«Плыву туда – за дымку дней – зову,
За дымкой дней, – нет, не Тебя: былое, –
Которое я рву
(в который раз),
Которое, – в который
Раз восходит…»
Андрей Белый «Асе»
В первые дни после объявления Первой мировой войны старожилы Гётеанума, называвшего его"Bau " заметили во всем перемену. Например, Андрей Белый обратил внимание на то, что хозяин домика, где он жил с Асей Тургеневой в деревне Арлесгейм, рядом с Дорнахом, объявился немцем и стал возмутительно относиться к русским.
На границе Эльзаса и Бадена началась паника. Швейцарские границы оказались не укреплены; войско – не мобилизовано.
Нарушение бельгийского нейтралитета поразило швейцарцев, как громом, говорилось, что неминуемо, либо французы, либо немцы перейдут границу Швейцарии, чтобы обходным путём прорваться: первые – в Баден; вторые – к Бельфору. Дорога тех и других проходила прямо через эти две деревни.
Русский писатель Андрей Белый размышлял вслух:
– Если сюда ворвутся французы, то вся местность будет обстреляна из Бадена тяжелыми орудиями, – при этом он показывал на цепь Баденских высот, отстоящих в нескольких километрах. Его раздражало, когда говорили:
– Вся эта гряда – в пушках. От Дорнаха и Арлесгейма не останется и следа, все будет сметено орудиями.
Волошин незаметно для Белого наблюдал за ним. Белый родился и вырос в профессорской семье. Рождение в профессорской семье, профессорская квартира, профессорский быт, специфическая атмосфера сильно повлияли на характер поэта.
– Я рос в среде профессоров, среди которых был ряд имен европейской известности, – вспоминал Андрей Белый, – с четырех лет я разбирался в гуле имен вокруг меня: Дарвин, Геккель, Спенсер, Милль, Кант, Шопенгауэр, Вагнер, Вирхов, Гельмгольц, Лагранж, Пуанкаре, Коперник и т. д.. Я был просто "Боренькой" для крупнейших деятелей науки и культуры, друзей и знакомых отца, сидел на коленях Льва Толстого. И кормили меня конфетами академики Буслаев и Янжул. В доме бывали, и не просто бывали, а были соседями по дому, по даче, заходили запросто на чай, – Н. А. Умов, А. Н. Веселовский, Н. В. Склифосовский, К. А. Тимирязев, С. А. Усов, Н. И. Стороженко, M. M. Ковалевский, Д. Н. Анучин и многие другие.
Как отец, так и его друзья и знакомые в большинстве своем по взглядам и психологии были шестидесятниками. Они исповедовали культ знания, твердо были убеждены в исключительном значении науки для судьбы страны и человечества; в свое время они свергали авторитеты, теперь же сами стали авторитетами с достаточной долей нетерпимости к иному мнению, к иной психологии – чертой, также свойственной психологическому образу шестидесятника. – Авторитеты давили. Ощущение давления авторитетов у Андрея Белого усугублялось тем, что в нем обнаружилась сильная художественная одаренность, что по Credo "профессоров" считалось "ерундой". Неизбежно назревал бунт, и Андрей Белый взбунтовался против устоявшегося "профессорского" быта, против старомодных, по его мнению, литературных вкусов, против непонимания, как ему казалось, ими искусства вообще.
Макс согласился с Белым о значимости бунта в детском возрасте:
– Ребенок живет полнее, сосредоточеннее и трагичнее взрослого. Он никогда бы не мог вынести напора своих переживаний, если бы они были сознательны. Наше сознательное Я взрослого человека кажется маленькой прозрачной каплей, в которую разрешился мировой океан, глухо кативший в ребенке свои темные воды.
Большое влияние на формирование характера и личности Андрея Белого оказало глубокое неблагополучие в семье, разлад между отцом и матерью. Мальчиком он рано понял, что только он связывает родителей, которые одинаково сильно любили его, и не будь его, они бы давно разошлись. Мать – одна из первых московских красавиц – вела светский образ жизни, у неё была своя жизнь, свой круг знакомых, она презирала занятия мужа и вела постоянную борьбу за то, чтобы сын не стал "вторым в доме математиком". Но в то же время она была человеком, чувствующим искусство, незаурядной пианисткой, она сочувствовала художественным устремлениям сына.
Борис Бугаёв жил двойной жизнью: был то "мамин", то "папин", но порой, измученный, издерганный, в отчаянье заявлял, что он "не мамин" и "не папин".
Слушая рассказ Андрея Белого о своём детстве, Волошин многозначительно заметил:
– Между детьми и взрослыми существует непереходимая пропасть.
Максу вспомнился отрывок из статьи Аделаиды Герцык, опубликованной в журнале «Русская школа»:
«Мое неизменное преобладающее чувство по отношению к взрослым было разочарование. Бессознательно, но глубоко вкоренилась во мне уверенность, что каждое их Слово, объяснение, рассказ обманут мои ожидания, вызовут скуку; что-нибудь в окружающем мире будет убито, обесцвечено, разрушено им. Конечно, я не отдавала себе ясного отчета в этом чувстве, но инстинктивно охраняла все любимое и интересное мне от гибельного прикосновения старших. Сколько я себя помню, я играла всегда, беспрерывно, если можно назвать игрой потребность видоизменять все окружающее, одаряя его собственным смыслом и придумывая ему свои объяснения. Я ни к кому не обращалась с вопросами, зная по опыту, что ответ не удовлетворит меня и безжалостно разобьет то представление, что у меня сложилось о предмете».
Сейчас в часы, когда война могла вот-вот ворваться на территорию Дорнаха, была явно видна нервность и детскость ребёнка Бореньки Бугаёва. Максимилиана Волошина не беспокоило, насколько дом, где проживал А. Белый в это время с Асей, будет находиться под обстрелом баденских пушек. Всех волновала судьба "Bau". Уцелеет ли "Bau"?!
Между тем жители деревушек распространяли невероятную панику. Они спешно закупали припасы, утверждая, что скоро будет голод, что Швейцария отрезана от продуктов и что на все время войны надо запастись провиантом. Тяжелую картину представляла собой мобилизация; четверть населения Базеля и окрестностей Базеля – немецкие подданные. Мужья множества семейств шли, в первую очередь, на войну.
Базель – второй по величине город Швейцарии, расположенный на границе трех государств – Швейцарии, Германии и Франции, известен как ворота в Швейцарию. А Дорнах – пригород Базеля. Для русской интеллигенции Базель тесно связан с русской культурой. Даже простое перечисление имен, таких как Достоевский, Чехов, Чайковский, Карамзин говорит о многом.
Когда Швейцария объявила мобилизацию, весь этот день казался просто бредом: на улицах голосили швейцарки и немки; из сараев выкатывались тележки, на них складывалось имущество, чтобы все это тащить в горы в случае необходимости.
Андрей Белый в этот день был по какому-то делу в Обер-Дорнахе и видел, как какая-то костлявая женщина совершенно бессмысленно вопила:
– Французы травят колодцы с водой! – Очевидно, эти слухи распускались немцами.
Приехавший 31 июля 1914 года в Дорнах, Макс Волошин смог увидеть своего нынешнего соперника, главного инженера строительства Гётеанума швейцарца Энглерта на следующий день. Розовощёкий, в синей куртке с добрыми глазами за очками. Вечером он уйдёт по призыву в действующую армию. Уйдут и все швейцарцы. По словам Маргариты, швейцарец Энглерт больше остальных дожидался приезда Волошина, ему не верилось, что она и Макс уже давно не муж и не жена. Теперь он успокоился, и даже предложил свою квартиру в Базеле на случай, если Дорнах оккупируют.
Поначалу ноги болели так, что Волошин три дня не смог работать на строительстве Bau (Гётеанума). Он был связан по рукам и ногам вынужденным бездействием и, глядя в потолок, размышлял о жизни. Максимилиан Александрович уподоблял жизнь потоку, устремлённому к неизвестным порогам и далям. Человек никогда не сможет успокоиться в лени и безвольном воздействии – он непрестанно обязан вновь и вновь зарабатывать себе своё здоровье, активно поддерживать его на должном уровне и без устали углубляться в самопознании и самосовершенствовании, без которых нельзя достичь необходимой для прочного здоровья душевной чистоты и напряжённости духовной жизни.
Ему было известно, что Платон был убеждён в том, что человек в силах самого себя избавлять от любых страданий, в том числе и от физических, если проявляет волю и страстное желание быть полноценным во всех отношениях, в том числе и в плане здоровья. Макс также знал, что древний мудрец настаивал именно на глубинном синтезе духовного воспитания и формирования крепкого и подвижного тела. Причём, в понятие «музыка» Платон включал чуть ли не все виды научного знания и искусства, а под гимнастикой подразумевались системная тренировка и самосовершенствование, в том числе и профессиональное.
Конечно, разумно стремиться к совершенству, но как унять теперешнюю боль, утихомирить страдания, чтобы как-то, наконец, уснуть и дать организму самому исцелиться?
В те годы в России в богемных кругах просто для прекращения головной боли пользовались опиумом. Он избавлял от страдания и возвращал членам тела способность к работе. Хотя, как известно, истинная мудрость, в которой человек обретает своё собственное достоинство, происходит от «кристаллизованного страдания». И в природе нашего организма содержится то, что пробуждает творческие силы будущего.
В эти дни Макс проходил через искушение забыться, избавится от земного существования. Но Волошин знал о страшной зависимости от снотворного мака. Те, кто употребляли опиум, как наркотик, испытывали сенсорные ощущения, связанные с возникновением образов, которые существовали в сознании древних. Они наслаждались этими образами так, как если бы они всё ещё находились в лоне Природы.
В последнее время Макс часто обращал внимание на стариков. Они, казалось, уже живут не только в единстве с жизнью, но и с неизменной спутницей жизни – смертью. Когда-то они были детьми и жили в мире сказок, мифов и легенд. Любимые сказки указывали путь в решении возникающих проблем.
Ребёнок не только впитывает слова, но, к тому же, бессознательно откликается на образы, возникающие в уме родителей под влиянием сказки. У некоторых детей эти образы возникают вне зависимости от воображения родителей, они появляются откуда-то извне из какого-то далёка, которому нет объяснения… И, вот, в старости они могут собирать дары того одушевлённого мира, в котором жили детьми.
В пожилом возрасте эго отступает на второй план, и поэтому возможно больше, чем в зрелости, число источников вдохновения…
Но эти размышления о стариках, было невозможно отнести к старикам Гётеанума. В день паники в кантону сбежались все «старые антропософские тетки», растревоженные хозяевами домов, которые они арендовали. Стоял гвалт, передавался миф об отравленных колодцах. Наконец, среди этой возбужденной толпы появился управляющий Гросхайнц и почти прикрикнул на «тёток»:
– Вы находитесь на швейцарской территории и находитесь под законами этой территории. Читали ли вы о том, что кто сеет панику, тот подвергается суровой ответственности? – Окрик Гросхайнца несколько смирил «теток». Скоро в кантине появился Штейнер; он расхаживал среди столиков и успокаивал пожилых женщин, но был грустен.
А канонада гремела, положение оставалось невыясненным. Никто в этот день не работал на стройке; к вечеру объявили, чтобы все к ночи приготовили дорожные сумочки, а также документы, деньги и самое необходимое в дорогу:
– Если ночью будет набат, то все должны будут собраться в кантину, и оттуда вместе с Доктором двинуться в горы.
Рудольф Штейнер относился к своим слушателям, как Учитель, направляющий детей к Добру и Свету, к Любви и Красоте, вне которых никакое здоровье вообще немыслимо. Гармония души приводит к гармонии тела, но не наоборот. Он убеждал, что человеческая природа текуча, пластична и очень изменчива. А потому соединение с целительными силами мироздания не даётся человеку раз и навсегда, эта связь остаётся не закрепощённой и может поддерживаться только духовным путём, особым гармоническим устроением всей жизни и напряжением всех творческих сил.
Для большинства его «студентов» было потрясением узнать, что соответственно восточным воззрениям, именно вследствие эмоций и возникает большинство бед современности: войны, террористические акты, национальная рознь, а в результате смутной агрессии, и воровство, и взяточничество, и мошенничество как следствие непрерывной тревоги, ведущей к жадности. Даже слабость власти правопорядка, несовершенство законов и постановлений, а также непоследовательность правительства характеризовалось как следствие состояния оглушения и заторможенности.
Волошин в эти дни чаще обыкновенного размышлял о жизни и смерти:
— Солдаты на фронте говорят, что в сутках есть только одна секунда, когда подвергаешься опасности. В эту секунду совершается выбор между жизнью и смертью.
Все в жизни человека направляется и руководится случаем. Только смерть никогда не бывает случайна. Так же, как и рождение. Это две неподвижных и заранее данных точки. Все остальное — кратчайшее расстояние между ними. — Строители Гётеанума молча соглашались с Волошиным. Он же, ощущая возможность попасть на поля сражений то ли здесь в Дорнахе, то ли как воин России, осмысливал психологические аспекты сознания человека, попавшего под молот исторического события, называемого бойней:
— Мы по свойству нашего сознания не видим конечной точки, но внутренний инстинкт ведет нас к ней кратчайшим путем. Поэтому смерть сразу освещает смысл всей жизни, вскрывает тайную цель, руководившую человеком, но скрытую глубоко под его дневным сознанием. И в то же время смерть всегда приходит как добровольное решение всего внутреннего существа человека. Некоторые идут на войну для того, чтобы победить, и побеждают. И возвращаются назад в жизнь. — Слушавшие его прекрасно понимали эзотерический смысл слов Макса. Когда новички приезжают на фронт, опытные солдаты твердо знают, кто из них будет убит — «Есть отмеченные».
Приехавшая к тому времени племянница художника Михаила Врубеля Анненкова, пытаясь завязать с любимым поэтом беседу, спросила у Волошина:
– Не кажется ли Вам, дорогой Макс, что руна MAN в человеческой фигуре напоминает силуэт нашей Богородицы на иконе «Одигитрия» – «Молящаяся»? В Софии Киевской она есть – Богородица с воздетыми к небу руками. Это и есть Руна МАН. Как тут не вспомнить нашу соотечественницу мадам Блаватскую – она писала, что все религии исходят из одного источника? – На что Волошин ей возразил:
– А мне всё образ Иисуса Навина с поднятыми руками во время битвы представляется, как символ того, что нужно делать теперь. В эпохи всеобщего ожесточения и вражды надо, чтобы оставались те, кто может противиться чувству мести и ненависти и заклинать благословением обезумевшую действительность. – Стараясь снять напряжение, Максимилиан Александрович переключил свое сознание на храм Софии Киевской, о котором упомянула Лёля, Ольга Анненкова. Он вспоминал благоговение, с каким каждый раз входил в храм. Затем мысленно поэт перенесся к православным иконам, делавших храмы воистину Божьими Домами. Припомнилось, где-то читал, как писались прекрасные лики.
Обливали доску Святой Водой. Перед тем как писать служили Божественную литургию, мешали Святую Воду и Святые Мощи с красками. Живописцы только по субботам и воскресеньям получали пищу. Воображение художника позволило Волощину в этот момент ощутить экстаз творящего при создании древней иконы, когда ему выпадало счастье понять красоту векового образа.
Максимилиан Волошин молчал. Лёля Анненкова боялась нарушить наступившую паузу. Она повторяла про себя любимые ею стихи Макса:
«Храня его знак суеверно,
Не бойся врага в иноверце...
Люби его метко и верно –
Люби его в самое сердце!»