Пронзительные голубые глаза. Я до сих пор их вижу. Безумные голубые глаза.
Все было очень обыденно. Вчера у меня закончились кофе, молоко, хлеб — в общем, всякая нужная для жизни ерунда.
Понадобились наличные и я пошла к банку. Под банкоматом сидела женщина. Прямо на земле. Розовая, выцветшая кофточка, черная юбка, потрепанные сандалии. Рядом с ней — желтая коробка для сбора пожертвований. Обычно в такие коробки собирают деньги религиозные попрошайки, которых я обхожу, старательно не отводя взгляд. А тут посмотрела: черные спутанные кудри, бледное, с желтизной лицо, худощавая, лет сорока. Голова опущена. Что-то шевельнулось во мне. Поскребло по заскорузлой душонке. Сказало тихим голосом: “На такой шаг человека толкает отчаяние”. А другой, подленький голосок прошептал: “Ах, как это прекрасно — подать нищей, чтобы потом упиваться своим благородством”.
Я сунула карточку в прорезь банкомата. Набрала код, выбрала нужную сумму. Пока отсчитывались купюры, открыла кошелек в котором были бумажка в пятьдесят шекелей и несколько монет. Порылась. Достала десять шекелей. Засомневалась. Может хватит пяти? Посовестила себя. За пять не купишь и буханки хлеба. А десять — в самый раз. Вы бы дали больше? Ну-ну. Машина отстучала деньги. Я пересчитала, положила их в кошелек. Потом, как можно более непринужденно повернулась к нищей. Протянула ей монету. От меня больше ничего не требовалось, верно? Дать ей денег и идти своей дорогой.
Вдруг — цепкая рука на моем запястье, пронзительный синий взгляд:
— Погоди. Я должна сказать тебе, — скороговоркой произносит нищая. Взгляд держит так же крепко, как и худая, жилистая рука. Я застываю на месте. В её глазах безумие. Но раз уж остановилась, обратила внимание — будь добра выслушать и заготовленную речь.
— Да? Что ты хочешь сказать? — улыбаюсь самой доброй из своих улыбок. Нужно играть роль до конца, такие правила.
— Я должна рассказать тебе зачем мне деньги, — все так же быстро, не отводя взгляда, говорит нищая.
— Нет-нет, не нужно! Ты ничего не должна объяснять. — Мне неловко, я хочу побыстрее покончить с этим и уйти подальше.
— Это займет всего минутку, — читает она мои мысли.
— Зачем же? — спрашиваю и злюсь на себя, на свою слабость, на то, что не оставила ей деньги и не ушла сразу. Нищая робко улыбается.
— Понимаешь… Я больна. У меня эпилепсия. Мне нужны лекарства. А ты знаешь сколько стоят такие лекарства? — она ждет ответа, рука крепко сжимает мое запястье, и я, присев рядом, чтобы было удобнее, чувствую себя в западне.
— Нет, не знаю, — отвечаю с той же доброй улыбкой. Добавляю в нее щепотку сожаления и понимания.
— Дорого стоят. Сто пятьдесят шекелей в день, — говорит она и ждет моей реакции.
— Ого, — покорно удивляюсь я. Не может быть, так много?!
Она будто ждала этого. Роется в целлофановой папке, возникшей ниоткуда, как кролик из шляпы фокусника. Достает какие-то бумаги. Сует мне под нос. Я отмахиваюсь. Она настаивает.
— Почитай, почитай. Там все сказано.
Я читаю. Затертая справка из центральной больницы Беер-Шевы. Без очков плохо разбираю слова. Улавливаю общий смысл - “такая-то больна эпилепсией”. Тут же мне преподносится пачка рецептов. Да, все верно. Сто пятьдесят шекелей. Правда, не знаю на какой это срок, и не смотрю когда были выданы рецепты.
— Ну что? Веришь теперь? — её взгляд парализует меня. Ни разу в жизни я не заглядывала сумасшествию так близко в глаза.
— Верю, конечно же верю. Я сразу поверила, не надо было и справок. Так чего же ты хочешь? Что тебе нужно от меня? — спрашиваю самым добрым из своих голосов. Я говорю с ней как с ребенком.
"Она же просто хочет объяснить почему просит милостыню" — понимаю вдруг. Мне становится бесконечно жалко эту несчастную женщину. У неё есть совесть, ей стыдно побираться, и поэтому так важно,чтобы люди знали на что ей нужны деньги.
— Мне нужно, чтобы ты дала больше денег. — отвечает нищая.
Неожиданно. Мое подношение ей показалось слишком скромным? Упс. Какой конфуз. Я осторожно высвобождаю запястье из ее цепкой хватки, поднимаюсь на ноги. В кулаке все еще зажаты проклятые десять шекелей. Во мне что-то медленно закипает. Стараюсь сдержать это мерзкое что-то, мягко улыбаюсь.
— Прости, милая, но это все, что я могу дать. Каждый дает по мере возможности, разве нет?
— Ты вообще первая, кто остановился, — отвечает она. Глаза ее не отпускают. Их безумие кажется заразительным и мне становится страшно.
Я говорю что-то о своей жизни, о том, что работаю и каждый шекель на счету. Оправдываюсь перед ней. Потом наклоняюсь и сую монету в прорезь банки для подаяний.
Она не скрывает разочарования. И, что еще хуже — на ее лице я вижу презрение.
Я разворачиваюсь и ухожу. Мой кошелек плохо закрыт, из него со звоном сыпется мелочь. Оставляю монеты на земле. Иду все быстрее. Меня душат стыд и злость.