Часть 16-я. Сыновья Золотой рыбки
********************Качели****************
Отар ничего не знал о сыне, как не знал и о двух сыновьях Кобалии: пятилетнем Тариэле и шестилетнем Гиоргосе, названном в честь отца (Арчил не хотел, но Маринэ так плакала, что он махнул рукой и согласился). Отар ничего не знал, он ехал на трамвае в своё детство и счастливо улыбался.
Он словно слышал Маринэ: «Отар, какой красивый ножичек!» - «Это не ножик, это финка, черчето! (глупая)» - «Ну всё равно, пусть я глупая, дай мне подержать… Ва, Отари! (ингушск.: Эй!) Как я смотрюсь?» - «Маринэ, это оружие, с ним нельзя шутить!» - «Я не шучу» - «Отдай сейчас же, или руку выверну!» - Ну на, на! Испугал. Я сама тебе выверну, я умею, ты же меня научил…»
Во дворе, в тени огромных раскидистых тополей (неужели это те самые тополя из его детства?..) на новеньких качелях-лодочках бесстрашно раскачивались двое ребятишек. Пожалуй, слишком бесстрашно: качели взлетали высоко в небо, и становилось страшно за детей – вдруг улетят? Их сестра-старшеклассница, отвернувшись, беспечно болтала по телефону.
Мальчишки упрямо раскачивались, словно и впрямь хотели долететь до самого солнца. И они бы долетели – и качели сделали бы «солнце», но им было по пять лет, и они бы точно не удержались в зависшей вверх дном лодочке и упали бы на землю. О чём думает эта глупая девчонка?!
У Отара не осталось времени на размышления: упрямые мальчишки взлетели вертикально вверх. Они почти долетели, когда железные руки Отара остановили этот смертельный полёт. Вцепившись в лодочку мёртвой хваткой, он взлетел вместе с ней – и опустился на землю. Отара проволокло по песку с гравием («Какой идиот додумался насыпать под качели гравий?!»), и качели остановились.
Отар вылез из-под днища лодочки, молча поднялся, потирая спину, молча выволок за шиворот астронавтов и, отпустив каждому по увесистой затрещине, поставил обоих на ноги, держа за шиворот, как молодых тигрят (на котят эти двое походили меньше всего).
Звездоплаватели, получив своё, не заорали – то ли оплеухи были для них привычными, то ли это был шок. Скорее, второе, определил Отар навскидку. И сказал малышам: «Ва, нах! (ингушск.: Эй, люди!) Посмотрите на них, головой думать не умеют, глупые как бараны. Марш отсюда оба! И чтобы я вас тут не видел, а то ещё получите. Или вам понравилось? Так я могу добавить».
Гиоргос с Тариэлом переглянулись, одновременно схватились за щёки – один за правую, другой за левую (Отар ударил их с обеих рук) - и молча поплелись к песочнице, наверное, бурить скважину до Америки, на меньшее они не способны.
Девчонка перестала болтать по телефону, так же молча подошла к песочнице и с размаху залепила обещанную добавку - Гиоргосу и Тариэлу.
- Ва, сестра, остановись, хватит. Им уже хватит!
Тигрица оставила хнычущих тигрят в покое и обернулась. Отар окаменел: перед ним стояла его Маринэ и смотрела остановившимися глазами.
- Уходи, Отари, - только и сказала Маринэ, и Отар подумал, что у неё тоже шок. – Уходи, Арчил из окна увидит, мне от него достанется…
- Он тебя бьёт?!
- Нн-нет, - ответила Маринэ. Отар на негнущихся ногах подошёл к ней обхватил за плечи сильными руками и прижал к себе так крепко, как только мог. Плечи были такими же, как в детстве – птичьи косточки.
- Отпусти, я дышать не могу!
- Не можешь, так не дыши. Он тебя что, не кормит совсем? Что ты такая?
- Какая, Отари? Я и должна быть такой, я в «Легендах фламенко» танцую.
- С двумя детьми?
- Да. С двумя, - с запинкой ответила Маринэ.
***********************Злейший враг****************************
Они стояли посреди двора, в тени тополей из детства, и хотя Маринэ едва могла дышать в медвежьей хватке Отара, ей было хорошо, впервые за двенадцать лет. И никто из них не видел, как Арчил Гурамович, который не отрываясь смотрел в окно на эту сцену, стал тихо оседать на пол, цепляясь за соломенную штору… На его глазах чуть не погибли его сыновья, которым хладнокровно позволила это сделать их мать.
Их спас его злейший враг, сына которого он чуть не погубил. С тех пор как родились его сыновья, Арчил не отпускал Маринэ в Леселидзе, с удовольствием наблюдая за выражением её лица, когда она просила об этом – и каждый раз слышала отказ. Она, наверное, каждый раз чувствовала то, что чувствовал сейчас Арчил: холодную боль в сердце, невыносимую, невозможную боль… Может, надо было её отпустить хоть раз? Кобалия регулярно посылал Этери Метревели деньги на содержание маленького Алаша, а Маринэ оставались только письма, которые Этери отправляла ей до востребования.
Пусть едет, он её отпустит… Хотя теперь – некого отпускать: она вряд ли к нему вернётся, уйдёт с этим отморозком Отаром, бросит его сыновей и будет жить с убийцей…С неё станется. За двенадцать лет он так и не смог с ней справиться, она всегда его ненавидела. Почему она его так ненавидит, он же любит её, ни в чём не отказывает, танцевать научил профессионально, держит в хорошей форме, даже после рождения двух сыновей она тоненькая как девочка. Это его заслуга. А она… хотела убить его детей. Как же такое выдержать?
И сердце Кобалии не выдержало – обожгло невыносимой болью, сыновья были для него всем, а она любила только этого ублюдка Алаша, потому что его отцом был Отар. В их первую брачную ночь Арчил Гурамович наказал Маринэ за измену, как когда-то наказывал её за непослушание и двойки отец. Маринэ вытерпела наказание молча, только из глаз ручьями бежали слёзы. Взбешенный Кобалия остановился только когда Маринэ потеряла сознание...
Так же молча она терпела его любовь. – «Что ты как мёртвая? – злился Арчил. – С другим живая была, со мной как умерла!»
«Да, умерла» - могла бы ответить Маринэ, если бы она могла говорить. С той ночи она замолчала навсегда, как Русалочка из грустной сказки Андерсена.
Арчила это не останавливало, он не церемонился с женой, как не церемонился с ансамблем, который муштровал, как солдат на плацу, но толку от этого было мало: профессиональная подготовка артистов оставляла желать лучшего. Так же мало было толку от жены, холодной и бесчувственной, как замороженная рыбина. Золотая рыбка, как прозвали её в ансамбле.
Арчил сменил тактику. У Маринэ появилась норковая шуба, которую она не надевала, упрямо ходила в стареньком пальто с изношенным ватином и вытертым воротником. Появились драгоценности, которые она не носила. Когда в дом приходили гости, Маринэ покорно позволяла мужу вдеть ей в уши серьги и надеть на шею тяжелое колье с великолепными крупными гранатами. Маринэ была великолепна, гости завидовали Кобалии, а он не завидовал сам себе… У него была красавица-жена, была квартира, были деньги... Не было только детей.
Кобалия молил жену о детях, как молят бога о чуде. В ответ Маринэ поступала как бог – молчала и терпела. Кобалия, не смея её тронуть, «отрывался» на ансамбле, который он к тому времени «довёл до ума» - сменил состав на профессиональный и пошел в гору: гастроли по стране, гастроли в Испании, гастроли во Франции.
На репетициях Коба зверел, и танцоры прозвали его недоделанным Арчилом. Прозвище был двусмысленным, Кобалия злился, понимая, что без участия Маринэ здесь не обошлось. Так сказать, приложила руку… Пожеланиями артистов ансамбля Арчилу Гурамовичу Кобалии была вымощена дорога в ад – с отмосткой, обочинами и дорожными указателями.
Маринэ он гонял наравне со всеми, до седьмого пота, хотя она не была профессионалом и ей приходилось тяжелее остальных. Когда все уходили домой, Арчил давал жене передохнуть и снова заставлял заниматься, пока она не падала с ног. Кобалия ждал чуда, но при таких нагрузках чудо не могло произойти по определению. У Маринэ прекратились месячные и началась депрессия, которую муж упорно не желал замечать и называл капризами. Так прошло четыре года.
*********************Сыновья Золотой рыбки*******************
Кобалия наконец опомнился и ослабил хватку. Свозил жену в Италию и в Швейцарию, на озёра, а осень они провели в Греции. Маринэ не вылезала из моря, с аппетитом ела запечённую на углях рыбу и знаменитые греческие сувлаки. Она немного поправилась, лицо округлилось и стало ещё красивей, в глазах снова светилась жизнь. Через девять месяцев появился на свет Гиоргос, а ещё через год Тариэл.
Кобалия обожал детей,маленького Тариэли не спускал с рук и был неприлично счастлив. Напротив, Маринэ была равнодушна к детям, хотя заботилась о них.
«Не хочешь детей, не надо» - сказал ей Кобалия. Пригласил к сыновьям няню (высшее филологическое образование и английский в совершенстве) и через два месяца после рождения Тариэли загнал Маринэ в репетиционный зал – восстанавливать форму. Маринэ улыбнулась, впервые за пять лет.
Сыновей она не любила, но им хватало отцовской любви, да и няня попалась заботливая. В три года дети уже тараторили на английском, впрочем, с матерью они общались на грузинском. Когда Гиоргосу исполнилось пять, Кобалия уволил няню, с которой не нашел «общего языка» (Маринэ только усмехнулась, ей было всё равно, замороженной Золотой рыбке…) и дети пошли в частный баснословно дорогой детский сад (английский, бассейн, хореография, рисование и теннис, на выбор).
- Если уеду на гастроли, кто останется с твоими детьми? - сказала как-то мужу Маринэ. Арчила резануло это «с твоими», он ожидал услышать – «с нашими».
- Найду, с кем оставить. Найму. Не твоя забота.
- Не моя? Хорошо, если так. Я запомню, - снова улыбнулась Маринэ, и Арчил впервые в жизни не нашелся с ответом.
- Нет, я не то хотел сказать…
- Но ты уже сказал, – отрезала Маринэ. И в июне улетела с ансамблем в Мексику.
Кобалия остался с детьми, сам забирал их из садика, впрочем, забирал только на выходные, оплатив пятидневное пребывание. Гиоргоса с Тариэлом это устраивало – в садике было весело и не приходилось скучать, а приходилось заниматься.
************************Беспамятство*******************
Всё это Кобалия вспоминал, приходя в себя и снова проваливаясь в беспамятство. И однажды почувствовал на своём лбу прохладную руку Маринэ. Он узнал бы её прикосновение из тысячи – такое дорогое, так и не ставшее родным прикосновение. Так и не ставшая родной – его Маринэ. Даже в больничную палату она заявилась с этим бандитом, Отаром. С уголовником, спасшим его детей.
- Маринэ... Мои дети... Ты хотела их убить, я видел.
- Отари, у него опять начался бред, надо позвать сестру.
- Не бред. Я видел - всё.
- Дмэрто чэмо, мой бог, я просто отвернулась. Не видела, как они раскачались.
- Ты незаботливая мать, только бить умеешь. Я видел, как ты их била, а перед этим твой Отар.
- Они заслужили. Получили своё. Видишь, я о них забочусь, - улыбнулась Маринэ.- А ты заботишься обо мне. С первой ночи… Я помню. Я все ночи с тобой - ненавижу.
- А уйти тебе некуда. Поэтому ты со мной.
- Не с тобой. Ты так и не понял?
- Я… умру, Маринэ?
- Надеюсь.
- Отар, убери её с моих глаз! Отар! Что будет с моими детьми...
- Ра ткма унда (конечно).
- Отари, давай квартиру продадим и купим дом в Тбилиси, и в Леселизде купим дом. У нас теперь будет много денег. Ведь будет, Арчил?
- Маринэ, он же живой ещё, так нельзя, остановись.
- Это тебе нельзя. А мне можно. И не держи меня, а то руку выверну!
- Ай, Маринэ, что ты делаешь! Научил я тебя на свою голову… Всё, всё, уже отпустил… А как же фламенко?
- К чёрту! Фламенко – к чёрту. Мне двадцать восемь, Отар, ты забыл? И я… я устала, Отар. Я хочу просто жить, с тобой и Алашем. И ещё я очень хочу дочку.
- С кем… с кем ты хочешь жить? Какой ещё Алаш?
Маринэ не ответила, обняла Отара и счастливо рассмеялась.
Последнее, что увидел Кобалия в своей жизни, была его жена, целующаяся с Отаром. А потом свет стал стремительно меркнуть. Он шёл сквозь вязкую тьму, идти было трудно и очень больно, но он должен был догнать Маринэ и наказать её за то, что позволила себе такое… Маринэ убегала смеясь, танцующей лёгкой поступью, за которую он когда-то влюбился в неё… и мстил ей всю жизнь.
…Тьма не давала идти, связывала мысли, сковывала движения, пеленала покоем. И Арчил уступил, растворился в этой тьме и отпустил Маринэ… «Маринэ! Шени чири мэ, шени квнеса ме, Маринэ, (отдай мне свои беды, отдай свои заботы) и – живи. Только детей не бросай, они ведь и твои дети тоже! Маринэ…»
Продолжение - http://www.proza.ru/2015/10/07/2317