Глава 11.
Жизнь моя всегда протекала очень напряжено. Не была исключением и зима 1993 года. Быть может, повторюсь, но еще раз скажу: когда я оглядываюсь на прожитое, я поражаюсь, как много вмещали мои двадцать четыре часа чувств, событий, приключений. Как всегда, я была сконцентрирована на линии Свена. Мы имели полное право обрести миллион раз выстраданное нами семейное счастье, но… Но.
Работы везде было очень много. К середине февраля 1993 года возникла возможность подготовить к изданию книжку, включающую мои мифы и сказки. Я это к тому вспомнила, что в то время мне понадобилось использовать накопленные отгулы, их у меня хватало на неделю. ГН согласился мне предоставить эту неделю, с условием, что в понедельник я съезжу с ним в Сосновку. В девятом отделении у меня была назначена консультация, а у ГН подошла очередь дежурства по больнице. Я согласилась.
Проснувшись утром, услышала по радио, что на дворе минус тридцать пять. Но я всё-таки решилась поехать с намерением к 12 часа вернуться в город и до конца недели заниматься своими делами. По дороге в служебном автобусе ГН вдруг громко объявил, что меня вызывают в суд.
- В какой еще суд?- недовольно спросила я.
- В областной на процесс Сизикова, - в голосе ГН была многозначительность.
Я едва не лишилась чувств.
- А почему это меня вызывают?
- Потому что у суда возникли вопросы по психологическому разделу нашего акта.
Я закрыла глаза и перевела дыхание.
Итак, судебное заседание. На скамье подсудимых - Феликс. За столом обвинения – Русик. Плюс это дурацкое ощущение причастности к убийству, с этим голосом Нечаевой из сна: «Он тебе мешает? Хорошо, я всё устрою».
Проконсультировав больного в девятом отделении, я пошла в приёмное к ГН и нервно сказала, что ни на какой суд я завтра не пойду.
ГН спокойно меня выслушал, потом не глядя мне в глаза рассказал, что поздно вечером у него дома был адвокат Соленов и настойчиво просил убедить суд положить Сизикова на стационарную психолого-психиатрическую экспертизу. Слова «настойчиво просил» ГН произнес очень медленно. О настырности адвоката Соленова ходили легенды.
- Что я буду говорить на суде?
- Обоснуешь необходимость госпитализации тем, что необходимы параклинические исследования. Сизиков же травматик, нужны электроэнцефелография, краниограммы. Соленов в постановлени добавил новые вопросы.
- Во сколько начнется судебное заседание?
- Да позвонят нам. Так что выходи завтра на работу. А отгулы потом возьмешь.
Домой я пришла потерянная. Глянула на себя в зеркало – и окончательно растерялась. И было от чего. Из зеркала меня изучала женщина старше меня как минимум в полтора раза, бледная, с безумными глазами и намечающимся вторым подбородком. Хотелось дать в морду этой женщине. Но я взяла себя в руки и заставила немного вздремнуть. Встала и, невзирая на беспорядок в квартире, отправилась к друзьям.
Вернувшись домой, я спокойно легла спать.
На следующий день в суд меня не вызвали.
Не вызвали и через день.
У меня немножко отлегло от сердца, очень уж я не люблю ходить туда, поэтому, когда Вика, сестра-хозяйка нашего отделения, в четверг принесла симпатичные вельветовые брючки, я с лёгким сердцем отправилась мерять их в её кабинет. Брючки подошли, сказала, что покупаю. Пока снимала, в дверь постучал санитар:
- Глафира Степановна, вы здесь? Вас к телефону.
Это позвонили из суда.
Как я плелась к зданию областного суда, лучше не рассказывать.
Зашла в кабинет судьи. Им был упомянутый мною ранее Сильвер.
- Здравствуйте, я – психолог-эксперт Кошкина, - представилась я.
- Наконец-то, - разулыбался Сильвер, - но глаза его оставались жесткими.
Оценивающе осмотрел меня с головы до ног.
- Садитесь, пожалуйста.
Села.
- Видите ли, в чем дело, - начал Сильвер, продолжая изучать меня и улыбаться, - Соленов, адвокат Сизикова, поставил на рассмотрение суда ряд вопросов по вашей части, и суд вынужден удовлетворить его требование провести психологическую экспертизу. Один из вопросов – в каком эмоциональном состоянии находился Сизиков во время убийства.
После этих слов он выжидательно посмотрел на меня.
Я потрясла головой и сказала:
- Боже, какой ужас! Это же филигранная работа! Займет много времени и сил, а смысла нашего амбулаторного акта не изменит!
Сильвер забарабанил пальцами по столу.
Подтекст моих слов был таков: я давала понять Сильверу, что интересы суда будут соблюдены но стационарная экспертиза всё-таки потребуется.
Сильвер заулыбался еще ласковее:
- Сколько часов вам понадобится, чтобы ответить на этот вопрос?
- Видите ли, - осторожно начала я, тщательно выбирая слова и интонацию. – вопрос об эмоциональном состоянии очень серьёзный и на сегодняшний день редко встречается в нашей практике. Обычно суды и адвокаты ограничиваются определением наличия или отсутствия физиологического аффекта. Если бы нам его следователь поставил в процессе летней амбулаторной экспертизы, мне и то пришлось бы испытуемого вызывать несколько раз. Однако, нам вопрос об эмоциональном состоянии поставлен не был…
- Вы напрасно не осветили этот вопрос, - нервно сказал Сильвер, уже не улыбаясь.
- Мы не обязаны освещать вопросы, которых нет в постановлении следователя, - стараясь говорить как можно спокойнее, ответила я.
- То есть как это «не обязаны»! – взорвался Сильвер. – Вы мне покажите инструкцию, где написано, что вы не обязаны отвечать на этот вопрос! Раз вы указали, что у него не было физиологического аффекта, значит, вы обязаны были осветить его эмоциональное состояние!
Конечно, мне было что возразить судье грамотным юридическим языком. Но, к сожалению, в те времена я терялась в обстановке неблагожелательного внимания официальных лиц казённых домов. Я лишь тупо повторила, что ответить на вопрос об эмоциональном состоянии Сизикова на момент совершения преступления в условиях судебного заседания я не смогу.
Сильвер с ненавистью посмотрел на меня и снова забарабанил пальцами по столу. Потом стал говорить тоном, которым разговаривают с тупицами, если от них в силу сложившихся обстоятельств кое-что зависит.
- Глафира Степановна, из-за вашего нежелания помочь суду мне придется прерывать заседание на время госпитализации. А у меня впереди болгарское дело, у меня траты на конвой! Такая ваша позиция никоим образом не устроить состав суда!
Я нашла в себе силы пожать плечами и глядя в окошко сказать:
- Конвой – это проблемы суда. Мои проблемы – профессионально сделать своё дело. Если я буду осматривать Сизикова в здании судебного заседания, то заключение будет поверхностным, а я дорожу своей работой и профессиональной репутацией.
Тут перерыв закончился, и нас попросили перейти в зал заседаний. В коридоре я увидела заплаканное лицо Цецилии Евсеевны. Довольно неосторожно сделала попытку подойти к ней, но услышав, как вокруг меня зашептались «кто это?», «кто такая?», выругала себя очень нецензурным словом и прошла в зал.
Ко мне подошла женщина, молоденькая, симпатичная, в серой искусственной шубке. Представитель обвинения, прокурор Комарова из областной прокуратуры. Слава Богу, не Руслан!
- Вы будете настаивать на стационарном обследовании? – спросила прокурор Комарова.
Я в ответ утвердительно кивнула.
- Дело-то серьёзное.
Она улыбнулась, согласилась. Поинтересовалась:
- Это что-то меняет по сути?
- В принципе, нет. Он так и будет вменяемым.
У Комаровой вопросов больше не было.
- Да, Соленов настырный адвокат, наверняка он будет подавать кассационную жалобу в Москву, пусть уж всё будет, как полагается.
В это время в дверях возник Феликс. Нашёл меня глазами, улыбнулся. Улыбка была жалкой. И выглядел он довольно плохо: с воспалёнными глазами, в грязно-жёлтом свитере и мятых брюках.
Зашёл и Пивоварчук, оказавшийся тяжёлым грузным мужчиной лет 40.
Феликс и Пивоварчук сели на переднюю скамью, как подсудимые, не заключенные под стражу. Я сидела почти рядом, за столом вместе с прокурором Комаровой и девчонкой – секретарём суда.
С конвоем и в наручниках завели в зал Грачёва, Чику и Степана.
Степан был бледен, подтянут, одет в рыжеватый свитер и чёрные брюки. Скользнув по мне взглядом, он опустился на скамью.
Грачёв оказался невысоким худым мужчиной, одетым в светло-серый костюм, чёрный галстук. Он смотрел прямо перед собой и выглядел очень напряженным. Я знала, что в зале присутствуют его друзья, учившиеся вместе с ним в Свердловском юридическом институте. Для моральной поддержки.
Посмотрела я и на Чику, ведь я видела его впервые. Его глаза смотрели на меня с каким-то весёлым любопытством и – одобрением. Я нашла, что он овалом лица и посадкой глаз очень похож на Феликса. Только светлей и выше. И тут же почему-то вспомнился наш телефонный разговор, в котором я была им обозвана лошадью, страшно повторить, какой.
Их скамья подсудимых была отделена от зала железной решеткой. Конвой состоял из молоденьких мальчишек в солдатской форме, почему-то преимущественно казахской национальности. Было их человек двенадцать, не меньше. Как же, заказное убийство, банда!
Я старалась не поворачиваться в сторону Феликса. И в сторону Сильвера тоже. Но мне было уже легче, пусть он не хочет госпитализации, но Комарова на моей стороне.
- Встать, суд идёт! – торжественно сказал Сильвер.
Мы все встали.
- Прошу всех сесть, - не менее торжественно произнёс он, и все сели.
Потом Сильвер прочёл показания какой-то воспитательницы детского сада или учительницы начальных классов, насколько я поняла, близкой знакомой Голицына, о том, что в некоторые минуты их общения она видела у Голицына пистолет. Газовый или огнестрельный – она сказать затруднялась. В суд эта воспитательница или учительница не являлась, несмотря на неоднократные повестки, видимо, боялась встретиться с женой Голицына. Что ж, такое бывает.
Сильвер сказал, что решением судебной комиссии эта учительница-воспитательница будет оштрафована за неявку.
Как я поняла, наличие или отсутствие пистолета у Голицына имело немаловажное значение для процесса.
И наступила моя очередь.
Встал адвокат Соленов, огласил список вопросов, подлежащих моему разрешению. Потом поднялась я и сказала, что в постановлении к амбулаторной экспертизе этих вопросов не было. Соленов подтвердил этот факт.
Я сказала, что для разрешения поставленных вопросов необходимо стационарное освидетельствование, ведь Степан Евгеньевич Сизиков – здесь я сделала вид, что забыла его имя и глянула в лежащий передо мной акт амбулаторной экспертизы – перенес несколько черепно-мозговых травм. Необходимо установить тяжесть их последствий для того, чтобы точнее определить их влияние на его поведение в инкриминируемой ему ситуации. Степень тяжести последствий устанавливается параклиническими методами.
- Пара… пара… какими? – переспросил Сильвер.
И мне показалось, что недоумение он разыгрывает нарочно.
- Параклиническими, - повторила я.
- Нечего тут нас медицинской терминологией заваливать!!!
А вот это была явная грубость. Не будь он инвалидом преклонного возраста, я бы ему ответила. Но грубить человеку, потерявшему ногу в Великой Отечественной войне я не могла. Отвечать же ему что-то надо было. Ну я и, как дура, сморозила:
- Почему вы кричите на меня? Я ведь ЖЕНЩИНА!!!
Немая сцена в судебном заседании. Сильвер захлопал глазами, кто-то из адвокатов сдержанно хихикнул. Судья чуть растерянно произнес:
- Да не кричу я! Голос у меня такой. Просто скажите своими словами, что вы имеете в виду под параклиническим обследованием.
- Параклинические методы – это значит, что нужны электроэнцефалограмма, краниограммы, заключения невролога и окулиста.
- А если мы сюда вызовем невролога, окулиста и вашу энцефалограмму? – спросил Сильвер.
Я улыбнулась.
- Понимаете, энцефалограмму и краниограмму в зале суда провести нельзя, потому что для этого используется довольно тяжелая аппаратура.
Сильвер издал нечленораздельный звук и повернулся к Сизикову.
- Подсудимый, встаньте!
Сизиков степенно поднялся.
- Сизиков, вы понимаете, к чему клонит эта женщина?!
Слова «эта женщина» Сильвером были произнесены с нарастающим пафосом.
Вот так: «э т а Ж Е Н Щ И Н А !!!!».
- Ведь она намеревается положить вас в ПСИ-ХИ-АТ-РИ-ЧЕС-КУЮ БОЛЬНИЦУ!!!
Пафос Сильвера достиг апогея. Он произнес последние слова так, будто ждёт Сизикова величайший позор, ведь его, здорового, сильного, умного, хотят положить в дурдом. И только он, отечески мудрый Сильвер, может спасти подсудимого от этого позора.
К сожалению, все присутствующие в зале понимали, к чему клонится дело. Из нового заключения экспертной комиссии для ловкого адвоката Соленова могли возникнуть основания, с помощью которых можно было бы переквалифицировать статью. Если будет сменена статья для Сизикова, автоматически меняются статьи для всей группы. Кроме того, Сизиков получает месяц жизни в относительно человеческих условиях нашего отделения.
Лучше всех понимал это сам Сизиков. С наисерьёзнейшим выражением лица и неподдельной скорбью в голосе он произнёс:
- Ну что ж…
Помолчал и без всякого выражения посмотрел на меня.
- Раз надо – значит, надо…
И шумно вздохнул, как бы примиряясь с выпавшей ему тяжёлой участью как бы в интересах суда.
Фраза, жест, взгляд были исполнены с высочайшей артистичностью и врожденным чувством ритма. Впервые я подумала, что Сизиков, пожалуй, не так примитивен, как мне показалось сначала. На Феликса же я по-прежнему избегала смотреть.
Сильвер начал опрашивать адвокатов. Все они – Чернухин, Кербс, Суркова (адвокат Пивоваврчука), не известный мне адвокат Грачёва (он прибыл из Свердловска) и Соленов, подтвердили, что согласны на госпитализацию Сизикова.
Потом стали опрашивать подсудимых. Чика, еле сдерживая улыбку, сказал, что поддерживает мнение адвокатов. Грачев, Пивоварчук и Феликс сказали, что полагаются на усмотрение суда.
Громко возмущалась адвокат Голицына. Нервно и горячо говорила, что находит заключение экспертной комиссии грамотным, исчерпывающим (о, спасибо, хоть кто-то отметил качество моей и ГН работы!) и не видит необходимости стационарного обследования. В адрес Соленова летели нелестные выражения. Адвокат Соленов заявил протест суду по этому поводу. Суд в лице Сильвера мягко призвал к порядку женщину-адвоката (или адвокатессу?).
- Ваши клиенты живы, - отреагировала она, обращаясь, главным образом, к Соленову, - а мой – мёртв.
Тем не менее, большинством голосов вопрос госпитализации Сизикова был решен. Для порядка постановили на завтрашнем заседании заслушать другого члена экспертной комиссии, т.е., ГН.
На этом заседание суда закончилось.
Когда все стали расходиться вдруг вскочил Чикин адвокат Кербс и воскликнул, весело глядя на меня:
- Гражданин судья, только что перед нами выступала молодая красивая женщина, а мы даже не знаем, как её зовут и где её можно найти!
(Аукнется же нам с Кербсом эта фраза, в своём месте расскажу, почему).
Я вымученно улыбнулась, но мне было приятно, что эту фразу должен был слышать Феликс. Чернухин похлопал Кербса по плечу:
- Ну ты, Саня, раздухарился не по-возрасту…
Стараясь ни на кого не смотреть, я вышла из зала. Медленно спускалась по ступенькам, медленно вышла на огромное крыльцо областного суда и остановилась. Из точки, располагающейся в глубине правого виска, начала разливаться мигреневая волна.
Возле крыльца стояло множество машин, среди них около половины иномарок. Я вдруг поняла, что Феликс вслед за мной не бросится. Осознание этого факта отдалось в правом виске усилением боли. В глазах поплыли блестящие шарики. Я прислонилась к перилам и застонала.
Мимо меня шли люди, кто в суд, кто из суда. Я видела только их ноги. Ах, женские слёзы на лестнице такого заведения не представляют собой ничего особенного. Может быть, поэтому никто не крикнул мне: «Не плачь, молодка, жизнь не кончена!».
Я медленно двинулась в сторону Централа. Рабочий день еще не кончился.
Придя на работу, отчиталась ГН. Он остался доволен.
Очень скоро подошел Соленов.
- Как великолепно вы выступали! Вы очаровали всех, включая конвойную роту! С меня – торт! Вы любите торт-мороженое? А может быть, вы любите «Птичье молоко»? Мне их на заказ делают! Так что вы любите?
«Кажется, когда-то я любила Феликса», - могла бы сказать я. Но промолчала. Впрочем, ответа он и не ждал, а торопился поговорить с ГН один на один. Я предоставила им эту возможность, уйдя в свой кабинет пить цитрамон.
Когда я пришла с работы домой, моим единственным желанием было упасть в постель и сном успокоить мигрень. Я поколебалась, умываться-не умываться, ведь должен же Феликс прийти хотя бы сегодня, у него же земля под ногами горит, должен же прийти!
Подождала с пару часов.
Феликс не пришел.
Я умылась, завернулась в халат и упала на постель.
Сквозь забытьё мне послышался звонок в дверь. Шатаясь, я доплелась до двери, надеясь, что это – Феликс.
Иногда надежды сбываются.
Он стоял, полузанесённый снегом. Плечи его были опущены, уголки губ сложены горестной полуулыбкой.
Первый раз я встречала его в скромном халатике, ненакрашенная, с мигренью, но мне было уже всё равно.
- Проходи.
- Меня машина ждёт.
Если кто подумал, что он пришел с цветами или хотя бы с шоколадкой, тот глубоко заблуждается. Даже обещанного год назад Фрэзера не было в его руках.
Но мне и это было всё равно.
Он закурил, спросил, курю ли я. Я сказала, что нет, и это было правдой. Но рука невольно потянулась к сигарете.
- Я так перенервничала, - оправдывающимся скорее себе, чем ему голосом сказала я, и он мягко кивнул.
- Конечно-конечно.
Потом поинтересовался, положат ли Степана. Я утвердительно кивнула. Потом полюбопытствовал, можно ли будет передать ему бутылку водки, назвал его «синюшником», что на его языке означало, алкоголиком.
Я опять утвердительно кивнула.
Феликс грустно заметил, что уже не первый год борется с тягой Степана к синьке, но вот, всё бесполезно.
Я сочувственно покивала головой, про себя подумала, что лучше «синька», чем наркотики.
Феликс улыбнулся:
- А Степан всё время говорит, что лучше «синька», чем ширяться.
Я очнулась. Не знаю, как на вас, а на меня совпадение мысли с посторонними репликами действует магически. Я даже хотела сменить халатик на джинсы, накраситься…
Но Феликс сказал, что его ждут в машине, и в самом деле, со стороны окна уже раздавались короткие автомобильные гудки, в которых слышалось нетерпение.
Феликс встал.
- Я зайду завтра. В семь часов вечера. Ты будешь дома?
- Буду.
Сколько лет повторяется этот диалог с одинаковым результатом?
Я докурила сигарету и легла спать.
В эту ночь мне ничего не снилось.
Утром я проснулась с несвежей головой и табачным привкусом во рту.
Придя на работу с опозданием, узнала, что ГН ушел в суд, на процесс Сизикова. С нетерпением стала ждать его возвращения.
Вернулся он очень довольным, с двумя томами Сизиковского дела и стенограммой судебного заседания. Теперь и я могла их спокойно изучать.
ГН сообщил также, что для анализа поведения Сизикова в криминальной ситуации мы должны будем опросить свидетелей. На суде он сказал, что ему нужно будет выслушать Чику, жену Сизикова и человека, который хорошо Сизикова знает.
Огромный Пивоварчук аж подскочил после слов ГН. Он поднял руку, как школьник, и услужливо предложил свои впечатления от многолетней дружбы со Степаном. Кроме того, на убийство Чика и Степан ехали в его машине, он тоже был свидетелем. ГН согласился выслушать и его.
Ровно в семь часов – небывалый случай! – раздался звонок в дверь. На пороге стоял Феликс в обнимку с модным тогда ликёром «Амаретто Верди».
- Лучше бы шоколадку принёс, - улыбнулась я.
- А я и принёс. Даже две, - улыбнулся в ответ Феликс, и я увидела, что у него и в самом деле под мышкой зажаты две большие шоколадки. Как чуть позже оказалось, немецкие, с орехами.
Что ж, когда-то я неосторожно пожелала, чтоб кто-то близкий Феликсу лежал у нас. «Вы хотели этого, Глафира Степановна», - сказала я сама себе голосом невидимого следователя.
Феликс разливал «Амаретто». Рюмок у меня тогда еще не было, фужеров – тоже. Я достала из шкафа чашки кофейного сервиза.
- Выпьем за то, - сказал Феликс, глядя на меня Никитой Михалковым в роли Паратова, - чтобы нам когда-нибудь собраться втроём, ты, я и Степан, вот так же, вот здесь же…
Выпьем, - откликнулась я. И мы выпили. Потом – ещё. Потом – ещё.
- Ты не представляешь, какой удивительный Степан человек, - говорил Феликс. – Он по любой плашке до конца пройдет. Он может выходить на тех, кто сильнее его. Он и на Голицына пошёл, потому что…
Тут Феликс прервал себя. Так я и не узнала, почему же, по мнению Феликса, Степан пошел на Голицына. И до сих пор этого не знаю.
Помолчали. Потом я (вот дура-то!) воскликнула:
- Да знаю я, почему Степан пошел на Голицына! Знаю получше тебя и получше самого Степана!
Поставила пустую чашку на стол.
- Я сейчас.
И побежала в спальню за дневниковой записью своего сна про Нечаеву от 23 марта 1992 года. Прочла ему эту запись, и он молча меня выслушал.
- Вот видишь, - сказала я ему, чтобы что-то сказать, так как возникшая опять пауза стала угрожающе затягиваться.
Он как бы очнулся и посмотрел на меня.
- Знаешь, где-то на Садовой, возле Калининского РОВД, говорят, старуха живёт, гадает классно. Всё расскажет, чё-почём. Один к ней приходит, она только посмотрела на него и говорит: «Ты чё, парень, наркоманить начал? Я таким не помогаю. Бросай, а потом приходи». Я не верил в такие дела, а он рассказал, так сейчас и сам к ней собираюсь.
Я обреченно вздохнула.
Он улыбнулся своей тёплой улыбкой.
- А ты не хочешь к ней сходить?
- Нет.
- Почему?
Я задумалась. Как бы ему это объяснить. Тщательно выбирая слова, я попыталась это сделать.
- Понимаешь, Феликс, гадание предполагает, что тебе дадут сведения о таких-то и таких-то событиях, которые с тобой произойдут на таком-то и таком-то промежутке времени. Так?
- Так.
- События моей жизни не укладываются в определенный промежуток времени. И в определенный отрезок пространства тоже не укладываются. Я живу по иным законам. Я понятно говорю?
Он утвердительно кивнул, но я видела, что ему непонятно. Мне и самой было не вполне понятно. Но то, что я была основательно пьяна, я понимала, и еще как! Даже подумала о том, где он будет ночевать.
Феликс взял меня за руку и сказал пьяным голосом:
- Анюта… Анюточка… тебе очень идёт это имя.
Как по сценарию, в этот момент раздался звонок в дверь.
- Это Игорь, мой шофер, - произнёс Феликс. – Мы сейчас к Саньке поедем.
Я пригласила его войти. Это был упитанный брюнет выше среднего роста с обаятельной улыбкой. Он бросил взгляд на меня, на Феликса.
Я предложила Игорю кофе. Я поняла, что это тот самый Игорь, который был арестован вместе с Чикой, Степаном и Феликсом. Машина которого служила Цецилии Евсеевне верой и правдой.
Наливая кофе, я называла Игоря на ты, извинялась, что я очень пьяная. Он стереотипно повторял «да что вы, что вы», «ничего страшного-ничего страшного». И мне вдруг снова стало хорошо, как редко бывает в последнее время.
Почему мне скучно и тошно пить с коллегами, следователями, адвокатами? А с т а к и м и людьми так уютно. Просто потому, что я – дура.
Когда Игорь с Феликсом уехали, меня вдруг вырвало. Поднялась температура. Всю ночь продолжалась рвота и расстройство желудка. А в промежутках между приступами рвоты я забывалась, и носило меня по какому-то городу, и были у меня там приключения и полёты.
http://www.proza.ru/2015/10/10/341
Продолжение следует