ЧАСТЬ 1. РОДИТЕЛЬСКИЙ ДОЛГ
******************Pas commel faut**************************
В жизни каждого человека наступает момент, когда он начинает о ней думать. Как правило, о жизни мы задумываемся, когда она припечёт: кто в семнадцать, кто в сорок пять, кто-то после пятидесяти...
Маринэ начала думать о жизни лет примерно с трёх. Примерно – потому, что в секцию художественной гимнастики её отвели (отвезли на санках) за четыре месяца до дня рождения. Родители решили, что девочке «хватит бездельничать», так что в три года она уже знала, почем фунт лиха. Никаких особых талантов у Маринэ не обнаружилось, но родители по этому поводу, как сейчас говорят, не парились, и воспитывали дочь на редкость разносторонне: гимнастика с трёх лет, фигурное катание с четырёх, с пяти к конькам добавили плавание, с семи плавание заменили иностранным языком (каток с половины седьмого, школа с половины девятого, очень удобно. А в бассейн возить – неудобно, потому что далеко, а француженка, настоящая парижанка, живет двумя этажами ниже).
Семилетняя Маринэ, которой пришлось по душе плавание, пыталась возражать, но мудрые родители, которые желали своему ребёнку добра, приняли единственно верное решение: умеет плавать, умеет прыгать с трехметровой вышки, так зачем зря тратить время и деньги? Пусть французский учит, деньги те же уйдут. Справится, уроков в первом классе немного.
Жить стало лучше, жить стало веселей: с утра коньки (ещё не рассвело, но метро уже открыто), после коньков школа, после школы спортзал и коньки, после коньков обед (или это ужин?), после обеда французский «с носителем языка», потом учить французские слова, после ужина («Опять творог, не могу, он в меня не лезет!» - «Марина! На ужин творог, и ты об этом знаешь. Надоели твои капризы. Что значит – не могу? Садись и ешь!»), после ужина французский, читать и переводить: с французского на русский, с русского на французский (мадам Мари много задаёт, могла бы поменьше), после французского уроки, после уроков полчаса гимнастики, «и чтобы в девять была в постели».
К половине девятого справиться с уроками не получалось, «будешь сидеть пока не сделаешь». И наконец – с уроками покончено, гимнастика сделана, портфель на завтра сложен. Маринэ неслышно входила в гостиную, где был включен телевизор, и присаживалась на краешек стула, подальше от родителей, чтобы не погнали спать. Мать молчала (раз пришла, значит все уроки сделаны, пусть смотрит). Но отец, взглянув на часы, качал головой:
- Маринэ, сколько раз тебе повторять, что уроки надо делать, а не спать над ними, – строгим голосом говорил отец, и Маринэ чувствовала себя виноватой. – Мне с ремнём над тобой стоять, чтобы ты занималась? Так сейчас достану, и будешь учиться на одни пятёрки! Не хочешь? Тогда занимайся как следует.
- Иди спать, доченька, ты, наверное, устала, а тебе вставать в половине шестого, не забыла? – «меняла тему» мать.
- Не забыла… Не устала… Я чуть-чуть посмотрю.
- Не забыла, тогда ложись! В воскресенье посмотришь. В твоём возрасте нужно спать не меньше девяти часов. Иначе организм не будет восстанавливаться, и нахватаешь двоек. За двойки… сама знаешь.
***************************Колешник*********************
Двоек Маринэ не получала. Но однажды, когда училась в пятом классе, принесла домой «единицу» по труду и, сверкнув на отца злыми глазами, с размаху швырнула на стол дневник и залилась слезами. Отец не знал, чем её утешить, и ругал учительницу труда последними словами. Маринина мама, которая не знала грузинского в таком «расширении», против отцовских неслабых «прилагательных» не возражала и стояла, что называется, у дочери над душой с рюмкой пустырниковой настойки, а Маринэ плакала от обиды и оттого, что ничего уже нельзя сделать, ничем не смыть позор «колышницы».
«Колешник» (как выразился отец) ей «вкатили» за то, что не принесла на урок труда яблоки для консервирования («Тема сегодняшнего урока – консервирование яблок. Яблоки все принесли?») А на дворе декабрь, яблоки сами знаете почём. Маринэ забыла о яблоках напрочь, дома были только вяленые, они намного вкуснее свежих, и без всякого консервирования лежат в полотняном мешке до весны, сохраняя вкус.
Об уроке консервирования Маринэ благополучно забыла, некогда было помнить, каждый день заполнен до предела: гимнастика, каток, школа, каток, французский, перевод «от сих до сих», ненавистный творог на ужин, ненавистные уроки на завтра, ненавистная гимнастика…
«Ма-а-а, можно гимнастику не делать, я же утром делала… И на тренировке» - «Можно не делать. Но можно и сделать. Полчаса, и пойдёшь спать. А то к стулу прирастёшь, с уроками этими… Мариночка, девочка, не упрямься, что ещё за капризы… Спать хочешь? Ну так кто же тебе не даёт? Ты с французским битый час сидела, а могла быстрее сделать, и с уроками не тянуть. Выучила хоть? Смотри, за тройки отец… по головке не погладит. И не надо делать такое лицо, следи за своей мимикой. Гимнастика - и в постель.
Мариночка, доченька… Гимнастика обязательна, и ты прекрасно об этом знаешь. Хочешь, я с тобой посижу, а ты мне покажешь, что умеешь делать... Марина! Делай как следует, что это за «мостик» такой? А говоришь, умеешь… Марина! Как следует, это значит держать две минуты: колечко... мостик... шпагат... ласточку… и кораблик! Держи-держи-держи… Умница моя! Наша с отцом гордость. И ещё раз, всё сначала… Держать, держать, не опускать! Молодец!
…И последний раз, соберись и сделай всё идеально, Марина. Кольцо. Мостик. Шпагат. Ласточку. Кораблик. Кораблик подержи, сколько сможешь. Молодец, хорошо, держать кораблик, держать… Ты что, умерла?! Ещё раз!»
«Последний раз» - это уже «на автомате» с закрытыми глазами. «Ещё раз» - это когда «уже умерла». Потом душ, потом спать (во сне – каток), где уж тут помнить о каких-то яблоках. Маринэ забыла и пришла на урок с пустыми руками. Ей и ещё двум девочкам, которым родители не дали денег на покупку дорогих (по зимней цене) яблок, учительница, полнясь праведным гневом, нарисовала в дневниках большие жирные единицы и выгнала из класса как не подготовившихся к уроку.
Маринэ смотрела на жирно-фиолетовый «колешник» и не верила своим глазам. У неё и троек почти не было, а тут – такое унижение. Такой позор. Она теперь даже не двоечница, - колышница. Или колешница. В голове стучало молоточком «эртиани, эртиани, эртиани» (грузинск.: единица).
Чтобы не думать о своём несчастье, Маринэ принялась считать до десяти: «Эрти, ори, сами, отхи, хути, эквси, швиди, рва, цхра, ати», но легче не стало, и она продолжила сквозь слёзы: «тэртмэти, тормэти…» (одиннадцать, двенадцать…). Плелась нога за ногу, всхлипывая, и утирая слёзы кулаком, как когда-то на гимнастике, когда трёхлетняя Маринэ падала и больно ушибалась (поднимали на ноги и заставляли заниматься). Школа была не близко, пока дошла, до тысячи («атаси») досчитала. Не помогло.
Домой она пришла расстроенная и злая. Хлопнула дверью так, что звякнули в серванте стёкла. Швырнула отцу дневник чуть не в лицо. Уселась на пол и заплакала. Гиоргос потребовал от дочери объяснений, которые были изложены предельно чётко – сквозь слёзы обиды. В квартире воцарилась нехорошая тишина. Маринэ сидела на полу и плакала, мать дрожащими руками капала для неё в рюмку пустырниковые капли. Отец крякнул и полез в бар за коньяком...
На мать с её пустырником («Пей и прекрати лить слёзы. Нашла, понимаешь, из-за чего…») Маринэ посмотрела как на пустое место и выпила папин марочный «Греми» (прим.:грузинский коньяк, очень мягкий и вкусный, выдержка спиртов не менее десяти лет), отметив попутно, что отец не похож сам на себя (всегда был краток, тон приказной, возражения не предусмотрены, а сегодня молчит. Может, на работе что-нибудь случилось? Хотя сегодня суббота, и в их семье у всех, кроме Маринэ, выходной).
Отец молча заставил её подняться и, обхватив за плечи, отвёл в кухню и усадил на табурет. – «Не плачь, дочка. Что бы там ни было, это твой первый колешник, надеюсь, не последний, такое событие надо отметить!» - пошутил отец, пододвигая к ней поближе вкусно пахнущий свежий лаваш и её любимую бастурму с зеленью. Маринэ посмотрела на отца непонимающими глазами, машинально взяла протянутую рюмку, на дне которой плескалась капля калёного прибалтийского янтаря – знаменитый грузинский «Греми», в Москве его не купишь.
Никогда отец не предлагал ей коньяк, ей всего двенадцать, из крепких напитков ей дозволены только чай и минералка, а по праздникам – бокал разбавленного "мукузани" (прим.: грузинское красное сухое вино). Никогда не предлагал, а сейчас налил - правда, на донышке, самую капельку, в которой светилась калёным янтарём тягучая душистая влага, приятно ласкающая горло, согревающая его мягким бархатным теплом, стекающая горячей струйкой прямо в сердце… Волшебная капля, от которой внутри становится солнечно-жарко, как в Леселидзе, у бабушки Этери. Отец, наверное, забыл что ей через три часа на тренировку…
Маринэ хотела ему сказать, но промолчала: возражать отцу в семье было не принято. Выпила одним глотком коньяк, отломила от лаваша румяную корочку и, равнодушно взглянув на бастурму, ушла к себе и пролежала подаренные ей «трудоголичкой» полтора часа (сдвоенный урок) на диване, уткнувшись лицом в жесткую колючую обивку.
Потом вытерла слёзы, поплескала на лицо холодной водой, с тяжелым вздохом сунула в сумку коньки и отправилась на каток. Вот тогда-то она и заимела свой первый перелом (со смещением, потому что тренерша, как всегда, на неё наорала, а Маринэ, как всегда, поднялась и попыталась катать программу дальше), оказавшийся для «ледовой карьеры» последним.
Это случится через год. А пока – жизнь идёт своим чередом, уроки сделаны (муторно и с души воротит), телевизор остаётся мечтой (мечта сбывается в воскресенье), гимнастика сделана (отец специально для неё установил в прихожей шведскую стенку, а к потолку подвесил гимнастические кольца, просверлив дрелью потолок, и верхние соседи приходили ругаться, потому что им пришлось замазывать дыры цементом. Гиоргос долго извинялся, прикладывая руки к груди и качая головой, после чего с нескрываемой гордостью демонстрировал гостям домашний «спортзал».
А когда они, вконец обескураженные неожиданным гостеприимством (пришли ведь со скандалом, а получилось нечто вроде знакомства) собрались уходить, Гиоргос замотал головой «Не-еет, не-еет, так дела не делаются, только пришли и уже уходите, хозяина обижаете!» - и «прыгиласыл» «друзей» в гостиную, где Регина уже накрыла на стол.
На белоснежной, расшитой серебряными цветами скатерти стояли тарелки с закусками – паштет, бастурма, лососина, солёные и маринованные грибы, помидоры, патиссоны, корнишоны, и всё это дивно пахло, от кастрюли с горячей картошкой поднимался пар, а над всем этим великолепием возвышались, как средневековые башни над древним городом, армады бутылок – великолепный «Греми», сухие «Мукузани», «Алазани» и «Саперави», абхазский «Чегем»... и знаменитая водка «Мороз» (спирт класса «Люкс», три ступени очистки).
Не успевшие опомниться «скандалисты» были усажены за стол и, наколов на вилку сразу пару хрустких солёных груздей, провозглашали тосты за здоровье прекрасной хозяйки, здоровье и благополучие хозяина дома и его красавицы-дочки…
«Марш в свою комнату и чтобы через пять минут погасила свет, иначе не выспишься и будешь на катке досыпать, а мы за него деньги платим, и между прочим, немалые, и тренерше твоей платим, чтоб учила как следует, без поблажек. Или в школе за партой уснёшь, и все над тобой смеяться будут: спит наша Мариночка, и во сне причмокивает…»
Отец целовал дочку в лоб, любовно проводил рукой по косам и, легонько подтолкнув к дверям, желал спокойной ночи. Исполнив родительский долг, садился в любимое кресло и смотрел телевизор, а Маринэ уходила к себе и ложилась спать. А что ей ещё оставалось?
********************«Полоса везения»*********************
Девяти часов на сон хватало, но оставшихся пятнадцати (вот парадокс!) не хватало ни на что. То есть времени хватало – и на коньки, и на французский со старушкой-соседкой, взявшейся сделать из Маринэ «настоящую парижанку с беглым франсэ», и на уроки – школьные и по языку, но больше не хватало ни на что.
Каток – школа - каток – домой – «Мариночка, мой руки и садись, я тебе салатик приготовила и луковый суп, по французскому рецепту…. Что ты морщишься, надоели твои капризы, не хочешь есть – так и скажи. И ступай заниматься, Мария Антуановна тебя ждёт». Полтора часа французского, орэвуар, мадам Мари, орэвуар, мадмуазель, потом делать уроки на завтра, потом перевести текст из Виктора Гюго, мадам Мари отметила карандашом «от сих до сих»,. без словаря с Гюго не справиться, со словарём тоже…
…«Марина, сколько можно сидеть, уже десятый час, неужели так трудно запомнить глаголы… Ужин на столе, я тебе в творог яблочко потёрла, что ты морщишься, не хочешь с яблоком, сделаю с морковкой» (полчаса у телевизора с тарелкой ненавистного творога в руках, полтарелки тайком спускается в унитаз – в ведро для мусора нельзя, увидят и отругают), «в десять чтобы была в постели, если утром не встанешь, телевизора больше не будет».
И тут ей невероятно повезло (или не повезло, вопрос спорный) – она умудрилась неудачно сломать ключицу (так выразился врач, «…Шутник! Как будто можно сломать плечо удачно… А-аа, не трогайте, больно!» - «Но я должен вправит кость, поставить на место, придётся немножко потерпеть, это будет недолго» - врал хитрый врач, а сам всё мял и мял горящее адской болью плечо, словно ему нравилось причинять боль.
Маринэ пищала бесконечное «А-ааа! Не трогайте!», мама делала строгие глаза: «Марина! Прекрати этот… концерт. Ты сама виновата, тебя же учили падать... А ты даже этому не научилась! Хнычешь как трёхлетняя и мешаешь врачу работать» - «Она не мешает, пусть поёт, если ей так легче» - возразил матери врач. Маринэ кусала губы и ненавидела обоих.
На плечо наложили гипсовую повязку, и для Маринэ наступили внеплановые каникулы. В первые дни температура понималась до тридцати девяти, плечо под гипсом дёргало и невыносимо жгло. Потом боль притупилась, стала уже привычной, и Маринэ целыми днями валялась в кресле с книжкой (в куклы она перестала играть, когда к конькам добавилось плавание) перед включенным телевизором и смотрела все программы и фильмы подряд.
Маринина мама ходила кругами вокруг кресла, в котором «бездельничала» дочь, и строила грандиозные планы.
- Ничего, это ненадолго, вот снимут гипс, и будешь кататься. Прыгать, конечно, какое-то время не будешь, а кататься можно… потихоньку.
- Не буду, - откликалась с кресла Маринэ.
- Так и я говорю, не будешь, - покладисто соглашалась мать.
- Je ne vais jamais sur la glase. Et sile porte – deuxiemepause de bras, maintenantje sais comment le faire (франц.: «Я никогда не выйду на лёд. А если заставите – сломаю второе плечо. Теперь знаю, как это делается») – ледяным голосом отчеканила Маринэ. («Волю взяла с матерью разговаривать! И перевести не соизволила, мерзавка, понимай как знаешь. Двенадцать лет, переходный возраст, вот и выламывается. Будет кататься как миленькая»).
- Марина, откуда этот тон? Можно подумать, что ты говоришь с одноклассницей. Ремня давно не получала? Смотрю, ты по нему соскучилась… Будешь кататься как миленькая!
Мамин голос крепчал, как ветер в шторм, Маринэ молча утыкалась носом в книжку. Неожиданным её союзником оказалась Алла Игоревна (тренер), которая понимала, что в Маринином «неудачном» падении виновата она, на тренировке загнала девчонку, не давала отдыхать, а после падения с двойного акселя заставила встать и кататься, не обращая внимания на выражение Марининого лица.
Алла Игоревна безоговорочно встала на сторону Маринэ (после такого перелома рука не будет подниматься вертикально, родители этого ещё не знают, и самое время попрощаться). С коньками было покончено, за что Маринэ была благодарна Аллочке.
На семейном совете ей было сказано, что кататься она худо-бедно научилась (Маринэ обиделась на «худо-бедно», но смолчала), а чемпионкой ей всё равно не стать (это уже удар посильнее), да она и не особо старалась (последнее было обиднее всего, Маринэ не выдержала и всхлипнула).
«Восемь лет козе под хвост! Восемь лет деньги на ветер! Порадовала родителей...Тебя же учили правильно падать, вот и падала бы… за восемь лет не научилась, шени квэнсамэ! («пап, я падала… раз двадцать, наверное, последний – на бис») Так что коньки – дело прошлое, и не плакать надо, а думать о будущем. Мы тут с матерью подумали…Снимут гипс, займёшься музыкой, в нашем доме пианино продают, и просят недорого. Инструмент хороший, импортный. Бе... Бех…штекс!»
Продолжение http://www.proza.ru/2015/10/07/683