Тамара Яковлевна и Зинаида Ивановна были известны во Вьюрках своей дачной дружбой. За жизнь старушки-соседки цеплялись крепко, как легкие сухие репьи. Никто в поселке не знал точно, сколько им лет, многие родились, выросли и даже состарились уже при них. Они вместе копались в огородах, вместе бродили по лесу, выковыривая из лиственной падали беломясые сыроежки и боровики. Вместе пили чай у Тамары Яковлевны, перед не умолкшим еще телевизором, деликатно отламывая хлеб, сушки, сыр – есть всё сразу, целиком им, детям тощих времен, казалось неприличным. Вместе предвкушали, как приедет Саша-Леша-Миша и выкосит наконец крапиву перед калиткой, поправит кривую туалетную будку, сделает наконец забор. Саши и Леши приезжали, ели шашлыки, надувались пивом, как ночные комары, до звонкого натяжения – и уезжали, пообещав в следующий раз уж точно сделать, починить, покосить.
Тамара Яковлевна увлекалась двумя вещами - просмотром телевизора и кошками. Кошек на тот момент было три – Пуська, Муська и Барсик. Зинаида Ивановна телевизором увлекалась тоже, даже теми же передачами – про тайные знаки судьбы, роковые проклятья, Божьи чудеса и прихоти гороскопов. А вместо кошек у нее были сад с огородом. В отличие от Тамары Яковлевны, которая из года в год сажала одно и то же – зелень, картошку, да и пусть растет, как получится, - Зинаида Ивановна выращивала и помидоры с баклажанами, и странную капусту кольраби, и даже парниковые арбузики. По зеленым, невозделанным по большей части угодьям Тамары Яковлевны лениво прогуливались коты, а у Зинаиды Ивановны каждый клочок был приспособлен под грядку или клумбу, и всё было взрыхлено и прополото с необыкновенным старанием. Таким образом, граница между участками была видна довольно отчетливо, несмотря на отсутствие забора, который дети и внуки никак не удосуживались поставить.
Из-за этого забора всё и случилось.
Однажды утром Тамара Яковлевна обнаружила на своем участке, у самой границы, кучку травы, присыпанную увядшими цветами. Как раз накануне Зинаида Ивановна говорила, что надо бы найти место под новую компостную кучу. И вот, очевидно, нашла. Вероятно, в чужие владения она вторглась случайно, но Тамаре Яковлевне все равно стало неприятно. Ведь обе они знали, где проходит граница, и поболтать останавливались, не переступая через нее, каждая на своей земле, и даже в гости не ходили напролом, а только через калитку, как будто забор между участками и в самом деле был.
Тамара Яковлевна вернулась с лопатой и аккуратно перекинула чужие сорняки обратно к Зинаиде Ивановне.
Вечером Зинаида Ивановна заглянула в гости с обещанным вареньем из ревеня со стевией, не всякому известной сахарозаменяющей травкой. Вьюрки успешно осваивали подножный корм, и дачники уже задумывались – пока молча, - что же будет, когда иссякнут запасы сахара, масла, муки и прочих ныне недоступных продуктов.
Варенье было кислое и странное. Старушки макали в него баранки, которых у запасливой Тамары Яковлевны было еще пять упаковок, обсасывали их замшевыми губами, обсуждали давление, укроп и жару. Разговор сочился как-то скудно, несмотря на взаимные улыбки и похвалы варенью. О компостной куче не было сказано ни слова.
На следующее утро, едва блеклый рассвет разлился по старым яблоням, Тамара Яковлевна вышла из своей дачки. Ее будто тянуло к несуществующему забору, на место, оскверненное вчера чужим посягательством. Не то, чтобы она внезапно и полностью утратила доверие к соседке, просто надо было на всякий случай посмотреть.
Заготовка под компост, увеличившаяся в объеме и присыпанная землей, вновь была на территории Тамары Яковлевны. Более того, Зинаида Ивановна уже ее обустроила, подперев по бокам кусками шифера и кирпичами.
Тамара Яковлевна постояла немного на месте, шумно дыша и покрываясь красными пятнами, и отправилась за лопатой. Растительный мусор был возвращен владелице, а сверху для пущей внятности припечатан шифером. Кирпичи Тамара Яковлевна воткнула в землю, решительно обозначив ими фрагмент отсутствующего забора.
Зинаида Ивановна сжала губы в сизую ниточку, когда увидела, что ее многолетняя приятельница не только разрушила компостную заготовку, которую вчера, как наивно полагала Зинаида Ивановна, раскидали кошки, но еще и завалила гниющими сорняками и шифером клумбу с анемонами, и вдобавок устроила какую-то нелепую оградку из кирпичей, присвоив себе метровую полосу чужой земли. Зинаида Ивановна прекрасно помнила, где проходит их воображаемый забор.
Трепеща от обиды, она отправилась к Тамаре Яковлевне. По дороге она споткнулась об какую-то из кошек, и это усилило ее негодование. У Зинаиды Ивановны на кошек была аллергия, а Тамара Яковлевна считала, что это не болезнь, а модная блажь, и никогда не выпроваживала животных из комнаты, когда Зинаида Ивановна принималась деликатно чихать в платочек.
Скандал вспыхнул молниеносно, хотя со стороны это было не очень заметно.
- Извините, Тамара Яковлевна, но компост…
- Нет-нет, это вы извините. Я уж решила сама всё убрать, вас разбудить боялась.
А ведь вчера, за кислым вареньем, они как раз обсуждали, как раньше все на заре вставали, трудились, а сейчас молодежь спит до полудня, и всё им на блюдечке подавай.
- Да, умаялась вчера, работы-то сколько, - процедила Зинаида Ивановна. – Вот у вас я понимаю, тишь да гладь – сиди, отдыхай.
- Но вы же, я надеюсь, не обиделись? – засвистела, как готовая выметнуться из травы змея, Тамара Яковлевна.
- Что вы, это вы простите за беспокойство, - побелевшие глаза Зинаиды Ивановны дрожали за стеклами очков. – Всего вам доброго, Тамара Яковлевна.
И она неспешно поплыла в теплом неподвижном воздухе обратно на свой участок. Причем не через калитку поплыла, а напрямую, через воображаемый забор.
Тамара Яковлевна смотрела ей вслед долго и пристально.
И потянулась с этого дня цепочка мелких неприятных событий, которые по отдельности яйца выеденного не стоили и уж точно, по отдельности опять же, не вызывали подозрений в намеренном вредительстве. Кто-то обобрал у Зинаиды Ивановны всю вишню – росло деревце на краю участка, у настоящего, не воображаемого забора, но и невидимая граница проходила рядом, так что подобраться к глянцевым ягодам можно было с какой угодно стороны. Потом охромела кошка Тамары Яковлевны – может, упала неудачно или со своими подралась, а может, и человек зашиб. Клумба с любимыми лилиями Зинаиды Ивановны начала пахнуть совсем не лилиями, и в ней обнаружилась гниющая рыбина – может, те же кошки притащили, а может, закинул кто. А потом ранним утром Тамара Яковлевна заметила Зинаиду Ивановну, крадущуюся по ее владениям в ночной сорочке и с помойным ведром в руке. Тамара Яковлевна шумно распахнула окно и сердечно поприветствовала соседку. Зинаида Ивановна, лучисто улыбаясь, сказала, что вот, угол решила срезать до своей компостной кучи, которая теперь, вы уж обратите внимание, обустроена не на спорной, а на самой что ни на есть ее собственной территории.
- А солнце-то какое с самого утра, - не сводя неподвижного взгляда с соседки, сказала Тамара Яковлевна.
- Припекает, - согласилась Зинаида Ивановна, у которой от напряженной улыбки уже ныли щеки.
На том и распрощались. Посрамленная диверсантка побрела к себе, а Тамара Яковлевна захлопнула окно так победоносно, что даже прищемила палец.
Ночью Зинаида Ивановна проснулась, подброшенная на кровати собственным громовым чихом. Темнота взглянула на нее желтыми глазами с мерцающей рыбьей пленкой в сердцевине. И Зинаида Ивановна поняла, что на груди у нее тугим удушающим шаром лежит кот.
- Брысь! – нелепо громким в ночном шелесте голосом вскрикнула Зинаида Ивановна.
Глухо рыча, кот заметался по комнате, уронил что-то, ударился в закрытое окно и наконец удрал, подцепив дверь лапой. Зинаида Ивановна, схватив халат, кинулась следом, чтобы выгнать зверя наверняка. Спросонья ей казалось, что кот подослан Тамарой Яковлевной с какими-то коварными целями. Оставляя во тьме пунктирный след из упругого топота и дребезжания потревоженных предметов, зверь бежал на веранду. Выскочив за ним, Зинаида Ивановна оторопела. Уже не одна пара, а целое ожерелье горящих кругляшков уставилось на нее, и раздался басовитый дружный вой. У Зинаиды Ивановны сдавило горло – не то от аллергии, не то с перепугу, и она поспешно захлопнула дверь. А за ней по веранде метались звери, тянули свое тоскливо-злобное «у-у-о», звенели заготовленными под соленья банками. Подослала Тамарка кошек, думала Зинаида Ивановна, беспомощно отступая в свою спаленку, конечно, подослала, предательница…
А Тамара Яковлевна обнаружила, что дорожки на ее участке успели обрасти за ночь кусачей молодой крапивой, и вонючим красным пасленом, похожим на мельчайшие помидоры, и беленой, которую она помнила по деревенскому детству, а во Вьюрках даже никогда не видела. И шиповник, и цепкие колючие побеги малины пробивались из-под земли там, где прежде росла одна мягкая трава. Заметила все это Тамара Яковлевна не сразу, сначала не могла спросонья понять, отчего так жжет и щиплет ноги. А заметив, поспешила к сараю, чтобы взять перчатки, тяпку и избавиться от растительных захватчиков.
И остановилась на полпути, пораженная совершенно неправдоподобным зрелищем: весь сарай был опутан плетьми бешеного огурца. Его много росло на берегу реки, и дети набирали пощелкать об асфальт колючие взрывающиеся плоды, хоть им и объясняли по сто раз, что они ядовитые. Но чтобы эта гадость выросла на участке, да еще за одну ночь, причем сразу с плодами… Зеленые плети оплетали старый, хлипкий сарай так густо и плотно, что казалось – он вот-вот затрещит под их напором.
Ядовитый колючий шарик лопнул с сухим хлопком. Тамара Яковлевна вздрогнула.
Она, конечно, сразу поняла, что всё это – дело рук Зинки. Всегда Зинка ей завидовала, и что дом у нее – полная чаша, и внуки вон какие красавцы, и даже телевизор на даче есть. А каким образом она устроила это молниеносное вторжение жгучего, колючего, ядовитого – дело десятое. Может, порчу навела. В последней передаче, которую успел показать телевизор, речь как раз о порче и шла. И Зинка эту передачу тоже смотрела, и баранками хрустела, неблагодарная.
На веранде огорченную и исцарапанную Тамару Яковлевну ждали кошки. Только не три, а целых шесть – Муська, Пуська и Барсик друзей привели. Кошки смотрели на Тамару Яковлевну внимательно и, как ей показалось, сочувственно. Она погладила худые полосатые спинки, и кошки страстно заворковали, стали тереться, биться о покрытые волдырями ноги меховыми волнами. И боль начала утихать от этих мягких прикосновений, а Тамара Яковлевна постепенно успокаивалась – кошки любили ее, жалели, хотя бы на них она могла положиться после потери подруги, а ведь вероломная Зинка была подругой, родной душой, и сколько лет дружили, и как она не заметила, когда проросла там беленой злоба, злоба и зависть…
Зинаида Ивановна, напротив, чувствовала себя прекрасно. Понаблюдав в окошко за тем, как соседка, дуя на обожженные руки, воюет с крапивой и беленой, она преисполнилась уверенности, что есть все-таки справедливость на белом свете – сама природа проучила мстительную, как ее проклятущие коты, Тамарку – пусть по мелочи, но проучила ведь. Удовлетворенно вздохнув, Зинаида Ивановна накинула любимый зеленый платок и отправилась прогуляться. Мимо забора Тамары Яковлевны она прошла нарочито медленно и в полном молчании.
Вернулась она через несколько часов, успев пожаловаться на тяжелый характер соседки нескольким знакомым и собрать сведения о том, что происходило ныне в поселке. Валерыч вознамерился во что бы то ни стало покинуть Вьюрки и вернуться «в мир»; на участке нелюдимого скульптора какие-то озорники поставили необыкновенного глиняного урода, и был скандал; мужа Светки Бероевой что-то давно не видно; рыбачка Катя объявила, что на реку ходить можно, и все всё напутали, только всё равно никто туда не идет и то, что Катя городит, не слушает.
Размахивая перед носом веточкой чернобыльника, отдающей душистой горечью, Зинаида Ивановна открыла калитку. И растущие у калитки кусты, со страшным визгом придя в движение, вдруг прыгнули на нее. У Зинаиды Ивановны потемнело в глазах, сердце больно провалилось куда-то вглубь – и она не сразу поняла, что прыгнули не на нее, а во все стороны, и не кусты, а кошки из кустов, и визжали, а точнее истошно мяукали, тоже они. Чернобыльник выпал из пальцев, в нос ударил едкий кошачий запах, и Зинаида Ивановна увидела, что за время ее отсутствия на участок был совершен разбойный налет.
Весь огород, все цветники оказались изрыты, лилии и розы увядали на земле, поломанные и вырванные с корнем, на грядках рдела выкопанная свекла, в теплице зияли дыры, через которые было видно растерзанные томатные кусты. И острый запах, заглушавший густой аромат высыхающих растений, следы, клочки шерсти вокруг не оставляли сомнений – всё это сделали кошки.
Стремительно наливающийся аллергический отек милосердно лишил Зинаиду Ивановну обоняния, и она начала чихать. На эту оглушительную очередь из своей дачи выглянула сонно моргающая Тамара Яковлевна – она задремала, утомленная сооружением ограды на месте воображаемого забора. В общем-то, воткнутые в землю палки и оградой назвать было нельзя – так, пунктирное обозначение границы. И, конечно, ни от чего эти палки оградить не могли – в чем Тамара Яковлевна немедленно убедилась, увидев решительно идущую к ней напролом Зинаиду Ивановну.
Глядя на застывшее в каменном напряжении лицо соседки, Тамара Яковлевна успела подумать, что неплохо было бы запереть дверь. Но тут ветви растущего под окном шиповника – когда только вымахать успел, - пришли в движение, точно на них подула узконаправленная струя сильного ветра, и с размаху хлестнули по стеклу. Удар был такой сильный, что стеклянные брызги разлетелись по комнате, чудом не задев Тамару Яковлевну, и колючие ветви, повинуясь уж точно не ветру, втиснулись через пробоину внутрь.
Тамара Яковлевна в молчаливом оцепенении отступала к двери, а шиповник, шевелясь по-осьминожьи, стремительно рос, точно в ускоренной съемке. Он шустро полз по подоконнику и стенам, сбрасывая баночки и чашечки, срывая календари и фотографии. А в эпицентре колючего смерча, в оконной дыре, где оставался пока не заросший «глазок», неумолимой гарпией маячила идущая к дому Зинаида Ивановна.
Вдруг Тамара Яковлевна почувствовала, как вздрагивает дверь, к которой она прижималась спиной. Что-то билось и скреблось в нее, пытаясь открыть, и Тамара Яковлевна ужаснулась – неужели управляемые ведьмой Зинкой растения зашли с тыла и уже проросли в дом? Но из-за двери послышалось знакомое требовательное подвывание, и Тамара Яковлевна с привычной торопливостью распахнула ее, чтобы впустить бедняжек, наверняка напуганных творящейся чертовщиной.
Стая кошек, басовито вопя, влилась в комнату, растеклась по полу многоцветным меховым ковром и набросилась на ползущие по стенам ветки. Во все стороны полетели шерсть и листья. Придя наконец в себя, Тамара Яковлевна схватила швабру и с яростным криком, почти ничем не отличавшимся от кошачьего, тоже кинулась в атаку. Вместе они одолели озверевший шиповник и бросились к окну, готовые продолжать сражение. Но из окна больше не было видно ни участок, ни ведьму Зинку. Теперь за ним зеленой стеной высился целый лес, в котором были и белена, и дурман, и крапива, и болиголов, и главный бич дачников – неистребимый борщевик. Худая трехцветка, самая смелая и глупая, прыгнула на подоконник, и ядовитые стебли качнулись навстречу.
- Кис-кис! – панически позвала Тамара Яковлевна. Мысль о том, что животное отравится и погибнет в муках у нее на глазах, была невыносима. Кошка не оборачивалась и шипела на одуряюще пахнувший дурман. Тамара Яковлевна аккуратно спихнула ее шваброй на пол, и зеленая стена за окном тут же перестала волноваться.
Прижимая к лицу тряпочку, чтобы не нанюхаться всей этой отравы, Тамара Яковлевна быстро заткнула дыру в окне вышитой подушкой и отступила обратно в глубь комнаты. Вокруг ее ног вились взъерошенные кошки. Тамара Яковлевна решительно скрестила на груди руки, покрытые набухающими кровью царапинами.
- Вот ты как, значит, - прошептала она, и кошки ответили возбужденным воем. – Ну, смотри у меня. Ну, смотри…
И вскоре нехорошие изменения стали происходить во Вьюрках. Были они поначалу такими мелкими, несущественными, что даже самые чуткие из привыкших держать ухо востро дачников не насторожились. Разве можно было заподозрить неладное из-за того, что болиголов на пустырях как будто стал гуще, а вдоль дорог начали расти крохотные, совсем, видно, одичавшие помидоры. Или из-за того, что вдруг активизировались вьюрковские кошки – дачники и не знали, что кругломордые зверьки водятся здесь в таком количестве. Или потому, что огородная и вообще всяческая зелень пошла в бурный рост, что легко объяснялось теплом и регулярными дождями. Наоборот, дачники обрадовались, надеясь на небывалый урожай, загремели банками. Электричество пока подавалось бесперебойно, но ведь неизвестно, откуда, и сколько это продлится, и не останутся ли они в ближайшем будущем без холодильников – а закрутки и в подвале долго простоят.
Потом Леша из шестнадцатой дачи, которого все знали как «Лешу-нельзя», поскольку иначе шумная мать его и не называла, наелся мелких помидорок до сизой пены на губах. Лешу откачали, к помидоркам пригляделись и установили, что никакие это не помидорки, а ядовитый красный паслен.
Рыбачка Катя, копая на заре червей, увидела мельком пустельгу, вертолетиком зависшую над соседним участком. Буроватая, как, в сущности, все пригородные птицы, она быстро била крыльями, оставаясь на месте, точно приколотая к нежному утреннему небу. Катя засмотрелась, она вообще любила наблюдать за всякой живностью, и тут произошло странное. Качнулась ветка калины, и с нее вверх серым метеором метнулась кошка. Взлетев на необыкновенную, птичью высоту, кошка закогтила пустельгу и вместе с добычей упала вниз. Все случилось очень быстро, и утро продолжалось, будто ничего странного не было, только перышки танцевали в воздухе. Но Кате вдруг стало тоскливо и холодно, и опять захотелось спрятаться в знакомой с детства дачки, самоустраниться, переждать. Это, кстати, и был ответ на вопрос, которым лениво задавался Валерыч: зачем великовозрастная деваха, которой давно пора замуж, детей и свою кухню, все лето просиживает на рыбалке. Так Катя самоустранялась.
Впрочем, уже скоро Валерыч исчезнет, оставив всю свою одежду у вьюрковского забора - того, за которым поле, - и вопрос так и не задав.
Отправившись вечером принять душ, Ленка Степанова с Вишневой улицы с головы до ног, до горячего красного отека обожглась крапивой. Пока родители поливали ее из шланга, Ленка плакала и уверяла, что крапива сама собой, мгновенно выросла вокруг нее в деревянной душевой будке. Степанов-старший, человек все еще здравомыслящий, пошел проверить и убедился, что крапива действительно имеется, и растет прямо из земляного пола так густо, что в кабинку невозможно войти.
У дяди Гены, соседа Никиты, не то кроты, не то еще какие твари в одну ночь так изрыли огород, что пропало всё, даже чеснок с укропом.
На шестилетнюю Анютку напали кисы. Анютка прилетела домой зареванная и исполосованная, а кисы целеустремленно неслись следом, а потом бились в дверь и в окна на глазах ошалевшей Анюткиной бабушки.
Раздолбаю Пашке, который часто приезжал на пустую дедову дачу то в мотоцикле покопаться, то на гитаре побренчать – так он и застрял в ту ночь во Вьюрках, - так вот, Пашке куст боярышника сделал внеплановый пирсинг. Как утверждал Пашка, сам себе с перепугу кивая и подмигивая, ветки сами потянулись к нему, и он даже понять ничего не успел, а длиннющие боярышниковые иглы уже впились ему в лицо, и прокололи насквозь щеку в двух местах, и зацепили ухо, и только чудом не проткнули глаз.
У Наймы Хасановны, хозяйки превращенного в склад магазинчика, задрали козленка. Взрослую козу, вьюрковское молочное сокровище и Наймину гордость, не тронули, но козленка было очень жаль. Хорошо хоть, мясо не пропало – неизвестные звери содрали с козленка шкуру, раскидав клочки по всему двору, словно игрались с ними, а тушку только пожевали в нескольких местах. Дачники забеспокоились всерьез – значит, в округе завелись опасные хищники, которые вдобавок убивают не ради еды, а просто так.
А на следующую ночь после гибели козленка бессменная председательша Клавдия Ильинична проснулась от треска и густого травяного запаха, точнее, даже дымки из мельчайших капелек растительного сока, повисшей в воздухе. Клавдия Ильинична ушла спать во флигель от оглушительного храпа супруга, перестаравшегося с дегустацией экспериментальной яблочной бражки. И теперь стены этого флигеля ходили ходуном, ел глаза густой, одуряющий травяной запах, и помимо треска перепуганная Клавдия Ильинична слышала утробный ночной вой, точно в самой ткани тьмы пораскрывались вдруг округлые рты.
Председательша пощелкала выключателем, удобно расположенным прямо над изголовьем, но света не было. Мобильный она давно не заряжала за ненадобностью. Где-то в прихожей на крючке висел фонарик, предназначенный для ночных походов по участку… Клавдия Ильинична спустила ноги с кровати и вскрикнула от боли. Глаза уже привыкли к темноте, и она отчетливо увидела темный шевелящийся ковер, ошпаривший ее ступни, да и запах, знакомый и ненавистный садоводу, не оставлял сомнений – зубчатая крапива расползалась по полу флигеля.
Звякнув, вылетело стекло. Стены трещали уже по-серьезному, как арбуз под пальцами знатока. Что-то заметалось с воплем по комнатке, руша и разбивая, сорвало штору, мягко упавшую на Клавдию Ильиничну. Темнота за окном казалось, была гуще, чем внутри, и она как будто давила на стекло – да, точно, давила, и с ледяным хрупаньем по нему уже бежали невидимые трещины.
Важная и решительная Клавдия Ильинична поступила так, как поступают маленькие дети при пожаре, наводнении или другом взрослом ужасе. Она осталась в постели, с головой завернулась в одеяло, замоталась в него, как в кокон – и принялась кричать так громко, как только умела.
Супруг Петухов с помощью сбежавшихся соседей спас Клавдию Ильиничну, а вот флигель отстоять не удалось. На глазах изумленных дачников он был смят и сплющен движущейся растительной массой, и во все стороны брызнули кошки, как семена из бешеного огурца, которого в этой массе было очень много.
Клавдия Ильинична, уже не в первый раз переживавшая жуткие ночные происшествия, быстро пришла в себя и вспомнила, что она – ответственное лицо.
- Это что же творится-то, а? – особым председательским тоном спросила она у сонных, растерянных дачников.
И вьюрковцы, которых пришло уже довольно много, огляделись, водя по сторонам фонариками.
Вокруг высились пахучие заросли, оплетенные «бешеным огурцом» и антеннами раскинувшие сверху гигантские соцветия борщевика, этой марсианской отравы, свалившейся на пригороды невесть откуда в последнее десятилетие и через зонты-антенны, очевидно, передававшей сигналы в свой ядовитый мир. В зарослях мелькали быстрые тени, сверкали круглые глаза, выло и шипело.
Непонятно, как и когда, но Вьюрки превратились в настоящие джунгли средней полосы.
- Ведь надо это как-то решать, товарищи! – сказала Клавдия Ильинична.
Дачники неуверенно загудели.
- Искать надо, откуда идет, - буркнул Валерыч.
- Это как?
- А так. Где гуще всего, оттуда и идет. Там и решать надо.
Слово «решать» Валерыч произнес так безапелляционно, как будто сразу приговорил загадочную напасть к высшей мере, и дачники загудели уже гораздо уверенней.
- Идем, - коротко бросил Петухов, в котором еще бродила отвага от выпитого вчера. – Только возьмите, чем отбиваться. Кошки совсем очумели.
И вьюрковцы, вооруженные дачным инвентарем, отправились в путь, прорубаясь через белену и крапиву с мрачным упорством конкистадоров-первопроходцев.
Дачные джунгли волновались, лезли в лицо и брызгали жгучим соком. Обитатели поселка пыхтели. На лучи фонарей огромными мотыльками кидались кошки. Впереди всех орудовали топорами и секаторами Валерыч, Петухов и Никита. Раньше на передний край еще обязательно лез Бероев, но его уже пару дней как не было видно – пока, впрочем, никто не обратил на это внимание. Приятелей в поселке нелюдимый Бероев так и не завел.
Наконец багровые от ожогов, нанюхавшиеся дурмана вьюрковцы оказались во влажной растительной чаще, которая выглядела совершенно сплошной. Озираясь, Петухов заметил вверху смутное, еле видное пятно света и понял, что это фонарь. Прикинув, сколько было пройдено и в какую сторону, он решил, что они, наверное, как раз дошли до места, где раньше был выезд – там действительно стоял высокий фонарный столб. А если вся эта шевелящаяся растительная масса ползет снаружи… Петухова прошиб пот, он физически ощутил, как облепляет его темнота.
- Свет нужен! – истончившимся вдруг голосом крикнул он. – И чтоб много! Огонь нужен!
Из джунглей молча прилетела и впилась ему в живот кошка. Клавдия Ильинична ловко стряхнула кошку черенком граблей и отбросила.
- Я сейчас! – объявил раздолбай Пашка и начал прорубаться куда-то в сторону. Дачники тревожно заголосили. Кто-то из молодежи молча полез за Пашкой.
- Мы ж у выезда! – выкрикивал стремительно удаляющийся Пашкин голос. – А я тут, через дорогу! Я сейчас! Вы подождите только!
Вьюрковцы тревожно переминались с ноги на ногу в прорубленном коридоре. Только сейчас они начали понимать, что цель похода какая-то расплывчатая, и, в общем, совершенно непонятно, что дальше делать. Всё шуршало, тянулось к ним, чтобы снова обжечь и уколоть. Орали кошки – дико, воинственно, совсем не забавно, как в роликах на Ютубе. Пока зверей еще удавалось как-то отгонять, но исполосованы и искусаны были уже все.
- Фонари погасите пока, - сказал Валерыч. – На свет ползут.
- А без света как? А если этот дуролом вообще не вернется?
- Да если и вернется – толку от него…
Но кошки всё наступали и наступали, мерцая злыми неосмысленными глазами. И фонарики стали гаснуть. Клавдия Ильинична выключила свой последней.
- Все равно они и в темноте видят.
- Только в сумерках, я читал.
- И чего поперлись… - после долгого молчания вздохнул кто-то.
- Ну найдем, откуда идет, а дальше?
- Могли бы и до утра подождать.
- Вот точно, точно.
- Очень удобно выражать всякие мнения, когда ничего не видно, - заметила Клавдия Ильинична. – Анонимно, как молодежь говорит.
- Ого-онь! – заорали сбоку, будто давая команду на залп, и отдавший в свое время интернациональный долг Петухов даже пригнулся. Булькнуло, щелкнуло, и по кусту борщевика, внезапно выступившему из темноты, забегали прозрачные синие огоньки, а потом он, сухой и полый, вспыхнул и стал похож на горящего гуманоида: зонт – голова, стебли - руки.
Это раздолбай Пашка, любитель шашлыков, приволок все свои запасы жидкости для розжига, полный туристический рюкзак, и теперь остервенело поливал ею зеленые стены вокруг.
- Не поджигайте сразу, пусть пропитается! – советовал Никита, но его не слушали.
Кусачие джунгли заполыхали сразу в нескольких местах. Они корчились и пытались в последнем рывке навалиться на поджигателей, роняя тлеющие струпья листьев. Точно почуяв, что это уже настоящее нападение, по зарослям заметались тучи кошек. Они вцеплялись в руки, ноги, лица, дачники отбивались чем придется, но кошки бумерангом прилетали обратно. Валерыч стащил рубашку, полил на нее из пластиковой бутыли, поджег и стал вслепую бить направо и налево, помогая себе топором.
- Сго-рим к хре-нам, - отрешенно повторял он, медленно продвигаясь вперед. – К хре-нам…
Первой заметила зарево Тамара Яковлевна. Она приподнялась в постели, зашевелилось одеяло, покрытое теплыми котами. Ступая осторожно, чтобы не наступать на животных, которым она уже потеряла счет, Тамара Яковлевна подошла к окну и увидела столб огня у самого своего забора. А поодаль лизали тьму еще несколько. Тамара Яковлевна охнула – пожар. Мало ей Зинкиных козней, так теперь еще и это. За помощью бежать – а как тут побежишь, небось опять всё Зинкиной крапивой и дурманом заросло. Спасу не было от этой зеленой дряни, которой ее соседка теперь изводила, хорошо, кошки грызли, выкапывали – и не травились вроде, знают животные, что есть можно, а что нет.
Тамара Яковлевна толкнула дверь – ну точно, не открывается, опять «бешеным огурцом» затянуло или шиповником каким. Зинка ее постоянно так замуровывала в дачке, и окон целых не осталось, еле успевала дыры затыкать тряпками, и стены проломило, непонятно, как вообще еще держался дом. Выйти к людям было нельзя, и Тамара Яковлевна испугалась – ведь так и сгореть можно, и не поможет никто. А пожар, наверное, тоже Зинка устроила, ведьма.
И тут забор затрещал – но не от огня, его определенно кто-то рубил. Ошарашенная Тамара Яковлевна молча наблюдала, как его ломают – теперь на фоне зарева были видны силуэты людей. Тех самых людей, к которым она собиралась бежать за помощью. Размахивая топорами, вилами, какими-то палками, они продвигались к дому Тамары Яковлевны. Шли как раз примерно по линии треклятого забора, теперь уже частично воплощенного. Пинали кошек, рубили хлещущие их ветки – и цветы, и отяжелевшие от плодов плети помидоров, огурцов, винограда – всей той изобильной садово-огородной роскоши, которая заполонила теперь участок Зинаиды Ивановны вместо борщевика с беленой. Раздавались злые и деловитые выкрики, люди бесчинствовали на чужой земле дружно, с удовольствием. Их была целая толпа, настоящая, готовая растерзать толпа.
И Тамара Яковлевна вдруг вспомнила дружно, как по команде забытого Кожебаткина. Ведь тогда так же было – вломились ночью, толпой… Дачники, соседи, соратники по борьбе с тлей и фитофторой, у которых она еще думала искать управу на Зинку – в последнюю, конечно, очередь, чтобы не беспокоить людей зря.
И ведь к Зинке они тоже ломятся, внезапно поняла она, заметив, как рассредоточивается упорно искавшая источник всех бед толпа. А Зинка, Зинаида Ивановна, там одна совсем. Они и были всегда совсем одни, одни друг у дружки – детей не дождешься, у внуков не допросишься, а соседям какое вообще до них, бесполезных старух, дело. Тюкнут тяпкой, как Кожебаткина – и всё, и вроде как и их тоже не было. А Зинаида Ивановна ей в прошлом месяце свою тяпку вместо сломавшейся отдала. Прямо так, без возврата. И вареньем из ревеня угощала, и так хорошо они пили чай. А когда был еще телевизор – как хорошо было вместе удивляться всяким жизненным тайнам, и заговорам мирового правительства, и сериальным судьбам. И всякое, конечно, наговорили они друг другу за последнее время, и наделали тоже всякое, но уж точно Зинаида Ивановна не пришла бы к ней ночью, разломав забор, с огнем и вилами…
И был-то на всем свете один проверенный, порядочный человек – Зинаида Ивановна, интеллигентная женщина, добрая, всегда ведь думалось – как с соседкой повезло. И, глядя на приближающуюся толпу, Тамара Яковлевна заплакала – от страха, бессилия и от того, что натворила сгоряча таких непоправимых глупостей.
Зинаида Ивановна в это время тоже сидела у окна, смотрела сквозь завесу плюща на вьюрковцев, идущих к ее дому с граблями наперевес, топчущих лилии и нежные сахарные арбузики – и плакала. И думала, что бес, бес ее попутал, рассказывали же по телевизору, как путают бесы хороших людей, заставляют творить невесть что, а она ведь хорошая, она никому зла не желала, и Тамара Яковлевна хорошая…
Ветки, с шумом колыхнувшись напоследок, замерли, как им и полагается в безветренную ночь. Замолчали и растворились в темноте кошки. Вьюрковцы еще пару минут сражались по инерции, размахивали лопатами и топорами, пока не заметили наконец полное отсутствие сопротивления. Только огонь потрескивал.
Перемазанный сажей Валерыч включил фонарик и поводил по сторонам. Зверей нигде видно не было. Заросли неподвижно застыли, поредевшие, пожухшие, скучные – обычные кусты и сорняки. Это ж сколько полоть теперь придется, по-хозяйски подумал Валерыч, запущено-то всё как.
- Затаптываем огонь, затаптываем, песку надо, земли! – спохватившись, принялась командовать председательша.
Тамара Яковлевна испуганно подпрыгнула, услышав стук в дверь. Зарево погасло, но на участке еще слышались шум и голоса. Решив, что разъяренная толпа с вилами стучаться все-таки не станет, Тамара Яковлевна решилась и отодвинула щеколду, но цепочку оставила.
На пороге стояла взволнованная Зинаида Ивановна, в ночной сорочке и с фонариком.
- Вы уж извините, если что не так… - всхлипнула она, заглядывая в щель. – Если вдруг там что, не держите зла…
- Нет, нет, это вы меня простите, Зинаида Ивановна. Если я вас вдруг чем обидела…
Тамара Яковлевна просунула в щель под цепочкой дрожащую руку, и Зинаида Ивановна порывисто ее пожала. И соседки вежливо, с облегчением друг другу улыбнулись.
Дачные джунгли засохли в несколько дней. Кошек у Тамары Яковлевны прибавилось – теперь в даче и около паслось штук десять, все мирные и ленивые. А остальная стая как-то сама собой рассосалась.
Вьюрковцы, так и не понявшие, что же было причиной природного бунта, еще некоторое время посматривали на котов и крапиву с подозрением. Подозрения всё не оправдывались и не оправдывались, коты терлись об ноги, крапива покорно гибла от рук садоводов. И постепенно о тех необъяснимых событиях забыли – на подходе были новые.