Проснулся Петр Степанович Крымский как обычно в 7 утра, от звонка
своего будильника. Только в это утро ему было особенно тяжело встать. В
голове его громыхала канонада причиняя нестерпимую боль, такую, что
ему даже в темной комнате было больно смотреть. Света было очень
мало, но все же его хватило, чтоб он, собравшись с силами смог осмотреть
комнату детальней.
Все в этой комнате раздражало его: картина на стене, с довольно
банальным морским пейзажем, кресло с поломанной ножкой и рваной
обшивкой, старый грязный ковер на полу, шкаф с покосившейся дверью…
В общем сказать все! Но больше всего, вплоть до рвотных позывов –
маленький журнальный столик, стоящий вокурат возле кресла. Не столько
сам столик (тоже признаться не самого привлекательного вида) - столько
то, что на нем помещалось. А именно: пустой стакан, переполненная
пепельница, тарелка с остатками какой-то закуски и вилкой в ней же. И
дополняла всю печальность картины пустая бутылка с противной
надписью – «водка». Созерцание этой картины отразилось болезненной
гримасой на его лице и канонада в голове усилилась. Дабы читатель в
полной мере смог понять бедственность положения Петра Степановича
стоит упомянуть, что не смотря на свои, почти 43 года – пил он впервые.
Сделав над собой нечеловеческое усилие, он встал и прямиком
направился в ванную. Увидев свое лицо в зеркале, ему стало еще хуже.
Красные глаза, синюшность под ними и общая отечность лица привели
его в легкий ужас. Набрав двумя руками воды из под крана – он умылся,
получив неописуемое облегчение, но буквально на две минуты. Не
получив желаемого эффекта на долго, он решил выпить чаю. Ставя
чайник на газ – подумал, что не дурно было бы завести домработницу.
Пока грелся чайник, Петр Степанович решил сделать пару бутербродов,
но при виде хлеба и колбасы нутро подсказало, что это будет лишним.
Итак, отказавшись от бутербродов и выпив чаю без сахара, он оделся и
причесался. На службу ему было к 9-ти часам, поэтому он не торопился.
В описание его внешности вдаваться не буду, поскольку она была
настолько заурядной, что и описать трудно. Стоит лишь упомянуть, что
росту он был чуть выше среднего. Друзей у него не было – равно как и
домашних питомцев. Люди его, по правде сказать вообще раздражали.
«Бесполезные мешки с органами», - как он их сам называл. Итак. Подходя
к месту своей работы (какой-то мало известный банк), он увидел
швейцара, как всегда стояще при входе и в его голове промелькнула
мысль: «Только не ори ты ради Бога», - но не тут-то было... Сложив руки
по швам – швейцар рявкнул свое обыденное: «Доброе утро Петр
Степанович».
«А черт бы тебя побрал. Просил же ведь», - подумал он, скривившись от
боли и пробормотал под нос приветствие. Итак, минуя злополучного
швейцара, он вошел в здание. Оно как всегда встретило его дурманящим
запахом бумаги и женских парфюмов. Придя на 15 минут раньше – застал
сослуживцев за обыденными пред рабочими делами: мужчины пили кофе
и громко смеялись над каким-то анекдотом, а барышни на скорую руку
прихорашивались, по-видимому не успев сделать этого дома.
Работал Петр Степанович обычным кассиром. Эта работа в банке хоть и
не приносила много доходов, но за то, работать в заведении подобного
рода считалось престижным.
Решив не подходить к каждому отдельно и сказав громкое (насколько
позволяла боль в голове) – «Здравствуйте товарищи», он прямиком
отправился на свое рабочее место. Это была небольшая кабинка, на
половину стеклянная, с овальным прорезом. В ней были: стол, стул,
шкафчик с различными бумагами и деньгами, на столе стояла печатная
машинка, лежали листы чистой бумаги, печать, стакан с карандашами,
ручками и так далее.
Стрелки часов показали 9 и рабочий день начался. Мужчины допивши
кофе расселись по своим местам, женщины, посмотревшись последний
раз в зеркало, положивши все свои принадлежности в сумочки, тоже
приготовились к работе. Этот день прошел для нашего Петра
Степановича, как в тумане. Помнится было много клиентов. Каждого из
них он искренне ненавидел в тот день. Не один раз в его голове мелькали
мысли вроде: «Да где ж вас берется столько?!» или «Вот не сидится же
вам дома. И почему именно сегодня, а?»
Голова его болеть не перестала и Татьяна Полиграфовна (сотрудница),
взглянув на него вовремя обеденного перерыва спросила: Что с вами Петр
Степанович? Вам плохо? Бледный вы какой-то… Помнится, что он
пробормотал что-то невнятное в ответ, с целью успокоить ее, потом
дорога домой по мокрым улицам (дело было осенью). Дом, легкий ужин,
попытка прочитать заметку, на первой странице вчерашней газеты, не
завершившаяся успехом, потом постель, какие-то бредовые мысли в
полудреме… Наконец эти мысли плавно перешли в сон. Он спал.
Злополучный день был окончен.
Но следующее утро оповестило нашего героя о том, что последующие
дни будут не менее злополучными, чем прошлый. Проснувшись, он
почувствовал ломоту в костях, боль в ушах и горле – он был болен. Как
был нагой, он сел на кровати закутавшись в одеяло и стал размышлять о
печальности своей жизни. «Проклятая погода! Ведь я так и знал, что
заболею… Ну почему все так?! Видимо из-за недоедания, или из-за
прохудившейся обуви, намочил вчера ноги и вот пожалуйте – результат.
А может быть и все вместе…»
Так он просидел минут двадцать, то жалея себя, то злясь на свое
халатное отношение в отношении обманчивой осенней погоды. Но вдруг
ему в голову пришла какая-то иная мысль, от которой на лице даже
появилась легкая улыбка. Как был, с одеялом, встал и направился в
коридор, где стоял телефон. Набрав знакомый номер на циферблате и
приложив трубку к уху – подождал некоторое время ожидая ответа. И ему
ответили.
- Здравствуйте Степан Васильевич. Я сегодня не смогу прийти – скорей
всего и завтра тоже. Что? Да я болен. Ну вы же знаете, что я всегда ходил
на работу… Да и больным тоже не раз. Что, простите? Да, а сейчас вот не
могу! Годы не те… Что? Ну и вы меня поймите… Да двух дней должно
вполне хватить. Благодарю вас. До свидания Степан Васильевич.
- Прям мир без меня рухнет! – начал он говорить в слух от негодования, -
Перебьются пару дней как-нибудь. Я тоже не каменный. Имею право.
И в самом деле – он имел полное право. Ведь раньше никогда еще не
бывало, чтоб он, по какой-либо причине не являлся на службу. Родители
ему говорили – «Запомни Петр. Нет ни одной причины в этом мире, чтоб
не ходить на место работы или обучения, как в твоем случае. Здоровье
приложиться – главное, чтоб ты был на хорошем счету в обществе и нас
не опозорил.»
Ему тогда было десять лет, но он до сих пор помнил, как больной
простудой проходил в школу месяц, пока болезнь не сдалась и не
отступила. А теперь ему захотелось пожить для себя. И мысленно послав
всех к черту, он стал наслаждаться неожиданным выходным, насколько
позволяла болезнь. Напившись до отказу чаю, он оделся потеплее и
сходил в аптеку, купив какие-то лекарства от простуды. Ему хоть и
хотелось поболеть подольше, но обещание Степана Васильевича
(начальника) лишить премии, если послезавтра не выйдет на работу –
заставило его принять меры для скорейшего выздоровления. Он даже
подумал, что не будет курить до тех пор, пока не выздоровеет. Но спустя
два часа вдруг понял, что курение уж никак не повредит процессу
выздоровления, а наоборот, каким-то ведомым лишь ему одному образом
– поспособствует. И жадно выкурил полторы папиросы. Потом снова
напившись чаю (есть ему совершенно не хотелось), он взялся таки
дочитать начатую вчера заметку в газете. Она гласила о следующем:
«Мы и наше положение в обществе»
Человек – личность общественная. Без общества человек не может и не
должен жить. Но как, спросите вы, должен он жить в этом самом
обществе? А ответ очень даже прост: человек должен сделать все, чтоб
его уважали окружающие. Добиться успеха в каком-либо деле, быть
ответственным, иметь приличное место работы. Каждый человек должен
уважать себя и добиваться уважения других. Приложить все усилия для
достижения этой цели. Ведь человек – существо общественное. И для
собственного комфорта – ему необходимы признание и уважение таких
же, как он сам.
Журналист Бессловесный А.В.
Эта статья странным образом повлияла на Петра Степановича. Он закурил
и о чем-то задумался, от чего его лицо сильно постарело. Докурив одну
папиросу и закурив следующую, он начал бормотать себе под нос, вступая
в спор с автором статьи: «Гм… Всеми силами говоришь? Ну, ну. Всю
жизнь я потратил на то, чтоб добиться уважения и найти пристойную
работу. И что я получил в итоге? Бедно обставленную квартиру? Или
меня стали больше уважать? Черта с два!
Единственные, гордившееся мною люди – мои родители. Да и те
померли… А маме определенно понравилась бы - эта твоя бессмыслица.
Вздор это все, товарищи!» - и он умолк. Он вообще часто любил вступать
в спор с невидимым собеседником, автором, как здесь. Может это
обусловлено отсутствием реальных собеседников?. Ну да впрочем, у
каждого свои причуды. За этими мыслями он и провел весь остальной
день. Ночью ему снились кошмары: какой-то седоволосый старик учил
его, как нужно жить и все норовил ударить его своей тростью с
набалдашником в виде собачьей головы. В общем ночь была беспокойная
и отдохнуть не удалось.
Разбудил его стук в дверь. Обе стрелки находились вверху – было 12
часов дня. Одев рубаху и брюки, он открыл дверь и увидел на пороге
Сергея Левицкого. Это был мужчина 30-ти лет, коренастый брюнет с
пышными волосами, густыми бровями, иссиня выбрит, хорошо одет.
Левицкий являлся сослуживцем Петра Степановича.
Он приветливо улыбнулся и поздоровался. Стоит упомянуть, что этот
самый Сергей считал нашего героя своим другом (по никому не ведомым
причинам). Прослушав не совсем радостное приветствие Петра, как он его
сам называл, вошел в квартиру не дожидаясь приглашения.
- Я так погляжу, что разбудил тебя, Петр? Ты уж не обессудь. Зашел
узнать, как здоровье. Да, кстати, как чувствуешь себя?
- Как и любой больной человек, - сквозь зубы ответил Петр
- Понимаю-с. А я вот тебе папирос взял. Ты-то хоть чаю мне предложи,
что ли.
Пока хозяин ставил чайник - Левицкий осмотрел квартиру.
- Ммм даа… Мрачновато у тебя. Это я, на моей памяти, у тебя впервые?
А сколько мы знакомы – почитай лет пять. А ты все в гости не зовешь.
Нельзя так с друзьями-то. А, Петр?
- Ты болтать-то прекращай и чай садись пить, коль пришел.
- А все же мрачный ты тип, Петр. Я вон к тебе через пол Москвы, а ты –
«коль пришел». Нельзя так с друзьями, ох нельзя. – с наигранной обидой
сказал Сергей Николаевич. Он вообще был человеком веселым и ничего
не воспринимал всерьез.
- Так и когда на работу думаешь?
- А чего тут думать-то. Завтра, как штык должен быть. Иначе премии
лишать.
- Это да. А выздоровеешь к завтрашнему?
- Надеюсь, - сухо ответил Петр Степанович.
Ему было очень трудно терпеть присутствие Левицкого и он, как мог
старался поскорей закончить это чаепитие и разговор.
- Надежда – это уже пол дела. Ты главное выходи к завтрашнему, а то
завал там без тебя. Ты ведь у нас один такой исполнительный и тихий. – и
гость улыбнулся располагающей улыбкой.
- М да уж… Тихий… - сказал хозяин с явным огорчением.
- Ты чего, Петр? Плохо или печалишься о чем?
И вдруг, совершенно чужое, не известное ранее чувство пронзило сердце
Петра Степановича. Ему вдруг ужасно захотелось рассказать все этому
человеку, коего пять минут назад, он презирал всей душой. Но, приложив
не малое усилие – сдержал себя и буркнул под нос не совсем внятное: «Да
так, задумался».
Теперь, он ужасно злился на себя за это чувство. Да и на гостя тоже.
Посидев еще минут семь, хозяин встал и попрощался с гостем, ссылаясь
на недомогание. Гость нехотя ушел. Хотел помочь, но Крымский сказал,
что ему сейчас нужен покой и сон. Оставшись один, наш герой закурил и
начал о чем-то думать, изредка проранивая фразы вслух.
- Что же это? , - пауза, - И ведь чуть не сорвался, - пауза, - Хотя…, -
пауза, - Не с ним! , - пауза, - А ведь не так уж он и плох, да и я ведь не
каменный. И за этими размышлениями, он докурил свои папиросы и
бросив пустую пачку на стол – увидел еще одну, оставленную Левицким и
его лицо тронула легкая улыбка.
На следующий день, он почти выздоровел и пошел на службу. Дни
стояли серые, временами шел дождь - и так прошла неделя, а за ней и
другая. Эти дни не сильно отличались друг от друга. Можно лишь
вспомнить, что Петру Степановичу все же дали премию и то, что в среду,
он сильно порезал палец и два дня, его пришлось перебинтовывать. А в
общем дни были серы и одинаковы.
Пришла суббота. Этот день разительно отличался от предыдущих. Тучи
сняли с неба свои железные оковы и солнце наконец вырвалось на
свободу. Было светло, но лужи еще стояли – солнце даже из них извлекло
выгоду, радостно бросая блики, заявляя всем о своей свободе.
Оно залило ярким светом комнату, в которой спал Крымский и этот же
свет, собственно и разбудил его. Открыв глаза и зажмурившись от яркого
света, он даже не сразу понял, что происходит. Осмотревшись, спустя
пару секунд – ощутил вдруг радость. Сладко потянувшись подумал, что
не гоже встречать такой светлый день в грязи. Одевшись, выпив кофе с
папиросой – начал убирать в квартире
На душе у него была радость, легкость и, как называют это творческие
люди – вдохновение. Закончив уборку, он обратил внимание, что у него
закончился хлеб и сходил за ним в магазин. Придя – поставил чайник.
Странное чувство не покидало его все утро: он чувствовал, что что-то
должно произойти сегодня – и это «что-то» произошло.
Чайник не успел закипеть, как в его дверь постучали. Открыв дверь, он
обнаружил, что это был Левицкий, с растекшимися в приветливой улыбке
губами. Странно, но Петр Степанович был рад его видеть. Приветливо
улыбнувшись в ответ и поздоровавшись – пригласил его войти. Чайник
наконец вскипел и они, распивая чай, беседовали о жизни. Разговор зашел
о былых временах и хозяин поведал гостю о своем не совсем нормальном
и легком детстве. О том, как всегда жил идеей карьеры, о том, как из-за
этой идеи, он сам себя лишил детства, юности и вообще всего. «Когда все
начали влюбляться и гулять с девушками – я сидел дома за учебой и ни на
миг ее не покидал. Учеба и карьера стали для меня и друзьями и девушкой
и всем.», - рассказывал он. Левицкий слушал, этот печальный рассказ не
перебивая. «А кто, спросишь ты, поспособствовал формированию этой
проклятой идеи? А я отвечу – мои родители, мама в особенности. Они
закаляли меня в этом с самого раннего возраста. Недавно я начал их
ненавидеть за это. Но они мертвы и это не имеет смысла. Эта идея очень
глубоко сидит во мне, но я начал немного оттаивать, так сказать.» И еще
очень много печального поведал он.
Так прошло около двух часов. Пепельница наполнилась окурками, а
желудки – коричневой жидкостью. Вдруг Петр Степанович отчетливо
вспомнил один из отрезков своего детства и переменился в лице:
«Запомни! Никогда не позволяй людям влезть в твою жизнь. , - говорила
ему мать, - Они лишь будут тебя тянуть ко дну и мешать достижению
цели. Люди – лишь помеха тебе. Избегай помех. Ты понимаешь меня? –
Да мама, я понимаю тебя.», - и он почувствовал, что эта идея вновь
захлестнула его с головой. На гостя, он уже смотрел с отвращением,
которое ели сдерживал.
- Петр, что с тобой?, - испуганно спросил Сергей Николаевич
- А? Что? Нет ни… Мне дурно что-то. Прости, Сергей – я наверное буду
вынужден с тобой попрощаться. Пойду прилягу.
- Ты что? Что конкретно с тобой? Может я останусь и присмотрю за
тобой? Мало ли что…
- Да нет. Не волнуйся. Это пройдет. Спасибо, что пришел.
- Уверен? Ну ладно. – он встал, оделся и нехотя ушел. – Боже, Петр! Да
что, черт возьми, с тобой такое?! Не уж-то ты и впрямь смеешь думать,
что сможешь дружить с кем-либо? – начал говорить Крымский сам с
собой, - Всю жизнь ты жил один, а тут, вдруг дружить вздумал. Глупец!
Да ты ведь даже не знаешь, что такое дружба. Положение в обществе и
достижение признания, этих самых «помех» - вот твои друзья. Они всю
жизнь были с тобой и будут дальше. Зачем я предаюсь мечтам? Кого
пытаюсь обмануть? Я уже не смогу быть нормальным человеком.
Слишком поздно. Спасибо вам большое, маменька, за эту адову науку
жизни. Это все ложь, но я слишком погряз в ней. Я уже не смогу быть
нормальным. Увы… Слишком поздно…
Это все настолько вывернуло его душу, что он решил выпить. И выпил.
Точнее, он пропил весь остаток этого дня и весь следующий. В
понедельник, он прибыл на службу и самым тяжелым – была встреча с
Сергеем Николаевичем.
- О, Петр! Здравствуй. Как ты себя чувствуешь? Все в порядке?, -
озабоченно спросил Левицкий
- Да. Все хорошо. , - намеренно сухо ответил Петр Степанович. – Мне
работать нужно. Собеседник удивленно и смущенно посмотрел на него и
ничего не сказавши – ушел. Этот взгляд отразился грустной гримасой на
лице Крымского. Едва дождавшись окончания рабочего дня, он, как
можно скорее направился домой, но по дороге, его догнал Левицкий.
- Стой, Петр! Объясни. Что произошло? Моя вина в чем?
- Нет, Сергей. Твоей вины нет. Прости меня. Я дал слабину. Не
позволительную. – сухо и отрывисто отвечал он, - Я не смогу с тобой
дружить. И ни с кем не смогу.
- Почему? Ты о чем говоришь вообще? Я тебя не пойму
- Я не могу объяснить, но поверь, что так будет лучше.
- Да брось ты, Петр. Все уладится. Правда. Поверь мне. Я все сделаю,
чтоб помочь, ведь ты мне друг.
- Нет. Прости, но нет.
- Зря ты так, зря. Нельзя всю жизнь быть одному. Тебе будет очень
трудно. Будет время, когда тебе нужна будет помощь, но ты всех
отталкиваешь и никого не окажется рядом. Не со зла говорю, а просто
жаль тебя.
- Прощай, Сергей. – и он стремительно удалился.
Придя домой, лишь разбулся и, как был, во всей одежде – обессилено
рухнул на кровать.
Мысли, в голове, понеслись вереницей. На душе у него была, то злость,
то невыносимая грусть и мысли соответствующего характера. Он жалел
себя, Левицкого и в туже секунду злился на себя, за то, что дал тогда
слабину, на родителей, за такую науку жизни. Временами винил
Левицкого, за его последний визит.
За этими мыслями, он провел около часа. И пришел к выводу, что во
всем виноват лишь он один и никто другой. И так же решил, что никуда
завтра не пойдет: при мысли о встрече с Сергеем Николаевичем, ему
тисками сжимало душу и он решил, хоть на день отложить эту встречу.
Наконец, скорость мыслей и их количество, достигли апогея и они все
лопнувши – растворились. Голова его, как будто была набита ватой. Он
наконец встал, разделся и закипятил чаю. Пока пил чай, жадно выкурил
две папиросы. С каждым глотком горячей жидкости и порцией дыма в
легких, он чувствовал, как ему становилось легче. Ночью, его снова
мучили сны. Они были настолько не складны и безобразны, по своей
форме и содержанию, что проснувшись, он и вспомнить не мог, что
именно ему снилось.
А проснулся Крымский в 6 утра, по неизвестной причине и после долгих
размышлений – все же решил пойти на службу и не откладывать встречу с
Левицким в долгий ящик. «Тем более, - думал он, - Не такой уж он и
долгий – этот «ящик». Один день ничего не решит, а прогул будет. Да и
чем дольше я буду это откладывать – тем ненавистней мне эта встреча
будет.» - и с этими наш герой направился в банк. И, к своему огромному
облегчению, придя узнал, что Сергей Николаевич болен и его не будет
около недели.
Это была пятница и рабочий день был сокращенным. Клиентов было
мало, день выдался легким и Петр Степанович воспрял духом - идя
домой, он даже тихо напевал «К берегам священным Нила». Придя –
сделал несколько бутербродов, чаю, водрузил все это на журнальный
столик в спальне, уселся в кресло, стоящее рядом и приготовился к
трапезе. Но так и не смог закончит ее. Когда в тарелке остался один
бутерброд – раздался стук в дверь. Сердце его замерло, а в голове сразу
промелькнуло несколько вариантов того, кто бы это мог быть, но не один,
из его вариантов не подтвердился.
Дверь открылась и на пороге стояла молодая барышня. Она была
прелесть, как хороша собой: не высокая, с темными, длинными,
шикарными, вьющимися волосами, большими голубыми глазами,
аккуратными маленькими губами и острым носиком. Барышня эта
являлась сотрудницей Петра Степановича и звали ее – Татьяна
Полиграфовна Тиходонская.
От удивления, Крымский даже ничего не смог сказать и молчание
длилось секунд десять. Нарушила его Татьяна Полиграфовна.
- Здравствуйте. Простите, что без приглашения.
- Здравствуйте, - придя в себя сказал Петр.
- Мне нужно с вами поговорить. Вы не заняты? Я не отвлекла вас?
- Нет… Вы проходите. Прошу меня извинить за бестактность. Он помог
ей снять пальто и они сели за стол.
- Так вот… О чем, вы хотели со мной поговорить?
- О чем… Да-с, хотела. Хм… С чего бы начать?, - начала она не уверенно
говорить, - А с чего же еще начать, как не с начала. Буду с вами
откровенна и скажу все, как есть… Работаю я с вами уже полтора года (ну
вы, в общем знаете) и знаю я вас, соответственно, столько же. Так вот: как
только я вас увидела – сердце мое встрепенулось. Я не сразу поняла, что
со мной происходит, а спустя некоторое время, после нашего знакомства
– я поняла, что влюблена в вас. Вы наверное думаете, что я молода и
глупа, но я долго держала это все в себе и больше уж мочи нет. Я долго
собиралась вам это сказать и вот решилась наконец. Теперь вы все знаете
и будь, что будет. Лучше так, чем снова все в себе держать. Наступило
гробовое молчание. Гостья встала и собиралась уходить, но Петр
Степанович ее остановил.
- Вы чаю хотите?
- Да. С удовольствием. – намеренно весело ответила она. И вновь
молчание. Закипел чайник.
- Татьяна Полиграфовна? Вам сколько сахару?
- Одну ложку. И прошу вас, Петр Степанович – называйте меня просто
Таней и на «ты».
- Хорошо. Ну тогда уж и вы меня по имени называйте. Они оба
улыбнулись, как улыбаются в неловких ситуациях. И снова две минуты
молчания.
- Вы… То есть прости – ты. Так вот знаешь, Таня… Хм… Признаюсь
честно – я крайне потрясен и обескуражен твоими словами. Ты пей чай.
Да-с… Буду с тобой откровенен – сегодня я впервые посмотрел на тебя,
как на девушку, а не сотрудницу. И признаться честно – ты очень хороша
собой. Это безусловно.
- Спасибо, - смущенно улыбнулась она
- И вот, когда ты рассказала, я смотрел на тебя и какое-то странное у меня
ощущение. Оно безусловно приятное, но совершенно не знакомое мне.
Мне ужасно захотелось, чтоб ты осталась. Не знаю, что это, но сердце
чаще биться стало и мысли, какие-то сумбурные. , – он удивленно
смотрела на него, - Кстати, у тебя очень приятный парфюм.
- Ты меня так совсем в краску вгонишь, Петр. – еще больше
засмущавшись сказала она.
- Не беда. Главное, сейчас я должен все сказать. - не поняв юмора ответил
он грубо, - Мне 36 лет. Я прожил половину жизни. О любви и прочей
романтике лишь в книгах и читал – сам же ни разу не испытывал этого
чувства. Странно, но с тобой у меня появилась, не свойственная мне -
болтливость. Я прошу прощения за сумбурность в выражении мыслей,
но… В общем я продолжу. Итак. На чем я остановился? Ах да. Сам я
любви не испытывал, но мне кажется, что сейчас – это она или по крайней
мере, что-то на нее схожее. Так вот, к чему я это все – ты призналась мне
в своих чувствах и я почти уверен, что могу ответить тебе взаимностью. –
она слушала его, боясь хоть на секунду прервать, - Но… Да, я вынужден
констатировать, что есть одно «но», - испуг выразился на лице Татьяны
Полиграфовны, - Я не смогу быть с тобой. Я не умею строить, какого-
либо рода, отношения с людьми. Я…
- Петр, - перебила его гостья и взяла за руку. От это прикосновения, он
ощутил неописуемое блаженство и ему захотелось сдаться. Рассудок ушел
в сторону. Больше, он ни о чем, кроме нее не мог думать, - Я помогу тебе
научится строить отношения. Ты сможешь. Нет – мы сможем!, - и она еще
крепче сжала его руку. Нежность ее кожи и голоса сводили его с ума. Он
уже был не в силах противится – лишь смотрел на нее и не мог понять:
как удалось этому милому, хрупкому созданию, одержать верх над ним и
его рассудком. Он всю жизнь считал себя человеком трезвомыслящим и в
любой ситуации старался быть таковым, но сейчас, он был пьян впервые.
Действие, которое она оказывала на него, было во сто крат сильнее, чем
действие алкоголя и приятнее не в меньшей степени.
- Ты веришь мне, Петр?
- Да, Таня. Я верю тебе, - а как можно было не поверить – этому ангелу
во плоти, - Я хочу попробовать и постараюсь.
Так они просидели еще долгое время и не заметили, что уже вечер. Петр
Степанович проводил гостью домой и договорившись о встрече на
следующий день – они расстались. Пол ночи, он не мог уснуть,
предвкушая следующую встречу. Ему определенно нравилось это чувство
– разрывающее его душу на части. Это было счастье.
Следующего дня, он еле дождался и наконец тот настал. Они гуляли в
парке, держались за руки, общались и упивались друг другом.
В такой эйфории провели они целых полторы недели. После работы они
гуляли, потом, он провожал ее домой и направлялся к себе, едва не
подпрыгивая, от счастья. И казалось, что так может пройти целая
вечность. Но в один прекрасный день – он, как всегда проводил ее домой
и, когда уже пора было прощаться – Татьяна Полиграфовна вдруг робко
поцеловала его в губы. Это было неописуемое счастье, никогда впредь, он
не испытывал подобного. Но, когда они распрощались, на смену счастью
пришла тревога, бросившая тень на лицо Крымского. Он решил не идти
домой и направился по темным улицам, напряженно думая: «И вновь я
дал слабину! Только на сей раз, за эту слабину, тебе положено голову с
плеч. Так, как с Левицким, уже не выйдет. Дурак! Она же любит тебя, а ты
ей даешь напрасные надежды. Лучше бы было сразу отказать. Она ведь
захочет семью, детей. А я не смогу ей этого дать. Ах бедный мой
ангелочек. Я бы мог попробовать, но я слишком долго был замкнут в себе.
Пути назад у меня нет. Я просто не приспособлен существовать с людьми.
Лучше бы мне вообще не рождаться! Столько боли людям принес. Ох
глупец. И зачем тебе признание людское, коему учила тебя мать, если ты
даже не можешь уже жить среди них. Бред. Бог мой! Я всю жизнь бредил!
Как же я глуп. Как же глуп…», - за такими размышлениями, он и провел
остаток ночи. Утром его посетила мысль, от которой лицо его закаменело,
но взгляд прояснился, как будто он нашел решение проблемы.
На работу, он ходить перестал, а всем (Татьяне в том числе) сказал, что
болен. Сам же каждый вечер начал ходить по самым не привлекательным
кабакам и слушал разговоры алкоголиков, бандитов и прочих элементов,
как будто желая, что-то узнать. И на третий день своих похождений –
узнал. Пришел домой, взял все свои сбережения и направился в тот же
кабак – где окончил свои поиски. Подошедши к подвыпившему мужчине,
по всей видимости налетчику – проговорил с ним минут 15 и дал ему не
малую сумму денег и взяв в замен небольшой предмет, завернутый в
тряпку – направился домой, захватив с собой бутылку водки.
Он сидел на кухне, пил водку и о чем-то думал, не спуская глаз со
свертка. Так он просидел часа два и иногда, короткие фразы срывались с
его уст: «Может выход все же есть?... Слишком много боли… Проку, от
меня мало, а вот бед – хоть отбавляй.»
Еще немного поборовшись с собой – резким, уверенным движением
развернул сверток. Это был пистолет. Взяв его в руку, приложил к виску
холодное дуло и прошептав: «Прости меня мой ангелочек», - нажал на
курок и сталь изрыгнула пламя.