Средняя половозрелая улитка, ежели станет держаться верного направления и не позволит себе особо расслабляться, а такое возможно лишь при достаточно веском для нее мотиве, то сделает стометровку за сутки – факт, проверенный опытом; среднестатистический, физически культурный человек преодолеет такое расстояние за двенадцать секунд, но тоже не без причин напрягаться; земле же, чтобы лишь оставаться на привычной своей орбите и не улететь куда к черту на рога, нужно укладывать свои сто метров ровно в 0,003(3) секунды. Красота, гармония, совершенство мира зиждется на строгом соответствии времени, пространства, мотива и… вышнего предназначения.
***
Она наконец уткнулась дрожащими, в изнеможении согнувшимися рожками своими в прохладную плесневелую стенку бордюрного камня, из последних сил подобрала усталую ногу свою в раковину и оглянулась назад. Неужели она это сделала! Неужели всё! Зловещее ворчание моторов, визг клаксонов, невыносимый смрад из выхлопных труб - всё, всё позади! Пять часов липкого, неотвязного страха быть раздавленной, восемнадцать тысяч мгновений расставания с жизнью – и вот она, свобода! Никаких больше мышей, кротов, ёжиков, голубое небо, зеленая трава, чистый воздух! Какое это сладкое слово – свобода!
Не то чтобы на той стороне парка небо, трава и воздух были иными – отнюдь. То есть, никто и не знал, какие они здесь, по другую сторону шоссе. Те единицы, кто отваживался пускаться в столь опасное путешествие, обратно уже никогда не возвращались и не рассказывали, как оно там, но старые улитки из поколения в поколение передавали поверья, что в стародавние времена никакого шоссе здесь не было и все птицы, звери, ящерицы, жуки и улитки жили в мире и согласии; травы, еды было вдоволь всем, никто ни с кем не ссорился и никого не ел. Но однажды пришли ниоткуда какие-то страшные машины, повалили деревья, насыпали камней, залили их пахучей какой-то смолой и стали ездить здесь машины поменьше, но в таком количестве, что всякий, кто ни пытался пересечь преграду эту, бывал раздавлен почти сразу. И еще рассказывали старики, что с тех пор весь прекрасный и веселый лесной мир остался там, за шоссе, а здесь поселились вражда, страх и уныние. Воздух стал тяжелым, трава пожухла, птицы, ёжики и ящерицы обозлились и начали поедать улиток, да и друг дружку тоже.
Многие, да в общем-то все уже и не верили совсем в эти байки про лучший мир, коротая жизнь свою в голоде и страхе, спрятавшись в свои раковины, которые, надобно заметить, мало кого спасали от острых зубов ёжиков, но если на рассвете, когда машин не так много, в какое погожее утро подползти к краю шоссе, то сквозь дымку, чудилось, можно было разглядеть верхушки деревьев на том берегу… Да нет… Улитка не видит на такие расстояния, но упрямое воображение рисует и рисует иным прекрасные картины страны, где царит солнце, довольство и счастье. Тогда они, иные эти, отваживаются однажды, кто от природной храбрости, кто из глупого любопытства, а кто от безысходного отчаяния на опасное путешествие и… уж боле не возвращаются никогда.
Она не была ни храброй, ни глупой, ни отчаявшейся… Она была молодой и рассудительной. Молодость позволяла ей верить, что несчастье может случится с кем угодно, только не с ней, позволяла не знать, что невозможное невозможно; а рассудительность подсказывала, что мифы не рождаются на ровном месте, из ничего, что не может быть, чтобы никто не добирался до противоположного края шоссе, а коль скоро никто не возвращался, значит там точно лучше, нежели здесь (мысль о том, что там то же самое и именно в силу этого обстоятельства никто не счел нужным возвращаться, ей на ум почему-то не приходила). К тому же наступала осень, пора было устраиваться на зимнюю спячку, но сон не гарантировал, что тебя не отроет какой запоздалый ежик и не съест во время сна, что случалось кругом и всюду. «Уж ежели суждено мне помереть, то пускай это произойдет при попытке хоть как-то изменить эту однообразную, исполненную страхом боли и болью страха жизнь, чем во сне, - рассуждала она, - и лучше уж ужасный конец, чем ужас без конца, чем вновь проснуться по весне и вновь заниматься сном и едой, дрожать и прятаться от ёжиков и так до новой осени, до новой весны; состариться и рассказывать внукам байки, про то, что где-то там, за смрадным маревом шоссе…».
Но всё было преодолено, всё позади. Превозмогая усталость, воодушевляемая тем, что еще немного, и она окажется в этом теперь уже совсем не мифическом лучшем мире, она взобралась по отвесной стенке бордюрного камня и увидела наконец перед собою волшебный лес. Изумрудно-золотистой стеною сказочного замка поднимался он к в жемчужных облаках сиреневому небу, он тоже пах палой листвою, грибами и сыростью, но это были совсем иные виды и запахи. Кленовые листы лежали огромными оранжевыми крышами, под которыми было солнечно даже в этот пасмурный день, запах грибов источал интонации изысканности, а сырость казалась живительной свежестью. Однако здесь снова начинался асфальт. Похоже, это была пешеходная дорожка, какие в большом количестве пересекали ее родной и такой далекий теперь парк, но машин уже не было, а значит, не было и опасности. Такие дорожки она переползала за полчаса и если даже и появлялся на ней какой прохожий, то всенепременно обходил улитку, а то и переносил её на траву – люди куда как благороднее ёжиков, даже там, в прошлой теперь жизни…
- Гляди, мама, какая глупая улитка, - раздался над ней чей-то детский голос, - она что, решила переползти шоссе? Ее же там раздавят.
- А, может, она как раз в другую сторону ползет? – возражала мудрая мама.
- Да нет, это бы значило, что она сама переползла шоссе, а такое невозможно, - парировал смышленый малыш.
- Ну бери ее тогда и пошли скорей, пока зеленый горит. Там отпустишь.
Кто-то подхватил ее за раковину и она понеслась по воздуху в совершенно обратную от волшебного леса сторону. По бокам рычали сердитые машины, опять пахло бензином, а внизу мелькали какие-то белые полосы. Минута, и она опустилась на траву.
- Гуляй, малышка, и больше не вылезай на дорогу, - нежно произнес голос, но для нее он прогремел раскатом смертного приговора. Перед ней вновь стоял так ненавидимый ею темный лес, пахло гниющей листвою, мухоморами и тянуло могильной сыростью. Судьба…
***
Весна клонилась уже к лету. Весело гомонили птицы, жужжали шмели и пчелы, стрекотали кузнечики, где-то далеко, на парковом пруду квакали лягушки. В тени покрытого малахитовым мхом пня, на широких кожистых листах лопуха собралось бесчисленное количество улиток. Здесь были и старые, в раковинах с шоколадными и белыми полосками, и золотисто-коричневые улитки средних лет, и совсем еще молоденькие, в почти прозрачной скорлупе. Все усики их были устремлены куда-то вверх, в одну точку, и если проследить направление по их взгляду, то можно было заметить на тарелке древесного гриба, нависавшего сбоку пня, одну молодую улитку. Она вальяжно расплылась по пурпуровому бархату шапки гриба и неспешно, в который уже раз рассказывала удивительную историю о том, как однажды, неодолимой силой, каким-то предначертанием свыше удалось ей преодолеть смертельно опасное море машин, побывать в волшебном лесу, где нет ни слез, ни печали, где все улитки и ёжики живут в мире и согласии, и как эта же неведомая сила в мгновенье перенесла ее сюда, назад, дабы дать всем улиткам спокойствие и спасение, спасение и веру, веру в то, что лучшая жизнь на самом деле существует, что гармония мира никакой не миф, что терпением и усилием воли…
Впрочем…, эту историю вы уже слышали.