Глава 5. Недостойны жить
Новый комендант на всех произвел яркое впечатление. Работники лагеря его побаивались кроме одного – старшего надзирателя Альберта Брамма. Он лично следил за восьмым бараком и присматривал за всеми остальными, а также являлся хорошим знакомым Вольфа. Ранее им приходилось вместе учиться и служить. Брамм знал, что с Вольфом ни в коем случае нельзя спорить, а отвечать следует то, что тот желает услышать.
Брамм обладал довольно серой внешностью – русые волосы с проседью, бледная кожа, немного морщин, серые глаза и прямой нос. Ничего примечательного или необычного для мужчины средних лет. Также Брамм обладал довольно тихим и замкнутым характером: никогда не изменялось его выражение лица полной невозмутимости при любых обстоятельствах. Он знал все обо всех людях, окружавших его, но никто ничего не знал о нем, кроме имени и должности. Делая свою работу по уничтожению евреев как должно, он не привлекал излишнего внимания.
Зайдя в кабинет к Вольфу, который его вызвал, и сказав как обычно следует: «Хай Гитлер!» он молча уставился на начальника.
-Брамм, странно, что ты в военном был почти наравне со мной, одним из лучших. Но почему ты не стал командующим? Мне известно, ты вызвался сам на должность надзирателя в лагерь. Это очень странно для такого, как ты. Я считал ты стремился к вершинам власти.
- Так и есть, комендант, - отвечал Брамм, - но восхождение к вершинам начинается с низов.
- Поздно ты начал свое восхождение, - презрительно фыркнул Вольф, - я вот уже комендант, который обязательно преуспеет в этой дыре. А там меня заметит сам Гитлер.
- Не сомневаюсь, - подтвердил Брамм, - но разрешите идти, мне нужно продолжить свою работу.
Вольф, смотревший на портрет Гитлера, одобрил:
-Вот за это я тебя уважаю. Никогда не забываешь о работе. Ты лучший надзиратель в лагере. Я бы так не смог.
- Почему? – сухо поинтересовался Брамм для поддержания разговора.
- Потому что я одержим другими делами, более возвышенными...
Фридрих пытался подколоть Альберта, но вот ничего у него не вышло. Альберту было все равно на любые высказывания в его адрес: будь то самая омерзительная брань или сладкая похвала.
- Сегодня нужно будет уничтожить полностью барак номер два. Там слишком слабые жиды. Зря только их кормим, - произнес Фридрих, будто говорил о каких-то старых и ненужных вещах, - Я решил, их следует сжечь. В яме, где вы сжигаете жидовскую рухлядь. Сжечь заживо. Подготовь все.
Альберт Брамм даже не моргнул. Согласившись с комендантом и отдав честь, он тихо удалился исполнять приказ.
Было около трех часов дня, когда Адриан, Жорж и все остальные, таскавшие мешки с вещами для сжигания в небольшую яму круглой формы, в диаметре составлявшей метров шесть, услышали команду, означавшую остановить перенос вещей.
- Что происходит? – спросил детский голос.
Михэли стоял подле Жоржа и Адриана и смотрел вопросительно на них.
- Мы не знаем, - ответил на вопрос мальчика Жорж.
Тем временем надзиратель второго барака оторвал от работы всех своих евреев и строем вел их в сторону ямы, в которой находились мешки с вещами на сжигание.
Старший надзиратель Брамм вместе с солдатами шли за ними. У одного из солдат в руках находилось две канистры с какой-то жидкостью.
Послышался приказ занять место в центре ямы с мешками. Евреи барака номер два, которых было двадцать с лишним человек смиренно повиновались. У всех были довольно растерянные лица, предсмертная худоба и выразительно живые глаза. К ним подошли солдаты, и начали обливать жидкостью из канистр. Едкий запах бензина мгновенно дошел до всех, окружавших яму. У Адриана пробежала дрожь по телу и вспотели ладони. Он увидел, что самый старый из пленных второго барака, взял за руку стоявшего рядом, а тот в свою очередь, взял за руку следующего, и так по цепочке. Они знали, что доживают последние минуты своей жизни. Один, самый молодой, заплакал. Из его огромных глаз катились слезы. Это зрелище заставило бы сопереживать любого человека. Но из людей здесь были только пленные. Фашистам же было глубоко наплевать.
Солдат чиркнул спичкой, она зажглась ярким пламенем. Секунда – и вот уже спичка летит в сторону мешков и евреев. Следующая секунда: и уже полыхает пламя, которое с невероятно быстрой скоростью захватывает евреев, облитых бензином, огонь мгновенно вспыхивает из-за горючего и двадцать с чем-то фигур загораются, как большие спички.
Адриан закрыл Михэли глаза. Солдаты молча смотрели на костер из живых людей. Раздались крики. Это кричали от ужаса несколько узников позади Адриана. Солдаты застрелили их сразу же.
Между тем огонь пожирал плоть и боль стала нестерпимой. Из уст горевших, стали вырываться страшные крики, переходящие на вой, которые больше напоминали предсмертные вопли крупных быков. Несмотря на все, горевшие все еще держались за руки, пока огонь разъедал их кожу, глаза и мышцы…
Около восьми вечера надзиратель Брамм появился у связиста лагеря. Гоффман тоже носил военную форму, но из-за постоянного чтения у него было плохо со зрением, и на его лице красовались смешные круглые очки с толстыми линзами.
- Как линия фронта? – задал первый вопрос Брамм.
- Британская армия отступает.
- Замечательно. Все идет как положено.
И, достав из кармана маленькую бумажку, Брамм передал ее Гофману:
- Отправь это. А потом уничтожь.
После ухода Брамма, Гофман развернул маленький листочек, содержащий в себе следующее:
Недостойны жить. 1 из 3.
Гофман добросовестно все выполнил и сжег в пепельнице послание. Оно сгорело, между окурками сигарет, не оставив и следа.