Часть 15-я. АЛАШ
**********************Двенадцать лет спустя************
…Через двенадцать лет Отар ехал в дребезжащем трамвае на встречу с прошлым. Ему исполнилось двадцать семь, и он мог шутя справиться с четверыми, а с финкой – и с девятерыми, с финкой он обращался виртуозно. В колонии строгого режима оказалось много настоящих людей. Отар ведь тоже считался преступником, за то что спас незнакомой девчонке жизнь. Убив негодяя, он был изгнан из общества «достойных людей».
В колонии он познакомился с такими же «преступниками» и узнал, что «отягчающие обстоятельства» могут творить с людьми такие же чудеса, какое сотворили с ним. Отар сумел остаться самим собой, помогая и другим – беречь своё достоинство и не терять силу духа. Отар ни о чём не жалел. Вышел на знакомой остановке и улыбаясь, шел знакомой улицей к своей юности. Маринэ, конечно, там давно нет, она живёт с мужем.
Он ошибся только в одном: родительская квартира не принадлежала больше Маринэ, её купил Арчил Кобалия. Регина уехала в Литву и там держала художественный салон-магазин «Утагонэбис» (груз.: вдохновение), названный так в память о Гиоргисе. Кобалия оказался порядочным человеком, и деньги от продажи семейного бизнеса честно поделил пополам: половину Регине, половину Маринэ, чьи интересы он представлял по причине её несовершеннолетия и как её муж.
Маринэ и не подозревала, какими деньгами ворочали Гиоргос с Валико, и если бы не кризис, как знать, чьей женой она стала бы… Поступила бы в институт иностранных языков, с её «парижским» французским это было бы легко… Что теперь об этом говорить! Связи с матерью Маринэ не поддерживала, хотя она приезжала в Москву каждый год.
Когда она приехала в первый раз, на восемнадцатилетие Маринэ, Кобалия рассыпался в комплиментах по поводу её цветущего вида и процветающего бизнеса и на новеньком, сверкающем вишнёвым лаком «Киа» повёз «своих женщин» в самый дорогой ресторан. Маринэ весь вечер не раскрывала рта, с матерью не промолвила ни слова (с мужем тоже, но когда он к ней обращался, отвечала безжизненно-спокойным голосом) и ничего не ела, пила только воду.
Арчил мстительно улыбался: «Не хочет, пусть не ест, дома ужина не будет». Маринэ молчала и смотрела в пол, Регина злилась на дочь и улыбалась её мужу. Уезжая в Каунас, расчувствовалась, тепло обняла Маринэ и поцеловала в щеку. Маринэ дёрнулась, как от удара током, и молча высвободилась из её объятий, и Регина увидела выражение её лица…
Регина приезжала к ним каждый год, на день рождения дочери, и каждый раз звала их к себе, и каждый раз Кобалия вежливо отказывался: «Мы бы с удовольствием, но в этом году не получится, Мариночке надо быть в форме. Фламенко требует классического подхода, а она располнела после родов.
(Это была неправда, но Маринэ промолчала, хотя муж ждал возражений, затем и «зацепил» её).
"Ей нужен пилатэс на завтрак и йога на ужин, а в Каунасе какой пилатэс? – разорялся Арчил, поглядывая на жену. – Зато у вас там на каждой улице кофейни с великолепным кофе и свежей выпечкой, а я свою жену знаю, она не сможет удержаться и растолстеет. После рождения Тариэла она до сих пор не может восстановить форму". Но в следующем году они с женой приедут в Каунас, это уж обязательно…
Регина таяла от комплиментов в её адрес и в адрес каунасских кофеен, а Маринэ думала о том, что и в будущем году Арчил её никуда не отпустит, да и зачем ей ехать? Чтобы снова получать от матери пощечины за дерзость и то, что она не любит мужа? За нелюбовь Маринэ от него уже получила, с тех пор он её больше не трогал, а что до дерзости – Маринэ никому больше не дерзит, молчит уже семь лет, и похоже, Арчила это устраивает.
Только однажды она не смолчала, когда Арчил обидел маленького Алаша, за пустячный проступок (мальчик улёгся в постель, оставив на ковре разбросанных пластмассовых солдатиков) стащил с кровати и велел убрать солдатиков в коробку и встать в угол. Маленький Алаш терпеливо ждал, когда придёт папа и разрешит ему лечь спать, но Арчил о нём забыл, и Алаш уснул, сидя в углу на корточках. Форточка была распахнута настежь, мальчик схватил воспаление лёгких и чуть не умер, спасибо врачам, спасли. Алаш до сих пор боится врачей и уколов…
Маринэ сказала мужу: «Ещё раз тронешь его – убью. Ночью зарежу. Ты меня знаешь». Кобалия помолчал, потом вздохнул и сказал: « Отвези его к своей тётке в Абхазию. Я денег дам, отвези. Не могу на него смотреть, чеченское отродье».
Маринэ отвезла мальчика к бабушке Этери, которой уже исполнилось семьдесят.
Радости Этери не было конца: «Мариночка, бэбо (внученька), дай же мне посмотреть на тебя, девочка моя, помощница моя! Дай мне поцеловать тебя, дай вымыть твои усталые ноги, накормить с дороги, уложить в постель, у тебя такие усталые глаза, ты отдохнёшь, поспишь и всё пройдёт, - ворковала бабушка Этери, сноровисто раздевая маленького Алаша и пробуя локтем воду в корыте – «двое суток в поезде везла ребёнка, он у тебя потный весь, зачем так тепло одеваешь, зачем?»
Маринэ вспомнила, как папа назвал Этери незаботливой. Как она спала когда-то свернувшись калачиком на земле под чинарой, укрытая бабушкиной шалью, и просыпалась от холода. Как терпеливо дожидалась ужина, опоздав на обед на полчаса… И сказала: "Он болел сильно, ему нельзя мёрзнуть. Ты береги его, бэбиа (бабушка), и почаще корми, он у нас малоежка… Я ведь его насовсем привезла. Муж его ненавидит, отродьем назвал, - всхлипнула Маринэ. – Береги моего важико (сына), у меня никого нет, только Алаш".
Не слушая Маринэ, Этери раздела мальчика и, усадив в корыто, поливала из кувшина тёплой водой, зеленоватой от травяного отвара, ласково поглаживая по плечам и по спинке. Малыш таращил на неё чёрные глаза Отара и несмело улыбался.
- Вот какого ты мне джигита привезла! Коня ему приведём. У Маквалы есть велосипед такой, с лошадкой, близнецы из него давно выросли, Алашика нашего дождался. И будет скакать, двор большой... Виноградник плодоносит ещё, проживём. Молочком его отпою парным. Что он у тебя худой такой? Сама явилась - краше в гроб кладут, и сына не кормишь! – ругалась Этери, и Маринэ хотелось, чтобы так было всегда, и бабушка Этери была всегда, и ласково ругала Маринэ, как умеет только она…
- Ай, джигит! Ай, молодец! И нос у него с горбинкой, и губы как лук изогнуты, а брови как стрелы, а глаза как молнии! Это чей же красавец такой, погибель девичья растёт, - речитативом выводила бабушка, завернув мальчика в мохнатое полотенце и ласково его вытирая. - И нечего тебя кутать, здоровее будешь, солнышко лучше одежды согреет, а бабушка накормит, молочком напоит, вырастешь настоящим мужчиной, крепким как скала.
Этери решительно стащила с малыша полотенце и подсунула ему кружку с комковатой домашней простоквашей. Алаш взял кружку обеими руками и долго не отпускал, втягивая губами прохладные кисловатые комочки, от которых проходила тошнота и в животе становилось холодно и приятно. Он выпил всю кружку, а дома в рот её не брал, пил только молоко.
Одобрительно улыбнувшись, Этери взяла мальчика на руки и понесла наверх, спать.
Маринэ смотрела, как Этери уносит от неё самое дорогое, что у неё есть, всё что было в её жизни, и ей хотелось кричать. Но она молчала.
Этери, словно почувствовав что-то, оглянулась. Улыбка тронула её губы, затеплила огоньки в чёрных как у отца глазах. Алашу у меня будет хорошо, тебе не надо беспокоиться, сказали глаза. И Маринэ кивнула, соглашаясь.
У Этери папины глаза, и вообще, они похожи. А у Алаша глаза Отари, и значит,всё будет хорошо, и с Алашем... и с Отари. Бабушка Этери больше не одна, у неё есть Алаш, а у Алаша теперь есть бабушка. Маринэ улыбнулась, впервые за эти дни.
В поезде мальчика укачивало и тошнило, он отказывался от еды, и Маринэ поила его сладким чаем, ненавидя мужа за то, что не отправил их в Абхазию самолётом. Измученный долгой дорогой и впервые за последние два дня наевшийся досыта, Алаш заснул у Этери на руках, на мать даже не оглянулся. – «Бебиа, чаацви мас тбилад!»(бабушка, одень его потеплее) - прошептала ей вслед Маринэ.
Этери права. Даже если её Алаш уснёт на земле под чинарой, как когда-то сама Маринэ, то вряд ли простудится: земля летом тёплая даже в тени. Мальчику здесь будет лучше, чем в их доме, который давно перестал быть для неё домом. Маринэ вздохнула и, вспомнив о деньгах, полезла в чемодан.
- Ох, сколько денег, неужели настоящие? Да нам их на три века хватит, столько не проживёшь!
- А ты проживи, бабушка. А денег я ещё привезу, у Арчила много, он даст… лишь бы Алаша не видеть. Ты постели мне, бабушка, ужинать не буду, устала, а мне вставать рано, завтра в Москву, билет куплен.
- Как в Москву?! И погостить не останешься? – всполошилась Этери.
- Не останусь. Я с ним не спорю, бабушка. Сказал, завтра, значит, завтра. Я летом приеду, если он отпустит. Это не его сын, это сын Отара, у Алаша его глаза, его лицо. Отар о нём не знает, он далеко... Но он со мной.
Маринэ на цыпочках вошла в комнату. Здесь было темно, но в окно проникал лунный свет, и когда её глаза привыкли к этой непривычной, не московской темноте, Маринэ увидела как спит её Алаш – укрытый тёплым пледом. Щёки у него раскраснелись, мальчику было жарко. Маринэ стащила с него плед, Алаш повернулся на бок и длинно вздохнул во сне. Маринэ присела на кровать и тихонько запела колыбельную, которую пел ей отец, когда она была совсем маленькой: «Нани-нани, кальо му мораки. Нани-нани, кимису глика»(баю-баю, пусть будет сладким твой сон.)
Колыбельная была греческой, у неё была сонно-ласковая музыка и тягучие, убаюкивающие слова, от которых становилось хорошо. Маринэ сочинила русские слова, и теперь пела колыбельную сладко спящему Алашу, перейдя с греческого на русский:
Дрёма, дрёма проходит по дому,
Сладко шепчет в ночи тишина.
Всё, к чему прикасается дрёма
Замирает в объятиях сна.
Дрёма, дрёма гуляет по дому,
Зажигает в окошке луну.
День прошёл. Я его ещё вспомню,
А сейчас я немножко вздремну…
Припев: Шелестящих шагов
Не слышно в ночи,
И звёзд протянулись к кроватке лучи...
Звёзды, звёзды на небе сверкают,
Кружат, кружат в ночи хоровод
Звёзды в гости тебя приглашают,
Баю-баю, ложись – и в полёт!
Где-то там, на зелёной поляне
Под сиреневой сенью лесов
Капитан посадил свой корабль,
Средь сверкающих сказочных снов.
В лунном блеске светилась поляна,
И стоял на ней сказочный дом,
И дорога к нему пробежала
Лунным голубоватым лучом…
Там красавица Дрёма сидела
В сарафане из светлого сна.
Под иконой лампадка горела
И в окошко светила луна,
Ночь соткала из звёзд одеяло,
Прикоснулась неслышно рукой,
И сомкнули над миром объятья
Тишина, и любовь, и покой…
Дрёма, дрёма качает кроватки,
Дрёма сказку расскажет без слов.
Пусть ваш сон будет крепким и сладким,
Спите, детки, счастливых вам снов!
(прим.: колыбельная в оригинале+музыка https://vk.com/video50134412_136249274)
Маринэ придумала свои слова, а какими были настоящие – она не знала, отец так и не перевёл ей, с укором подумала Маринэ, а больше ничего не успела подумать. Заснула.
И не слышала, как в комнату вошла Этери, с кувшином воды в руках. Этери стащила с неё джинсы (Маринэ не проснулась - как и Алаш, когда она надевала на него, сонного, пижамку), опустила её ноги в таз с тёплой водой и долго поливала из кувшина и гладила каждый пальчик. «Маринэ, завтра ты уедешь и мы с тобой долго не увидимся… Я знаю. Дай мне вымыть твои ноги, усталые после долгой дороги, пусть к ним вернётся сила, пусть они отдохнут в родном доме».
Слёзы мешались с водой и падали в таз, и бабушка омывала слезами ноги своей двадцатилетней Маринэ, удивляясь, как у неё мог быть трёхлетний сын. Она сама как девчонка, ей и семнадцати не дашь, какая из неё мать... В институт поступать собиралась, читала ей по-французски и радовалась, что понимает без словаря. Зачем же ей позволили так рано выйти замуж?
К счастью для неё, Этери так и не узнала, зачем. Укрыла обоих пледом и тихо вышла из комнаты.
Продолжение - http://www.proza.ru/2015/10/07/2254