни время, резко не отказывайся, подарков у них не бери, скажи, что тебе нужно прийти в себя, настроиться ну и прочее там о физике тел и ран наплети – вот так будет лучше! Тебе всего-то три-четыре месяца осталось!
- Ты так думаешь? Мне надо так поступить? Может быть еще…, - Костя снова сел на кровать и с надеждой, вопросом в глазах посмотрел на Алексея.
- Так, так! Конечно, есть и другой выход, но он зависит от тебя! Ты ведь вот скажи мне честно, ты же все же добился своего – остался в отряде на легкой работе, тебя уже ни кто не обидит, со мной это уж точно. Тебя эта вся история с этим сексом вообще-то ни как не затронула, а? Уж так все и не понравилось тебе, может быть и ничего…, - и цыган подмигнув ему весело рассмеялся.
- Если честно тебе сказать – если бы был только один Васька, ну понимаешь один на один, то я бы, может быть, как-нибудь…
- Вот-вот я тебе про это сейчас и говорю! Может быть, тебе выбрать кого-нибудь из них одного, остальные тогда отстанут, а можешь выбрать и не одного, как ты сам? Ты вот подумай, до ларька еще почти целая неделя, за это время ты поправишься, присмотришься, и тогда еще раз подумаем, а пока пойдем обедать я тебя с «Училкой» познакомлю, он у нас как бы заглавного!
- Он что же учителем был? – спросил его Костя, одеваясь.
- Да! И даже представляешь директором школы, а вот за малолетку сюда угодил! За малолетку или там за изнасилование тут сразу «опускают»! Но человек он очень хороший и самое главное умный, а вот он и сам, - показывая рукой, улыбнулся цыган. У столовой, где находился черный или лучше сказать хозяйственный ее вход стоял мужчина лет сорока- сорока пяти с добрыми навыкате глазами и с брюшком, висевшим с казенных брюк. Он что-то показывал хохотавшему рядом молодому парню стоявшим с ним рядом с тележкой в руках. В тележку были свалены разные отходы в виде огромных костей и еще чего-то с кухни.
- Иди сейчас в сарай и свали это все в ящик и не забудь крышку закрыть, а то крысы одолели, вчера поймали трех, - уже обращаясь к цыгану и Косте, да такие здоровые, что целый час не могли их в бачке утопить. Леша, это ты кого привел, я же его знаю, он у Васьки в семье же был? Вчера? Вот суки никого не жалеют, ему же всего сидеть несколько месяцев осталось! Ну ладно ничего парень оклемаешься все в жизни, может быть! Вот давай пока мы присядем я вам одну историю из своей жизни расскажу. Они сели на какое-то еловое бревно и мужчина, закурив, стал, улыбаясь, рассказывать: - «А лет так с двадцать тому назад у меня в Москве, где я тогда учился, дружок-любовник был тоже Костей, звали и вот он говорит мне, что, дескать, дома сидеть, пойдем лучше погуляем. Мы с ним в ту пору уже как бы разошлись и, стали мы сами себе мужчин на стороне искать. Нас объединяло тогда любовь к солдатам. Мы продолжили дружить и, если чего у кого выходило с кем познакомиться, то, стало быть, делились. На дворе лето, жара к воде хочется. А он как раз про то и говорит, что, мол, нашел туалет в Нескучном саду, что за парком Горького на Москве-реке и туда солдаты целой ротой ходят. И ходят они туда как раз в это время. Ну, мы и поехали. Перед этим делом, конечно, зашли в гастроном, купили две бутылки сухого вина для себя и для солдат бутылку водки, ну там какой закусочки, пару апельсин. Приехали мы скоро на станцию метро «Ленинские горы» и оттуда долго шли по берегу реки и вот: стоит на берегу туалет деревянный с надписью М и Ж, и вокруг ни души. Ну что делать, надо ждать. Рядом: такая живописная поляночки с бревнышком, во как у нас сейчас. Разложили закуску, открыли вино, выпили и только я стал чистить апельсин, как дружок мой мне быстро стал говорить, что вроде бы как в туалет мужик прошел. Да так с азартом то и говорит, что я не выдержал и пошел с ним по кустам к этой деревяшке, но не тут-то было: вдруг соседние кусты ожили, зашевелились и вылезает оттуда вся заспанная и встрепанная старуха, фу прошу прощения дед, да как заорет: - «Вы две молодые лахудры, куда лезете без очереди, я тут уже два дня сижу, этот мой будет клиент!» - мы с испугу чуть было не упали в обрыв, на обрыве стояла та будка. Но это еще не все, - за ним следом, то есть за этим дедом так же вдруг появляется из-за его спины огромная собака и, чуя, что ее хозяина кто-то пытается обидеть кидается на нас с громким лаем. Этого было достаточно, чтобы нам собраться и бежать что есть духу от туда. Вот вы смеетесь, а нам было не до смеха, больше я с ним ни куда не ходил!» - «Училка» закончил свой смешной рассказ и показал рукой, что им пора идти в столовую, из нее уже выходил последний обедающий заключенный.
Костя, как и цыган, тоже очень смеялся, слушая этот рассказ, ему почему-то стало легче, ему захотелось есть и он с удовольствием, в первый раз после своей беды пошел обедать. Пусть это были не его бывшие друзья и напарники, как раньше, пусть это были люди не совсем привычные для нормальных людей с воли, но все же с ними униженным и оскорбленным Константин себя уже не чувствовал.
В обед – в закутке за стеной клуба у них был свой стол – они ели горячую картошку, соленые огурцы, пили чай, не такой бледный как в отряде, а крутой, горячий, ароматный, цейлонский с настоящим медом. Был белый хлеб, масло и даже досталось по куску жареной рыбы оставшейся с диетки.
Прошло две недели, Костя постепенно стал привыкать к этой особой жизни. Здесь было много плюсов: не надо было вставать в шесть часов утра каждый день, можно было полежать, пока первая смена собиралась на работу. Питание действительно было лучше и лучше были люди с которыми он познакомился благодаря Алексею. Они все понимали его и как могли деликатно обходили всякие там вопросы и ответы. Так и прошли все эти четыре месяца. К нему никто не лез, никто ничего не предлагал, - а если там они что-то и делали с цыганом, то это все было скрытно от него и, Алексей, так же деликатно не лез к нему в душу с рассказами и показами. Это были его дела и все!
Вскоре его судили в столовой и дали ему это заветное УДО, завтра он будет точно уже свободен. Они с цыганом решили отметить это чаем и консервами на дорожку и еще у них на столе были два красных яблока, «Училка» прислал Косте на дорожку: вот по радио объявили о его освобождении и Костя, чокнувшись уже остывшим чаем весело сказал Алексею: - «Спасибо тебе за все Леша! Я никогда этого не забуду!» - «Ладно! Будь там здоров и все забудь, пиши мне!» - цыган крепко обнял Костю и, взяв, одно из яблок, откусил от него и протянул его другу, они расстались…
Костя как был с яблоком в руке, так и вошел с ним в ту заветную маленькую дверь, - ему тут же ее открыли и с улыбкой молодой дежурный кивнул ему напоследок…
….. На улице прилегающей прямо к забору тюрьмы, пробегающий на палке мимо него мальчишка с красной и сопливой рожицей , спросил его:
- Дядь, а дядь, ты оттуда, что ли? – и показал пальцем на тюремный забор.
- Да, парень!
- А правда, что там людей едят?
- Да! бывает и такое! – ответил ему Костя.
- Дядь, а что это у тебя в руке?
- А, это? Так это яблоко, на тебе его, если хочешь, мы с дружком только по одному разу от него откусили. Он меня сейчас провожал! хороший друг!
Мальчишка, схватив яблоко одной рукой, а другой свою палку, так же откусил от него и, гикнув на своего коня, смеясь, поскакал дальше: поскакал в пыль, жару, манящее в дали озеро…