Часть 2-я. MAL ALEVE (франц.: дурное воспитание)
**********************Музыкальный момент****************
Bechstein (Маринэ много лет вспоминала «бифштекс», и каждый раз это было смешно) и впрямь отдали почти даром, и для Маринэ наступили чёрные дни. Нет, она любила играть, любила свой старенький дребезжащий «бехштайн», и после того как выучила ноты и познакомилась со скрипичным (для правой руки) и басовым (для левой) ключами – дело, что называется, пошло. Ключ соль, ключ фа, ключ до и ключ ре стали для неё не просто словами, диезы и бемоли больше не путались, а бекары не вводили в смущение. Выучить итальянские термины оказалось тоже несложно, и всё-таки… Всё-таки это было ужасно.
Маринэ занималась «приватно», как выражалась Маринина мама – то есть три раза в неделю ездила к преподавательнице домой. Лидия Петровна была подругой маминой портнихи, что и решило дело в её пользу. Кроме всего прочего, она жила в двух трамвайных остановках от Марининого дома, но вот беда: она держала ротвейлера, а Маринэ с детства боялась собак.
Когда они с мамой пришли к учительнице в первый раз, Кинга заперли в ванной, и он там скрёбся лапами, пытаясь открыть дверь самостоятельно, и нетерпеливо повизгивал, ожидая когда его выпустят и разрешат обнюхать гостей. И Маринэ боялась: вдруг у него получится – открыть?..
В следующий раз Маринэ приехала к Лидии Петровне одна и, войдя в квартиру, прилипла спиной к стене: на неё смотрели горящие глаза дьявольского пса-охранника Демьена Торна из «Омена» (книжку отец принёс из библиотеки, Маринэ проглотила её за три дня, потом перечитала ещё раз, потом ещё - и в первый раз порадовалась, что сломала ключицу и может без помех насладиться адреналиновой культовой мистикой, которая помогала забыть о боли в плече).
Лидия Петровна молча взяла её за руку и повела к роялю. – «Не надо бояться, он не укусит. Он к тебе со временем привыкнет и не будет так смотреть».
Так и повелось: Кинга выпускали из ванны через пять минут после прихода Маринэ («Кинюше там жарко, и вообще, он любит – в гостиной, а эту породу нельзя нервировать… Кинюш, лежи спокойно, девочка тебя стесняется»), и все полтора часа она сидела на стуле с замёрзшей от ужаса спиной и думала… о рояле. Вот бы его развернуть, тогда между ней и Кингом был бы рояль, это было бы просто замечательно!
- Господи, Боже ты мой! – патетически восклицала Лидия Петровна. - Боже мой, Марина! Что у тебя с руками, кто тебе ставил руки, это уж точно не я! Ты зажата вся, сядь свободнее. И держи спину, не ложись на клавиатуру! Ты меня угробишь... Что? Устала? Часа ещё не прошло, не зли меня, Марина… Кинг!! Я тебе что сказала?! На место! Ты нам мешаешь заниматься… Большой уже, а ведёшь себя как молодой щенок… Марина! Cядь свободно и расслабься, ты словно трость проглотила!
Но расслабиться не получалось: сзади сопел и топтался ротвейлер, недовольный тем, что хозяйка уделяет столько внимания длиннокосой девчонке, и держит её за плечи, и энергично шлёпает по лопаткам, чтобы выпрямила спину (лучше бы Кинюшу шлёпнула, он любит), и за руки берёт… Нет, сие невыносимо! – И Кинг тихонько рычал...
В конце концов Маринэ не выдержала и пожаловалась отцу, но отец неожиданно принял сторону противника:
- Маринэ. Чтобы больше я такого не слышал. Как же тебе не стыдно, такая большая девочка – и боится домашнего пса! Завтра сходишь в зоомагазин и купишь ему подарок – мячик или собачье печенье, вот возьми деньги, купи на все. Он тебя полюбит и вы подружитесь, вот увидишь.
Собачьи галеты были куплены и приняты Кингом благосклонно (с холодным достоинством). После часа занятий Маринэ полагался пятиминутный перерыв, которым она и воспользовалась для «налаживания отношений». Лидия Петровна тактично вышла из комнаты, чтобы «не мешать». Кинг жевал, вкусно причмокивая, и смотрел умильными глазами. Маринэ вздохнула с облегчением.
Покончив с галетами, Кинг вежливо облизал её ладонь, вежливо поблагодарил («Уф, рр-р, уфф!»)... и, не выдержав, полез обниматься. От страха Маринэ залезла на рояль и поджала ноги. Кинг, царапая когтями драгоценный инструмент, пытался последовать за ней, а Маринэ лупила его ногами по лобастой башке. Оба при этом верещали forte и даже fortissimo (итал. муз. термины, обозначающие громкость звучания).
Прибежавшую из кухни на шум Лидию Петровну хватил удар. Маринэ чуть не за косы стащили с рояля, прочитали нотацию и швырнули на стул, к роялю. Кинг за беспредел и непозволительную фамильярность был заперт в ванной на неопределённый срок. Маринэ играла полонез Огинского со слезами на глазах и жалела запертого в ванной Кинюшу (он-то в чём виноват?), поэтому сыграла очень музыкально и была прощена.
- Ну что ж поделаешь, со временем привыкнешь и не будешь так бояться. Лидия Петровна преподаватель от бога, консерваторию окончила, с концертами полстраны объездила... Теперь вот вас учит, спасибо бы сказали лишний раз… А собака что, собаки людей не едят… Маринэ! Лидия Петровна очень тобой недовольна. Ещё раз такое повторится – накажу. Умей сдерживать свои эмоции, не маленькая уже, - только и сказал отец, прочитав запись в Маринином дневнике (Лидия Петровна как истая служительница музы ставила своим ученикам оценки и писала замечания в дневниках, которые родители обязаны были читать «под роспись на каждой странице»). Маринэ взяла себя в руки и держала эмоции, что называется, на коротком поводке.
Через год «поводок» не выдержал. Кинг, чьи объятия она так жестоко отвергла, помнил обиду и упорно не желал признавать Маринэ своей («Много вас тут ррр! ррразных, и все в «свои» норрровят, пррроходной дворрр устррроили из дома. А я ррр! ротвейлер, а не пудель, мне перед дрррузьями стыдно! Р-ррр!»).
После очередного выплеска Кинюшиных бурных эмоций (когда уходила, схватил в коридоре зубами за пальто и повалил на пол, укусить не позволило воспитание) «приват»-классы закончились истерикой, которую Маринэ устроила родителям и проплакала весь вечер и полночи, не в силах успокоиться и перестать.
- Зачем столько слёз, ничего же не случилось, он тебя не покусал, ты же сама говорила… Ну, если не хочешь заниматься за две остановки, будешь ездить за восемь, - сказали родители, и Маринэ вздохнула с облегчением. Потому что в восьми трамвайных остановках располагалась музыкальная школа.
После небольшого экзамена, который она выдержала с честью, тринадцатилетнюю Маринэ приняли в третий класс вечернего отделения (всего классов было пять, пятый – выпускной), удивляясь музыкальности и техничности исполнения (Маринэ сыграла «Насмешку» Яна Сибелиуса, запутавшись в пассажах и находчиво пропустив в середине несколько тактов).
В пятом, выпускном классе она уже свободно играла его «Грустный вальс», и «Юношеский этюд ля-бемоль мажор» Ференца Листа, и «Кампанеллу» – почти как Артуро Бенедетти Микеланджели (то есть это Маринэ так думала, поскольку амбиций ей было не занимать).
Больше всего Маринэ нравилось сольфеджио («сольфеджио» в переводе с итальянского означает пение по нотам), потому что там была хорошая компания и можно было развлечься (о том, как они «развлекались» и что по этому поводу думали преподаватели, - расскажу чуть позже).
***************************Бабушка********************
На летние каникулы её каждый год отправляли к троюродной тётке отца в Леселидзе, где у Маринэ было много друзей. В посёлке кого только нет – абхазы, грузины, осетины, украинцы и даже эстонцы (взрослые называли Леселидзе интернациональным посёлком, дети на национальность не смотрели, игры были общими, непонятные слова объясняли и вполне понимали друг друга, умудряясь знать несколько языков и изъясняться на всех.
У бабушки Этери (которая, собственно, не была Маринэ бабушкой), был в свой дом на краю посёлка и большой тенистый двор, в котором росли бабушкины любимые гладиолусы и сиренево-лиловые ирисы. Был, конечно, огород, и виноградник был, и сарайчик. Во дворе росло алычовое деревце и несколько хурмин (летом хурма ещё зелёная, незрелая, вырастет, когда Маринэ здесь уже не будет, уедет домой, в Москву), грядки с чесноком, луком и зеленью, за домом – виноградник, в котором поднимались по шпалерам виноградные жилистые плети, а внизу, вдоль шпалер, росли помидоры: места хватало всем.
Ещё во дворе был колодец-журавель, из которого Маринэ очень нравилось доставать воду, хотя это было нелегко: в высоком прыжке Маринэ взлетала на колодезный журавель и повисала на нём всей тяжестью, сложившись пополам (она умела это делать – вперёд, вжимая колени в лоб и обхватив ладонями стопы, и назад, почти касаясь затылком икр, что было совсем уж невероятным зрелищем, к зависти всей поселковой ребятни). «Тяжести» было недостаточно, журавель не хотел поднимать из колодца ведро, а потом не хотел опускаться, но Маринэ не сдавалась и в конце концов научилась. Это была «война ласточки с журавлём», как шутила бабушка Этери.
Маринэ по привычке вставала в половине шестого, к радости бабушки Этери, которой «внучка» помогала с огородом. Успевала и грядки выполоть, и гладиолусы полить из садовой лейки, и с подружками поиграть, и накрасить губы зеленой кожурой грецкого ореха (цвет держался несколько дней, хотя губы стягивало и жгло от йода, который был в ореховой шкурке. Но чего не стерпишь ради красоты…).
Ещё они с бабушкой, соседкой Маквалой и её близнецами Анзором и Анваром ходили в горы за ежевикой, и каждый раз набирали два трёхлитровых бидона. Ежевику съедали во дворе, за большим скобленым столом, запивая ягоды парным молоком (Маквала держала двух коров, бабушка Этери покупала у неё молоко и делала творог, и не понимала, почему Маринэ категорически отказывается его есть и каждый раз отчаянно мотает головой. Впрочем, сыворотку девочка пила с удовольствием – кисленькая, холодненькая, разбавленная колодезной водой, она так хороша в жару: питьё и еда одновременно.
Ещё они играли через ворота в мяч, по пять - шесть человек с каждой стороны забора, и наоравшись и напрыгавшись до изнеможения, отправлялись всей интернациональной ватагой к морю, прихватив с собой соседского Байкала – рыжую кавказскую овчарку, чистопородную и потому необыкновенно умную и воспитанную.
У Байкала своя история, которая заслуживает того, чтобы её рассказать: щенка, «грузинской» рыжей масти принесла в дом бабушка Маквалы. Свой поступок бабушка объяснила просто: она уже старенькая и скоро их оставит, а пёс вырастет и будет как память – о ней. И помощником будет незаменимым.
Так всё и случилось: бабушка умерла в том же году, а Байкал вырос красивым и умнейшим псом, сторожил дом и нянчился с близнецами, не позволяя им открывать калитку и хулиганить, но позволяя делать с собой всё, что им вздумается. Бабушкина памятка, рыжий мохнатый красавец Байкал, светлая тебе память.
Море было «в двух шагах», от бабушкиного дома полчаса ходьбы. Перейдёшь Адлерское шоссе, держа Байкала за ошейник и чувствуя, какой он тёплый под густой и мягкой шерстью, – и вот оно, море! Купайся сколько влезет. Маринэ плавала как дельфин, и буйки замечала только когда плыла обратно.
**************************Лёд не комильфо********************
Но лето кончалось, а вместе с ним «кончались» друзья, поскольку дома Маринэ было не до них, она ничего не успевала («Соберись, занимайся как следует, и в кого ты такая… несобранная!»). С пятого класса в школе «пошёл» английский язык, который у Маринэ тоже «пошёл» и она самым серьёзным образом пыталась переводить Джона Китча на французский, тайком от всевидящих родителей. Получалось неплохо, и хотя дальше подстрочника дело пока не шло, Маринэ не отчаивалась. Ничего, потом получится.
В классе её любили – никто не мог перевести текст лучше, и Маринэ с удовольствием помогала одноклассникам, переводя оба заданных варианта, что называется, «под копирку».
- Марин, вот скажи, чего ты не умеешь? – спрашивала соседка по парте, черноглазая Галя. Маринэ пожимала плечами и хмурила длинные брови.
- Машину водить.
-Ага, скажи ещё, что вертолёт не умеешь водить, и самолёт. И катер!
-Вертолёт не могу, а катер могу, летом научилась. У Пятраса отец в яхтклубе работает, он Пятраса учил, и меня заодно…
- А он кто? Имя такое странное…
- Да никто, говорю же, сосед. Справа тётя Маквала живёт, а слева Янис Густавович. Я по-эстонски понимаю немного, Пятрас научил, – похвасталась не любившая хвастаться Маринэ, и Галя посмотрела на неё с уважением. Тише воды ниже травы, а катер водить умеет! И понимает по-эстонски. Врёт, наверное…
Маринэ умела всё: плавала всеми известными стилями, играла на пианино «Dla Elizy» Бетховена на школьных вечерах, неплохо танцевала (Маринэ блестяще каталась на коньках, тренер честно отрабатывала деньги, а танцы ей ставил хореограф, Маринин папа заплатил ему за дополнительные занятия, он и научил, хотя Маринэ досталось: дополнительные занятия – это было уже слишком).
В девятом классе они с Галей всю зиму ездили на каток «Дружба» на Воробьёвых Горах (которые тогда назывались Ленинскими). Воскресенья были для Маринэ праздниками, она с удовольствием садилась за пианино, с удовольствием занималась танцами в клубе (Арчил Гурамович проводил для желающих показательные уроки – танцевал с партнёршей, ученики смотрели и повторяли) и весь день представляла, как вечером будет кататься – целых три часа!
Родители против катка не возражали («в школе пять-шесть уроков в день плюс музыка плюс танцы, вечерами уроки и рояль, в воскресенье спортзал и фламенко… Пусть девочка отдохнёт, пусть покатается»). Они потихоньку радовались тому, что Маринэ снова встала на коньки, и искренне не понимали, зачем было выбирать такой дорогой каток, когда можно кататься весь вечер за двадцать копеек в Парке Культуры?
В ответ Маринэ гневно заявила, что «лёд там pas comme il faut (франц.: не комильфо) и слишком мягкий, дорожки inconfortablement (франц.: неудобны) и в буграх, освещение плохое, а публика mal aleve (франц.: дурно воспитана). Отец крякнул и потребовал перевести. Маринэ мстительно перевела (на грузинский, чтобы мать не поняла). Мать поджала губы: вырастили негодяйку. Отец задумался.
Но выдвинутые аргументы говорили сами за себя (говорили на парижском французском!), и каждую субботу Гиоргос торжественно выдавал дочери две трехкопеечных монетки на трамвай (туда и обратно), два пятака на метро (туда и обратно) и рубль, который Маринэ отдавала за входной билет на каток.
Продолжение - http://www.proza.ru/2015/10/07/945